«…Существует любопытная гипотеза, основанная на текстах древнего египетского историка Манефона, предполагающая, что Моисей был верховным жрецом фараона-реформатора Эхнатона, который предпринял неудачную попытку ввести в стране единобожие. Согласно этой гипотезе, Эхнатон был предан жрецами Амона (как позднее и Христос был предан фарисеями), однако дело его продолжили жрецы Гелиополиса во главе с Моисеем. Создав новый народ из деклассированных элементов египетского общества и выведя его за пределы Египта, они скрыли откровение Эхнатона в скорлупе новой религии — с тем чтобы со временем это откровение вновь могло прорасти»…

«…загадочный феномен еврейства: что оно есть? Не нация и не народ (скорее конгломерат представителей разных народов), не религия (скорее некий мировоззренческий вектор) и даже не особая цивилизация, но, прежде всего, — мессианский проект»…

Владимир Можегов — Россия как Эсхатон

Для начала сформулируем главные тезисы. Первый: сегодняшний мировой кризис поистине беспрецедентен, подобного ему история ещё не знала. Второй: единственная страна, способная справится с кризисом такого масштаба, — Россия. Что, однако, потребует от нас поистине «большого перехода», или, может быть, точнее сказать — большого возвращения. Таким образом, наш третий тезис: кризис такого масштаба потребует и полного «перевооружения» нашего мировоззренческого багажа: нового взгляда на науку, философию, теорию государства, антропологию, даже привычного взгляда на историю.

1. Все-мировой кризис

Вероятно, главный критерий, по которому можно оценить глубину кризиса, — наличие у нее картины будущего. Сразу оговоримся: традиционные цивилизации легко обходились без «картины будущего», которую им отлично заменяла картина настоящего. Точнее — вечного. Прекрасный пример — Египет. Четыре тысячи лет эта цивилизация жила перед лицом вечности и в диалоге с ней, не изменяя своего духовного строя. Мир, с точки зрения египтянина, «развивался» только от лучшего к худшему, от золотого века — к железному. И потому главной целью было сдерживать неизбежную энтропию мира.

Но наш современный мир существует в потоке времени. И цивилизация, существующая в этой парадигме, обязана отвечать не столько на вопрос — откуда мы, сколько — куда мы движемся? Иначе рискуем в один миг оказаться в совершенном тумане и хаосе, как в момент крушения СССР. До 1989 года своё светлое будущее было как у мира социализма, так и у мира капитализма. Но после развала Союза остался мир победившего настоящего. Цель цивилизации, казалось, была достигнута. Причём настолько полно, что настоящее тут же было окрещено «Концом истории». Совсем скоро, однако, стало ясно, что к концу подошло лишь соревнование модернистских идеологий XIX– XX веков, из‑под скоро схлынувшей мишуры которых вдруг начали подниматься спины огромных китов — древних цивилизаций, с их видением будущего.

Здесь, впрочем, надо оговориться и уточнить, что, хотя с лёгкой руки С. Хантингтона мы сегодня привычно говорим о разных цивилизациях, есть неумолимый критерий, который всех их подводит под один знаменатель.

Этот критерий — технологии. Ведь именно «сумма технологий» являет неумолимый предел всякой великой культуре. И сколь бы ни были велики китайский, японский, индийский, иранский, русский цивилизационные миры, все мы вынуждены жить в одном техногенном мире, пользоваться теми же поездами, самолётами и смартфонами. Так что мы приходим к реальности одной цивилизации, которую построила одна великая культура, заставив весь мир жить по её законам.

Итак, более правильно говорить о нескольких великих культурах, одновременно существующих на земле, но только одной — техногенной — цивилизации. Так вот, какие бы картины будущего ни строили эти великие культуры, у «суммы технологий» есть своя логика. Она — в колоссальной тени, в которой все великие культуры должны исчезнуть. Ибо все они имеют не только свой вектор развития, но и его предел в тени «вавилонской башни» технологий.

Есть ещё один важнейший критерий, которым должна обладать всякая великая цивилизация (великая культура). Это — большой культурный канон. Это неоспоримый критерий, приняв который, мы увидим перед собой лишь несколько по‑настоящему серьёзных миров: японский, китайский, индуистский, исламский, православный. При этом выделим Иран, Турцию и Россию как особые миры с огромным имперским прошлым. А также иудейский мир, обладающий собственным культурным багажом.

Что же касается цивилизации Запада — единственной ведущей, движущей мир цивилизации, — то сегодня мы становимся свидетелями чего‑то по‑настоящему ужасного и ещё небывалого — гибели великой культуры. Свершаемой прямо на наших глазах. Но как будто никем не замечаемой. То есть назойливого шума от этой цивилизации исходит как раз слишком много. Но весь этот шум подобен тяжёлой завесе, за которой при полном молчании свершается экзистенциальная драма. Поистине великая катастрофа — гибель священного канона культуры. Нет больше ни традиционной европейской культуры, ни традиционного образования, ни традиционных культурных стандартов. Платон, Данте, Шекспир объявлены представителями шовинистического патриархата, неприемлемыми в светлом царстве тотальной инклюзивности. И само их изучение оказывается оскорбительным для трансгендеров, негров и азиатов.

Лишь в конце XIX века Ницше провозгласил смерть западного Бога. Но оказалось, что вслед за гибелью религии мгновенно следует гибель культуры, а бывшие носители великой цивилизации обращаются в «варваров-феллахов», бессмысленно бродящих среди её руин.

2. Возможно ли будущее?

Итак, в 1989 году с легкой руки Фукуямы мир на короткое время поверил в «конец истории» и бесконечное (пусть и несколько скучноватое) настоящее: непрерывную репрезентацию быта уютного «Пансионата Запад». Но через каких‑то десять лет от уютного и безопасного мира не осталось и следа. И вот уже энергичные толпы мигрантов штурмуют корпуса «Пансионата», который коллапсирует. Население стремительно вымирает, экономика гибнет. Так что в перспективе социологи и экономисты уже не видят европейских стран ни среди ведущих экономик мира, ни среди стран с преимущественно белым населением. Традиционный же европеец, если ему и удастся выжить в новых условиях, останется лишь в виде не помнящего родства «феллаха», о котором пророчествовал Шпенглер.

