Семён Крайтман

в Журнальном зале

---

***
по вечерам над ресторанами
укутаны в размер строкИ,
летают ангелы багряные.
закат дымит, но, вопреки
унылой этой зимней оптике,
я вижу лица их, они —
печати, горельефы, оттиски,
морщины городской возни,
сюда глядящие участливо
из перистых своих седин…
«мы жили долго и несчастливо.
и даже умерли в один…»

2017

---

.
.
***
потому что имени «Иордан» не нужна вода,
наплевать, что есть там места, которые без труда
перепрыгнуть можно, не замочив штанины.
потому что оно от меня полчаса езды…
как бы это сказать… Украина мне до пизды,
как и другие точно такие же «украины».
ще не вмерла, иль вмерла?
не разглядеть отсель.
вот, мне раньше думалось…
думалось — Рафаэль
(тот, который — мадонны)
не может живую кожу
с черноглазых девушек заживо обдирать.
но, когда случилось, когда пришлось ему выбирать,
оказалось — может.
что же,
такие дела,
свет потушен, получен счёт.
мимо гор Нефалимовых на юг Иордан течёт.
а гранат цветёт.
а каменный жёрнов мелет.
и зрачок затекает звездою,
гулкою, словно медь.
редкая птица,
даже если попробует долететь
до середины ручья, середины слова, имени —
не сумеет.

2019

---

.
.
введение в теодицею

«вздёрнись уже, —
говорит Иову жена,
— раз такое дело,
раз за тобой вина».
говорит, выходит, двери не закрывает.
как все жёны она говорит,
но не мысленно говорит, а вслух.
лучшая рифма здесь —
Иов отгоняет мух,
ожиревших от гноя.
и верно, он отгоняет.
и с лица сдирает отставшую шелуху.
«мне, — говорит, — понять бы, какого ху…»
из-за двери доносится:
«вздёрнется, перебесится…
слышь, ты, время наступит, дева дитя родит.
грех твой исчезнет, будет забыт, убит…»
здесь хорошая рифма —
Иов скорбит,
крестится, бьёт поклон…
но Иов не крестится.

.
.
***
…и тогда один вагон говорит другому вагону :
«знаешь, Войцеx, я так измучился в этот месяц.
без продыха возим, возим.
знал бы, не согласился.
помнишь Грасю?
вон её подгоняют к перрону.
а ведь я почти что женился, почти сцепился.
думал, будем возить, думал, будем вместе.
эх, её бы, Войцех, на восемь осей поставить…
возим, возим, нет ни конца, ни края.
и когда они кончатся, скажи на милость?
а воняют, матерь Божья, как же они воняют.
доски мои уже начали подгнивать местами…»
другой вагон говорит:
«понимаешь, Милош,
у меня самого всё нутро исцарапано в древесину.
вот, взгляни (дверь открывает) — ногтей обломки.
надо просто делать дело, согласно уставу, чину.
но, думаю, всё закончится очень и очень скоро.
да ты не расстраивайся, будут ещё девчонки,
может, и отпуск дадут,
всё ж рождество Христово.

2017

---

.
.
***
«в сочельник я был зван на пироги»…
и так, верблюдов нагрузив дарами,
три мужика с чуднЫми именами
и я,
сказав: «успеть бы до пурги»,
пошли.
снег набивался в сапоги,
за хОлмами сидели папарацци —
все малые, все средние фламандцы,
все прочие, все, вообще, фламандцы.
чьи краски масляны, и чьи мазки туги.
по насту ветер нёс стеклянный тальк,
смеркалось, полушубки не спасали,
и живописцы всё это писали,
вдыхали ветер и писали так:
«смеркается.
волхвы несут дары.
в пещере отчим над женой хлопочет.
царь скачет, ищет.
стража жжёт костры.
звезда глядит, что пёс из конуры,
глядит, скулит
и выходить не хочет.»

