Родилась 8 марта 1974 года в г. Улан-Удэ Республики Бурятия.
Окончила отделение журналистики филологического факультета
Иркутского государственного университета.
Один из организаторов Международного фестиваля поэзии на Байкале
и поэтических слэмов в Иркутске.
Анна Асеева и Игорь Дронов — фото Юрия Извекова
памяти моего мужа*
когда умру – мне будет все равно,
какой портрет и надпись над могилой.
когда с тобою встретимся, мой милый,
я расскажу про новое кино,
которое бы ты не стал смотреть,
неважно – Тарантино или Линча;
как без тебя мне выбраться из клинча
так трудно было – легче умереть;
как сын растет – он смотрит на часы
и говорит, что папа жил иначе;
что наших сигарет любимых пачка
подорожала и уже в разы;
что каждый день и каждый божий час
с тобой была безбожно говорлива;
что я была немыслимо счастливой.
Возможно, нужно было помолчать.
Зато теперь ни мыслей, ни забот.
И мёртвым всё равно, что дальше будет.
Ты так хотел. Возрадуются люди,
что я пришла, что я опять с тобой
***
Лучшие стихи на этом свете
Умерли во мне давным-давно.
На бумаге выросшие дети
Буквами играют в домино.
Всем, сумевшим смыслы перепрятать
Между запятых и между строк,
Сладкая конечная расплата,
Горький нескончаемый урок
Вплоть до восклицательного знака
По межстрочным гибельным местам.
Что тебе сказать за Пастернака,
Если «кофе, кошка, Мандельштам»?
***
А маленькая девочка наивна,
Не задает вопросов, верит маме.
Она сидит за черным пианино,
И до паркета не достать ногами,
И косами трясет, а в них – бантами.
В саду же осыпается малина,
Подобна гамме.
И дальше так же – шариками ртути
Из ноты в ноту, от «секунд» к минуте
И к пальчикам, доросшим до октавы.
Пусть нет бантов, но есть кольцо на правой,
В саду малина опадает в травы.
А мамы нет.
И музыки, по сути.
Лишь иногда в сумятице вечерней
Ей удается улучить минуту:
Она в саду садится на качели –
В окне напротив жалобно и глупо
Ей улыбнется инструмент плачевный,
А маленькая девочка всё лупит
Этюды К Черни.
***
Мой обыватель! В этой стороне
Обычно обувают тех, кто проще.
Давай с тобой повоем при луне,
Давай при солнце выползем на площадь,
Давай расскажем людям про людей,
Что пишут книги и рисуют – книги,
Что на планете столько площадей,
Где жгут иных, инаких и безниких –
Нам это проще, мы ведь не из них.
Какое время: свято место – пусто!
Что в имени твоём? Скажи мне ник.
Не развенчай иллюзию искусства.
***
Ой, девочки, как страшно жить!
Коты орут, соседка плачет:
Сосед схватился за ножи –
Люблю, мол, не могу иначе.
А если любит, значит бьёт.
А вдруг возьмёт да и прирежет?
Но верит глупое бабьё:
Он завтра станет мил и нежен.
Ой, девочки, как страшно жить!
Каблук сломался, прыщ на нОсе.
Не носят девки паранжи,
И юбок, в общем-то, не носят.
Ну чем ты ловишь мужика?
Твоя милиция не в теме —
Их от насильников никак
Не отличишь в такую темень.
Ой, девочки, как страшно жить!
Луна растёт, а деньги тают.
Бывает: вроде, есть мужик,
А всё равно постель пустая.
Но свой же! Что ей до чужих?
Всегда дороже то, что зряшно.
Ой, девочки, как страшно жить!
Но жить ТАК хочется, что страшно.
Александру Кабанову
Зачем вам пенье аонид,
живущим с пением сирены?
Вы хирургическую нить
через десятое колено
теперь тянуть обречены.
Давно ли нитью было слово?
Суровой ниткою войны
прошиты снова сны больного –
чума в сердцах и головах,
на ризах, образах и в хатах.
Давай, связуй! Давай, сшивай!
Пусть нитки снимутся когда-то,
но шрам останется навек –
на картах, на глазной сетчатке,
на мове, в русском языке –
в словах и прочих отпечатках.
Обрывки речи, как канву –
пусть через кровь – иголкой звонкой…
По хирургическому шву
прочтут историю потомки.
Надежде
И вон, смотри, глядят из высока
И для тебя взбивают облака,
Друг другу шепчут – рано, мол, пока,
Но всё равно – уже, мол, скоро, скоро,
Поскольку ждёт тебя надземный город.
Июль под Илию по шву распорот,
Но в пару дней сошьются берега,
Уже дрожит купальщика нога,
На северах волнуется шуга –
Вот-вот в поход на город захолустный,
Где ты жила и письменно, и устно,
Ко всем добра и лишь к себе строга.
Взошла звезда, когда зрачок погас.
Так умирать – великое искусство.
***
Пока трепещет птичка в кулаке,
Из камня замок, хоть и на песке,
И разбежаться можно налегке,
Покуда не остепенились бытом.
Тому играть побудку на рожке,
Сему на Чёрной речке быть убитым,
А мы течём в неназванной реке,
Где взгляд иных уже неотразим,
Нас накрывает пена прошлых зим,
И за плечами груз своих Цусим
(Не трогай обветшавший Ватерлоо).
А впрочем, мы свободно исказим
Любое неприкаянное слово,
Но нам не хватит веры и тоски,
Чтоб нанести последние мазки,
Чтоб сотворить из мира полстроки,
Которые в мирах пребудут вечно,
И, оправдав неназванность реки,
Чтоб в 37 упасть на Чёрной речке
И выпустить синицу из руки.