Похожие проблемы переживает и имперский центр Запада — США. Рождаемость белых здесь достигла рекордно низкой отметки и темпами вырождения уже опережает Европу. В 2045 году белое население окажется в меньшинстве. 30% сегодняшней молодёжи готово отнести себя к ЛГБТ. Сама же страна балансирует на грани гражданской войны. Впрочем, военная и финансовая машина «локомотива Запада», работающая на пределе сил, продолжает гонять мировую кровь. А в его сознании продолжает мерцать фантазийный мир «альянса демократий», связанных воедино идеологией «квир-большевизма»: конгломерата революционных меньшинств, которые ничего не способны построить, но могут превратить мир в лучшем случае в кочевой табор, в худшем — в пространство тотальной резни (как это показали американские улицы 2020‑го, захваченные активистами БЛМ).

Другая картина: вхождение в новый экономический уклад обещает сделать ненужными до 75% профессий. К чему ни одна система ни одного государства, естественно, не готова. Здесь, вероятно, одна из причин того, что в 2020–2021‑х годах совершенно разные государства жадно вцепились в эксперименты с локдаунами. По-видимому, единственной возможностью избежать социального взрыва признано следующее: рассадить максимально возможное количество граждан под домашнее наблюдение, снабдив их минимумом средств и виртуальными очками для обживания «метавселенных». (Отсюда же и разговоры о «безусловном базовом доходе» и всевозможные формы тотального контроля, обещаемые искусственным интеллектом.)

Следующая картина: трансгуманизм, который предлагается национальным элитам большинства стран. Трансгуманизм — это чарующая иллюзия, обещающая сверхчеловеческие возможности и «бессмертие», основанное на сканировании сознания и «распечатке» белковых тел.

Вот этими сценариями исчерпываются известные нам футуристические картины. Единственная мировая цивилизация, утратившая свою великую культуру и которая, подобно огромному слепому Голему с дубиной, грозит сокрушить весь мир. А вокруг — несколько великих культур, которые вынуждены выживать, вцепившись в доступные рычаги управления спятившего космического корабля. Это наше сегодня. Наше завтра выглядит так: горстки элитариев-сверхчеловеков и безмолвные массы, распылённые в метавселенных. Однако взглянём теперь назад, в историю и посмотрим, как такая ситуация стала возможной.

2. Кто изобрел историю?

Но прежде ответим на вопрос: действительно ли человечество не сталкивалось ранее с вызовами, подобными нынешним? Разумеется, за шесть тысяч лет видимой нам истории человечество не раз проходило через великие потрясения. Но первое и важнейшее отличие нашего времени очевидно: человечество ещё никогда не было так едино и так обуяно намерением во что бы то ни стало достроить свою «вавилонскую башню».

Не менее важно и другое — древние цивилизации жили фактически вне истории. В течение четырёх тысяч лет своего существования, от неолитического протогосударства до Александрийской эпохи, Египет сохранял строй религиозно-государственной жизни почти неизменным. На смену Древнему царству приходило Среднее, на смену ему — Новое. Каждый из этих переходов сопровождался кризисами. Но всякий раз Египет восстанавливал свой культурный канон почти в неизменном виде. И эта невероятная живучесть была обусловлена, прежде всего, его принципиально внеисторическим бытиём. Египет настолько всепоглощающе жил идеей вечности и бессмертия, что само время изгонял за пределы сакрального круга бытия. В египетском языке не было даже слова для обозначения линейного времени. Египтянин жил в ритме ежедневного движения «солнечной ладьи Ра» и так же неспешно и созерцательно переходил из жизни земной в жизнь вечную, будто переплывая на лодке Нил. Восхищаясь египетским отношением к жизни, греки говорили: «Всё боится времени, время боится пирамид». Цивилизационный духовный строй Египта оказался столь надёжен, что даже римское владычество его почти не поколебало. Из александрийской эпохи Египет плавно перетек в новую эру, без колебаний приняв христианство, точнее — мгновенно узнав в нём своё: единого Бога-Творца, обожествлённое Слово, тайну воскресения Осириса-Христа.

Но не только Египет: Месопотамия, Индия, Китай так же точно жили вне истории. Это, а также несравнимая с нашей вера древних в своё предназначение, их воля к жизни, целостность духовного ядра древних цивилизаций делали их почти неуязвимыми перед ходом времени.

Это принципиально внеисторическое бытие древних и не даёт нам всерьёз сравнивать их кризисы с нашими. Всякое такое сравнение неизбежно будет ущербно. Как если бы мы захотели сравнить недвижную устремлённость египетской пирамиды с полётом ракеты.

Данте, который в третьей книге «Божественной комедии» восходит во всё более высшие миры, глядя в глаза Беатриче, ещё помнит эти тайны высших созерцаний. Но мы, потеряв вечность во времени, мудрость в знании, а знание — в бесконечных информационных потоках, всё это уже безвозвратно утратили… Но когда же человек вышел из сакрального круга вечности и вступил в изменчивый поток времени? Когда родилась история?

4. Метафизика истории как мессианский проект

«Мир как космос» и «мир как история» — это лишь способы восприятия мира. «История» есть такое же изобретение человеческого ума, как колесо или календарь. Народам древности (включая греков и римлян) было свойственно осознание «мира как космоса». Осознание же «мира как истории» оказалось свойственно одному-единственному народу. Народу, который, как следует из библейской книги «Исход», был сформирован и оформлен Моисеем.

