Родился Вадим Чекунов в 1970 году в Москве. Женат на китаянке. По словам автора, живет «между Москвой и Шанхаем полтора десятка лет». Больше всего ценит тот факт, что каждый раз, попадая в Китай, испытывает культурный шок.

Сам он своими самыми яркими годами детства называет 1980-1983, когда семья Вадима жила на Кубе (Cuba), где отец работал в Институте русского языка. Кстати, впоследствии и сам Вадим пошел по той же стезе, став преподавателем русского языка для иностранцев. На Кубе Чекунов встречался и с легендарным Фиделем Кастро (Fidel Castro) – тот приезжал с приветствием в школу для советских детей. Позднее семья Чекуновых приехала обратно в Союз, где Вадим окончил школу и поступил в МГУ на филологический факультет, решив стать преподавателем русского для иностранных студентов. Впрочем, доучиться тогда не удалось – на третьем курсе Чекунова отчислили за неуспеваемость. Так Вадим и попал в армию, именно там позднее осознав всю ценность и значимость образования. Вернувшись, он снова начал учиться, и делал это уже с гораздо большим рвением и прилежанием. По студенческому обмену Вадим провел полгода в Университете Висконсина (The University of Wisconsin–Madison), а диплом он получил в 1995 году. Оставшись работать в Центре международного образования, в 2004 году Чекунов отправился преподавать русский язык в Китай (China). Свою первую книгу – знаменитую ‘Кирзу’ — Чекунов начал писать еще до своего отъезда в Китай, но тогда это были лишь наброски рассказов. После ‘Кирзы’ он написал еще одну книгу – ‘Шанхай. Любовь поддонка’. На этот раз речь в его книге шла о любви. Это – история любви русского и китаянки, история трагичная, искренняя и очень пронзительная. Так, герой Чекунова – русский преподаватель, пьющий, необщительный, склонный к внутреннему душевному эксгибиционизму тип, вдруг находит свою любовь в лице юной китайской девушки, искренней и неиспорченной. Хэппи-энда в книге нет. Сегодня в Интернете можно найти и третью книгу Чекунова – сборник рассказов ‘Пластиглаз’.

vk

Подумалось — а ведь многим китайцы действительно представляются инопланетными созданиями с чуждой и даже враждебной всему человечеству психологией. Почему это так и так ли это на самом деле — лучше всего разобраться изнутри, из самой гущи, на личном опыте.

Судьба такой шанс подарила мне ещё в начале нулевых — не хотел я ехать в Китай, упирался, опасался, даже ругался. А всё равно пришлось. Думал — всего на год. А на деле — как отца Фёдора из «Двенадцати стульев» завертела нелёгкая, так и меня прочно захватила Азия в свои объятия.

Несколько лет назад написал небольшую книжечку в серию «Культурный шок» — про свой опыт жития среди китайцев. Это вовсе не китаеведение и не китаистика, а именно личные впечатления. Они субъективные, но зато достоверные.

Иллюстрации делала жена-китаянка.

«Звуки большого города»

Неподалеку от моего дома идет нескончаемая стройка. Старые шанхайские кварталы исчезают один за другим. Приземистые домики и всякие вариации на тему «азиатские хрущевки» безжалостно сносятся, а на их месте шустро возводятся высоченные дома. Безликие и огромные, они наступают со всех сторон, высятся до самого неба.

Скоро и мое жилье пойдет под снос, к огорчению фандуна – пожилого китайца, сдающего мне квартиру. Ни денежная компенсация, ни современные условия жизни старика не радуют. «Теряем дух города!» – жалуется он мне, приходя за деньгами. Машет рукой: «Вам, молодым, не понять…» Мне так и кажется, что сейчас он с ностальгией добавит: «При Мао такого не было!».

Но дед старательно избегает любых разговоров о политике. Узнав при первой встрече, что я из России, ограничился стандартным комплиментом: воскликнул «Путин!» и показал большой палец.

Ноготь на темном пальце был необычно длинным. «Холеный желтый ноготь поблескивал, как драгоценный камень», – писал в одном из рассказов Варлам Шаламов, описывая лагерного картежника. У каждого уважающего себя китайского «народного аристократа» должен быть такой статусный ноготь, хотя бы один. Символ успеха, утонченности, благородства. Знак того, что человек не зарабатывает на жизнь тяжелым физическим трудом. Если ноготь отращивается на мизинце, то к нему добавляются и практичные функции – это превосходная вещь для ковыряния в ушах и носу.

Завариваю чай, достаю печенье и говорю, что и сам ненавижу новостройки. Делюсь мыслью, что только в старых районах можно услышать стук сердца города, его дыхание, уловить мысли и желания его жителей…

Но старик, деловито пересчитав наличку, отказывается от угощения и моих умничаний. Что толкового ему может сказать лаовай… Да и некогда ему. В двух кварталах отсюда отгрохали огромный торговый центр, а в продуктовом отделе сегодня, в честь открытия, значительные скидки. Кукурузное масло – почти задаром. Надо успеть: народу будет много, китайцы люди практичные и экономные.

Из окна наблюдаю за ним – вот он возится с замком своего допотопного велосипеда, вот резво вскакивает в седло и шустро крутит педали, выезжает из ворот микрорайона и, беззаботно нарушая правила дорожного движения, скрывается из виду. Дедку восемьдесят шесть лет, а его резвости я искренне завидую. Вот тебе и тяжелая, полная лишений и страданий жизнь, и ужасная ситуация с экологией, и сомнительного качества продукты… Что ни говори, но Китай и китайцы – это настоящая загадка.