2018

---

.
.
***
в те времена
слова ещё были вещами.
ночью звёзды от радости верещали.
и песчинки в колбе стеклянной не предвещали
никакой печали,
не говоря о горе.
я целовался с женщиной в платье цвета
загустевшего августа,
цвета листвы перегретой.
где-то над нами ветер маячил,
где-то
начиналось над нами море.
за пределом вины,
в не имевшем названий мире,
в онемевшем воздухе,
в Риме, в пустой квартире,
где мы нE были никогда,
никогда не жили,
где, обнявшись, где, не раздевшись…
где мы уснули.
мы уснули под дребезг утреннего трамвая.
на балконе серые птеродактили ворковали.
мы крошили им булку,
смеялись и подзывали.
говорили им — гули-гули…

2017

---

.
.
***
завтра я напишу свой последний стих —
говорил я вчера.
так наступало завтра.
завтра я напишу свой последний стих —
говорю я сегодня.
и здесь азарта
не меньше, чем в гусарской рулетке.
дни
похожи на кАморы воронёного барабана,
барабан вращается.
вращенье его сродни
танцу шамана.
местечковым «сопрано»,
называя игру в слова,
сяду встречать рассвет.
когда ничего ещё нет.
никого ещё нет…
разве что лютый кошан с перепаханным ухом
выйдет, посмотрит, медленно, зло зевнёт.
барабан остановится, утренний дождь взойдёт,
и «собачку» мокрой рукой взведёт
с характерным звуком…

.
.
***
или вот так:
переваливаясь из осени в зиму,
море приобретает цвет и повадки ртути.
серафим, как и должно ему, серафиму
появляется на распутье, на перепутье.
что за распутье такое?
в воде кромешной
шевелят плавниками полуслепые рыбы.
интересно являлся ли он подруге моей успевшей?
либо являлся и есть перепутье, либо
пустота.
волна
дОску мою качает,
небо светлеет, верней затекает светом.
эко сегодня в нём шестикрылых чаек.
возвращайся на землю, кричат, напиши об этом…

2017

---

.
.
***
..и там поставим дом, у берега морского
развесим виноград, наварим алычи..
и местного вина нальём недорогого.
и будем пить, и жить, и не искать причин,
зацепок, подоплёк, попыток оправдаться.
свободные слова в наш новый мир вплетя,
мы будем говорить, мы будем целоваться,
смотреть на тёплых птиц — «ах как они летят!»
в какие города, летят, в какие страны…?
мы спустимся к воде, мы встанем у воды.
и так мы заживём, как заживают раны.
как на песке следы, как на песке следы.

2017

---

.
.
***
вот Ишмаэль — «услышанный Самим…»,
коллега, с кем мы строили Салим,
он кипятил в жестянке пряный кофе.
ещё никто не заливал про «мир»,
и потому он был собой самим,
а я собою…
смерти птичий профиль
был мне не вЕдом.
я не отличал
грядущее от днешнего и Оно,
пил гадкое и вздорную ворону,
подбитую на стройке, приручал.
кормил…
земля темнела.
тёплый шёлк
по небу тёк.
из городских кишок
вываливались женщины в помаде.
я наблюдал горячую их плоть,
шепча: «Сион…, в Сионе те же бляди».
и добавлял: «коль славен наш Господь».

2017

---

.
.
***
получается, чем невозможнее, чем нереальней любовь,
тем невозможнее смерть (и любви, и просто, как таковая…)
порядок музыки заменяет порядок слов.
это прекрасно видно у Вонг Кар-вая
в «Настроении»… ну, в этом фильме, где
камера смотрит на женщин через дверные проёмы,
через окна и дождь,
где женщины по воде
ходят неслышно.
платья их тёмно-зелёны,
и под узким шёлком качаются бёдра в такт
к небу летящим белым волокнам дыма,
словно маятник…
маятник на часах,
считающих время моё от начала мира.