Выйдя из недвижной египетской вечности, еврей первым вступил в уносящийся поток времени, навстречу «светлому будущему» — грядущему мессианскому царству. И таким образом стал главным актором мировой истории. Еврей придумал историю так же, как шумер придумал календарь, а египтянин — бессмертие. Так, в момент формирования еврейского народа и его выхода из «египетской вечности» история получила своё начало и устремилась к концу.

Библейские книги являют нам и первую в мире метафизику истории. В образах «Книги Даниила» (истукана с головой из золота, грудью из серебра, бёдер из меди, голеней из железа и ступнёй частью из железа, частью из глины) христианская и иудейская экзегеза видят четыре мировых царства, сменяющих друг друга: вавилонское, мидо-персидское, македонское и римское. А вот последний сюжет — камень с горы, разбивающий истукана, христиане и иудеи трактуют по‑разному: первые видят здесь указание на пришествие Христа, вторые — конец владычества Рима и приход еврейского мессии. Понятно, что эти два вектора «метафизики истории» неизбежно порождают и два особых, враждебных друг другу мессианских проекта: христианский и антихристианский. Борьба которых и становится осевым сюжетом мировой истории [1].

Существует любопытная гипотеза, основанная на текстах древнего египетского историка Манефона, предполагающая, что Моисей был верховным жрецом фараона-реформатора Эхнатона, который предпринял неудачную попытку ввести в стране единобожие. Согласно этой гипотезе, Эхнатон был предан жрецами Амона (как позднее и Христос был предан фарисеями), однако дело его продолжили жрецы Гелиополиса во главе с Моисеем. Создав новый народ из деклассированных элементов египетского общества и выведя его за пределы Египта, они скрыли откровение Эхнатона в скорлупе новой религии — с тем чтобы со временем это откровение вновь могло прорасти. Сколь бы экзотической ни казалась эта гипотеза, она многое может объяснить[2]. Но если даже отбросить эту гипотезу, останется всё еще загадочный феномен еврейства: что оно есть? Не нация и не народ (скорее конгломерат представителей разных народов), не религия (скорее некий мировоззренческий вектор) и даже не особая цивилизация, но, прежде всего, — мессианский проект.

5. «Драма истории сыграна»

Так было положено начало двум мессианским историческим проектам: иудейскому и христианскому. «Конец истории» для ортодоксального иудея — есть приход царства Израиля, которое должно положить конец владычеству Рима. Для христианского же мира, где «началом истории» стало рождение Христа, концом её должно стать Его же славное Второе Пришествие. Впрочем, восприняв от еврейских пророков концепцию линейного времени, христианские народы ещё долгое время оставались вполне традиционными. Христианская Византия именно себя воспринимала последней, которая будет существовать до конечных дней мира, когда на её троне на очень краткий срок окажется Антихрист, за которым последует Второе Пришествие Христа. В парадигме этой «свершившейся эсхатологии» Восточная Римская империя и просуществовала до самого конца.

Момент же её крушения весь христианский мир воспринял как начало эсхатологической эры. И не ошибся: старый привычный мир действительно рушился. А на смену ему шёл мир новый, яростно-апокалиптичный. По-настоящему история ворвалась в Христианский мир с началом Реформации и покатилась вперёд огненным колесом сменяющих и сметающих друг друга социальных, промышленных, научных, молодёжных и прочих революций. Каскад которых очевидно подходит сегодня к своему концу. И здесь можно указать лишь на один-единственный кризис, который мог бы сравниться с нашим. Это — время падения Рима и Тёмных веков Запада — время овец, пасущихся в Колизее, и варварских конюшен в античных храмах. Образ современного «всеобщего смешения» Европы и дикого азиата, попирающего её землю, отсылает нас к этим образам и этому времени. А еще более — к тому близкому будущему, к которому наша цивилизация несётся.

Аврелий Августин, разбирая метафизику истории Книги Даниила, видел в ступнях истукана, состоящих частью из железа, частью из глины, расовый и культурный хаос Древнего Рима. Но ровно то же мы видим в состоянии современного Запада. Слова Августина: «Обращая в римских граждан галлов и египтян, африканцев и гуннов, испанцев и сирийцев, как могли императоры ожидать, что такого рода разноплеменная толпа будет верна интересам Рима, который их преследовал?» — мы можем отнести и к нашему времени. Многие скажут: что ж, Европа уже пережила один ад, переживёт и этот. Однако и различия между тем и сегодняшним кризисом слишком существенны. Во-первых, готы и вандалы IV–V вв. были уже крещены. Их вполне можно было цивилизовать. Что с успехом и совершило Римское папство. Вовторых, те тёмные века были муками рождения нового мира. Но что может быть рождено из сегодняшнего хаоса всесмешения? Наконец, та «гибель античной цивилизации», о которой так любят говорить историки, слишком преувеличена. Да, Рим Августа Великого пал, но Рим Константина Великого в то же самое время переживал миг своего высшего расцвета и могущества. Никакого пресечения античной культуры в Константинополе не было. Если языческие академии и были закрыты, то в христианских школах и университетах не перестали цитировать Платона и Аристотеля. Готы и вандалы, наводнившие Запад, были очень юными народами. Сегодняшний же Запад — жалкий старик.

Философ Владимир Соловьёв в работе «О последних событиях» писал: «Когда умирал древний мир, было кому его сменить, было кому продолжать делать историю: германцы, славяне, а теперь? Какое яркое подтверждение своему продуманному и проверенному взгляду нашёл бы покойный историк теперь, когда вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка Кронос в лице ветхого деньми китайца и конец истории сошёлся с её началом!»

ХХ век с его мировыми войнами, революциями и атомной бомбой сделал эти пророчества лишь более зримыми, переведя реальность всечеловеческого апокалипсиса из разряда возможного будущего — в будущее явно приближающееся. «Смерть Бога», объявленную Ницше, постмодерн отформатировал в «смерть человека», доведя понятия добра и зла до состояния полной инклюзивности. Так что ближайшая перспектива просматривается совершенно отчётливо: заботу об объявлении того, что есть «добро» в понедельник, а что — в четверг, уже берут на себя средства массовой информации… И для предотвращения сползания к этой «точке нуля» у современного европейца нет уже ни веры, ни сил. Но если надежд нет на Западе, возможно, стоит взглянуть на Восток?

