ПО КОМ ТРУБИЛ ШОФАР. На смерть Игоря Шафаревича

19 февраля 2017 года в возрасте 93 лет умер знаменитый математик и публицист Игорь Шафаревич. В последние годы его несколько позабыли — у новой формации псевдодемократической общественности появились новые враги. Но в свое время Шафаревич стал вторым Солженицыным. Вполне антисоветского ученого диссиденты проклинали за «русский фашизм».

Шафаревич родился и рос в период становления советской школы. Ничего удивительного, что сразу после выпуска он попал на последний курс МГУ и в 17 лет уже получил высшее образование, в 19 лет — кандидатскую степень, а в 23 года стал доктором наук. Тем более Шафаревич обладал несомненным математическим талантом.

О своих родителях — недобитых большевиками интеллигентах — Шафаревич вспоминал так:

«Отец мой окончил тот же факультет Московского университета (тогда он назывался ещё физико-математическим), только по специальности астрономия, но не попал в аспирантуру. Позже он пытался приступить к преподаванию математики, но тогда, во время Гражданской войны и сразу после неё, это было трудно. А через несколько лет он стал преподавать в различных институтах теоретическую механику. Фамилия его была такая же, как у меня — Шафаревич, звали его Ростислав Степанович. Мать мою звали Юлия Яковлевна. Познакомились они на Украине в Житомире, где отец моей матери был управляющим городского отделения государственного банка».

Еще в сталинские годы он преподавал на мехмате МГУ и в МИАН. В 35 лет Шафаревич стал членом-корреспондентом Академии наук. А вот ждать звания академика ему пришлось больше 30 лет. Во многом это связано с публицистической деятельностью, благодаря которой он стал более известен как писатель-публицист, чем математик.

Шафаревич — автор многочисленных открытых писем. Еще в 1955 году он подписал знаменитое «Письмо трехсот» против Трофима Лысенко и лысенковщины в науке. Впрочем, здесь он был даже не на вторых, а на третьих ролях. Письмо подписали многие академики и ученые, а Шафаревич тогда еще не стал даже членом-корреспондентом Академии наук.

Никакой антисоветчины. Лысенко уже всех достал, и его и сплавили, найдя удобный предлог — письмо академиков. Но начиная с 60-х годов, когда в СССР разворачивается диссидентское движение, Шафаревич начинает выступать в защиту диссидентов.

В 1968 году он подписывает письмо против преследования математика Есенина-Вольпина — внебрачного сына русского поэта Сергея Есенина. Ученый с громким именем организовал митинг в поддержку публицистов Синявского и Даниэля. За это Есенина-сына отправили в психбольницу. Шафаревич вместе с группой известных математиков подписал открытое письмо в его защиту:

«Насильственное помещение в больницу для тяжёлых психических больных талантливого и вполне работоспособного математика, условия, в которые он по самому характеру этой больницы попал, тяжело травмируют его психику, вредят здоровью и унижают человеческое достоинство.

Исходя из гуманных целей нашего законодательства, и тем более здравоохранения, мы считаем этот факт грубым нарушением медицинских и правовых норм.

Мы просим срочно вмешаться и принять меры для того, чтобы наш коллега мог работать в нормальных условиях».

Письмо сработало. Есенина-Вольпина отпустили после трехмесячного пребывания в психушке. Позже он попадет туда еще, а затем эмигрирует в США. А Шафаревич становится активистом движения в защиту прав человека — не бегает в подполье с листками самиздата, но периодически выступает с протестами. Сближается с академиком Сахаровым, который тогда стал одним из соучредителей Комитета прав человека в СССР. Благодаря близости к Сахарову Шафаревич попал в состав комитета, где специализировался на православной церкви. Для комитета ученый написал большой доклад о положении религии в СССР.

Однако академик Сахаров был классическим «чокнутым профессором» — человеком умным, но рассеянным и в некоторых вопросах совершенно наивным и беспомощным. В начале 70-х годов его женила на себе Елена Боннэр, и академик полностью попал под ее влияние.

Сахаров, благодаря известности — все же изобретатель водородной бомбы, стал самым видным диссидентом и флагманом движения. В советской прессе против него и Солженицына организовали несколько шумных кампаний. В «Правде» вышло гневное письмо советских писателей:

«Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба — веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжать политику „холодной войны“, не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения».

