«Петровых в гриппе» Кирилла Серебренникова показали в Каннах. Что с ними не так?

Автослесарю-комиксисту Петрову (Семен Серзин) хреново — заходится кашлем, бледнеет на глазах, и все это прямо посреди плетущегося через предновогоднюю муть автобуса. Окружающим, впрочем, не сильно лучше: крючит россиян, гнетет, хоть и каждого свое. Один клянет Горбача, Ельцина и тут же таджиков с евреями. Другой девятилетней девочке-соседке обещает участь сучки. Третья всего лишь собирает плату за проезд — но с такой золотозубой улыбкой, что лучше бы в этой стране все по умолчанию гоняли зайцами. Чистилище на колесах, не иначе. А инферно? Оно обнаружится уже за окном, куда Петрова вытащит товарищ Игорь (Юрий Колокольников), — он, к слову, предпочитает пассажиром быть не в общественном транспорте, но в катафалке: там, рядом с очередным покойничком, в конце концов, и водочки можно накатить.

Хреново и бывшей жене Петрова, библиотекарше Нурлынисе (Чулпан Хаматова) — что нос заложило, еще полбеды, а вот что время от времени глаза застилает черным мороком и невыносимо тянет убивать, уже реальная проблема. Худо и петровскому сыну — вирус добрался и до него и теперь манифестируется в температуре за 39. Отказываться от похода на елку в ТЮЗ Петров-младший, впрочем, не намерен. Петров-отец на удивление не против — пусть для него (тут Серебренников уходит то в псевдо-16 миллиметров, то в широкоэкранное ч/б) в начале 1980-х подобная елка и обернулась лютой травмой, вызванной, очевидно, холодным рукопожатием Снегурочки (Юлия Пересильд), у которой, в свою очередь, тот момент биографии тоже был ознаменован неслабым помутнением. Не без участия не по годам зрелого Игоря, а также маменькиного сынка Саши (Юра Борисов) и их, но и не только, вялых фаллосов, мерещившихся героине то на бардовском слете, то в гримерке ТЮЗа.

Парадоксальный перелом истории, скачок от психотрипа современного Петрова к мытарствам советской Снегурочки в теории кажется самым интересным решением Кирилла Серебренникова в этой экранизации бестселлера Алексея Сальникова. Но только в теории. На практике ни этот условно модернистский формальный ход, ни все остальные, привычно многочисленные и бесконечно театральные режиссерские трюки Серебренникова не то чтобы не работают совсем — но устойчиво отдают не модерном, но архаикой, затхлостью, дряхлостью. Но не России, как таковой — а в «Петровых в гриппе», стоит иметь в виду, с их перебежками от одного несчастного персонажа к другому, именно страна служит центральным персонажем — а именно того киноязыка, которым о ней здесь пытаются разговаривать.

Проблема Серебренникова, кажется, в том, что, как и в его предыдущих работах, вся эта демонстративная, швы наизнанку, работа постановщика по-прежнему больше напоминает эрзац подлинной режиссуры. Его нарочитые долгие кадры одним бегущим второпях планом, его неизменно говорящие сценографические решения (конечно же, на каждой второй русской стенке здесь оставлено послание от автора — где лаконичное «увы», а где и «жизнь говно, а ты еще хуже»), его невыносимо искусственное, цирковое жонглирование форматами кадра — все это напрочь лишено не только хоть какого-то смыслового обоснования, но и задачи иной, чем то так, то эдак, то на карачках, то на кортах прижаться к щелочке, в которую Россия выглядит, строго как кромешный, декорированный панельками, непролазными лужами и томиками Мандельштама ад. Но вообще-то даже паблик «Эстетика ****** [окраин]» пронизан вполне себе жизнеутверждающей иронией.

По-человечески желание режиссера, которому по абсолютно абсурдному, нарисованному делу прилетел штамп о судимости, поговорить о России — в карнавальной форме, но все-таки всерьез — понятно. И, наверное, разговору о России именно карнавальная форма в принципе идет (что наглядно показывали, например, «Страна ОЗ» Василия Сигарева и «Кроткая» Сергея Лозницы — до остроумия первой и вседозволенности второй «Петровым в гриппе», кстати, далеко). И да, Россия нулевых, когда разворачивается действие как романа, так и фильма, действительно проистекает из начала семидесятых и никак не сбросит своих объятий и с двадцатых. Вот только взгляд на страну как на воняющий двадцатилетней выдержки перегаром и совсем уж вековой пылью русской культуры загробный мир (для непонятливых фигурирует тут и турагентство «Аид», если что) кажется легитимным, только когда его не компрометирует витальность, пробивающаяся даже в такой мертвенный и морочный кадр, причем, похоже, против воли режиссера, склонного надеяться на то, что и у пассажей Летова, и у вездесущих образов зэка или мента, и у навязчивых флешбэков из советской жизни есть лишь одно, единственно правильное прочтение. Серебренниковская диагностика, может быть, и правильная — вот только и озвучание диагноза требует подходящей интонации. Тем более что стоит оглянуться вокруг — и увидеть: страшнее любой болезни русскому человеку от нее лечение.