Олег Клишин
Олег Клишин
Омск, 1960
* * *
Дымок табачный вместо ладана,
фотоэмалевый овал…
Нежданно в жизни всё, негаданно,
включая тихий ритуал
свиданья нашего посмертного.
В сиянье солнечной пыли
под клёном голоса ответного
как будто ждёшь из-под земли.
Но с каждым разом ожидание
всё ближе к полной тишине,
в которой золото молчания
с годами лишь растёт в цене.
Прищур курильщика заядлого
в знакомых видится чертах.
Неужто под кровавой ягодой
остался только тлен и прах?
Лишь сверху дым витиеватою
виньеткой обрамляет твой
портрет, где к прочерку меж датами
сведён недолгий путь земной.
Памяти друга
Высыхают горючие слёзы,
остывают земные следы.
Но всё так же трепещут стрекозы
над поверхностью тёмной воды.
Тишина. Серебристые всплески.
Осторожнее — острый крючок!
Вот таким же на ласковой леске
подцепили тебя, дурачок.
На простую попался приманку.
Есть, красавец! Иди-ка сюда.
В небе, вывернутом наизнанку,
кистепёрая светит звезда.
Сквозь дыру в браконьерском капроне
свет скользит по теченью реки,
омывает прохладой ладони,
распустившиеся плавники,
на которых мы вышли на сушу
в несговорчивый воздух скупой
для того, чтоб бессмертную душу
испытать каменистой тропой,
ощущеньем отменного клёва —
жизнь, висящую на волоске,
сотворённую ради улова,
ради слова в грядущей строке.
* * *
Вдруг вспомнишь, что год високосный,
что жизнь нам даётся одна.
Кометой в светящихся космах
в открытый заброшена космос
каким-то макаром она.
Какой-то пылинкой, частицей,
сгорающей в плотных слоях
земной атмосферы, жар-птицей,
которая любит гнездится,
как правило, в тёплых краях.
А может быть, вроде окурка,
который мелькнул и погас,
ударившись о штукатурку.
Конёк-горбунок, Сивка Бурка —
проворный российский Пегас
рванёт что есть силы и страсти,
во тьме окрыляя строку…
Вот-вот разорвётся на части
душа. И за что это счастье
досталось тебе — дураку?!
* * *
Зазеркалье подручное в хроме,
нескончаемая круговерть
проходная в «косом» гастрономе —
приключенье, которое впредь
не случится, поскольку вся эта
жизнь-жестянка была да сплыла —
проскочила в прореху монетой,
шар с колосьями вместо орла
красовался ещё на которой.
Раз посеял, потом не найдёшь
на бескрайних российских просторах
бывшей родины ломаный грош.
Не хватало — случалось такое.
Гул похмелья сидел в голове.
Золотое сеченье застоя —
счастья ровно на 3,62.
* * *
Поселиться листочком на древе,
улыбаясь, вдыхать СО 2 ,
строить глазки и рожицы Еве,
ненароком подслушать слова
искусителя. Ах, он ползучий! —
тихо шепчет на ушко: сорви
наливное. Единственный случай —
прикоснуться к запретной любви.
А потом пусть грозит небо злое.
Кто-то свыше вершит скорый суд.
Со скамейки поднимутся двое,
по дорожке, обнявшись, пойдут.
От тоски станешь сохнуть и вянуть.
Впереди безысходность и мрак.
На холодный асфальт, словно пьяный,
упадёшь, будешь чувствовать как
в затухающем пульсе запястья
хлорофилл превращается в медь.
Всё сбылось, значит можно от счастья
в опустевшем раю умереть.
***
Проедет грузовик, промчится легковая,
случайный человек дорогу перейдёт.
Спокойно будешь жить, о нём не вспоминая.
И кто-то о тебе забудет в свой черёд.
Как будто никогда и не существовало,
так пусто и легко — лишь только с глаз долой.
Всё тот же старый дом и сырость из подвала,
и дворник во дворе вооружён метлой.
Останется лишь тень. А может быть, и тени
не будет. Ей зачем торчать среди живых?
Сходя, опять считать бетонные ступени?
Во-первых — ни к чему, и скучно — во-вторых.
А впрочем, дело всё наверняка в простуде.
Её-то как-нибудь ещё переживём.
О будущем опять в который раз забудем,
счастливые вполне в беспамятстве своём.
***
Тропа караула ночная
на окрики: Стой! Кто идёт? —
разбита. По кругу шагая,
убитому времени счёт
ведёшь на манер Робинзона.
В прицеле стального ствола:
заборы, запретная зона
вокруг заповедника зла.
Здесь чёрт догадал оказаться,
а выйти не даст, хоть убей,
свирепая морда кавказца,
натасканного на людей.