Инна Иохвидович
Родилась в 1946 году в Харькове. Прозаик. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького в Москве.
В СССР публиковалась в самиздате. В 1998 году, в связи с тяжелой болезнью дочери была вынуждена переехать на жительство в ФРГ. Публикуется в России, Украине, Австрии, Англии, Германии, Дании, Израиле, США, Чехии, Финляндии. Отдельные рассказы вышли в переводе на украинский и немецкий языки. Победитель нескольких международных конкурсов, а также лауреат международной литературной премии «Вольный стрелок: Серебряная пуля» 2010 года издательства «Franc-Tireur», USA. Автор многих книг. В 2010 году в издательстве «Вест-Консалтинг» вышли две ее книги, которые стали бестселлерами. Живет в Германии.

в Журнальном зале
facebook
Инна Иохвидович — Плохой несчастный человек
Инна Иохвидович  «Родной язык — русский»

CЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

«В СССР секса нет…»
из телепередачи начала Перестройки.

«Какой чудесный выдался день!» — говорила себе Катя, глядя из окна библиотеки на снующих по мартовской, сумрачной и заснеженной, улице прохожих. Ещё бы, в обеденный перерыв ей неслыханно повезло. Зайдя в магазин, в котором, на первый взгляд, не было никого, кроме продавцов, что стояли за прилавками, а за их спинами громоздились консервные банки со ставридой в масле да морской капустой, она неожиданно оказалась первой во мгновение образовавшйся очереди.

В гастрономический отдел завезли мясо! И надо было случиться такому везению, чтобы ей оказаться как раз там! «Вот уж в самом деле, на всё время и случай !» -ликовала Катя. А к тому ж оказалась, что это не просто мороженое мясо, а телятина! Катя уж и не помнила, когда ей телятину и покупать приходилось, а уж дочке Светке, и вовсе не снилось эдакого в своей жизни попробовать. И ещё, Кате, единственной изо всей очереди, продали три килограмма, ведь после её закупки решено было, той же очередью, продавать в одни руки, только до полутора килограмм. Теперь мясо в целофановом кульке лежало в морозилке холодильника секретарши директора.

И, сейчас, глядя в окно, она только и думала, что если уж везёт, так во всём. Ведь сегодня у неё было первое в жизни, н а с т о я щ е е любовное свидание!

С мужчиной, тоже н а с т о я щ и м, с Возлюбленным, с тем, с кем не страшно было бы и в омут с головой! Она только вздрагивала, предчувствуя, н а с т о я щ у ю тоже, близость. Они должны были вместе пойти в ресторан, а Он снял ещё в гостинице при ресторане номер. Дежурная по этажу была его пациенткой, она-то и помогла ему. Первый раз в своей десятилетней семейной жизни Катя собиралась изменить Косте, своему мужу, но при этом она знала, что не грех это, потому что Любовь. А она, как известно сильнее даже Смерти.

Катя вышла замуж рано, восемнадцати лет. Костя муж, приходился ей соседом по подъезду и был на шесть лет старше своей избранницы. Он как раз окончил авиационный институт и сразу женился. Молодожёны, оба были девственны, (да на дворе был лишь конец шестидесятых). Катя имела хоть какой-то опыт по части поцелуев с зажимонами и засосами, а Костя из-за того, что учился в престижном, но очень трудном ВУЗе, и того не знал.

И уже в браке, вместе, стали постигать они «премудрости любви». По рукам тогда ходили разные приписываемые А.С. Пушкину да А.Н. Толстому «Лука Мудищев» и «В бане». Но новобрачные больше полагались на книжки гэдээровских профессоров, с их советами молодой семье. Да, наверное, из-за неумелости в этих делах Катя сразу и понесла. «Медовый» короткий, но сладостный месяц стал для них дорогим воспоминанием.