Среди подписавшихся — Василь Быков, Чингиз Айтматов, Валентин Катаев, Сергей Михалков, Михаил Шолохов и прочие придворные советские писатели. С аналогичным письмом выступила группа академиков.

Шафаревич же написал открытое письмо в защиту Сахарова:

«Враждебную А. Д. Сахарову кампанию сочли возможным открыть некоторые мои коллеги по Академии наук СССР. В своем письме они квалифицируют выступления А. Д. Сахарова как „глубоко чуждые интересам всех прогрессивных людей“, утверждают, что его деятельность „в корне чужда советским ученым“. В отличие от моих коллег я не уполномочен ни советскими учеными, ни всеми прогрессивными людьми говорить от их имени. Элементарная добросовестность ученого оставляет мне лишь одну возможность — высказать свое личное мнение о деятельности А. Д. Сахарова.

Я считаю, что последние годы жизнь Андрея Дмитриевича Сахарова была примером того, как может и должен жить человек, искренне считающий, что все происходящее сейчас в нашей стране, что ее будущее — это дело каждого гражданина, а не только тех учреждений, которым надлежит этим ведать. С неотступностью и самоотверженностью, типичной для лучших представителей русского народа, он говорил о пороках и язвах нашего общества, молчать о которых ему не позволяла совесть, искал и предлагал пути их исцеления, — или мы должны верить, что живем в раю, где нет ни пороков, ни язв?»

После этого Солженицын приглашает его и других авторов, которых нельзя охарактеризовать емким словом демшиза, поучаствовать в сборнике «Из-под глыб». Солженицына к тому моменту уже не печатали в СССР и он планировал издать сборник во Франции, а на родине отдать в самиздат.

Шафаревич написал для сборника три статьи. В одной из них проанализировал социализм и социалистические моменты начиная с государств древности — от Древней Месопотамии через Империю инков — к современности, и охарактеризовал социализм как движение к смерти. В статье «Обособление или сближение?» Шафаревич взялся за национальный вопрос в СССР, позволив напомнить, что «великодержавный русский шовинизм» вовсе не главная проблема страны:

«Еще до того, как за это взялось государство, еще с прошлого века, всесильное либеральное общественное мнение объявило русский патриотизм реакционным, для русских — позорным, для всех — опасным. И так до сих пор русское национальное сознание живет под неусыпным враждебным присмотром, как преступник, сосланный под надзор полиции. Несколько поколений русских были воспитаны на такой трактовке русской истории, которая могла привести только к одному желанию — попытаться забыть, что у нас вообще было какое-то прошлое. Россия была и „жандармом Европы“ и „тюрьмой народов“, ее история заключалась „в том, что ее непрерывно били“, наша история обозначалась одним термином: „проклятое прошлое“».

Сборник открыл вражду между Солженициным и патриотическими диссидентами с одной стороны и диссидентами формата «за все хорошее» с другой. Оформил раскол Синявский, уже уехавший в Париж и написавший под своим публицистическим псевдонимом Абрам Терц текст в духе «русская сволочь, когда ты уже прекратишь угнетать евреев».

Солженицын обиделся и написал, что советская интеллигенция — безнациональные дураки. Позднее Синявский продемонстрировал чеканное ленинское понимание национализма:

«Считаю долгом признаться, что я действительно не приемлю, не люблю воинствующий русский национализм и ему не доверяю. Национализм малых или угнетаемых наций подчас благодетелен и, помимо стимулов к выживанию нации, вносит неповторимые краски в картину всемирной культуры. Воинствующий же, агрессивный национализм больших народов в новейшую эпоху оборачивается, мы знаем, величайшим несчастьем и для собственного народа, и для других наций».

Вскоре Солженицына арестовали и выслали из СССР, на что Шафаревич вновь откликнулся открытым письмом в его защиту. В 80-е годы некогда единое диссидентское движение окончательно распалось на ряд фракций. Всевозможные окраинные националисты (украинские, грузинские, крымскотатарские и т. д.) вошли в альянс с советскими диссидентами-демократами. Отдельным направлением стали диссиденты-отказники, которых СССР и политика вообще не интересовали, а нужна была только свободная эмиграция евреев из СССР. Отметим, что эта группа доходила даже до захватов пассажирских самолетов.

