«Порфирий Косоротов»

«Порфирий Косоротов»
(Андрей)

«Матвей П. Косоротов родился около 1901 где-то в Архангельской губернии
в семье беднейшего крестьянина. Недолго служил в каких-то войсках рядовым.
Кажется, сослан куда-то в 1931. 62 года в состоянии депрессии где-то проработал.
В 1998 закончил ЦПШ экстерном.  Живет в лесу на пенсии. Очень любит воду. И снег».

Facebook

Читать в ЖЖ

 

11:59 am , December 31st.
С Новым Годом, уважаемые читатели!

вот летит метель, мятель, и обернёшься в её сырые пелены,
и мир исчезает вращаясь, унося небеса и всё прошедшее,
может быть ещё не окончательно, и в этом счастье,
а потом приходит бесконечная ночь, подвешенная на чёрной воде,
которая всё льёт и льёт за окном,
и ты отделён водой от времени, водой и ночью,
по потолку плывут тихие печальные пятна света в переплетеньях ветвей,
(как когда-то ночью шевелились тени яблоневых веток на двери углического дома,
и прекраснее и загадочнее этого ничего не представить),
и можешь вспоминать всю свою жизнь,
которую ещё есть время исправить, починить,
хотя как вернуть невозвратное,
но в чуде бывания на свете скрыто и это,
что невозможно понять;
а утром ветер воет в проводах, в трубе,
он ревёт и несётся, забирая клочки отчаяний ночных;
вот счастливый танец пустых пакетиков у помойки,
под руководством тоненького кораллового,
а один взмывает и уносится за крышу ларька навсегда;
проходит череда сцен и картин былого,
с невыразимой полнотой,
вот ускользающее виденье в молочном магазине,
вот дедушка в калошах, над которыми все смеются,
вот хрустальный купол небес над мужиком в телеге,
вот банка консервированных голубцов на большой общей сковороде —
нет, всё это невозможно передать,
а я желаю всем читателям в Новом году
помощи Божией, радости,
чтобы не касалась вас нынешняя безОбразная пустота,
чтобы всё у вас было хорошо!

---

---

---

***
если повезёт, ты услышишь,
как трижды пропоёт свою песню
волшебная птица Инсульт,
и прошлое сотрётся,
сгорит всё бывшее время,
и, заново рождённый,
ты будешь смотреть в голубое небо,
нездешними глазами,
своими собственными,
давно потерянными глазами,
и увидишь всё как оно есть,
увидишь в первый раз

---

***
порою так лежишь на диване лицом вниз,
в темноте или нет, и рассматриваешь пол,
крашеные доски, пуговица, пустота;
или три рубля в полумраке утра
спутаешь с пятёркой,
празелень ли, или лазурь,
вот ведь точно большая цифра 3,
но часы на Спасской башне
отчётливо показывают 5

---

***
на кладбище,
невозможно ни с кем поссориться,
вот истинная природа человека,
раскрывается когда,
что ты ни скажешь, какой ни приди,
никто тебе слова дурного не скажет,
а все, вся деревня,
смотрят на тебя ласково,
как родители, какой же ты всё-таки
хороший человек

---

***
мыши объели не только 15 год,
куда ни сунься, за что ни возьмись,
всюду мышиные подгрызы,
всюду мышиные погадки,
может быть весь мир,
видимый и невидимый,
в котором ничего невозможно отыскать,
просто разъеден холодной зимой,
и всё возъедая вокруг себя,
не можем только понять,
кто же такие мы
9 дк 17

и если тогда были мыши,
то нынче кто пожирает всё вокруг,
кто не может никак нажраться,
будто у него нет живота

---

***
сколько нас тут лежит,
на высоте, в оранжевых курточках,
в вечных снегах, которых никто не вынес,
потому что мы сами не выносили себя,
отпусти себя, прости, оставь,
ты дальше не сможешь идти,
и единственное что можно сделать,
чтобы не остаться нам тут вдвоём,
прости, отпусти его, уходи,
идёт снег, или вершина сияет
невозможным цветным огнём,
лёд обжигает, и нечем дышать,
и ничего не возможно делать, сделать,
брось, оставь его тут лежать,
это лучшее, чем ты можешь отплатить ему,
за каждый миг радости,
когда ещё было время,
и ты иди дальше, прошу тебя,
ради всего живого,
я отпускаю, прощаю тебя,
а то ты лежишь тут,
вмёрзший, на дне болота, во льду,
уже слишком много лет