6. Повернуть вспять?

Активная фаза разрушения христианской цивилизации идёт пятьсот лет. В течение ХХ века в двух мировых войнах были уничтожены традиционные миры, которые могли претендовать на право наследия Римской империи: Российская, Австро-Венгерская, Германская, Османская империи. К концу ХХ века остатки государственности римского типа (хоть и в модернизированном виде) сохраняли лишь СССР и США. Впрочем, последнее — государство принципиально модернистское — всегда оставалось проводником революционно-масонских идей. А со времени президентства Вильсона лишь всё глубже увязало в силках международной финансовой олигархии. Она же диктует Америке и её идеологию, всё более откровенно антихристианскую. Так что сегодня США можно ассоциировать разве что с Карфагеном, но уж никак не с христианским Римом.

Сегодня уже никого не удивляет и скорее как очевидность воспринимается тот факт, что под здание бывшей христианской Европы подведён фундамент иудаизма. Так, заметный проводник современной идеологии Запада Бернар Анри-Леви называет настоящими столпами Запада «дух Талмуда, права человека и либертинаж». На том же главенстве Талмуда в идеологии «обновлённого» Запада настаивал Лео Штраус, духовный отец неоконсерватизма в Америке[3].

В то же время Россия, освободившись от большевизма и почти изжив либерализм, уверенно возвращается к традиционному христианству. И является сегодня единственным мощным островом консерватизма в Европе, обладающим независимой субъектностью и военной силой. Но главное, во всех перипетиях России удалось сохранить свой культурный канон. То, что Запад практически утратил. Впрочем, Россия — мир настолько широкий и целостный, что способен сохранить в себе и западный культурный канон. Тем более что канон этот — общехристианский. Так что, когда человек Запада, развоплощённый в трансгуманизме, превращённый в безликую цифру, номер, элемент матрицы, существо без нации, родины, определённого пола и в конечном счёте сознания, вновь обратится в первобытного орангутанга и полезет на свою пальму, в России всё ещё будут изучать Платона, Аристотеля, Данте, Рублёва и Пушкина. А главное — воспроизводить носителей высокой культуры, способных на неё откликаться и творчески преображать мир согласно с её идеалами. Это ли не самое красноречивое подтверждение того, что сегодняшняя Россия и есть подлинная духовная наследница Восточной Римской империи? Наследница Рима? Россия сегодня продолжает играть ту же роль, которую в эпоху первых «тёмных веков» играла Византия, когда по Риму бродили отары овец, а в Константинополе преподавали Аристотеля. Если Константинополь был центром средневековой христианской ойкумены, то России выпала честь быть духовным центром, нерушимой скалой духа посреди мира апостасийного: быть Эсхатоном — так в одном из своих посланий ап. Павел называет силу, противостоящую «тайне беззакония» и удерживающую мир от падения в инфернальный хаос.

7. Эсхатологическая империя

К концу XV века Западная Европа являла собой мир, полный апокалиптических ожиданий. Убеждённым апокалиптиком был Колумб, искавший пути в Индию для того, чтобы организовать последний Крестовый поход для освобождения Константинополя и встретить эсхатологический конец света в Иерусалиме… Убеждённым апокалиптиком был Пико дела Мирандола, «пророк» Возрождения. Апокалиптическим состоянием ума были охвачены творцы и участники протестантской революции. В это же самое время Лурианская каббала формирует новое эсхатологическое сознание иудаизма: отныне каждый иудей ощущает себя активным участником мессианской борьбы, агентом грядущего мессии. И в это же самое время формируется и самосознание Руси как эсхатологической империи.

«Третий Рим» посланий старца Филофея (1524) — это не о земном могуществе царства Василия III. Это эсхатологический призыв к защите истиной веры в условиях мировой апостасии. Призыв вполне актуальный и доходчивый, поскольку Русь испытала на себе атаку враждебного «мессианского проекта» раньше Европы, ещё в 1470‑х гг. Тогда в высшем обществе Новгорода распространилась ересь, занесённая учёным жидовином Схарией, быстро оформившаяся в разветвлённую сеть тайного общества. Эксцессы царствования Ивана Грозного также нельзя объяснить иначе как реакцией эсхатологического сознания на атаки «тайны беззакония». Мысль Грозного находится полностью в парадигме посланий Филофея: ощущение Святой Руси как скалы истинной веры среди эсхатологического хаоса. Иоанн верит в неколебимость этой скалы. Его «Стоглав» — это памятник здорового консерватизма и сосредоточения перед лицом угрозы, план укреплённой крепости. Новый, поистине Грозный царь является, когда заговор и апостасия проникают в самый Кремль. Его Опричнина — это крепость внутри осаждённой крепости, апокалиптический орден, выставленный против врага, проникшего за стены города. Эсхатологическая тень лежит и на русском Расколе. И Никон, и Аввакум — оба проникнуты апокалиптическим духом времени. Только первый смотрит на вещи в позитивном духе византийской «свершившейся эсхатологии», а второй — в негативном свете протестантской революции. Раскольники объяты тем же священным ужасом, что и кальвинисты, увидевшие в папе Антихриста.

Двойственность Петра роднит его с Грозным. Но сам Пётр мыслит скорее в духе Василия III и Никона. Петербург, по мысли Петра, — это вместе и Третий Рим, и Второй Иерусалим, и — возвращение к русским, имперским истокам: Старой Ладоге, Рюрику, Александру Невскому. Отсылки ко всем имперским столицам мира от Египта до Константинополя в его архитектуре и памятниках раскрывают замысел Петра: Петербурга как столицы европейских столиц, которая должна стать вместилищем всей мировой мудрости, всей мировой духовности.