2017

https://www.youtube.com/watch?v=5w0b4tFw_LM

---

.
.
***
пусть будет так:
пусть в лёгкие цвета…
пусть будет наш…
пусть поцелуй окрашен.
не губы, но библейские уста.
внутри холста
средь флорентийских башен
мы будем жить.
мы будем выходить
к реке и там,
столкнувшись ненароком,
мы будем «добрый вечер» говорить
и улыбаться.
и тогда в высоком
вечернем небе задрожит звезда,
забьётся жизнь, и птица закурлычет,
и воздух станет сладок и рассыпчат,
и час наступит вспоминать года
грядущие,
и проливать вино
в густой огонь,
и избегать названий
вещей любых,
молчать, смотреть в окно,
и верить в неизбежность предсказаний.

2017

---

.
.
***
потому, что любовь,
Каин мелкого замочил.
и тот повалился затылком на кирпичи,
приумножив мёртвое.
такой, значит, фокус-покус.
это было на стройке,
в районе «Южного» военного городка.
там стояла бригада ракетчиков РККА.
Вильно.
раз в полчаса подъезжал городской автобус.
из него, словно из ноевой лодки века назад,
выходили люди.
шли в сторону краснозвёздных врат.
сумки тащили.
автобусный строгий шкипер
объявлял: «конечная».
матери для солдат
несли провиант: колбасы и мармелад,
отцы — отцовский наказ, деревянный взгляд,
ПТУшницы, с дорогою душой, приносили триппер.
я тогда был в наряде, стоял у стальных дверей,
собирая дань с приехавших матерей
за вызов к ним сыновей,
они доставали свёртки, называли фамилии, тени
накрывали их лица .
Авель лежал в крови.
и я думал: » на что человек способен ради любви…»
и смотрел на растущий рядом с воротами
куст сирени.

2017

---

.
.
***
вот птица пролетела и ага….
(я слышал эту песню в старой фильме)
из неба выходили берега,
белы, перИсты, медленны, субтильны.
такие, знаешь, божии снега.
давай, ещё скажи: «снега плывут…»
снега плывут без цели и маршрута,
ага — ага, а лютый твой — якут.
ну, это нет — откуда тут якуты.
а под окном смоковница росла.
а на ветвях в трусах сидела дева.
смоковница… я думал — это древо
добра и зла, добра и зла, и зла…
а тут её под самый корешок
(я это слышал в старой детской песне).
но то про ёлку…
не споёшь, хоть тресни:
«на праздник, дети, к нам инжир пришёл».
всё наизнанку.
вот плывут снега,
шумит, картавя, листьев мелюзга,
с небес лучи, как ноги балерины,
и винной ягоды хохочет запах винный.
звенит волна, как тетива туга,
а времени нет никакого дела
до нас.
и вот, я говорю: «ага».
сказал «ага», и птица пролетела.

2017

---

.
.
***
не хватало сирен.
в пять утра, восемь первых лучей —
негатив ПВО, осветили тяжёлое море.
восемь длинных игол.
восемь бледных когтистых смертей.
не хватало сирен, маскировочных чёрных сетей…
в остальном — было всё, как тогда.
я вплывал в остальное.
о, военное время.
рассказы про спички и хлеб.
перегретая пыль
голой бабой бежит по Волыни.
тётя Сима висит на воротах в одном башмаке
да в упавшем чулке…
да прибита доска к тёте Симе.
утром ветер — от берега.
пробует — хватит ли сил
этой щепке вернуться.
ну, пробуй,
проверь меня, сука, на гнилость.
я гребу, прикусивши до стона солёную синь.
бормоча этот стих:
«тётя Сима, как прежде, висит,
тётя Мара горчит…
тётя роза ветров изменилась»

2017

---

.
.
***
два кипариса, служившие моделями для Эль Греко,
писавшего пристальных, тонких Петра и Павла,
скрываясь от пекла,
в тени,
у стены неизвестно какого века,
стоят и шепчут…
и шепчут мне:
«что ж ты, падло,
никак не подохнешь?
не споёшь нам прощальной песни?
последними не пожалуешь нас словами?»
«глупцы, — говорю им, — глупцы.
я давно воскресе.
спросите хотя бы бегонию, цветущую рядом с вами.»