---

***
бесконечно далёкая Земля,
и ты падаешь, падаешь,
падаешь тысячу лет,
только свист в ушах,
мимо тебя вверх проносятся
всевозможные духи воздуха,
разные гады на полках и банки с вареньем,
прямо Кунсткамера, а так оно и есть,
было не страшно, а потом страшно,
всё сгорело в плотных слоях,
но чем ближе земля, тем яснее,
что совершенно не страшно это,
пасть и упасть, и стать крестьянством,
жить в деревне леса и чтобы никто про тебя не знал,
вот и сегодня, пугают, а тебе весело,
и как же это хорошо, что есть время,
и оно идёт, и смеётся над дурнями,
из-за чёрноты, из-за кулис, и кашляет,
страшно одно, ты зерно, и земля давит,
давит со всех сторон, это может быть навсегда,
ты отвратительно выглядишь, и ты спишь,
сдавленный камнем, тысячу лет,
помнишь, незачем болтать,
что-то доказывать,
учить наизусть,
или гнаться за чем-то,
и заботиться о многом,
ты ведь сам знаешь,
нужно одно, прорасти

---

***
ах, как всё бесполезно,
дорогой друг, и бессмысленно,
у меня опять обгрызли обложку,
и верхнюю часть корешка,
а ты расплываешься,
во влажном воздухе осени,
и никто во всём мире
не прочтёт твои слова,
мы лежим в луже на Левом берегу,
и холодное утреннее солнце сентября
такое слепящее, сквозь золотую листву,
трогает наши бока, наши толоконные лбы,
изнурительное время, день завтрашний,
упоительное, день вчерашний,
знаешь, любая книга может чему-то научить,
даже «Бруски», даже «Цемент»,
ты читай только отдельными словами,
и каждое слово, будто дом,
будто звезда, засияет тебе
всем пропавшим миром,
камни улицы Ленинградской,
доски пахнут пылью разорённых чердаков

---

***
«продали, Андрюха, Россию,
ууу, всю продали»,
говорил дядя Саша,
в 70-х годах, когда выпивал,
мы слушали вражьи голоса,
зелёным глазком так загадочно мигало радио,
а потом на всём Левом берегу
отключали свет, и ранним вечером
было так темно, всё похоже на себя,
будто серой бумагой стало небо,
будто не то чтобы гражданская война,
а так, безвременье, серое древесное вещество,
наподобие как сейчас, и присно,
а потом сообщали о чьей-то трагической гибели,
«ну и х… с ним», говорил дядя Саша,
(или это было уже в 80-х),
и в этом была непонятная мне правда о мире,
посреди призывов к добру и Славе кпсс

---

«…Потом мы пили суррогаты
и ели фальсифицированные продукты.
А утром нас ожидали бесчисленные населённые пункты.»
В.Г.Богомяков
…а на что мы разменяли наше путешествие дилетантов,
нашу одиссею, наш крестовый поход в глубину,
я вижу тебя и смутно припоминаю,
да, что-то было, или могло быть,
или должно было быть,
или обязательно будет,
или не будет никогда,
но это есть, наше путешествие,
я узнаю тебя, мы были там вместе,
где-то на Плюке, или не пойми где,
а нынче только встречая тебя вспоминаю,
что путешествие, это то о чём потом пишут книги,
и даже книги эти невозможно забыть

---

***
духи прошлого Рождества,
и всех поза-, и поза-, и позапрошлых,
от дерева к дереву, столпившись вокруг
спиленных яблонь на Поклонной горе,
и ёлок вдоль дороги во Внуково,
где только не валяются нынче эти календари,
вспоминают на каком круге кто родился,
как шли, кто был, и как звонили,
и про десять, и про сто кругов назад,
а метель метёт, заметает,
и преползает пред тобой дорогу
опустошённый, освобождённый,
потерявшего память старика виденьем
пустой прозрачный пакет

---

***
сладкий запах старика,
или пустота, глазки-пуговки,
или глаза, как два пропеллера,
мимо окна вбок летят листья,
и равнодушные воды города,
обнимешь землю, копнёшь её носом,
и вот, на штык глубины пусто,
а дальше твои письма, письма,
и письма падают с неба,
листьями ложатся под ноги,
эти буквы, которые не прочесть,
они вяжутся в узлы,
и связанный, ты лежишь, смотришь в небо,
камни с окнами кружатся в облаках,
и недобрые занавески,
хладным мерцаньем света,
голос телевизора, что смотрит на тебя,
за занавесками одно и тоже,
растерянность, безобразность,
самое время явиться тебе,
сто лет, и сто, всего только десять,
как не видно ничего,
и мы прозреем,
и мы увидим,
как камни уносятся в облака

