Марина Кудимова. «Тайная свобода» и «немая борьба»
Ходасевич писал, что Блок «умер от смерти». Но «от смерти» умирают все, а оттого, что больше не может писать стихи, умирает только поэт. 7 августа 1921 года не стало великого поэта Александра Блока. Русский визионер, провидец и страдалец Даниил Андреев предъявил символистам, лидером которых принято считать Блока, серьезный счет: «Все это – таланты, ослепленные самими собой, мастера, создающие во имя свое, рабы самости; это не гении, а самозванцы гениальности». Исключение Андреев делал только для Блока, только его включил в Русский Синклит. За символизм в прежние годы выдавался блоковский глубокий мистицизм и вообще все неразгаданные тайны его поэтики. Критик Кирилл Анкудинов создал миниатюр «Другие», посвященный недооцененным или вовсе забытым поэтам. Про Глеба Анфилова сказано, что он «попал в зазор между Блоком и Северяниным…». В этот «зазор» между онтологическим молчанием и «поэзоконцертом» провалились десятки далеко не бездарных стихотворцев.
Русская поэзия обильна до избыточности. В этом ее сила, в этом же ее слабость. В конце концов, и Лермонтов при его отношении к своим стихам мог бы спокойно «попасть в зазор» между Пушкиным и Тютчевым. Когда в доме скапливаются промышленные запасы продуктов, неизбежно что-то портится и выбрасывается. Когда голодно – собираются крошки со стола.
Поэт не сам создает свой миф, но участвует в его создании. Призывая «не заводить» условные «архивы» и не «трястись» над текстом (Пастернак), первым «заводит» и «трясется». Выбывают те, кто послушно следует этому правилу, но не следует правилам нанятых мифотворцев, которые одни знают, «кому быть живым и хвалимым». Миф Блока среди многих компонентов включает и мнимую «нежизнеспособность», неприспособленность к житейскому, «эфирность». Но эфирное создание не напишет «Скифов» и «На поле Куликовом» – одни из самых брутальных текстов русского поэтического Пантеона. Вспомним ахматовское: «Разбойный посвист молодого Блока». Об «эфирных» так не говорят! Нет, Александр Блок остался самой авторитетной и весомой фигурой Серебряного века, во многом эту эпоху создавшей и сформировавшей. В последнем своем стихотворном выдохе, когда воздуха оставалось на один глоток, Блок метафизически соединился с юным Пушкиным, встал с ним в один строй (многих сочинителей-современников он не зря зачислил в «нестроевую роту»).
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой… (А. Пушкин)
С этой «тайной свободой», которой Пушкин начинал, а Блок закончил свой трагический путь, носились как с писаной торбой сонмы «ведов». «Свобода не бывает тайной», – полагает персонаж В. Пелевина. Свобода не бывает явной – тогда она по-другому называется, – говорит Пушкин всем весом своего гения и всей легкостью своего полета. Это понял только Блок, описавший «явную» свободу в поэме «Двенадцать», о которой Георгий Иванов сказал, что за создание поэмы Блок «расплатился жизнью». То есть онемел. Но по крайней мере однажды высказался об ошельмованной поэме предельно четко: «…те, кто видит в “Двенадцати” политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, – будь они враги или друзья моей поэмы». Кстати, точнее и глубже других «Двенадцать» понял Мандельштам, назвавший поэму «монументальной драматической частушкой», которая «бессмертна, как фольклор». В почти завершившемся онемении, на пороге жизни – или уже за ее гранью – Блок присовокупил к пушкинской свободе, единственно возможной человеку не разрушающему, «немую борьбу», а к пушкинскому Дню Чудесному – «непогоду» своих – и России – последних лет:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе! (А. Блок)
Рисунок — Александр Блок в гробу. 1921. Юрий Анненков