2017

---

.
.
***
а поезд пел такие же. как все,
какие в среднегиблой полосе
поют среди одутловатой ночи.
пугала лес безглазая луна.
звёзд не было, она была одна,
и вдоль неё тянулся полотна
железного железный позвоночник.
тянулся до окраин, до Курил.
нерусский чурка в тамбуре курил.
а в это время Амос говорил,
рассказывал очередную мансу,
что вот, настанет день, настанет Бог…
он будет нем, безлик и одинок.
и поезд шёл, верней, себя волок,
и Амос был, и позвонок ломался…

.
.
***
мои друзья,
я не ответил вам…
не знал, что говорить,
не мог, и надо ль..?
нет, не был пьян,
а, впрочем, да, был пьян.
и тени апельсинового сада,
вытягиваясь в шёлковую нить,
опутывали горло.
в хлипком стоне
слова какие можно различить?
что стыдно жить?
что я вас недостоин?
всё это правда.
я её храню.
укутываю ночью в одеяло,
и после, днём,
верней, сто раз на дню
прошу меня простить.
о, как мне мало
для этой жизни слов.
как мало фраз.
как тесно, как отчаянно и тесно…
мне снился Бог.
он был зеленоглаз.
(смешные песни мёртвой поднебесной…)
я в нём летал и не любил людей.
и этой «л» выпрашивая малость,
смотрел на мир.
и мир внизу гудел
и копошился.
вот, как испарялась
душа моя.
с тетрадного листа
она текла
за кроны грузных пиний
и кедров,
и, дымя,
как кислота,
небесный разъедала алюминий.

2017

---

.
.
***
семь чистых капель,
семь нечистых капель…
семь сотен, тысяч, миллиардов… дождь.
входите, я окно своё оставил
открытым.
пусть
топтание, галдёж
и сутолока.
мы — потоп и лодка,
мы два в одном,
мы даже три в одном,
включая небо,
где до подбородка
укрытый тучей
смотрит, как плывём,
открывший шлюзы.
смотрит, как плывём мы,
как нас качают пасмурные волны,
как «бочку омулёвую» поём.
как выживем, воспрянем, расплодимся,
как после безбоязненно умрём
и как потом друг другу пригодимся.

2017

---

.
.
***
а кто в пургу зашёл, того Кондратий…
а ты мне тут про царство благодати,
про басурманский пурпурный гиматий,
а ты про малахитовый хитон.
мороз такой, что трескают полозья.
и ветер кистенём,
и ветра гроздья
в зазубринах летят, визжа от злости,
летят со всех сторон, со всех сторон.
то ж на Москве колокола да бабы,
а тут ветра, лощины да ухабы,
хотя бы слово, буквицу хотя бы…
живой доедешь, вот и благодать.
топчи снега и ни о чём не думай.
река, и та, названием угрюма,
и столько мути в небеса надуло,
что ничего с небес (не?)услыхать.
эх, как же мы гуляли на Урале,
не буду врать, повеселее Ляли.
как мы в лесах людишек причащали,
до дыб, секир, до выдранных ноздрей,
до каменной цепИ, до смертной клети,
до влипшей в спину вытянутой плети…
какой тяжёлый, неподъёмный ветер.
какая нахер троица, Андрей.