---

***
реденький снежок,
и синева,
лужи на улицах,
разве ты не видишь,
что мы снова в школе,
не в той, таинственной,
в которой ты считал дни,
и прощался с каждым днём,
а в этой новой школе,
лишённой всякого смысла,
кроме нашего зачем-то тут присутствия,
это крепостное право на нас,
всякого начала на всякий кусок жизни,
и вот, наша большая деревня,
с бетонною церковью, танком и метро,
мы ходим в магазины дешёвых товаров,
и уже не можем смотреть кино,
потому что мир, что показывают в кино,
так похож на нашу скучную школу,
в которой мы никак ничему не научимся,
я остался на второй, третий, двадцатый год,
вот в чём дело, а ты смотришь по-прежнему,
как в те времена, когда вокруг стоял лес,
и теперь мы с тобой, вполне законченные,
уценённые сырочки двунадесятого часа,
творожки с последней парты,
лежим на витрине школьного ларька,
среди бесконечного, бессмысленного,
пронзительного, отчаянного крика непонимания ничего,
смотрим в окошко, а там голубая кромка неба,
и редкие мухи белые,
что-то всё пишут нам,
всё что-то говорят

---

***
«всплываем»,
мы были на дне столько лет,
и вот, против течения,
против движения твёрдых тел,
мимо, вниз, плывут все достойные вещи,
а наша лодка наверх, зачем-то мы ждали,
и наш язык, на котором мы говорим,
он такой смешной и ненастоящий,
всё вокруг взвинченное,
а спокойствие уходит,
и вот, новый придонный язык,
мы можем формулировать вещи,
которые есть на глубине,
а тут мы будто дети,
ты молчал, ты не кривлялся,
ты пал, конечно,
но ты открываешь люк и видишь голубое небо,
и эти дивно в очах наших,
можно ли понять, как быть во мраке,
и слышать странные вещи,
стуки, и гулы,
и разные кваки глубинные,
а потом просто видеть солнышко,
и бесконечное небо над головой

---

***
растерянный,
ты сидишь на своём могильном камне,
и, разучившись читать,
без очков, пытаешься разобрать большие буквы,
кто ты такой, и зачем ты был,
и что думают о тебе другие,
нет, это всё придётся бросить,
этот каменный паспорт,
без которого тебя не пустят в город,
смотри, в воздухе проступают будто уголки букв,
мерцают словесные огни

---

***
я слышу родную речь,
нет, я ничего не слышу,
а только давящая на уши тишина,
крикнет электричка на Брянской дороге,
оглянешься, а ты посреди борщевиков,
и листья их, тоненькие, что твои блины,
помавают с окраины деревни,
с обочины дорог, и в воздухе
этот сладкий, тонкий запах леденцов,
будто из нашего буфета,
знаете ли, что был у любой старушки,
впрочем, они были помоложе нас,
и ничего, никого не узнать,
лишь следы в ваших душах,
да, что-то такое было,
было в другие времена,
не старые, брат, и не добрые,
недобрые времена,
мы идём, мы спим в опустевшем мире,
в котором нечем, некому дышать,
а вот поди ж ты,
солнышко сияет,
и море волнуется, раз,
белые ночные дороги Крыма
или белые ночи Петербурга,
и в каждом городе,
в каждой тихой,
ожесточённой,
или забвенной веси есть человек,
ты таращишься в темноту,
в которой не слышно, как кто-то плачет,
и на чёрном полотне августовской последней ночи
что-то будто вот начертается, явится,
и ты засыпаешь, потому что это тревожно и хорошо,
что всё осталось,
несмотря на то,
что нет больше ничего

---

***
всё кончилось,
нет, ничего не началось,
в контейнере средь звёзд
плывут все дни, и вещи,
ты помнишь всё,
ты ничего не помнишь,
все всё забыли,
и по переулку дым ползёт,
а кто-то рядом смотрит на тебя,
из яблоневой тьмы гнезда,
спокойный глаз блестит,
и тихо по канавке кот идёт,
как пароход, и хвост плывёт,
и будто знамя на каналах хвост плывёт

---

***
иллюминаты утащили с участка
аллюминевый бак от истребителя,
разорванные чугунные батареи,
вытащили трубу из бетонного основания,
проникли в глубину сарая и нашли там железные столбы,
и тоже утащили, при этом ничего не стоптали, ни травинки,
проклятые иллюминаты, правильно говорят
что масоны дети рядом с ними,
что они варят, какой пятый элемент,
я тоже варю его, но, но, но,
считаю, что без малины это бессмысленно,
малина, это основа философского камня

---

***
ты стоишь последний в очереди,
на какой-то опушке, а через поле,
метрах в ста, стоит поезд,
и туда садятся, садятся люди,
а ты говоришь так растерянно,
вот, у меня нет допуска,
не сажают без допуска на поезд,
ну и хорошо, папа, это хорошо,
что тебя не пускают на тот свет