Пелёнки да распашонки, родилась дочка Света. Написание Константином диссертации, сдача кандидатского минимума, это ж три сложнейших экзамена: «по специальности», по иностранному языку и по марксистско-ленинской философии; Катин заочный библиотечный факультет института культуры; как шутили они на сессиях: «институт культуры и отдыха»… На всё на это ушли годы…

И вот уже Кате было двадцать восемь, а Косте и вовсе тридцать четыре. Стали считать они, что молодость миновала. Странного, необъяснимого чувства некоей глубинной родственности, того, что некогда принимали они за любовь, давно уж в помине не было. И сексом занимались они нечасто, да и невозможно было иначе. В двукхомнатной квартире, «трамвайчиком», жили они с Катиной матерью-вдовой да подраставшей дочерью. Разве, что когда уезжали летом к Чёрному морю, в Крым, то там, казалось вновь возвращался забытый «медовый»… Костя смеялся: «Наверное, это от безделья да от солнца, как будто солнечный удар…»

Катя не очень-то верила разговорам сослуживиц (а работала она в женском коллективе — научной медицинской библиотеки), об их бурной половой жизни. Ей было невесть откуда ведомо, что хочется каждой женщине как-то подсветить и подцветить, хотя бы в разговорах, свою унылую, малорадостную жизнь. Что, выдумав пылкую любовь, они сами начинали верить в неё, а поверив часто бывали почти счастливы. Иногда замужние заговаривали о своих каких-то связях «на стороне», молоденькие незамужние или разведёнки делились впечатлениями о своих дружках, которых романтично именовали – любовниками. Вот это уже было ей интересней, тут было больше правды, подлинных чувств чем в,так называемом, законном браке. Вот эта – «запретная любовь» манила и захватывала, своей книжностью, романтичностью…

Сама Катя и не заметила, как начала и она думать и мечтать о неизвестном мужчине, с которым забудется ей вся монотонность и унылость обыденности. Она не думала, где встретит или найдёт его, своего Возлюбленного, для которого, пусть хотя бы на непродолжительное время, станет н е о б х о д и м о с т ь ю, без которой жить не сможет, для которой забудет в с ё – в с ё!

Глядя на себя в зеркало в ванной, рассматривая свою, так и не потерявшую стройности, девичью фигуру, на овал лица, и правильные черты его, она начинала вдруг до слёз жалеть себя, уходящего невесть куда времени, того, что недолюблена и недоласкана. Приходило сожаление, зачем так рано замуж пошла, ещё б успелось. Почему всласть не нагулялась, чтоб было в теперишнем обыкновенном, чего вспомнить, чему обрадоваться. К невесёлой будничности примешивалась злость на себя, на свою, несмотря на возраст, неопытность. Неиспытанность всего того, о чём говорилось девушками и женщинами, будоражила Катю, не давало ночью спокойно заснуть,долго ворочалась, дываясь безуспешно с боку на бок. На вопросы мужа раздражённо отвечала: «Ничего, просто бессоница замучала».

Стала она перечитывать книги, что читала в своей первой молодости. И в «Евгении Онегине» прочла поразившую её теперь строчку: «…пришла пора, она влюбилась…»

«То-то и оно, — подумалось ей, ведь и вправду, когда Костя вдруг сделал мне предложение, я ж и решила, что вот оно, любовь, что люблю его… пришла пора и я влюбилась…»

Катя была в состоянии самой настоящей предвлюблённости, когда перед нею появился Он. И произошло это не в театре, не на концерте, не в ресторане, а прямо у неё на работе, в большом зале предметного каталога научной медицинской библиотеки. В тот вечер Катя была дежурным консультантом в каталоге.

Когда он подошёл и наклонился к Кате, сидевшей за столом консультанта она не могла понять, что же случилось с нею:он говорил, а она, ничего не понимая слушала, и готова была бы, наверное, вечно вслушиваться в звуки его хриплого голоса; она бы не смогла и сказать, какого цвета глаза, пристально, в упор глядевшие на неё, ей казалось, что она слепнет под его взглядом…

Только, когда он отошёл и присел над выдвинутым каталожным ящиком, она вдруг повторила строки из недавно переписанного ею стихотворения А. Ахматовой: «А взгляды его – как лучи./Я только вздрогнула:этот/Может меня приручить/Наклонился – он что-то скажет…/От лица отхлынула кровь».

«Боже, что это? Я же могу сейчас грохнуться в обморок, как какие-то дамочки – пациентки Фрейда конца девятнадцатого века Но тогда ж было время истеричек.. Нет, необходимо взять себя в руки, во что бы то ни стала»- уговаривала она себя, приказывая себе. А сама тем временем не отрывала взгляда от него склонившегося над каталогом. И вновь звучали стихи: «…не хочешь смотреть?/О, как ты красив, проклятый! /Мне очи застит туман./Сливаются вещи и лица».

Он вышел из зала. И тогда она, не без горечи констатировала:

«Отошёл ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно».