Эсхатологический лик Петербурга являют его цари. Павел — эсхатологический рыцарь, союз которого с Наполеоном есть священный союз против сил ада, возглавляемых Англией. «Священный союз» его сына Александра — новая попытка переиздания «Третьего Рима», противостоящего адским силам революции. Тем же эсхатологическим сознанием исполнены умы петербургской России.

«Мёртвые души» и «Выбранные места» Гоголя — это настоящий эсхатологический проект крепости-России, которой необходимо полностью обновиться перед грозящей опасностью, когда «дьявол уже явился без маски в мир». «Пушкинская речь» Достоевского — новое переложение гоголевской мечты об эсхатологической миссии России в Европе, её последней проповеди и призыву. Вл. Соловьёв в своей «Краткой повести об Антихристе» схватывает самую суть наступающего времени как апокалиптического века. Да и весь «Серебряный век» в целом насквозь пронизан эсхатологическими мотивами, правда, скорее в ницшеанском, нежели христианском духе. Тем же ницшеанским духом пронизан и модернистский эсхатологизм сверхчеловечества в богостроительстве Горького — Луначарского. Сверхчеловеческий гигантизм, стремление в космос, преображение мира — всё это приметы «большого стиля» богостроительства, а не соцреализма.

То есть, спросят нас, мы хотим сказать, что даже в советское время Россия оставалась Римом и Эсхатоном (пусть и в крайне искажённом, модерном смысле)? И продолжала выполнять роль Удерживающего мир от падения в апокалиптический хаос? Что ж, сколь бы странным это ни казалось, именно это мы и хотим сказать.

8. Переход или возвращение империи?

Вспомним ещё один важнейший фрагмент книги Даниила: рассказ о пире Валтасара, царя Вавилона, перед глазами которого является перст, пишущий на стене загадочные слова. Ночью Валтасара убивают, а утром в Вавилон входят персы. Так свершается переход мировой империи от семитских народов (Вавилон) к арийским (Персия). Однако, согласно иудейской метафизике, в завершающей фазе истории должен свершиться обратный переход, и римское царство сменится царством Израиля. В свете этих пророчеств падение христианских империй: Германской, АвстроВенгерской, Российской и Османской, — было воспринято в еврейском мире с большим воодушевлением, как свидетельство перехода. Не случайна надпись, оставленная на стене подвала Ипатьевского дома, в котором была убита царская семья, воспроизводящая строку из стихотворения Г. Гейне «Валтасар»: Belsatzar ward aber in selbiger Nacht // Von seinen Knechten umgebracht. То есть «Валтасар сегодня ночью был убит своими слугами». При этом и Гейне, и его неизвестный ценитель пишут имя Валтасар как Belsa-tzar, т.е. Белый царь. Подтекст очевиден: Белый (арийский) царь убит, переход империи от арийских народов к Израилю свершился. Понятен и мессианский смысл надписи: убийство Белого царя (местоблюстителя христианского Мессии) символически открывает двери царству иного мессии, антихристианского.

Первая мировая война была полностью профинансирована «плутократией» (причём в то время как американские Варбурги, Куны и Шиффы субсидировали Антанту, немецкие дома Варбургов и Кунов — центральные державы). Революцию в России финансирует тот же Макс Варбург (пресловутые деньги германского генштаба) и Я. Шифф, отправляющий Троцкого из Нью-Йорка в Россию. Однако перебросить огонь мировой революции из России в Европу не удаётся. Срывается попытка похода Красной армии Троцкого на Европу в 1920 г., срываются попытки большевистских переворотов в Германии. А попытки революционного подрыва Европы вызывают мощную ответную реакцию. И именно глубинный русский консерватизм (Достоевский, Иоанн Кронштадтский, К. Леонтьев, С. Нилус, А. Дубровин) становится ядром этой консервативной реакции, которая скоро оформится в виде целой грозди национальных активистских движений, встающих на защиту европейских государств — против попыток их разложения. К этому времени и в самой Советской России происходит похожая реакция: откат к консервативным имперским моделям.

Осознав грозящую опасность, мировая олигархия через своих главных акторов — англо-саксонские государства развязывает новую мировую войну, сталкивая в ней Россию и континентальную Европу. Видимыми знаками новой победы «плутократии» становится насильственная (по всей видимости) смерть Сталина и реванш неотроцкизма в России, с одной стороны, и сверхтенденциозная стигматизация консервативной реакции в идеологических концептах послевоенного мира — с другой. Вся консервативная Европа 30–40‑х гг., которая сопротивлялась экспансии Коминтерна и плутократии, будет заклеймена как «фашистская». Притом что консервативно-христианская реакция 30‑х не ограничивалась ни итальянским фашизмом, ни немецким национал-социализмом. Это был широчайший спектр движений, включившихся в борьбу за христианское государство (например, легион Михаила Архангела Корнелиу Кодряну в Румынии или деятели немецкой консервативной революции, многие из которых не приняли гитлеризм).

Согласно историософской концепции Сталина, мировая война стала столкновением двух капиталистических коалиций. Такая трактовка хотя и недостаточна, всё‑таки глубже наших сегодняшних идеологических транскрипций. Особенно в свете вновь объявленной нам международной олигархией и её акторами — англо-саксонскими державами войны. Таким образом, перед нами стоит сегодня серьёзная задача: переосмысление событий ХХ века в их подлинных эсхатологических масштабах. Именно так — в масштабах глобального противостояния двух мессианских проектов — предстоит нам заново осмыслить и наш 1945 год. На этом историческом пороге случилось нечто гораздо более значимое, нежели победа в мировой войне: на этом пороге мир был удержан от окончательного торжества «тайны беззакония», и состоялось триумфальное возвращение России как нового Рима, как Эсхатологической империи.