---

***
помнит ли тебя земля,
сокровище слов твоих,
в которую ты не вместишься,
огромные жуки ползут под одуванчиком-башней,
эти столбы чистотела,
сомкнувшийся лес над головой,
и маленькие звёзды в карманах,
будто город, что тихо забывает сам себя,
падают вниз с него серые деревянные заборы,
и печки с изразцами,
сгорают в атмосфере,
в этих плотных слоях,
покосившиеся дома-стариканы,
и ваши голоса, они гаснут,
шипят наушники,
ещё миг, другой,
и мы переродимся,
всё будет новое, пустое,
потому что Земля далеко,
кто все эти люди без слов,
о, это тебе кажется,
это жители звёзд,
поломанных дальних планет,
там строят заборы из профнастила,
за которыми кучи книг,
архивы, письма, фотографии,
помойка цивилизаций,
и пустые пластиковые бутылки
летают туда и сюда,
далеко в пустоте,
и в каждой бутылке душа,
мятущаяся и озлобленная,
душа богатая, но потерянная,
всем обладающая,
всеми правящая,
бесконечноглаголящая,
бессловесная по сути,
ненужная никому душа без земли

---

***
прошлое будто сгорело,
запах гари и всё завалено снегом,
а ты лазишь по головешкам
и мажешься сажей,
а сажей пишут на трубе,
и будто бомжи прошедшего,
перебирают, раскладывают сломанные,
никому не нужные уже вещи,
в новом доме будет всё новое,
старого дома больше нет

---

***
и в какой-то мелочи, в чепухе,
в дребезгах ненужных
что-то сверкнёт тебе,
встанешь, и не можешь сдвинуться —
страшное и всецелое
смотрит на тебя через эту смешную чушь,
и всё ты видишь насквозь,
а потом ничего не будет,
а вот эта штучка и есть ручка,
за которую будешь держаться в последний миг,
за которым нету духа времени,
а есть что-то другое,
может не менее важное чем нынче,
то к чему ты и готовился в нашей школе,
в школе «Белый свет»

---

***
ты, ты будто пустые часы,
все твои шестерёнки-Вселенные
незнакомый мальчик запускает на столе,
они сходятся и расходятся,
и падают, и снова жужжат,
но два раза в сутки ты вспоминаешь всё,
и тогда, смотри, слова уходят в глубину,
так тяжелеет всё уютом и теплом,
что вот, ничего не страшно,
потому что тут нет места злу,
листья клёна, и кисти рябины,
алое и бордовое время течёт,
и будто переводная картинка,
когда открываешь её,
или листья под дождём в октябре,
ты бредёшь, и светится золото,
или всё залито кровью,
точки рябиновые и кленовые затёки на листьях,
померцают краски и вдруг выцветут,
смотришь, таращишь глазки-пуговки,
а жемчужина среди серой нависшей мглы
в глубине небес засияет светлым серебром,
и антоновские яблоки-лица, разбиваясь о землю,
возвестят неверные часы,
дар или наказание,
вспоминать и забывать всё два раза в день,
ночью на нарской электричке
играют болотные огни экранов,
и белые лица в отраженьях
дрожат в потёмках чужой души за окном,
электричка-крысолов везёт куда-то,
неизвестно куда,
заколдованных в городе деревенских детей,
и добрые души предков,
гласом из пустоты,
напоминают названия станции,
чтобы не проехал мимо внучок,
такой глупенький, такой доверчивый,
такой хорошенький, такой молодец

---

---

***
и душа твоя рвётся отсюда,
то тихо, то буйно, то безнадёжно,
из собственных оков своих,
и тюремщик её, ты сам,
всё гремишь, всё лязгаешь ключами,
никуда тебе от меня не деться,
нет, я денусь, денусь,
я с тобой не останусь ни за что,
будешь сидеть один как сыч,
и что может быть на свете
прекрасней нашей тюрьмы,
украшенной цветами,
какие речи тут звучали,
какие были собранья,
нет, ничего мне твоего не надо,
да оглянись ты, всё уже
превратилось в стекло

---

***
запечатанный, спрятанный в других,
ты хранишься до времени,
когда нужно будет своё,
которого не осталось в пыльном мешке,
а только одни складки,
и вот, ты слышишь,
эти свои части,
они будто планеты,
кружатся и не падают,
и недостижимы в других,
до кого не добраться,
а кто-то унёс тебя уже совсем далеко,
ты едешь ночным утром в электричке,
а вдоль дороги в туманном мареве
змей подземных движений,
дыры в земле освещены мёртвым прожектором,
и техника, будто живая, в фонарях печальных,
возле пустых бытовок с бледными окнами,
возле складов и куч камня,приготовленных,
чтобы душить лес, что-но невнятное,
зловещее ночью, тревожное,
обещающее вечную мглу,
творится ранним утром,
а лес, ясное небо,
ты спрятан от змея в лесу,
и по опушке, не смея войти,
врата ада грызут новый туманный,
бессветный, безогненный, гнилолиственный день,
ты слышишь, рядом тепло, огонь,
и части твои, которых с тобой нет,
ноют, будто коленки от сырости,
от сырости нового небытия

