Валерий Сосновский

Валерий Сосновский

Свердловск, 1967
Журнальный зал
ВК

Всё предано уже:
Надежды и знамена,
Красотки в неглиже
И лавры Аполлона.
Всё продано давно:
Волшебные мгновенья,
Креветки и вино,
Позор и вдохновенье.

Поник былой ампир
В тени высотных башен,
Сверкает новый мир,
В натуре прост и страшен.
И Александр Блок,
Избыв тоску шальную,
Красивый словно бог,
Ушел во тьму ночную.

А мы еще глядим,
Надеемся на что-то,
Как с будущих руин
Сползает позолота,
И листьев желтый шелк
Струится с парапета,
И тонкий огонек
Качает сигарета.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВЕСНЫ

Но кто ты? Что ты? Наше зренье
К тебе никак не долетит.
            Иван Козлов

Выходи со двора, когда март уценен
Перспективным апрелем,
Мимо каменных львов и щербатых колонн
(Архитектор расстрелян).
Нищий тянет куплет и наряден жакет
Первой встреченной дамы.
Эта улица есть регулярный сюжет
Нашей жизненной драмы.

А вдали небоскреб вырос выше столпа
(Банки-офисы-тресты).
И тревожно и алчно стремится толпа
В это злачное место.
Там на самом верху, под зеркальным стеклом —
Смотровая площадка.
Что за вид с высоты! — стрекозиным зрачком
Раздробило сетчатку.

Вон теснятся дома за дымящей трубой
Пролетарских окраин.
Там гудит домострой и цветет мордобой
По весне и по пьяни.
Там куется народа военная мощь
С матерком повседневным
И лихих трудодней горделивая дочь
Режет лист автогеном.

Шире радиус, взор! Вон чешуйки озер
Бирюзой отливают,
И отроги отходов, а может быть, гор
Из лесов вырастают,
Там простор до небес, там былое в груди,
Позабытые лица,
И черничную память земли бередит
Механизм тракториста.

Там колышут туманы излучины рек,
Тянут нитки дороги,
И повсюду, где русский проник человек, —
Кабаки да остроги,
Всюду русская власть, как присохшая грязь
К виноватой улыбке,
Всюду жизнь, всюду страсть! — промелькнуть и пропасть
Наподобие рыбки,

Промелькнуть и пропасть! Но пока небеса
Красотой осиянны,
Устремляется взор за поля и леса,
За моря-океаны,
И трепещет в груди замирающий вздох
Бунтаря-геометра.
Так взирай на миры! Ты и червь, ты и Бог,
Ты и музыка ветра.

Что прозреет душа за единственный миг —
Не сотрут и столетья.
Что сейчас второпях зарифмует язык —
То не высечешь плетью.
Сколько чистых прозрений и вздорных идей
В суете сохранилось!
Это рябь на воде, просто рябь на воде:
Все случайно случилось.

Чт ж откроется в миг, когда вдруг прободен
Горизонт восприятья?
Гераклита ль Вселенной, Предвечных ли Жен
Распахнутся объятья?
Или смысл ослепительно ярко явит
Свой Алмазная сутра?
Все возможно, пока пробужденье царит
В это ясное утро.

К лире

Ах, как тонко ты врёшь, своенравно и гордо,
Безмятежно и сладко,
Что мгновение счастья, крупица восторга
Жизнь окупят трёхкратно,

Что среди примирений, застолий, размолвок,
Обветшавших обоев
Вечность вскинет крыло и сверкнёт ненадолго
Небожитель трубою,

И обрушится мир, одряхлевший в исканьях,
Суете и молитвах,
И вселенская слава придёт на свиданье
В оловянных монистах,

И шепнёт: «Милый мальчик, под честное слово
Я готова отдаться,
Ибо спрыгнуть живым с парохода земного
Никому не удастся».

Что ты знаешь о пальцах, ласкающих струны,
Извлекающих звуки,
Что ты знаешь о холоде ночи, безумных
Скрипках вечной разлуки!