.
.
***
та девочка,
какую из-под тел
в лесу отрыли псы
Мухтар и Тёртый,
та, с кожею белей, чем школьный мел,
ползла три дня и…
в общем, на четвёртый,
но выползла к отряду партизан.
к их лагерю.
потом её любили.
два месяца была при командире,
потом при всех.
когда же наказал
её Господь торчащим животом,
то политрук, хлебнув пол-кружки браги,
за первым же попавшимся кустом
сей белокожий хлам привёл к присяге.
под ситцевый, лесной, прозрачный шум.
под пряное, раскидистое лето.
взлетела птичка и пропала где-то…
«где грифель мой? я это запишу.»

.
.
***
и я тогда подумал — шаг.
и шаг мой лёг передо мною.
и я тогда подумал — море,
и шум волны услышал.
так
я шёл и думал — корабли,
да, корабли к волне в придачу.
и небеса подняв на мачтах,
они за горизонт текли.
и думал звук.
звук был таков,
что соль на солнце проступала
и птица лёгкая рыдала
средь обомлевших облаков.
мне захотелось посмотреть
на мир, который я подумал…
качнулось море, ветер дунул.
и я тогда подумал — смерть,
в руке держащую весло
на гребне утреннего света.
и я подумал — Бог,
и это
от гибели его спасло.

.
.
перечитывая Т. Кабирова
«…а наш-то, наш-то — гляди, сынок –
а наш-то на ослике — цок да цок…»
смерть воевать да тьму.
нашу смерть воевать.
ослик — цок да цок.
наш-то, наш-то, смотри —
хоть бы кто помог.
помоги ему.
ты не плачь, сынок,
расчехли топор.
ты силён и быстр,
и топор остёр —
раззудись плечо.
наш-то, наш-то на ослике —
цок да цок.
одесную с топориком ты, сынок,
я ошую, с мечом.
пособим с тобою нашему победить.
как пойдём рубить да в трубу трубить,
да кропить песок.
как расчистим для битвы со смертью путь,
тем в затылок пулю, а этим в грудь…
ослик — цок да цок.

2017

---

.
.
***
а кто не знает русский языка,
тому свободы не видать в натуре.
литературе, дуре, рецептуре,
комендатуре…
там течёт река
длиннее жизни.
а другие реки?
длиннее смерти,
времени длинней.
гиперборея, в ней гиперборей,
о нём ещё классические греки…
так далеко, что слов не подобрать,
ни памяти, ни моря не хватает,
и пустельга туда не долетает,
а в прочем и не хочет долетать.
ей скучно,
а еси на небеси,
а он отсчитан по другой оси,
по той оси , где даты совпадают,
в зависимости от того, как ты
глядишь на мрамор скорбная плиты.
и ветер чист и бабочки летают.

2017

---

.
.
***
обломанные зубы городов.
когда на них,
когда на них с холмов…
когда глядишь.
и солнечного света
слюна блестит.
и ювелирный лом
течёт поверх
противошумных пломб.
и где-то скорой помощи карета
на тесных перекрёстках истерит.
и где-то в небе парусник летит,
летит безвольно, не меняя галса.
вдоль ветра, облака,
слепого солнца вдоль.
скрипит на днище высохшая соль…
я так старался , мама, так старался.

2017

---

.
.
***
морозной ночью
тонкая звезда
скулящим и безропотным светила.
алмазная дрожала паутина
над крышами.
слова, слова, слова…
снег был не снег —
размолотая соль.
он разъедал.
в снегу под небесами,
облапана чужими голосами
лежала боль.
моя лежала боль,
та самая, какую я предал,
отдал на поругание румяной
прохожей фене —
«мама мыла раму…».
боль корчилась,
текла звезда из раны
и боженька за ними наблюдал.

2017

---

.
.
***
так розовые ирисы росли.
так, накоротко стрижены, оливы
корнями комья сгорбленной земли
скрепляли.
так,
черны и молчаливы,
летели птицы, выдыхая пар,
который нам казался облаками…
а это просто небо выдыхали,
летели так
и так,
по их стопам
любовники в измученной постели
тела свои меняли и смотрели
на зимний свет, всходящий из окОн.
свет разнимал стекло и был кромешен.
и мир был безутешен и безгрешен,
был скорбен взгляд его и удивлён.

