Лета Югай

Лета Югай

Родилась и живет в Вологде.
Кандидат филологических наук.

Журнальный зал

facebook

Сотрудники

Н. В. П.
У Никодима были сотрудники,
Всё за него делали.
Огород — ни травинки, ни прутика,
Вся изба от мытья белая.
Ненароком заглянешь домой —
В доме всё кипит от работы,
Ходит будто само собой.
(Что хорошего, сплюнь, да что ты!)
Подопрёт спиною забор,
Хлеба им наломает в крошку —
А они все как на подбор,
Те сотрудники, ростом с кошку.
В сапогах и в рубашках синих,
Что солдаты иль гимназисты.
Ну а мордочки-то крысиные,
Рожки маленькие, неказистые.
Уж как он их отдать хотел,
Соберёт, завяжет в тряпицу
«На, бери!». Из-за этих дел
С ним никто и не стал водиться.
Так и помер совсем один.
На дороге нашёл прохожий:
Посинел, лежит Никодим,
Только ходят бугры под кожей.
Пригляделся — Господи свят! —
Гимназисты-те влезли в тело,
И грызут его, шевелят:
Дай нам дело, дело нам, дело…

Урок чистописания

Отец не держал обиды на советскую власть.
[Можно сказать], камня за пазухой не хранил.
[Переписывая набело]: любил.

(Может быть, чего и хотел рассказать, но мать ему не давала).

Колыбельная

Баю — баюшки, баю,
Спать я Лешу укладу.
Спать укладываю,
Приговариваю:
Придет серенький волчок,
Схватит Алешу за бочок,
Уташшит ево в лесок,
Под ракитовый кусток.
Под ракитовым кустом
Лежит Алеша под крестом.
(д. Андроново Вологодской области)

Зыбка качается: раз-два, раз-два, раз.
В зыбке по морю переполохов год до земли плыть.
Мама от рук своих не отведет глаз.
Мама прядет нить. Чтобы было на что жить.

Чтобы была рубашка, когда сын по земле пойдет
Своими ножками, дорогой долгой и дорогой.
Мама приходит с поля, достает пряслицу и прядет,
Привязывает веревкой зыбку к ноге. Качает ногой.

А смерть заглядывает в окно, птичьим глазом косит.
Жук в траве, видя птицу, падает на спину, будто сдох.
Думает: “Птичий бог, отведи, стороной пронеси!”
Знает, что мертвый не вкусен, для птицы плох.

“Серенький, — мама напевает, — придет волчок”,
И “за бочок ухватит”, — мама поет про страшные про дела.
“Будешь здоровым и сильным, — думает, — но о том — молчок.
Чтоб не спугнуть твое счастье, и так двоих не уберегла”.

“Будешь жить не так, как мы, хорошо будешь жить”, а поет о том,
Что уж скорей бы он умер — да, умер уж, взял его бес,
Что ее дитятко “под ракитовым под кустом” “лежит под крестом”.
Смерть думает: “Нечем здесь поживиться”, — и улетает за темный лес.

Случай

Не, не буду, даже не вспоминай.
И пришла тебе при чужих охота!
Этот случай был — мой отец Ермолай
(Ермолаевна я) шел домой с работы.
А у них собрание к посевной,
А в деревне пиво варили. К ночи
У него было выпито. Был хмельной.
Но вообще-то не пьющий он был, не очень.

Шли и видят, баба спит у реки,
Под кустами, подол задрался. Ну вот,
Стали подбивать его мужики:
«А поставь-ка ей печать на живот!
Пропечатай её».

Председателем был
Мой отец, и печатку носил с собой.
Ну, поставил печать ей и позабыл.
А наутро ему: «Пришли за тобой.
Ну, документ ты нашел, билютень!»
Полномочий превышенье, если проще.

Он не стал дожидаться, а взял ремень
И вон там удавился в осиновой роще.
Научил его бес-от, подговорил.
Бес захочет — сладит, как ни старайся…

А никто и не знал: сосед пошутил,
Мол, пришли за тобой, давай собирайся.

Бабушка говорит: “Во-имя-отца-и-сына-и-святого-духа-аминь,
Расти-большая-хорошая-и-чтобы-не-было-ничего”.
Баенка плывет по земле сквозь череду и полынь
Мимо рыжих кур, коров, провожатых странствия моего.

Бабушка говорит: “Будешь теперь мне дочка” — и трет
Спинку во имя Отца и Сына натруженными руками.
С первого взгляда первого встречного кто разберет,
Со всеми его оврагами и сквозняками.

“Будешь мне дочка, Лена”, “…и не было ничего…”.
Баенка та остается со мной на внутреннем поле
Среди некошеных трав времени моего,
Горячего душа, чувства вины, ароматной соли.

“…ни страхов, ни переполохов”. Стою на границе мира,
Упираюсь руками в эмалированный таз.
Как многого мы боимся в своих уютных квартирах,
Как много работали те, кто жили до нас

В суровых домах. Сосны качают кроны.
Бабушка смотрит мне вслед и крестит издалека.
И я забираю душу ее в коробочку диктофона,
А свою оставляю в баенке, бабочкой у потолка.

Полудница

Не ходи на поле, когда солнышко высоко.
Не ходи на полдень в эту полную тишину,
Когда закипает воздух, небо как молоко,
Замолкают птицы и камнем идут ко дну.

Не качнётся колос, не пролетит паут.
Переломится время стебельком под стопой —
И увидишь, как девушки в красных рубахах жнут
Или пляшут в поле и тянут в пляс за собой.

У них косы — горючее золото, лик пригож.
Сарафаны — красное знамя, как ни скажи.
Они ловят детей, зашедших в густую рожь,
Чтоб уже никогда не выйти из этой ржи.