---

***
слова, сырые как тесто,
лезут из-под крышки,
и всё в доме в тесте и в муке,
но праздник, когда летучий дух пирогов
распространяется по дому,
нет, этот праздник далеко,
летучий дух словесности,
когда не разбрать, где вещи, где буквы,
и цвет, и форма, и смысл перепутаны,
и запечены вместе в праздничном пироге
нашей обязательной зари,
я не верю в розовых пони,
говорит молодой человек,
посмотри в окошко,
видишь облака на закате и дым из труб,
какого они цвета, разве не нежно-розового,
помнишь эти открытки,
красные всадники скачут,
вы нам только шепните,
это всё будет, это мы,
четыре всадника на розовых пони,
в уходящем солнце праздника,
в духе свежих словесных яблочных пирогов

---

***
можно конечно и не бежать,
что-то идёт по пятам, внутри тебя,
обозы со всякой дрянью,
там лежит человек-руина,
а другой ушёл далеко вперёд,
он в туманных местах и жутких,
откуда нельзя позвонить,
шелест и шорох, и звон проводов,
мёрзлые листья шуршат на ветру в ночи,
в буром неразличимом месиве искры,
искры, разноцветные искры льда,
ничто не пропадает в никуда,
впереди на дороге стоит старуха с сумкой,
согнутая, закутанная в платок,
ты идёшь по световому коридору,
будто по сцене, и из чёрного зала-леса
на тебя невозможно смотрят тысячи глаз

---

***
немало сказано о том,
перед чем, пред кем
предстоит русский человек до рождения,
самые нелепые предположения,
это что он предстоит пред Господом,
отметаются сразу,
простым наблюдением того что вокруг,
ещё есть не лишённая логики мысль,
что он предстоит перед сатаною,
и оттого-де он такой привычный
ко всяку злу, ко всяку безобразию,
вот принесут мне завтра указ,
что меня заточают в подпол на 20 лет,
и я не удивлюсь,
и даже согпашусь,
что по-другому и быть не могло,
это ведь откуда-то взялось,
но всё-таки скорее всего пред своим рождением
он стоит перед бесконечной помойкой,
в которую превратилась прошлая Вселенная,
отсюда и гениальные прозрения во всех областях,
и полёты в космос,
и правильное чувство что всё украли и пропили,
и особенные отношения со свалками,
со всем сломанным,
и какое-то бесконечное непонимание,
как же должно быть, чтобы стало хорошо

---

***
крикнет поезд среди ночи,
и ты проснёшься,
проснёшься и не сможешь заснуть,
твоё присутствие на свете,
можно ли помыслить,
что ты есть,
и что такое коснуться другого,
убедиться в том что есть,
есть так же как и ты,
и что ты тоже значит есть,
и больше ничего нет на свете,
что такое юность,
когда ты можешь увидеть,
то, что потом можно только понять,
вон, на той запятой под плотиной,
что перекрыта теперь решётками,
можно было сидеть,
пройдя туда по высоте,
и смотреть как далеко под ногами
разводами ходит вода,
рождая по ночам людей,
или как мы шли с тобой ночью по плотине,
держа под мышкой большой серебряный
фанерный серп и молот,
(и он блестел в темноте),
с доски почёта с площади,
мы сняли его в 90м, думали,
кончилась советская власть,
сколько он валялся потом на чёрном дворе,
а теперь висит на небе, серп,
или на мечети, когда ты мимо идёшь на работу,
(а молоток в рюкзаке),
никуда ничего не делось, и не могло,
и вот, вокруг решётки, заборы, замки,
замочные скважины, профнастил,
и утерянные нюккели, ключи царства,
которое за забором,
теперь уже за забором от нас с тобой