В сумерках он поджидал её. И они, не говоря между собою ни слова быстро пошли, пока не дошли до какого-то полуосвещённого подъезда. Так же молча, почти бегом, добрались до верху, где уже не было квартир, а был лишь запертый на висячий замок вход на чердак. И приникли друг к другу так, словно жаждали этого поцелуя всю прожитую ими прежде жизнь.

Он ласкал её смело, как никто и никогда до того, и что удивительно она не стеснялась, а радовалась этому. Как подростки они хотели полной любви, полного контакта, и не могли, она не могла, в этом пропахшем кошачьей мочой подъезде. Она лишь крепко держала в ладошке его разбухшее мужское естество и слёзы в безмолвии катились по щекам.

Они встречались почти ежедневно, он работал в библиотеке над книгой. Был он уже доктором наук, сексопатологом, и раньше в библиотеку, по его заданиям приходили или его сотрудники или аспиранты. В тот вечер он зашёл случайно, хотел попросту сверить библиографические данные. Был он старше Кати лет почти на двадцать. Но она и не ощущала разницы. А лишь ужасалась тому, как поздно встретились они, почему бы это не произошло хотя бы десять-одиннадцать лет назад, когда была она молоденькой девушкой. Она всёрьёз верила, что предназначены они друг для друга, а вот обременены семьями, (хотя у него уже дети почти взрослые) и что жену свою, что и старше его была, да к тому ж и больную бросить он не сможет, оттого вместе им не бывать…

Часто ходили они в кино, потому что в темноте, неузнаные, никому незнакомые могли они и ласкаться, и разговаривать обо всём-обо всём.. Самым же тяжёлым для них было то, что не могли они остаться наедине друг с другом, любить и не опасаться никого, полностью, безоглядно отдаться своей страсти…. Пока не пришла ему в голову эта потрясающая идея – с гостиницей, где работала его постоянная пациентка.

И вот уже они стояли в ресторанном гардеробе. Катя была одета празднично, ведь сегодня был, наверное, самый главный вечер её жизни.

После они сидели только вдвоём за столиком, он договорился, чтобы им не мешали. Катя счастливо смотрела на него, слегка отхлёбывая «Советское Шампанское». Рядом с нею на белой скатерти лежал его подарок – парфюм «Шанель №5». О таком она только в книгах читала . Ведь была ж довольна, когда Костя на Новый год или на 8-е Марта дарил польскиет духи «Быть может». А тут ещё через замшу туфель приятно холодила купленная в перерыв телятина. Катя не захотела оставить своё ценное приобретение в гардеробе, вдруг кто да и соблазнится.

Он вещал, а она ему внимала. Он смотрел ей в глаза и она не могла отвести взгляда. И была заранее согласна со всем, что он ей скажет. Он говорил, что двадцать восемь лет, а ей было именно столько, это возраст конца молодости, то есть молодость продолжается, конечно, но все процессы роста заканчиваются, и очень медленно, незаметно, начинаются процессы обратные, старения. Он говорил о том, что сделает всё, чтобы ей было всегда хорошо с ним, во всём-во всём…Он близко придвинулся к ней и медленно погладил её по руке от кисти к локтю. От замирающе-сладостной ласки у Кати все волоски на коже руки поднялись. Она была готова застонать от возбуждения, захлестнувшего её. А он, тем временем опустив руку под скатерть положил свою ладонь ей на колено…

-Не надо меня мучать, пойдём, — зашептала она, задыхаясь.
-Подожди немного, скоро пойдём, я хочу продлить это предвкушение блаженства, — тоже прошептал он, рука его двинулась вверх по её бедру.
И тут…Катя почувствовала, что какая-то жидкость заливает ей стопу. От неожиданности она громко вскрикнула, так что обернулись сидевшие за соседними столиками, а он быстро выпростал руку из-под скатерти.
-Что с тобой, Катенька, милая?
-И сама не знаю, что-то не то.
Она наклонилась к хозяйственной сумке, насквозь залитой кровью. Оказалось, что мясо оттаяло в ресторанном тепле и не просто сочилось, а заливало собой и Катин выходной замшевый туфель и паркет ресторанного зала. Она с ужасом посмотрела на всё это и решительно поднялась.
-Ты куда?
-Как куда, домой!
-Почему? Что случилось?
-Неужели та не видишь, у меня же мясо разморозилось, я должна сейчас срочно уходить, — она чуть не плакала.
-Выбрось его сейчас же, — раздражённый он готов был на неё закричать.
-Нет, я ухожу. Ты не представляешь, я ж за ним даже не стояла в очереди. Первый раз в жизни я была п е р в о й!
-Я куплю тебе завтра на рынке намного лучшее мясо, сядь сейчас же, — приказывал он.

