Популярность Ричарда Докинза распространилась после его откровений о том, что он считает себя «культурным христианином». Конечно, на самом деле это не новость — он заявлял об этом ещё в 2007 году. Но сила, с которой он выражал это, и прямая противоположность исламу поразили воображение людей: он «каждый раз предпочитал христианство исламу».

Это утверждение и реакция на него могли бы найти интересный анализ в работе самого биолога-эволюциониста. Докинз, в конце концов, является изобретателем термина «мем». В книге «Эгоистичный ген», опубликованной в 1976 году, он утверждал, что точно так же, как биологические объекты существуют в той мере, в какой они воспроизводят себя, так и концепции и культуры работают на основе репликации: идеи, которые вызывают у вас желание поделиться ими и которые настолько убедительны, полезны или просто цепляют, что они сохраняются на протяжении веков или тысячелетий.

Значение этого очевидно: идея не обязательно должна быть хорошей, важной или рационально последовательной, чтобы добиться успеха — она должна быть только доступной для широкого распространения. Независимо от того, объясняла ли эта теория в полной мере традиционное распространение культур и концепций или нет, она оказалась пугающе пророческим описанием того, как будет происходить обмен идеями в цифровом пространстве.

Важным открытием эволюционной психологии стало понимание того, что человеческим поведением движут глубинные биологические импульсы, а не рациональный расчёт. Какими бы ни были наши рациональные объяснения, распространение идей, по мнению автора, лучше объясняется инстинктами, рождёнными под давлением миллионов лет дарвиновского отбора.

Культурное христианство и взгляд на него Докинза приобретают иной характер, если смотреть с этой точки зрения. Несмотря на то, что, как и у Докинза, всё больше британцев не верят в сверхъестественное, «мем» христианства, его этика и эстетика неизбежны. Собственные комментарии Докинза отражают такого рода силу бессознательных и не вполне рациональных идей — христианство здесь представляет собой связующую племенную логику, отличную от истинности его верований. Сталкиваясь с культурной «непохожестью» ислама, Докинз инстинктивно стремится к знакомой идентичности христианства. Он не верующий, но, по собственному признанию, принадлежит к христианскому «племени».

Его декларация о культурном христианстве не стала такой же «вирусной», как 15 лет назад, отчасти из-за изменения значимости идей — или, если хотите, культурных мемов. Сам по себе «новый атеизм» в 2000-х годах был «мемом», который распространялся в интернете и подпитывался разочарованием современных людей, живущих бок о бок с порой агрессивными традиционными религиозными общинами, и мобилизовался в связи со спорами в Америке о школьной молитве, эволюции и месте религии в политике.

Как я писал в 2022 году, культурная почва под ними изменилась: прогрессивный либерализм становится всё более враждебным «евроцентричному» рационализму, а многие бывшие атеисты-новички находят общие интересы с христианскими консерваторами, выступающими против «пробуждения» и роста ислама на Западе. Сам Докинз превратился из любимца левоцентристов в человека, вызывающего разногласия, политически некорректного и исламофобского. Более древние и мощные племенные идентичности взяли верх над культурными войнами прошлого, и либеральные идеологии изо всех сил пытались преодолеть эти разногласия.

Критики не ошиблись, обнаружив вопиющее противоречие между привязанностью Докинза к племенной христианской культурной идентичности и его пропагандой светского гуманистического универсализма, который отметает всякую иррациональную ненависть, предрассудки и произвольные разделения между людьми. Но эта непоследовательность — нечто большее, чем просто мимолётное политическое или личное лицемерие; это неотъемлемая черта его философии. Между его резким, идеалистическим и почти евангельским атеизмом и скептицизмом и эмпиризмом его работы как биолога существует принципиальное противоречие.

Это проблема для многих эволюционных психологов. Они справедливо полагают, что человеческим поведением управляют побуждения, которые не являются полностью рациональными, но затем воображают, что, выявив эти «иррациональности», мы можем каким-то образом устранить или обойти их. Как примерные дети эпохи Просвещения, они хотят овладеть природой, включая природу человека, и рационализировать её. Но английская эмпирическая традиция, хорошо воплощённая Юмом, всегда скептически относилась к этому начинанию. Как утверждает Юм, который предполагает, что мораль основана на чувствах, а не на рационализме: «Разум есть и должен быть только рабом страстей и никогда не может претендовать на какую-либо иную должность, кроме как служить им и повиноваться».

Если люди — биологически и культурно развитые существа, физически и мимически приспособленные к семье, племени и ритуалам, то из этого, по-видимому, следует, что мы плохо приспособлены к образу жизни и мышлению, глубоко укоренившимся в абстрактном универсализме. И всё же, возможно, именно противопоставление интуиции и разума является одной из причин, по которой люди, подобные Докинзу, в конечном итоге противоречат сами себе. Наши унаследованные обычаи и желания могут делать нас племенными, но они также, по-видимому, воплощают стремление к трансцендентному, универсальному и правильно упорядоченному. Мы процветаем в определённом беспорядке, но увядаем без света совершенства.