---

***
и ты поплывёшь в чёрную ночь,
в чёрную воду ночи,
нет, ты полетишь,
но воздух будто тёплая вода под ладонями,
или это кто-то живой во тьме,
и ты прикасаешься к нему,
к тому в кого невозможно поверить, а он есть,
как есть на свете всё то,
чего нет для тебя,
то есть вообще всё,
и вот, эта тьма,
где все были живыми,
те, кто жив, но без тебя,
а ты плывёшь в тёплой ночи, во тьме,
между тем, что есть, но будто бы нету,
и тем, чего быть не может, но оно есть,
и звёзды, дальние огни со всех сторон,
эта невозможность никому ничего сказать,
печальные огни деревень,
потому что там нет ещё одного,
кого нехватает,
и всё живо ещё только потому,
что кто-то один помнит,
что его нет,
белая пыль земли,
и лунная пыль снов свободы,
ты запечатан в камне, окаменелость,
и кто-то, может быть это ты,
трогает пальцем рёбрышки,
какие-то кристаллы, что блестят,
если их потереть чем-то влажным,
слышишь, за окном проезжает машина,
или что-то завывает,
или волны набегают на камни,
пахнет солью и бывшим телом,
и белая юкка, будто луна,
по ночам распускает свой лимонный,
свой тяжёлый запах власти снов

---

***
как быть, если всё раскололось на куски,
и льдом валяется на дорогах по утрам,
присмотрись, в том куске льда 88 год,
а в этом ты сам, а вон там остров Ленинград,
мы лежим на дороге, и школьники
пинают нас ногами по дороге домой,
всё так плывёт перед глазами,
сквозь лёд видно солнце,
слепит глаза, что-то шуршит,
можно сказать что всё так и было,
и тихо смотреть как бывшее cвозят на помойку,
кроме земли, где оно было,
земля обернётся в мираж,
золото черепками,
в нашем культурном слое,
замёрзшие птички в вечном лесу,
в лесополосе,
а вокруг микрофильмы,
микрорайоны,
и в них культура,
души великих каменных людей

---

***
и что тут у вас за жизнь,
шкатулка с чертями,
они вывалятся в любой момент,
и все бросятся друг на друга,
без удержу терзать и мучить,
так говорила красная буква А,
прилетевшая из страны мужиков,
вся огненная, в неопалимых перьях,
так что глаз нельзя отвесть,
букве О с Мукомольного переулка,
от Большой Октябрьской,
где снег и мука, и ветры злые,
и вдоль Которосли ходит
древний усатый сом,
пуля дура, а штык молодец,
треугольный штык гражданской войны,
круглая дырочка в стекле,
мы клюём медовые яблоки,
пьяные яблоки заморозков,
и в пустых полях под Переславлем
дремлем в жухлой траве,
ожидая бумаги снега,
белое и красное,
бумажная наша жизнь

---

***
мы, пострадавшие за свои слова,
паче дел своих, всё говорим,
будто безумцы, вещаем,
ты говоришь, всё вокруг сошли с ума,
и ты тоже, и ухватившись за ниточку слов,
бредёшь, слепец, ожидая,
что слова выведут на свет Божий,
и всё бьёшься головой обо что-то,
и какие-то злые знакомые дети
глумятся над твоей тенью, над тобой,
ты идёшь, а позади всё горит,
ничего нет уже позади,
гудит печь мировая,
печь социализма,
почему-то хочется сказать,
на душе бывает так легко,
так просто и верно,
в этой тьме,
и во сне тонком утреннем голос
говорит тебе самое главное,
попытайся это понять,
«НАКРЫЛАСЬ ФЕРМА ДИКИХ ФАЗАНОВ»

---

***
ты мышь,
в рождественский вечер
среди огней магазинов
и летящих снежинок
ты идёшь домой,
в настоящем, ненастоящем мире,
и ты будто внутри блестящего шара,
шара из снежинок и огней,
дома у тебя есть спичечная коробка,
а на ней город с пальмами,
синий ночной город,
и высокая башня в синеве,
ты живёшь на картинке,
или ты не знаешь, где живёшь, Козетта,
но пока никто не знает про спички,
про синий город,
твой шар несёт тебя, и ты человек,
но стоит тебе рассказать кому-то,
или даже подумать об этом,
и вот, что-то разбилось,
шар раскокался, и стало так холодно,
холодно и легко, Никола-Угодник,
но ты не заснёшь,
приходится делать усилия,
усилия в бессмысленной пустоте,
в каменном лесу микрорайона,
и тогда, проезжая метро «Киевская»,
на мозаике «Дружба русских
и украинских колхозников»,
ты найдёшь голубой трактор,
он отправляется в синий город,
город с отдельной башней в темноте