Но она уже была далеко и от него, и от этого ресторана, и от этой гостиницы, в которой собиралась стать счастливой… У себя на малогабаритной, где и повернуться было негде, кухне… и резала, под довольными взглядами матери, мужа и дочери это самое прекрасное мясо на свете.

ссылка

Два рассказа из цикла «На закате»

ВОСКРЕСЕНЬЕ – ДЕНЬ ВЕСЕЛЬЯ…

.. шутки слышатся кругом! С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днём!
Аня открыла глаза, песня смолкла, значит ей прислышалось. И была она не у себя дома на Пушкинской, где по утрам в воскресенье неслась эта песенка из старого радио в коридоре. Проснулась она в социальном жилье в Германии, в так называемом «сеньорен-хаусе» — «доме для пожилых»!
Сегодня тоже было воскресенье – здесь это самый странный день во всей неделе. Отдыхали все: увеселительные заведения, кафе и бары, спортплощадки и спортзалы, все культурные заведения, как музеи, так и библиотеки. Для миллионов граждан этот день был днём не только воскресной скуки, но и воскресной тоски. И прожить его было сложно всем, включая и молодёжь!
Ей пришлось встать, не будешь ведь лежать весь день, к тому же через час-полтора придёт медсестра, сделать укол.
Она заставила себя застелить постель, с этого обычно начиналась ежедневная борьба с собой.
После первого закапывания глазных капель вколола себе инсулин. За ним следовали другие глазые капли и первая, положенная до завтрака таблетка.
Поела привычную порцию овсяных хлопьев, залитых кипятком. Запила растворимым кофе без кофеина, полюбившимся в клинике, во время третьей операции почти восемнадцать лет назад. Таблетки стевии, рекомендованые врачами как сахарозаменитель, кончились, но у неё был горький шоколад со стевией.
Про себя подумала, усмехаясь, что вот этот эрзац-кофе с эрзац-шоколадом и есть иллюстрация нынешней эрзац-жизни.
Пришла медсестра сделала внутримышечный укол в ягодицу. Раньше, пока была мышца бедра, Аня делала укол сама. Но уже несколько лет, как эта мышца атрофировалась, возможно, из-за малоподвижного образа жизни.
После завтрака были приняты последние утренние таблетки и капсулы, последние утренние глазные капли закапаны. А часы показывали только половину одиннадцатого утра.
Когда-то, в юности, да и позже ей всегда не хватало времени, катастрофически! Как шутливо-мечтательно когда-то говорили о том, как мало времени в сутках, всего только двадцать четыре часа! Зато сейчас, её в семьдесят лет, времени было валом, а девать его, особенно в воскресенье, было некуда! Его и в обычные дни нынче было немало, но в выходной, особенно тяжко приходилось.
Если в будни были походы к врачам, ей было обычно к четырём-пяти врачам-специалистам, а подчас и больше! (Здешние знакомые говорили Ане, что она могла бы по количеству болезней претендовать на призовое место в книге рекордов Гинесса! Сначала эта «шутка» казалась ей оскорбительной, но потом она привыкла к ней как и к своим многочисленным хворям!)
Еще в будни были выставки художников, фотографов, различные культурные мероприятия, шопинг, в конце концов… Всё было открыто и посещаемо в будни, прекрасные будни!
Но и в обычные дни оставалось много времени для невесёлых раздумий, о прежней жизни, бывшей на родине и здешней, на чужбине… О судьбе собственной, почти ни в чём не сложившейся, о судьбах сверстников, многих из которых уже давно не было в живых. А те немногие, что остались на родине, вели безрадостное существование, подчиняясь ритму сельскохозяйственных работ у себя на дачах, на участках, выделенных в 90-х шести сотках земли…

Ещё в начале Перестройки, интуитивно почуяв какой-то почти подземный (по ощущению) грядущий кошмар, Аня сбежала, покинув родину и поселилась в Германии. Она была опытной медсестрой, да ещё и хорошо знала немецкий. Её дед по матери, русский немец, разговаривал с дочкой, а чуть позже и с внучкой на родном языке. Конечно, только дома и в отсутствии чужих.