2016

---

.
.
***
как же им не холодно, этим чайкам?
как не холодно лапкам их, крыльям, клювам?
отчего по утрам над морем туман печален?
окунаю в воду весло, шепчу себе: «любо, любо…»
облака просыпаются, собираются в длинные стаи.
в облачных перьях свет близорук, рассеян.
утро тает. небо над морем тает.
Акка Кнебекайзе летит на север.
а Израиль всё шамкает вечное своё чтиво,
о безликом Боге распевно картавит строки.
море же у Израиля молчаливо.
Бог же у Израиля одинокий.

.
.
***
тысячу лет любил её.
тысячу зим.
с тех самых ночей,
когда ещё ворожили
змеи слепые
в опаре лесных низин.
до последних слов любил,
до смертных их сухожилий.
крики блестящие, паутинные огоньки,
скомканный свет алюминиевых изюмин…
тысячу лет я касался её руки.
ненаказуем, свободен, ненаказуем.

.
.
***
Бульонский Готфрид здесь поставил зАмок.
зелёный холм. внизу течёт ручей.
и конский храп, и лязганье мечей…
теперь здесь труб и жестяных болванок
заводик хилый, вроде мастерской.
тут, в девяностом, пасмурной зимой
Аркаша в будке (сутки через двое)
помятые ворота запирал
и сионисткий рай свой проклинал
и головой курчавою качал.
и сплёвывал курчавой головою.
я подъезжал.
Аркаша выходил.
он выходил и песню заводил,
что та Катюша.
маленький и тонкий.
«зачем нужна была мне эта гнусь?
зачем я сука, блядь, покинул Русь?
зачем шелOм продал на барахолке?»
я пенился.
я говорил ему:
«тебе, тебе, казатинскому чму
земля обещана, а ты…,а ты…, урод ты.
бык, гнойный пидор.»
так я говорил.
и мимо нас, мерцая проходил
с собакою своей
Бульонский Готфрид.
Аркаша брал в ладошку ржавый нож.
сужался мир.
Аркаша был похож
на волчью шкуру, если против ворса…
я спотыкался, падал, умирал.
а он мне под нос нашытырь совал.
не ссы шептал.
не ссы шептал, прорвёмся.

2017

---

2015

---

.
.
***
тут такое дело, такое дело…
сколько дней как солнце не выходило,
сколько лет, как птица в окно влетела,
и когда влетала, стекло разбила.
вот и смотрят деревья зимой сквозь пальцы
на осколки серые дождевые,
да на мягкий камень — небесный кальций,
где мы машем крыльями, как живые.

2016

---

.
.
***
вроде закончилось.
перестало стеною…,
вроде
так, по капле,
щёлкает, копошится.
как ты там, мама,
средь бескрайних этих угодий?
как тебе спится?
нечем делиться.
никакою особой «новью».
вот, погода…
интересна ль кому погода?
правда моя оказалась моей любовью.
вера — свободой.
время моё
суетливым взошло и мелким.
я не слышу себя даже, когда кричу.
и от газовой, как и прежде, прикуриваю горелки…
и соседка в окне, молясь, зажигает свечу.
и глядит на меня
глазами испуганной белки..

2016

---

.
.
***
тогда, когда над пологом луна….
когда ты мне была посвящена.
когда не воздух, но прохладный бархат.
когда внутри созвездия Лисы…
когда стоят песочные часы.
когда приходит время патриархов.
о, чей зрачок, чей мутноватый глаз
глядел на нас, на тех, кто был до нас,
на тех, кто будет после, будет нами.
приподними фату, лицо открой,
мгновение ещё, и мы с тобой
пожалованы будем именами.