---

***
и весь кривой, некрасивый мир,
будто дверь мышеловки,
или кирпич на голову,
падает так внезапно,
будто в первый раз,
будто его нет на свете,
ты пробираешься по развалинам,
и не знаешь, где он рванёт,
а что будет, вот взрыв,
и ты видишь всё кривым и некрасивым,
везде эти мины кривизны,
всё превращается в клетку хомяка,
и потом нужно лечиться,
но есть такие люди,
что чуют, пролетают все ловушки,
или вот, под корягой далеко в глубине
сидит древний рак,
сидит тысячу лет,
он видел, он знает всё на свете,
а по берегу идут мальчишки,
белобрысые безусые пикадоры,
беззаботные, будто нету тела,
идут на дальний замок,
на который некогда выходил в одиночку
нетрезвый Евгений Михалыч,
и один кидает камешки в воду,
этих камешков тут под водой гора,
нет, перед нами дерево на дороге,
берёза и рядом ёлка,
а под елью тайник хиппарей,
тут записи, фотографии,
ты разбираешь рисунки,
и что-то вырезано на коре,
маленькие иконки, что ли,
это всё нужно забрать домой,
будто крот, в темноте ты ищешь тепло,
и роешь туда, а иногда вдруг тепло оборвётся,
и оттуда повеет вечной мерзлотой,
и ты стоишь, вкопанный, не зная что делать,
куда теперь рыть,
рыть ли вообще,
и кто ты собственно такой,
нет, ты знаешь одно,
то что ты накрепко забыл,
где-то бесконечно далеко
есть другой человек,
существующий воистину,
может быть он рядом с тобой,
и в темноте телесной,
в вечном мраке земли
ты слышишь его единственный свет,
его родное тепло

---

***
сквозь сахарную пудру,
невесомую, будто пух,
через мёрзлый бисквит,
через торосы суфле,
наша экспедиция пробиралась на полюс,
бесконечное маслице крема,
желтоватое, вязкое, т.к. холодно,
и клюквою висит над нами солнце,
не заходя, по обычаю наших широт,
нет, мы смотрим в жёлтые глаза ночи,
закрытыми глазами в полной тишине,
мы видим бездонную, бесконечную стынь,
внутри и снаружи, не случайно это торт «Полёт»,
мы летим над белым одеялом облаков,
и подушка прошлого шепчет тебе:
«Спи, спи», ведь лучше спать, чем мёрзнуть,
в этом безумном, безумном, безумном мире,
а мы всё идём, и сахарная пудра
засыпает наши глубокие по колено следы,
будто и не было тут ничего, никого

---

***
твой Ангел, тот, кто тебя помнит,
облако, озеро или болото,
что бы с тобой ни случилось,
он тебе подскажет, если что,
когда волшебная птица пропоёт тебе,
и ты увидишь всё в первый раз,
он расскажет тебе про то что не сгорело,
потому что остальное превратилось в малиновые угли,
золотыми искрами просыпалось с небес,
всё, что не ты, сгорит в тебе,
ты будешь сидеть в горящей печи, Иванушка,
а он проследит, глядя в твои угли,
чтобы ты не превратился в пепел,
потому что всё что от тебя останется,
будет только то, что он сохранит внутри себя

---

---

Углич

***
сны, сны,
одно беспокойство,
вместо телевизора тебе,
вместо писем,
со всемя я встречусь во сне,
со всеми поговорю,
узнаю новости,
такие, что ниоткуда не узнать,
поистине засомневаешься,
наяву ты спишь иль во сне,
или вот, что-то синенькое,
такое лёгкое, истинное,
может быть душа твоя,
глянет на тебя секунду,
прикоснётся и отлетит,
и тогда будто ты не жил,
и снова тебе кирпичи,
кирпич за кирпичом,
отбивают, грузятся на спину,
дневные тяжкие часы

---

картина: http://finbahn.com/семён-павлов/

***
О путешествиях.
путешествуя,
прибыв в незнакомый город, 
надо поступать так:
в первый день идёшь в баню номер 1,
во второй — в баню номер два,
и так далее, пока они не кончатся.
поскольку обычно из восьми бань
три закрылись и проданы, а одна на ремонте,
посещение незнакомого города ограничивается
четырьмя днями. после этого если столовые номерные,
так же и со столовыми, если нет — по обстоятельствам.
обязательно нужно найти катерок или «Москву»,
только не прогулочную, а транспортную,
и проехать в обе стороны. это желательно делать каждый день.
в воскресенье необходимо посетить рынок
и купить молока и творога, и чего-нибудь местного, особенного.
если у кого церковные дела в порядке, сходить на службу,
у кого не в порядке, что нормально в наше смутное время,
всё-таки сходить в церковь, которая не закрывалась,
это обычно на кладбище, узнать, кто местный святой,
ну и так далее. если останется время, посетить городской музей
и картинную галерею, и искупаться где-нибудь.
если же всё это трудно, то можно ограничиться
баней номер 1, только не опускаться до того,
чтобы в столовую попасть, а в баню нет.
вечером хорошо бы немного с кем-нибудь выпить.
покидая город, вы будете чувствовать,
что узнали его жизнь совершенно со всех сторон.