Ко времени Аниного бегства у неё уже не оставалось родных, а приятелей и знакомых все последующие годы она поддерживала, снабжая вещами, продуктами, часто деньгами. Они, поначалу осуждавшие её бегство, постепенно смирились и даже упрёки исчезли. Потому что оказалась она им всем благодетельницей!

После того, как двадцать лет назад её впервые прооперировали, в онкологической клинике, она успокоилась, что долго не протянет, и избавит себя от мира, а мир от себя. Как написал в фейсбуке её френд перед своей кончиной: «Да здравствует мир без меня!» — и умер. А она всё жила и жила, и дожила до семидесяти лет, библейского числа конечного возраста человеку. За что так долго? Ведь немыслимо трудно было прожить день, а подчас и ночь…
А приходилось ежедневно жить, хоть по ночам таблетка снотворного помогала забыться в непомнимом сне.
Аня старалась заполнять день виртуальным просмотром экспозиций самых знаменитых музеев мира, разные дни недели были посвящены разным темам: одни сюрреалистам, другие передвижникам, третьи отдельным художникам – гигантам Ренессанса, Северного Возрождения, средневековой религиозной живописи… Оказалась она в конце жизни любознательна невероятно, её интересовало если не всё, то очень многое… Это в «хорошие дни», когда её не слишком мучили боли. Врачи удивлялись терпению Анны! Она только улыбалась этому, и то не явно, в душе. Если б они только знали, чего ей в жизни не пришлось перетерпеть! Чем-чем, а терпением Господь её щедро одарил! Вот и привыкла она радоваться, как называла это не вслух, а про себя – «малой радостью»!
Вот и сегодня в дождливое воскресенье она слушала через компьютер любимые звуки Шнитке, Шостаковича, Шопена…
И время своей нудностью медлительного течения не терзало её. Музыка растворяла ненужные и слова, и мысли, и всё то, что ежедневно и ежечасно терзало Анину душу. И ей уже не думалось, для чего маяться на этом свете ненужному больному человеку.
Часам к шести вечера, когда необходимо было начинать вечерний ритуал сохранения ненужной жизни, дождь перестал. Аня подошла к окну, чтоб распахнуть его настежь. И замерла в детском восторге!
Прямо от земли, достигая небес с т о я л а двойная радуга, красоты и величия необыкновенной!
— Непонятен нам, людям, Божий промысел! Но жить стоит…

И калечная пожилая женщина с несложившейся женской, да и не только, судьбой, заплакала легко, растапливая душевную тяжесть, копившуюся десятилетиями…