Это возвращение зафиксировано историей в самой символике парада Победы, акцент которого был сделан на возрождении традиций Римского Триумфа: белые и вороные кони маршалов; парадные мундиры генералов с золотым шитьём (аналогичные мундирам Русской армии); бархатные пурпурные штандарты на дубовых древках, окаймлённые золотой вязью и золотыми кистями, и традиционные римские вексиллумы и лабарумы на дубовых древках, которые несли перед войсками. За штандартами, обозначавшими советские легионы, шли сигнумы (древко с прикреплёнными к нему фалерами) когорт и центурий, знаками отличия и почёта. Сложные перестроения солдат также были тщательно экстраполированы историками с римских традиций.

Всё это было не случайно. Так, в резко поляризующемся мире Россия вновь начинала брать на себя функции имперского Рима, Эсхатона. И во всём послевоенном сталинском большом стиле начинали расцветать эти имперские, римские смыслы.

И наоборот, рычаги американской машины оказываются захваченными международной финансовой олигархией. Хотя 1950‑е гг. внешне выглядят расцветом консервативной Америки, они были лишь её красивым закатом. Что уже ясно показали шестидесятые. Молодёжные революции, идущие под эгидой и сценариями Франкфуртской школы неомарксизма, становятся новым витком мировой революции: фрейдомарксизм в культуре, неолиберализм в экономике, неоконы в политике. Сегодняшняя «культура отмены», чёрный расизм, ЛГБТ-дискурс берут начало именно там. Но и демократическая «оттепель» в СССР имела ту же природу и сопровождалась теми же антигосударственными процессами: либерализацией, сворачиванием собственных компьютерной, экономической и управленческой программ, курсом на экономическую реформу Косыгина-Либермана. Катастрофическим концом этих процессов стали наши 90‑е. В парадигме тех смыслов, о которых мы ведём речь, это было ничто иное, как очередная эсхатологическая драма, очередная попытка «Тайны беззакония» сокрушить Эсхатон.

Россия рухнула в новый революционный хаос, который был воспринят её врагами как наконец‑то уже свершившийся переход империи: «конец истории», наступающий «миллениум» — всё это язык, имеющий исключительно мессианские смыслы. Однако за лихорадочными попытками американских неоконов открыть мессианский век (война в Ираке, затем 9.11) вновь последовали неудачи: военная машина США увязла на Ближнем Востоке. А новое возрождение России, которое мучительно шло с конца 90‑х, стало, наконец, наполняться реальной силой.

И вот, когда сегодня новые «армии Троцкого» (БЛМ-ЛГБТ-активизм), вооружённые новыми идеологическими трендами культурного террора («культура отмены», новая нормальность), начали штурм границ консервативного мира, Россия вновь, как и в эпоху государя Ивана Третьего, начинает осознавать себя в извечной роли Эсхатона, сдерживающего потоки хаоса.

9. Русский мессианский код

Россия рождалась как империя, и империя всемирная. Как содружество племён, контролирующих центральную хозяйственно-экономическую артерию тогдашнего мира: путь из Варяг в Греки, Центральную Магистраль, связующую север Европы с центром мира — Константинополем и всем его Азиатским ареалом. Россия представляла собой сплав множества культурных, национальных миров: норды-норманы, славяне, финноугры, тюркские народы. Имел место и общий враг: Хазарский каганат, с которым велась ожесточённая цивилизационная война за контроль над магистралью, разгромленной князем Святославом.

Крещение превратило разноплеменную Русь в единый имперский мир, вооружённый самой великой культурой того времени (собственно, Византийская культура V–XI веков есть величайшая культура в истории человечества). И самое удивительное, что эта величайшая культура (весь ансамбль архитектуры, литературы, музыки) практически мгновенно получает на Руси своё гениальное осмысление. В «Слове о Законе и Благодати» митр. Илариона (1040) — первого митрополита русского происхождения — в предельно сконцентрированном виде дан весь русский цивилизационный код на тысячелетие вперёд. Это, прежде всего, осознание себя христианским народом, единым со всей семьёй христианских народов. Это, далее, — осознание своего цивилизационного врага, которого «Слово» опознаёт в иудейском законничестве, противостоящем христовой благодати. Наконец, эсхатологический дух «последних времён», которым пронизано «Слово» и который побуждает юный народ к духовной мобилизации. Выбор пути благодати, а не закона, на котором настаивает «Слово», — это духовный, цивилизационный выбор. Этот путь предполагает устремление к Абсолюту.

И этот выбор не случаен. Он уже предопределён выбором Бориса и Глеба (1015). И так же, как и кенозис (нисхождение) княжеских братьев, придаёт Руси её совершенно своеобразный, неповторимый духовный лик. Непохожий ни на греческий, на иные христианские типы. Причём особо обращает на себя внимание интерес к истории. Византийцы не были историческим народом. Они были к истории равнодушны. А вот русские — народ по‑настоящему исторический и мессианский. Как и евреи. И, может быть, единственный, после евреев, народ со столь же сильным чувством истории. И прежде всего — истории священной.

«Время близко!» — это, можно сказать, вечный зов русского сердца, песня его национального гения. И отсюда же — устремлённость к последним вопросам, взгляду за край, за горизонты пространства и времени, к мечте о преображении мира. Русский — прежде всего, созерцатель. Весь строй русской природы располагает к этому напряжённому взгляду за край. Созерцатель, поэт, странник, монах, воин — таковы главные грани русского гения. Человека, всегда устремлённого к абсолютам. Таков, например, Фёдор Конюхов — путешественник и монах, одиночка, всегда стремящийся за грань и всегда достигающий пределов. Таков Николай Фёдоров — взрывной сгусток веры на грани ереси, последних сил и последних вопросов.