---

***
помню, как в 90х
в нашем старом доме в Угличе
пьяненький дядя Саша
сидел на кухне у русской печки,
шлюз заглядывал в окошко,
дядя Саша держал в руках
медную пластинку от складня
со Святителем Николаем,
ласково грозил ему пальцем
и хитро говорил ему:
«я в тебя верю!
я знаю, что ты есть!»
и Никола-Чудотворец
улыбался ему со складня

---

***
и зачем нам с тобою невидимый мир,
если наш собственный, в котором мы живём,
потихонечку но верно становится невидимым,
вот ночная пелеменная на площади Ногина,
уже и нет ни площади такой, ни улицы,
дом Зайцева, переживший пожар 12 года,снесён,
а в невидимом нашем мире
всё мы перед закрытием метро
едем в нашу пелеменную,
две со сметаной и две так,
полуневидимо, полумы

 

***
пятая Вологда, в которую невозможно попасть;
чернота горелых брёвен
в снегу больших невинных лепестков яблонь,
Софийский собор, в котором ни одного человека,
ни одного, пустой,
наполненный невозможной пустотой,
узрят чистые сердцем,
пустая городская баня №8,
запах осинового дыма, как в раю,
в печах парилки меркнет малиновое зарево,
как уйти отсюда?
жар обнимает и снимает с плоти пелену;
совсем русский город со своим лицом,
каких почти нет уже,
рынок без чужой речи и глаз,
разбитые остатки резных заборов,
кирпичная надпись «Слава КПСС….1967»
на заводском корпусе реальнее,
чем реклама на деревянных домах с балкончиками;
вот тебе масло, вот кружева,
вот евроремонт в доме Шаламова;
будто чистое отраженье этот город,
совсем тёплое недавнее отраженье неба,
которое столько жило-жило на земле,
да недавно вознеслось,
и не войти туда, не попасть;
утром старик в старорежимной кепке-восьмиклинке
осторожно несёт рассаду на вокзал
но задолго до утра повисает в изголовье
серой наволочкой белая ночь

---

 

Углич

говорят, надо не ныть, а делать,
что-то делать в темноте,
рыть, рыть, будто червяк,
или аббат Фариа,
или молча предстоять,
пока дворня делит хозяйское серебро
и рыщет по сундукам русскую идею,
а ты вглядись во тьму,
там пожар или кто-то плачет,
и вокруг чёрный мокрый осенний лес

---

***
тихие вздохи осени,
где-то на Волге, на берегу, на горке,
в доме где из окна видно воду,
там одна старушка смотрит
в кривое окошко кухни,
и так же тихо, не видно ей,
идёт ли по реке баржа с арбузами,
которые уж давным-давно не ходят,
звенит железный мостик через овраг,
ветер выносит из леса дух грибной,
август вспоминает как было тут,
под горой колхоз и над горой колхоз,
в плеске воды полоскалка,
а дальше голубой деревянный дебаркадер
и прямо в небеса речные уходят —
«Комета», или «Ракета», или «Метеор»

---

Павел Гавриченков
«Пристань на Волге.»,2016г.,60-40 см.,орг.,м.

***
где бы то остались ещё эти пристани…

помню этот вокзал по 92 году. это абсолютная, неповторимая, запредельная красота.

…из тех вещей, зданий, мест, людей, на которых остались следы из времени, когда мы ещё на свернули непоправимо не туда. это и мучит, эта близость и может быть непоправимость, в том вокзале я столько сидел на деревянных фанерных сиденьях, изрезанных, расписанных, и сгущённое время мерцало вокруг, так, что невозможно было выйти оттуда, поехать в Тихий уголок.

---

***
пейте сонную трускавецкую воду, и вы будете спать без снов
в жолтой подводной мути блестит чешуя преждебывшего
проплывает мимо всякий душевный мусор
незнакомо застывает непластмассовая еда;
там, на тёплом краю человеческого, коровы дают молоко,
крестьяне живут вечно в своих дедовских домах,
обжигают кожу неостывшим временем
деревянные завитушки львовских дверей
мутное стекло показывает ясно и неслышно говорят маскероны
горбится речной волною отполированная за век
австро-венгерская мостовая,
серебряная тарелка блестит в чернильной карпатской ночи,
а что показывает — не разобрать, не понять,
ясно только что это самое то важное, за чем гоняешься давно,
так близко оно что тяжелеет всякий разговор и исчезают слова
а также являются те кто всегда спешат увести с дороги;
сонным бредом и злым бормотанием мертвеца угорваривает
из-за блестящей покойной глади голос телевизора —
отворитеся, отопритеся…
глядишь в туман, а там только мутные ёлки,
капли на золотистых травных стеблях и чьи-то тени,
а потом и вовсе ничего, край души,
нависаешь над густой бездонной молочной пустотой
и слушаешь, таращишься в опустевший суетою мир