В стороне оказались русские националисты, значительная часть которых на деле оказалась скорее с уклоном по религиозной православной линии. Эта группа находилась в состоянии холодной войны с «демократами».

Шафаревич, несмотря на близость к Сахарову, в конце концов примкнул к националистам. Водоразделом стала публикация книги «Русофобия», в СССР распространявшейся в самиздате. Шафаревич пытался сформулировать нечто вроде теории Галковского о новиопах, называя их «малым народом». Частично книга базировалась на изысканиях французского историка Огюста Кошена. Тот на примере Французской революции разобрал силу и возможности малой, но сплоченной группы, объединенной общими ценностями, противоречащими ценностям большинства. Шафаревич на основе этих взглядов сформулировал идею «малого народа». Хотя и оговаривался, что этот народ не стоит отождествлять с евреями (которым, правда, посвящена большая часть книги).

Труд Шафаревича вызвал ожидаемую реакцию в диссидентских кругах. Ученого объявили великодержавным шовинистом, русским фашистом и черносотенцем. Письмо с протестом против «зоологического антисемитизма» подписал даже академик Сахаров, к тому моменту уже звезда диссидентов. Тем не менее Шафаревич в целом сохранил хорошее отношение к Сахарову:

«Его образ представляется мне как образ русского юродивого, который болеет душой и ругается грешному миру, как писали о юродивых. Его травмировала любая несправедливость, не важно, касалась ли она десятков миллионов раскулаченных или одного какого-то человека, которому не разрешают уехать заграницу. Поэтому, я думаю, как образ он, конечно сохранился. Его влияние на общество было очень большим.

То есть, на то, что называется обществом или общественным мнением, что ли. Но, по-видимому, он не способен был почувствовать, что является положительным явлением, а что нет, он чувствовал только то, что противоречило его ощущению справедливости».

Шафаревич вмиг стал нерукопожатым. Советские диссиденты никогда не представляли самый угнетенный коммунистами народ — русский. В большинстве своем это либо представители национальных меньшинств, либо дети интернациональной ленинской элиты (знаменитые диссиденты — внук наркома Литвинова и сын красного командира Ионы Якира). Мало кто из них считал себя русским. В лучшем случае они могли сказать что-то о любви к русской культуре, но в целом относились к русским националистам исключительно настороженно и враждебно. В рамках ленинских норм: маленький национализм — оборонительный, хорошо. Большой национализм — имперский, великодержавный, плохо. В лучшем случае самые либералы оставляли право на существование некоторым русским религиозникам, которые нередко совпадали во взглядах с почвенниками/националистами, но все же с уклоном в религию.

Отрицательное отношение к русским националистам не мешало советским диссидентам поддерживать украинских, армянских, грузинских, крымскотатарских и других окраинных националистов. Вероятно, Шафаревича поначалу еще принимали за своего, но с некоторыми заскоками — выискивая в его фамилии таинственные еврейские корни. Доходило до абсурда — фамилию ученого пытались вывести от слова шофар, которое означает ритуальный духовой рог в иудаизме (жаль, Задорнов еще не начал свои изыскания и некому было вывести фамилию от неправильно произнесенного слова шарф). А после «Русофобии» недоумение стало примерно таким: «ты че, за этих? ну в смысле за русских? ууу».

Неприязнь к Шафаревичу дошла до того, что в журнале Американского математического общества, членом которого он являлся, появилось воззвание математиков с требованием либо публично покаяться за свои гнусные взгляды, либо валить подальше из благообразного общества.

Как позднее утверждал сам Шафаревич, книги он писал с расчетом на дискуссию и полемику, хотя бы даже и жесткую. Дискуссии не получилось, Шафаревича просто объявили негодяем и черносотенцем и открестились — мол, не было такого диссидента никогда. В итоге в мемуарах Сахарова, к примеру, Шафаревич практически не упоминается, хотя в первой половине 70-х они были ближайшими соратниками. Писать воспоминания о диссидентах и пару раз мельком упомянуть Шафаревича — это все равно что писать историю рок-н-ролла без Чака Берри.