Таковы и первые русские святые — Борис и Глеб. Таковы Сергий Радонежский и Андрей Рублёв. Первый — молитвенник за единство Руси, раздираемой не только татарами, но и междоусобными войнами. Тайнозритель, находящий исчерпание земных конфликтов в лицезрении Святой Троицы. Это по‑настоящему великая философия, стоящая мудрости целых мировых эпох и всемирных библиотек. Философия, которую Андрею Рублёву удалось запечатлеть в красках в иконе.

Но таковы же и русские срывы: Грозный, Никон, Пётр. В каждом из них мы видим как бы роковую двусмысленность, являющуюся на последних рубежах духа, роковую близость Христа и Антихриста. Однако через все русские срывы и смуты всякий раз следуют чудесные возрождения, как будто из совершенных руин, как будто из последнего атома, не подвергшегося распаду. Это удивительное свойство Русского мира точно схватил Гоголь: «Если русских останется только один хутор, то и тогда Россия возродится». И эти чудесные возрождения проистекают из тех же русских абсолютов, что и русские срывы.

Здесь рождаются глубиннейшие энергии русской жизни, световые солнечные энергии и страстные непросветлённые энергии бытия. Здесь ответ на призыв к бытию будто из первого дня творения. Именно потому и возможно это русское возрождение «из последнего атома»… Это очень глубокие энергии личности, энергии творчества — неисчерпаемые русские богатства, как и богатства недр русской земли. И Пушкин прекрасно понимает суть вещей, когда называет Россию «судебным приказом Европы». То есть последней инстанцией истины. Инстанцией в высшей степени бесстрастной и беспристрастной. Не боящейся задавать последние вопросы и платить за ответы. Русь — это северный полюс духа.

Потому и задачи, которые Русь всегда перед собой ставит, — это не менее чем преображение мира (средневековая Русь) или переделка мира (Россия нового времени).

Итак, вот четыре вектора, которые и являют Русь как Эсхатологическую Империю:

— широта и всеохватность, всечеловечность и, одновременно, стремление к Абсолюту;

— стремление заглянуть за грань времени, истории, устремлённость к концу истории, к преображению мира;

— самые глубинные залежи энергии, откуда черпаются творческие силы;

— умение восставать буквально из пепла.

Отсюда и умение самой Руси преображаться: будто бросившись в чан с кипящим молоком, восстать снова живой и юной. Или как Осирис, разрубленный на части и вновь собранный Исидой, спрыснутый мёртвой и живой водой, вновь восстаёт из мёртвых. Вечная Юность…

10. Восход русского солнца

Совсем коротко скажем и о том историческом моменте нашего бытия, который обозначило 24 февраля 2022 года. Совсем коротко, потому что иначе потребовалось бы говорить слишком много. Конечно, то, что происходит сегодня, — возвращение или, может быть, даже лучше сказать — новое восхождение России как Эсхатологической Империи. Это уже не та Русская весна 2014‑го, но настоящий восход Русского солнца. Подъём того великого знамени, на котором для всего мира будут начертаны важнейшие слова наступающей эпохи.

Почему это произошло именно сейчас, а не в 90‑х, не в 2008‑м, не в 2014‑м? Очевидно, потому, что пришло время. И дело не только в том, что в 90‑х, в 2008‑м, в 2014‑м не было ни сегодняшней армии, ни «гиперзвука», ни финансового фундамента, ни систем связи, ни тех цифровых технологий, которые сегодня у нас есть. Всё это очень важно. Но ещё важнее то, что перед 2022‑м годом был год 2020‑й с его пандемией коронавируса и госпереворотом в Америке, сбросившим Трампа, с книгой Шваба о «великой перезагрузке». Всё это были уже не просто приметы времени, но ясные образы Врага, показавшего свою броню и свои клыки. Вот почему произошло то, что не могло не произойти: Русь, как Георгий-Победоносец, вышла навстречу Дракону в доспехах эсхатологической империи.

Понятна растерянность многих, далёких от политики и религии людей, воспринимающих происходящее как крушение привычного им мира, надежд на «завтрашний день». Но 2020 год ясно показал, насколько наивными были эти ожидания. Если бы Россия не выступила сегодня, «завтрашний день» стремительно предстал бы домашним арестом, базовым доходом (с базовой едой и койкой) и виртуальными очками для вечных странствий по метавселенным. Но 2022‑й положил этому сценарию конец: глобализация кончилась, постмодерн кончился, время снова пошло, история вновь началась.

Конечно, не обязательно рисовать реальность исключительно в эсхатологических тонах. Можно сказать и так (и это тоже будет правдой): 24 февраля 2022 года Россия начала борьбу за своё будущее, за своё место в XXI веке. Войти в который она могла только как великая суверенная империя. А для этого она должна была встать и развернуться. Закрыв неудавшийся украинский эксперимент. (В этой парадигме у сегодняшней Украины с анархией вместо государства и американскими базами у границ России не было, конечно, никаких шансов.) И открыв тем самым новый этап мировой нестабильности.

Такие этапы в Новой истории Европы регулярны и длятся, как правило, около 30 лет. Тридцатилетняя война XVII в. (1618–1648), эпоха Французской революции и Наполеоновских войн XVIII–XIX вв. (1789–1815), Тридцатилетняя война XX в. (1914–1945). До сих пор каждый из этих периодов кончался погружением Европы в новый этап мировой смуты. Первая Тридцатилетняя война (между католическим и протестантским мирами) разрушила единое духовное пространство Европы, раздробив её на национальные государства под гегемонией Англии, поднявшейся на послевоенной разрухе. Французская революция ввергла Европу в новый виток либеральных революций. Наконец, Тридцатилетняя война ХХ в. завершила Вестфальскую эпоху, оформив систему двухполярного противостояния сверхимперий. Сегодня мы стоим на пороге, возможно, новой «тридцатилетней войны». Но сегодня у мира появляется шанс повернуть апокалиптические часы истории вспять. Слишком долго мы отступали. Слишком долго отступала христианская Европа. И, возможно, настала пора возвращать всё назад, как в песне Высоцкого, «оттолкнувшись ногой от Урала»: и — дальше, дальше, дальше: к нашему 1945‑му, 1914‑му, 1618‑му, 1453‑му — к русским флагам над Константинополем. И, может быть, ещё дальше — к высокой античности, эпохе Юстиниана Великого как абсолютному триумфу Христианского Рима в истории… Либо — вперёд, к эсхатологическому сценарию Откровения. Других выходов из сегодняшнего мессианского противостояния у мира нет.