2016

---

.
.
***
виноградною ягодой
в серой сухой пыли
перегретую жизнь и других муравьёв тревожа,
в близорукую мякоть солнечный свет залив,
спрятав его под янтарною тонкой кожей,
покачусь на закат…,
на «когда-нибудь», на «потом»…
кланяясь в пояс родителю за покатость,
за сутулость,
за спину, которая «колесом».
в тёмно-красном своём
будет петь для меня мой Танатос,
но главы не склоню,
виноградный такой герой.
сладкозвучной слезой
прольюсь под его ногою…
«виноградные кости свои
в тёплую землю зарой».
виноградные кости свои
в тёплую землю зарою.
2016

---

.
.
***
в отсутствие окраин городских
и слякоти как нарисуешь стих?
как сковырнёшь запёкшуюся ранку?
чтоб гной потёк и вместе с ним душа?
чтоб крикнуть: «жизнь моя..!»
ан, ни шиша,
другой пейзаж.
не заведёшь шарманку
опять про то, как терпеливо рос,
как: «дяденька, купите папирос» —
канючил «синяку» у гастронома,
про очередь в коричневых пальто,
в мохеровых беретах, 
и про то,
как Мишка-сварщик гнал жену из дома.
к чему писать о мёртвом?
ностальжи?
о, юность потонувшая во лжи.
кузнечик, ишь ты, с мухами дружил,
и фигуристы шли в народ с «калинкой».
я тоже жил среди кирпичных труб,
я тоже зуб давал, и брали зуб,
я тоже был сисястою блондинкой.
поэзия, конечно, Бог, а он,
он будущее.
тетраграмматон 
маячит предо мною в каждом слове,
вот в этом слове, в этот самый миг… 
— хуйня-война, — кричит мне Раджи Сингх,
кончавший офицерские в Тамбове,
и жмёт на кнопку.
я шепчу: пиф-паф.
и дым в ночи среди пустынных трав
похож на оседающую пудру.
и будущее с посвистом летит
по Раджи Сингхом данному пути
со скоростью семь выстрелов в секунду.
хотя оно, согласно ТТХа, 
быстрее может,
но тогда в стиха
размер, как ни старайся, не ложится.
— что делать, Сингх?
— да брось ты, не морочь,
вот тетраграмматон, вот мы, вот ночь…
всё кончено, куда нам торопиться?
как мягко звёзды падают в песок.
и никакого выстрела в висок,
слезу с соплёй рифмуя и рыдая.
нет прошлого, и не сыскать концов,
и мёртвые хоронят мертвецов,
и часто снится мама молодая.

---

.
.
***
а я ведь тоже жил в Одессе пыльной…
и позже тоже жил в Ташкенте пыльном.
всю жизнь свою я жил в каком-то пыльном…
и эта пыль так плотно влипла в поры,
что изменила их.
что заменила.
и было
так прикольно, так умильно —
куда подует ветер, там и город,
в котором я такой пылеобильный
живу.
а после скажут: «это жило
там за углом.
и там, за тем углом.
пыля, касалось мягких женских листьев
и прилипало к пурпуру цветов,
не оставляя никаких следов».
а вот мой друг, умEрший Божьей волей…
а вот та женщина, какая Божьей волей
заполнила собой мои слова,
невзрачные, как зимняя трава,
как мелкий дождь
над бесконечным полем,
она и он… им ветер нипочём.
слова и смерть — не суетливый чёлн
на вОлнах,
не
безвольный воск огарка
свечи.
когда же
всё произошло?
когда мне сердце холодом свело
и обожгло
глаза электросваркой?

.
.
***
по городу бродил и стены трогал.
ощупывал,
как тросточкой дорогу
слепой,
не веря собственной руке,
прислушиваясь к шуму вдалеке
и в пустоту боясь поставить ногу,
ощупывает.
так строка к строке
подходит осторожно,
так украдкой…
и пробовал найти пустОты в кладке,
и спрятаться,
и стать одним из них —
прохладных, жёлтых, вытертых, сухих
камней стены,
приобретя повадки
вещей недвижных, верных и простых.
где слово «камень» — на поверку — камень,
и полнить воздух ложью и стихами
не надобно.
горланил муэдзин…
у Шхемских — рынок. яблоки и груши.
забиться в стену,
слушать, слушать, слушать-
«Израиль, падло,
— Бог один, один.»