Конечно, Шафаревич никаким антисемитом не был, он для этого человек сильно умный. Просто он первым наряду с Солженицыным пытался серьезно подискутировать о тусовочке. И когда та увидела, что вместо пьяных обрыганов к диалогу приглашают умные и адекватные люди, пришла в ярость. Шафаревич никогда не призывал преследовать евреев и в целом относился к ним нормально. Даже выступал против ограничений приема абитуриентов-евреев на мехмат МГУ. А свой «малый народ» характеризовал так:

«Очевидно, еврейские национальные чувства являются одной из основных сил, движущих сейчас „Малый Народ“. Так, может быть, мы имеем дело с чисто национальным течением? Кажется, что это не так — дело обстоит сложнее. Психология „Малого Народа“, когда кристально ясная концепция снимает с человека бремя выбора, личной ответственности перед „Большим Народом“ и дает сладкое чувство принадлежности к элите, такая психология не связана непосредственно ни с какой социальной или национальной группой. Однако „Малый Народ“ „воплощается“: использует определенную группу или слой, в данный момент имеющий тенденцию к духовной самоизоляции, противопоставлению себя „Большому Народу“. Это может быть религиозная группа (в Англии — пуритане), социальная (во Франции — III сословие), национальная (определенное течение еврейского национализма — у нас). Но, как во Франции в революции играли видную роль священники и дворяне, так и у нас можно встретить многих русских или украинцев среди ведущих публицистов „Малого Народа“. В подобной открытости и состоит сила этой психологии: иначе все движение замыкалось бы в узком кругу и не могло бы оказать такого влияния на весь народ».

Шафаревич в основном полемизировал в своих советских трудах с Померанцем и Амальриком (кумиры диссидентов, считавшиеся самыми великими мыслителями). В общем, диалог обычно сводился к тому, что Шафаревич гнусный и никому не интересный антисемит. Математик вспоминал:

«Публицист Б. Сарнов пишет: „Я не способен в джентельменском, в парламентском стиле полемизировать, скажем, с Шафаревичем“. К сожалению, далеко не он один. Вот некоторые характеристики, данные мне и моей работе: фашист, законченный нацист, сравнение с Гитлером-Розенбергом-Штрейхером (в назидание упоминается, что последние повешены), публикация работы в ФРГ — уголовно наказуемое действие, мания преследования, инсинуации, параноидальный бред, инквизитор, слился в одну кучу с Ниной Андреевой и идет с ней разными дорогами к одному обрыву, „фанатическая книга“, „националистическая опухоль“. „Книга полемики не заслуживает“, „говорить не о чем“, Синявский предлагает по поводу работы „не браниться, не сердиться, не читать нравоучения, а смеяться“ — но ни он сам, ни другие авторы явно совету не последовали. Зато в „Новый мир“ пришло письмо, в котором автор возмущается, что журнал напечатал мою статью (совсем другую): „Дело здесь не в содержании статьи, а в имени автора“. Развивая эту линию плюрализма, Б. Сарнов потребовал, чтобы КГБ занялось моей работой. В газете „Советский цирк“ эссе профессионального эстета о „Русофобии“ иллюстрируется каким-то лицом с выпученными глазами и высунутым языком. В газете „Смена“ публикация статей с критикой моего интервью той же газете сопровождается редакционным введением, содержащим ругательства, которые я раньше слышал только от пьяных, не полагал их возможными в прессе».

Распад СССР Шафаревич встретил уже довольно пожилым человеком. Пытался примыкать к различным умеренно правым политическим организациям, сотрудничал с Прохановым в газете «Завтра», но в целом от активных дел отошел. Лишь изредка давал интервью и еще реже публиковал новые материалы.

Шафаревич прожил долгую жизнь, и несмотря на свою деятельность практически не имел проблем с властями, за исключением увольнения из МГУ. Шафаревич позиционировал себя скорее как мыслитель, а не борец с режимом и не пропагандист. Он не достиг известности Солженицына. Но его вклад в популяризацию термина «русофобия» несомненен.

Евгений Антонюк (Политдруг)
историк, публицист