Домовой

Зовут его Филимон, это он сам сказал.
Походил по мне ночью, нет, ну какая кошка:
У кошки четыре, у этого две. Вокзал
Здесь в пяти минутах. Присядемте на дорожку,
Опять возвращаетесь в бизнес свой, суету.
Я ему наливаю в блюдечко понемножку
Молочко, когда есть — и сливки. Какому коту!
Говорю ж, домовому — да это я понарошку.
А вот косы он мне не заплетал никогда…
У вас место нижнее? Сядете у окошка.
Вот на память. Нет, нет, берите. Это всё ерунда.
Приезжайте в августе. В августе здесь морошка.

Волки

Той зимой у меня заболела нога.
Прописали уколы, ходила в медпунхт два раза в неделю.
Семь километров лесом. В феврале такая пурга…
Слышу как-то — звенят бубенцы. Поприслушалась — в самом деле.
Не успела подумать, проносится передо мной
Волчья стая, один-то волк белый-белый,
Рядом чёрный. Последний бежит хромой.
И взглянул не по-волчьи, с тоской такой, странное дело!
А в медпунхте Фаина мне говорит: был случай нечист,
Прошлым летом в Остахове пропал свадебный поезд.
И хромой там был — Танюшкин внук, гармонист.
…А нога-то? Прошла, больше не беспокоит.

Нина Александрова

* * *
а вот на Тибете мертвецов не хоронят
да и где хоронить — сами живут в горах
неплодородная почва, голые камни
рис высаживать некуда, какие еще могилы
мертвецов оставляют сидеть
в уединенных местах
в ущельях или на горных плато
этот обряд называют
«небесное погребение»

мясо склюют птицы, останутся кости,
отполированные дождями, песком и ветром

из черепов потом сделают четки
из каждого — только одну бусину
говорят, они особенно хороши
для практики гневных божеств

мозолистые пальцы любовно перебирают
108 костяных бусин
гладят по затылку
чешут за ушком — всех по очереди
в конце концов, приятно думать
что как бы ни сложилась жизнь, каждый
получит свою порцию нежности
так или иначе

ЗАКЛИЧКИ

1
Под руки с сестрами или поодиночке
Ходим поглубже в лес, повыше за облака:
«Дай, Голосёна, голосу! Хоть бы строчкой
Дай докричаться до дальнего далека!

Дай, Голосёна, слова вместо обновы,
Слога на всю дорогу, слуха дай, светлый дух!»
И Голосёна выносит птенчика чуть живого:
Щебет, косточки, пух…

«На же, корми его бабочками дневными,
Будет те голос, девка, как станет он на крыло».
С сестрами кличем, охрипши, родное имя:
«Маша! Ау, ау!» В какую глушь завело…

2
А потом она в дом Кузнеца пришла:
«Хочу у тебя учиться.
Вот тебе тёплый комок, в зародыше два крыла.
Выкуй мне птицу.
Пусть будут перья её тонкие, как ножи,
Сердце точное, как радар».
Птенец огляделся — чует, ему не жить:
Меха, наковальня, жар.
И пока горел синий огонь, проедая дыры в снегу,
Пока металл истончался в нить,
Птенец онемел и оглох: ни гугу-гугу,
Ни фьюить-фьюить.
Если б не вера девушки в Кузнеца,
Ей бы не выдержать этой ломки.
Пробовать новый голос выйдет она с крыльца,
Неуклюжий, негромкий.
И распрямляет птица, закованная в металл,
Крылья широкие, лёгкие, словно чудо.
Сможешь ли долететь, куда никто не летал?
Сможешь ли унести меня далеко отсюда?

Горюшица

1.
Думала: «Господи, поштё он умер?
Штё бы показался, штё бы пришел».
Дума-то дурная, молодая ещё,
Много силы в этакой думе.

Вот я иду на погост, а там
Гроб качается у церковной крыши,
Поднимается выше, к самым крестам.
Но спустился, милый из гроба вышел.

«Коля, — зареву, — пойдём домой!» «А пойдём,
Только отпрошусь у нацальника одного».
Вот мы заходим в казённый дом.
Двери, коридоры — и никого.

Двери, коридоры и кабинет.
Там мужик — красивый, рубаха белая.
«Штё, — реву, — ну как? Отпустили, нет?
Как я без тебя? Штё теперь мне делать?»

«Не реви, — говорит он, — бежим скорей».
Побежали мы через лес и поле,
Крепко руки сжав до самых дверей,
Вот уж дом, порог — глянь, а нету Коли.

Просыпаюсь я. Свекровь смотрит строго,
На дворе уж рассвет, пора начинать дела.
«Матушка, — говорю, — ведь Колю вела-вела,
На крылечке он, да не перейти порога».

2.
Слышу в первую ночь: ходит он по избе.
Я прижала к груди младшего паренёчка.
Походил, ушёл. Я молчу, при себе
Свою думу держу, свою смутную ночку.

На вторую пришёл, полом скрипит,
Да уж стал задевать меня, гладить стал со спины,
Обхватила сына. Свекровь с ребятами спит,
Да блестит подоконник в свете мёртвой луны.

В третью ночку опять, и ложиться стал.
Так тихонько ложится ко мне, обниматься хочет.
Побежала к тётке я, в дом у моста:
«Ведь приходит Коля мой, уже три ночи!»

«Душегубица! — тетка как закричит. — Ксти
Двери, окна, порог. Штё надумала?! Ой, беда, беда…»
Нашептала мне: «Отпусти его, отпусти».
И уж больше он не бывал. Не было никогда.