Докинз попал в кантианскую ловушку, оказавшись между рационализмом и эмпиризмом, ноуменами и феноменами, идеями и мемами. Но что, если наши племенные устремления и унаследованные институты имеют свою собственную глубокую логику? Так утверждал Джамбаттиста Вико, неаполитанский философ, гуманист и критик Просвещения. Вико в своей «Новой науке» предвосхитил эволюционный подход к человеческой культуре, в котором наша человеческая природа развивается в диалектической связи с различными культурными эпохами. Но в основе этого взгляда на развитие лежит извечный, циклический взгляд на историю, в котором нами движет не «поступательное» движение к бесчеловечному идеалу, а скорее постоянная адаптация, которая провоцирует изменения, чтобы сохранить то, что наиболее существенно для нашей природы, — «встречный цикл», рикорсо.

Опровергая Декарта, Вико предполагает, что люди таковы, и они так думают: «Человеческий разум естественным образом склонен с помощью чувств видеть себя снаружи, в теле, и только с большим трудом он приходит к осознанию себя посредством рефлексии». Подобно Юму, приоритет отдаётся чувствам и сентиментальности, но Вико предполагает, что эти идеи отнюдь не иррациональны, а образуют своего рода «вульгарную мудрость», на которую впоследствии опиралась философия в качестве основы:

Лишь в той мере, в какой поэты впервые почувствовали вульгарную мудрость, философы позже поняли мудрость эзотерическую; так что можно сказать, что первая была чувством, а вторая — интеллектом человеческой расы. Следовательно, то, что Аристотель сказал об отдельном человеке, справедливо и для расы в целом: ничто не существует в чистом виде, а значит, справедливо и в чувственном. То есть человеческий разум не понимает ничего из того, о чём у него не было предварительного впечатления (которое наши современные метафизики называют «случаем») от органов чувств.

Как объясняет Вико, язык обязательно предшествует рациональным системам мышления, а тела обязательно предшествуют языку: «слова происходят от тел и от свойств тел, чтобы выражать то, что принадлежит разуму и духу».

Популярной мишенью эволюционной психологии и новых нападок атеистов на человеческую интуицию является «апофения» — склонность человека находить закономерности во всём, даже когда никакой закономерности на самом деле не существует. Вико прекрасно осознаёт это, говоря о представлениях древних язычников о природе, что «они придавали вещам, которым они удивлялись, материальное бытие в соответствии со своими собственными представлениями, точно так же, как это делают дети, которые, как мы видим, берут в руки неодушевлённые предметы, играют с ними и разговаривают с ними, как с живыми людьми».

Тем не менее, этот мифологический способ мышления, далёкий от того, чтобы быть механизмом обнаружения хищников, позволяет людям интуитивно воспринимать концепции, которые в дальнейшем формируют основу рациональной философии. От суеверий, утверждает Вико, мы приходим к рациональной естественной теологии:

Таким образом, сквозь густые тучи тех первых бурь, периодически озаряемые вспышками, они разглядели великую истину: божественное провидение заботится о благополучии всего человечества. Таким образом, в этом главном аспекте эта наука становится рациональной гражданской теологией божественного провидения, которая началась с обыденной мудрости законодателей, основавших народы, рассматривая Бога как провидение, и которая завершается эзотерической мудростью философов, которые рационально демонстрируют это в своей естественной теологии.

Из поэтического порыва, который придавал каждой вспышке молнии божественное значение, рождается ощущение мира, управляемого невидимым моральным порядком, в котором следствие подразумевает причину, даже если причина непознаваема. Это, по мнению Вико, составляет основу политической власти, политиканства, естественного права и этики. Другими словами, мы являемся не только культурными христианами, но и культурными язычниками и анимистами, и каждый ребёнок должен совершить такое же эволюционное восхождение от тела к языку, к рациональному размышлению посредством поэтических и миметических процессов.

Мы не можем избежать этой дорациональной основы наших рациональных способностей. Этот способ мышления, который Вико по-разному называет «вульгарным» или «поэтическим», является формой понимания, присущей нашему телу, и необходимым посредником между абстрактным мышлением и чувственным восприятием. Оно может быть очищено и разъяснено «эзотерической» мудростью философии, естественной и метафизической, но от него нельзя избавиться.

По мере того как общество секуляризируется и утверждается религия рационализма, вульгарная мудрость никуда не исчезает; скорее, она и философская мысль, которая ею пренебрегает, оказываются в опасном положении. По словам Вико, когда мы вступаем в противоречие с правилами разума, мы «сходим с ума», и сам язык приходит в упадок, и мы теряем поэтические основы, которые его поддерживают.

Взрыв безумных идей, которые кажутся противоречивыми сами по себе и противоречат эмпирическим наблюдениям, от идеологии трансгендеров до постоянно скрывающихся сторонников борьбы с Covid, проистекает именно из этого отчуждения телесного и абстрактного разума. В то же время сведение христианства к племенной идентичности, оторванной от его универсалистской и трансцендентной миссии, является признаком того, что вульгарная мудрость буйствует в другом направлении.

Докинзу и всем другим запутавшимся современникам следует прислушаться к Вико. Нам нужно объединить культурное и философское христианство — вульгарную и эзотерическую мудрость, — если мы хотим восстановить нашу разрушенную культуру и дискурс.