Уловить красоту мимолётного мира,
Замирая над бездной –
Вот и всех твоих дел, моя бедная лира
С бестолковой надеждой.

К последнему морю

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, но не воплотилась в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю» и «мерзавец».

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Рождение Венеры

Я проснулся во сне
И увидел тебя на чужом берегу,
Где из пены морской ты бежала ко мне,
Вся лучась на бегу.
По лазури небес
За тобою взмывал ослепительный след.
Я смотрел и летел, восхищенья не без,
В нескончаемый свет.

Я проснулся опять:
Ходит кто-то большой по скрипящей земле.
Подойдёт, постоит, покачает кровать,
Растворится во мгле.
Я озяб в тесноте,
А кошмарная мгла водит свой хоровод.
Я, наверно, умру, растворюсь в пустоте,
И никто не придёт.

Всё не так: я пришёл
В тот больничный покой, где не жалуют слёз.
Ты лежишь на спине, говоришь: «Хорошо,
Что ты яблок принёс».
Мелкий бобрик волос,
И бессильно рука замерла на груди.
Говоришь: «Хорошо, был удачный наркоз.
А теперь уходи».

Это было во сне.
Мы гуляли в толпе над весёлой Невой,
Наливали вино, наслаждаясь вполне
Мишурой мировой.
Все в янтарных огнях,
Поднимались мосты в серебристой золе,
И росли фонари на высоких ногах
Параллельно земле.

Как я спал глубоко!
Ты меня разбуди, ты меня разбуди.
И по-детски скажи, улыбаясь легко:
«Погляди, погляди,
Как галдят воробьи
Над кормушкой моей за оконным стеклом,
Предвкушая весну, ожидая любви,
Наслаждаясь теплом».

* * *
Я молюсь о больных, озарённых редеющим светом.
Я молюсь об иных, что умрут, но забыли об этом.
Из глухого окна я смотрю в полусумрак тревожный,
Где зардела луна, схоронился последний прохожий.

Из ночных гаражей выступает походкой нестойкой
Предводитель бомжей – император дворовой помойки,
Беспризорных собак созывает пронзительным свистом,
Чертит огненный знак костылём в летнем воздухе мглистом.

И въезжает во двор колесница из чёртовой бездны,
Пышет дымом мотор, затмевая и небо, и звёзды,
Отовсюду глядят сотни чёрных, зашторенных окон,
За которыми спят горожане в забвенье глубоком.

И пока они спят посреди одеял и подушек,
Шестеренки скрипят и терзают их бедные души
В нестерпимом огне, извергаемом встроенной пещью…
И вздыхают во сне, и кричат, и безумно трепещут!

И свершается круг: два таджика вокруг колесницы
Грузят мусор, и вдруг – только пыль над домами клубится.
Никого больше нет. О, дворы без конца и без краю!
Наступает рассвет. Узнаю тебя жизнь, принимаю.

НЕВЬЯНСКАЯ ИКОНА

Читать бывает скучно,
Вся проза – дребедень.
Куда пойти с подружкой
В июньский душный день?
Она ушла от мужа,
Я сбрендил от жены.
Нам целый мир – не нужен,
И мы им не нужны.

Раскольничья Мадонна,
Досужий ротозей:
«Невьянская икона» –
Прекраснейший музей.
Его Евгений Ройзман,
Поэт, опальный мэр,
До нашей эры создал
Еще в СССР.

Смотри на строгий образ,
И осознай, мой друг,
Что нас погубит гордость,
И разорвется круг.
Фатальных эпидемий,
Всемирных мятежей
Уже маячат тени
На ближнем рубеже.

Сейчас в мгновенье ока
Погаснет в зале свет,
Окончится эпоха,
Просрочен наш билет.
В безвременье огромном,
К ребеночку склонясь,
Раскольничья Мадонна
Оплакивает нас.