11. Перед последней битвой. Заключение

Признаком последних времён Евангелие называет оскудение любви. Но не менее важный признак времени — умножение лжи. «Всякая плоть извратила путь свой», сказано в «Книге Бытия» о предпотопных временах. Сегодня, как и тогда, мир утопает в информационных потоках лжи, как в новом всемирном потопе. На лжи стоит весь политический миропорядок, выстроенный последней «Тридцатилетней войной», а герои и преступники в нашем мире давно поменялись местами. Разве что героизм как таковой ещё не назван трусостью, а трусость — героизмом. К этой последней деконструкции стали активно подбираться только сейчас, когда на наших глазах распадается мужское-женское, нивелируется человеческое-нечеловеческое. Все голливудские супергерои уже, в сущности, вымерли, и это важный признак свершающегося перехода. Сегодняшний мир не спасает даже война, которая во все времена кровью смывала накипь гедонизма и спрямляла изощрённые изгибы политики, заставляя человека проявлять лучшие свои качества. В мире «пацифизма» война стала просто картинкой на телеэкране — то есть тотальным фейком.

Наш мир — мир закатный, конца, мир апокалиптический. И та перманентная неопределённость, в которой мы в нём пребываем, — по‑видимому, навсегда. И если мы на что‑то здесь по‑настоящему и можем надеяться, то скорее на русское сердце, чем на сознание. Первое обмануть гораздо труднее. Потому так велик Пушкин, потому и хватается за него русский человек в самые трудные времена, что при всей силе мысли (а он и правда умнейший человек России и всех наших философов, вместе взятых) он воздействует не на сознание и лечит не идеями. Но лечит сердце, и лечит — любовью. (Возможно, именно в этом залог нашей победы побед?)

Трудно сказать, чем руководствовался Сталин, когда в феврале 1937 г. насаждал культ Пушкина как русского национального культурного гения (возможно, это было озарение свыше). Так или иначе, но, думается, именно в этот момент Россия была спасена. И до сих пор живёт, потому что всё ещё жив Пушкин, жив наш священный канон (уже разрушенный на Западе).

В своё время Пушкин создал мир, в котором мы до сих пор живём. Не просто «литературный язык», как любили повторять в СССР, но именно мир, космос, вселенную. То есть — назвал все вещи этого мира, все его элементы своими (русскими) именами: землю землей, небо небом, любовь любовью и человека тем, кто он есть и кем не является. Плюс миллионы оттенков и отношений между этими сущностями. И Русский мир обрёл плоть, русский человек ожил, получил возможность в нём жить — чувствовать, думать и говорить по‑новому. Говорить по‑русски: с русскими именами, идеалами, целями.

Достоевский заметил, что русский человек мягок и уступчив и вообще готов поступиться многим, однако есть внутри него нечто, дальше чего он никогда не пойдёт. И в этом тоже — залог нашей победы. За последние пятьсот лет русские были обмануты многажды много раз. Но никогда не продавали за чечевичную похлебку своего первородства, не оставляли своей первой любви. Борис и Глеб, «Слово о Законе и Благодати», Сергий, Рублёв, Пушкин — тому порукой. И в этом тоже — залог нашей победы побед. Не потому ли (хотя и сами обманываться рады) именно русские бросают сегодня вызов всей мировой лжи?

Или скажем иначе. Великую арийскую цивилизацию могли ведь построить и персы. Кто лучше них понимал суть космической битвы добра и зла? Кто лучше них знал, что ложь — оружие Аримана? И понимая, как легко поддаться искушению хитрости, персы учили детей честности как главной, центральной своей добродетели. Но греки (чей герой — не храбрый Ахилл, а хитроумный Одиссей) победили персов. А греков победили римляне. Рим покорили германцы. Наконец, когда мир почти окончательно погрузился в хаос и распад, на сцену вышли русские… Потому ли, что они более честны или более мужественны?

Едва ли. Немец правдивее, римлянин твёрже. Однако то, что хорошо для золотого века, едва ли сгодится в железном (тем более когда железо смешано с глиной). В плане военной хитрости у персов не было шансов против греков, а у римлян не было шансов переиграть евреев. И, в конечном счёте, Рим должен проиграть Карфагену, как о том и пророчествует Апокалипсис. Ибо Тайна беззакония — и есть тайна лжи, век за веком подтачивающей и коррумпирующей правду: чем старше мир, тем больше в нем энтропии.

И пусть русский человек не честнее немца, не твёрже римлянина, не сознательнее перса. Зато сквозь свою тысячелетнюю историю он пронёс в своём сердце мечту о мире высшем. Ибо чем ещё и жив русский человек, если не мечтой? Русский знает (и Пушкин не даст соврать), что, если даже на земле ведётся «работа адова», есть «правда выше», есть чудо, «непостижное уму».

***

1 Подробнее о борьбе двух (христианского и антихристианского) мессианских проектов в истории см. Владимир Можегов, «Два мессианства. Противостояние», журнал «Изборский клуб», № 9–10, 2018

2 Гипотезы египетского происхождения Моисея и еврейской религии придерживался, например, Зигмунд Фрейд: см. эссе «Этот человек Моисей», или «Моисей и монотеизм». Из современных учёных много внимания сближению Моисея и Эхнатона уделяет крупнейший немецкий египтолог Ян Ассман.

3 См. Владимир Можегов. Лео Штраус и его армия.

цинк