#

НЕЖАРКИМ ЛЕТНИМ ДНЁМ

Сидел, пригорюнясь, старый человек на балконе.
«Скушно и тошно, тошно и скушно!» — не облечённое в эти слова чувство билось в нём.
Сотый год шёл ему. Но никак не мог он свыкнуться с этим своим состоянием ничегонеделанья. Ведь он трудился всю свою жизнь, кроме тех четырёх лет войны, когда был на фронте связистом,
Жена его умерла, когда им, ровесникам, исполнилось по семьдесят пять. Больше он не женился, а жил с семьёй дочери, продолжая работать.
Старику было восемьдесят семь, когда умер дочкин муж, Уж как тогда сокрушался он, пусть и зять был уже немолодым, но уж не стариком же, как он сам! Это ему надобно было умереть, а он всё живёт и живёт…
Внучки вышли замуж в Москву и время от времени наезжали, уже с правнуками! Дочь вышла на пенсию, а он всё жил и жил.
А потом наступили девяностые, и надо было выкручиваться, чтоб как-то по-людски жить. Дочь репетиторствовала, математиком сильным была. Её приработок от уроков был больше суммы двух пенсий. А он, Николай Александрович, тоже вносил лепту, сдавая утиль и цветные металлы, стеклотару, да собирая всё, на что спрос был. Так они ещё помогали, как могли, своим «москвичкам»!
Да вот беда, после нескольких переломов со смещением и без, дочь запретила ему самостоятельно выходить из дому, а только вместе с нею по вечерам. Парк, к счастью, был неподалёку.
Сидя на балконе, упираясь подбородком о рукоять палки, Николай Александрович смотрел на людей, идущих по улице. В основном это были молодые люди с детьми, либо средних лет, спешащие по своим делам.
И в парке, на центральной аллее он отмечал такую же картину.
— Наверное, пожилые да старые все по домам сидят! – предположил как-то Николай Александрович. Дочь поддакнула ему, думая о высокой смертности среди людей пожилого возраста.
Уйдя с балкона, старик протёр кухонным полотенцем глубокие тарелки, в которые нынче наливали и первое блюдо и перекладывали из кастрюль и сковородок второе, вроде «фальшивого» без мяса плова либо котлет с минимальным количеством мяса в них. Он благодарил Бога и за это!
В ожидании дочери, ушедшей на близлежащий рынок, начал чистить картошку, довольный хоть малой возможностью быть полезным!
Зазвонил телефон, Николай Александрович снял трубку.
— Это аптека? – спросил девичий голосок.
— Нет, вы ошиблись номером, — ответил он.
Он продолжал чистить, дочь собиралась стряпать картофельные котлеты, а сам думал, что этот их номер телефона не изменялся с шестидесятых годов, как и номер пятьдесят первой аптеки. Разница в номерах была в одной, к тому же рядом стоящей цифре, потому люди, звонившие в аптеку, уже больше сорока лет попадали, ошибаясь, к ним. А ведь теперь, когда не стало не только его ровесников, но и людей, намного младше его, то и функция телефона – связующая, для него как бы отмерла. Звонили либо дочери, либо, ошибаясь, в аптеку.
Иногда, перед праздниками открывал он пухлую, с сотнями номеров, записную свою книжку, и листал её, в поисках абонентов, что были ещё живы. Но в последний раз открыв её, и не обнаружив н и к о г о в живых, понял, что звонить больше некому. Он решил было выкинуть её в мусор, но, поразмыслив, решил сохранить как реликвию, как память о былом, о людях, что были в его жизни.
Равнодушно отметив, что начистил картошки даже больше чем нужно, он вдруг замер, потрясённый пришедшей в голову мыслью!
«Отчего же это я отвечаю людям с таким безразличием? Дескать, не туда они попали? И это вместо того, чтобы сразу дать им правильный номер телефона аптеки?! Ведь они и без того огорченны болезнью, навалившейся на них или на их близких…
А ведь я могу стать полезным десяткам людей?! – окрылённо думал он.
Будто вослед его мыслям зазвонил телефон, и на этот раз мужчина, слышно было по голосу, что пожилой, а может и старый как и он, спрашивал аптеку. И Николай Александрович в ответ сказал не своё привычное: «Ошиблись», а продиктовал номер аптеки. И тот, голос на другом конце искренне, а не из вежливости поблагодарил его!
Когда дочь, гружённая провизией, пришла с рынка, то не узнала своего отца, своего «столетника»! Он словно выпрямился во весь свой немалый рост и глаза его с выцветшей от времени радужкой, с и я л и !
— Папа! Ты не узнаваем?! Что произошло в моё отсутствие?!
-Дорогая моя! Я снова востребован! Вновь необходим! Я людям даю правильный номер телефона пятьдесят первой аптеки! – счастливо сообщил старик.
Только поздней ночью, проглотив таблетку снотворного, перед самым погружением в топкую трясину сна, Николая Александровича вдруг посетила ужасающая мысль: «А вдруг аптеке сменят номер телефона?!» Но, не успев как следует додумать чем это грозило ему, потерял себя в ночи…

ссылка

Джиголи

Джиголи был молочным ягнёнком, когда очутился в крепких, загорелых руках человека имя которому было Чабан. И ему вдруг стало так спокойно и хорошо, как было только возле мамы. И он, лизнув колючую щеку, прикоснулся губами к губам человека.
.
Джиголи не знал, что Чабан был немолодым уже турком, когда-то, подростком, приехавшим в Германию с родителями – гастарбайтерами. Что был он отлучён от родного дома выросшими у него детьми за пристрастие к алкоголю, женщинам, табаку, бродяжничеству. Жил Чабан со своей очередной подружкой, румынкой Даной, нелегально проживающей в Германии на парковке, скорее на паркплатце, что арендовал молодой иракский курд. Там Чабан из подручных материалов смастерил себе подобие жилища, где и жили они. А Джиголи, так назвали ягнёнка, купил пожилой турок к празднику Курбан-Байрам. С расчётом, что подросший к тому времени Джиголи будет, как считал сам Чабан – правильной жертвой.

ссылка