2015

---

.
.
***
мы смотрели в лицо инфанте.
она — на нас.
(знаю, что плохо читается.)
правила этикета
позабыв, мы держались зА руки.
от детских недобрых глаз
краска отслаивалась.
за окнами бесновалось лето,
и корабль на пристани
выбирал скрипучие якоря.
и по палубе капитан
наматывал злые метры,
нас ожидая …
и молил подателя словаря
о попутном ветре.

.
.
***
я полагал, что внутренняя речь
есть внешняя.
что между ними знака
отличия не сыщешь,
и рассечь…
ни меч, ни луч, ни день, ни ночь.
однако,
никто её…, никто и никогда,
хотя бы слово, не сказать про фразу,
не слышал
и
не замечал следа
её.
во мраке
гайморовых пазух
она урчит на странном языке,
как перекаты грома вдалеке,
как серых волн осенних перекаты.
и самолет, сорвавшийся в пике,
взмывает в небо в царстве тридевятом.
но всё-таки хвала карандашу.
о, как блестит у слёзного канала
надежда, что и я произношу,
продавливаю сквозь налипший шум
какое-нибудь божье «погоняло».

---

.
.
***
так товарищ мой умирал,
скалил липкие зубы.
трУбы из-под серой казённой робы
везде торчали.
одна была закручена на манер валторны.
увидев её, я невольно подумал про флейту
в городском саду.
за окнами шло на убыль.
я просил тебя, чтобы быстрее, чтобы…
вытащи, говорил, его из печали,
напои снотворным.
хотя бы раз пожалей, хотя бы раз пожалей ты.
ведь можешь и лозу виноградную или какой картофель…
жена его вышла поговорить с врачами,
чтобы морфий,
или что там у них, ему закачали.
а пока мы вдвоём, лучше я тебе почитаю.
это то, что я лучше всего умею
из того, что я не умею лучше.
станет день, и это исчезнет под твёрдой обложкой,
а пока что послушай.
время
над головою твоей словно песок взлетает,
осыпается перед тобою сухою крошкой,
и вновь мы идём набатейскими городами,
говорим «слова», из пятой главы, к примеру,
говорим слова седьмого её стиха.
шевеля шагами,
осторожными, словно шаги сапёров,
миру
машем рукою, спасибо за всё.
пока.

2015

---

.
.
***
так облака по небу тянет,
как пёс калечный
больную лапу.
так путями
ходил и млечным
был каждый путь,
и каждый словно
был взят и поднят
от Евуса до Рыб и Овна
и был Господним.
так я ходил
тудой — сюдою
в пальто из драпа.
рукой ревнивою худою
держась за брата
и говорил :
-как жить без слуха?
без слова?
то-то ж,
что вот, никак.
а я братуха,
тебе не сторож.

---

.
.
***
а в этот раз Харон мне говорит…
садится на корму и говорит…
и говорит и курит козью ногу
всю жёлтых пальцах…
и вдыхает дым,
и выдыхает дым из чёрных дыр
лица.
волна
харонову пирогу
раскачивает.
вот он говорит:
— э нет, голуба,
сердце не болит,
а ломит, дорогуша,
ломит, ломит,
вздувается навстречу пустоте.
не стой, садись..
несолнечная тень,
холодною хламидой на Хароне
лежит.
плывёт
дымящийся отвар.
-я тоже пережил свои слова…,
так мать своё дитя переживает
и ходит после, полная росы,
баюкает песочные часы,
и грудь к стеклянной колбе прижимает.

---

.
.