«Ну как там твое житье?» – спрашивают друзья в письмах и сообщениях.
Сижу перед ноутбуком, жду, когда загрузится, наконец, нужная мне страничка почты. Борюсь с искушением написать нечто вроде жалобы режиссера Якина на свою судьбу: «Житие мое!..» Климат специфичный, еда тоже, дышать порой нечем, небо то блекло-серое, то грязно-бурое… Шумно, людно, грязно, непонятно… еще и Интернет тормозит со страшной силой… Ютуб и Фейсбук заблокированы, Гугл тоже провинился перед властями, даже любимый ВКонтакте время от времени попадает в опалу. Но едва собираюсь поныть об этом друзьям, как в голове раздается недоумевающий возглас киношного царя Ивана Васильевича: «Какое житие твое, пес смердячий?! Ты посмотри на себя…»
И верно.

Если бы пятнадцать лет назад мне кто-нибудь сказал, что жизнь занесет меня в Поднебесную, да еще на такой длительный срок, я бы лишь рассмеялся и махнул рукой. Сколько раз отказывался от предложений съездить в командировку в Китай… «Понимаешь, – убеждала меня завкафедрой, – мы туда много лет наших дам посылали, в основном – предпенсионных. Неудобно уже перед партнерами. Подумают еще, что у нас в университете никого другого больше нет. А ты – молодой преподаватель, и уже с опытом. Съезди, на два семестра всего. Выручи родной факультет!» «Да я ж ни языка не знаю, ни рис не люблю… – отнекивался я. – И потом, там столько народу… Когда даже просто на карту Китая смотрю – кажется, она вся шевелится…» «Вот и чудесно, вот и договорились! Съездишь, поработаешь. Раз народу много, то и желающих поучиться немало, так ведь? Заодно и китайский выучишь!» «А рис?! А перенаселенность?!» – продолжал я отбиваться. «И с этим разберешься! Еще и полюбишь…»

…Ночью я лежу на кровати и слушаю звуки стройки. Она не прекращается ни на минуту. Гудит множество экскаваторов – ковшами они вгрызаются в бетонные стены, ломают их, крушат, поднимают тучи пыли. Мне представляется стая хищных динозавров в доисторическом каньоне. Тяжкое взрыкивание, громкое шипение, лязг челюстей. Где-то после полуночи к уже привычным гулу техники и выкрикам рабочих добавляется адский грохот – будто огромных размеров железное корыто начинают на цепях таскать туда-сюда по грудам камней и бить по нему кувалдами.

Иногда я проваливаюсь в беспокойный сон и вижу странные картины: распугав дерущихся тираннозавров, пароход «Титаник» вылезает на сушу и отчаянно карабкается на высокие кучи битого кирпича… За ним следом грузно, неумолимо ползет и скрежещет брюхом атомный ледокол «Ленин»… Вот он настигает обреченное судно, врезается в корму мощным носом, сминает и принимается давить его палубы… Вдруг откуда-то с неба с завыванием сваливается звено штурмовых самолетов времен Второй мировой и начинает яростный огонь из бортовых пушек…

Вздрагиваю и просыпаюсь, разглядывая потолок и бегающие полосы света на нем от прожекторов башенных кранов. Я уже знаю, что разбудило меня – множество «болгарок» на стройке принялись вгрызаться в металл, а в асфальт дороги недалеко от моего дома впились отбойные молотки.

Вжжжииииуу! Вжжиииуууииууии! Та-да-да-дах! – словно во много раз усиленные звуки из кабинета стоматолога. Невольно ощупываю зубы языком. Взглянув на часы – почти половина четвертого – приготавливаюсь к следующему этапу. Он не заставляет себя ждать.

Тудух-бдух! Тудух-бдух! Бдух-тудух!
Это вступил в дело копер. Начинают вбивать сваи. Они всегда принимаются это делать ближе к утру. Я люблю этот звук. Под него я научился дремать, как учатся этому солдаты под звуки канонады. Старый дом весь подрагивает, эта дрожь передается моей жесткой кровати, и мягко меня укачивает. У меня есть шансы сладко поспать пару часов.

Просыпаюсь еще раз, когда уже рассветает. Грохот стройки отходит на второй план. Теперь оживает мой микрорайон. Первым начинает истошно вопить облезлый петух, которого мои соседи держат в клетке на балконе. Кукарекает он, разумеется, по-местному, издавая нечто типа «Ки-ку-ки-ка-а!» – хрипло и тоскливо, будто не извещая о начале нового дня, а в отчаянии взывая о помощи. Не сомневаюсь, что ему прекрасно известно будущее. Слишком часто он, как и я, слышит по утрам громкий стук китайского ножа-топорика по разделочной доске: так-так-так-так-так! Это хозяйка петуха готовит таким способом фарш для пельменей или баоцзы — мелко-мелко рубит кусочки мяса, измельчая их до кашеобразного состояния и принципиально не пользуясь мясорубкой.

Дом наполняется криками жильцов – кто-то громко общается в квартире, а кто-то уже кричит с лестницы или, выйдя на улицу, задирает голову и отдает распоряжения оставшимся дома членам семьи. Китайцы всегда кричат. Объясняют сами они это по-разному: и живостью своего характера, и необходимостью перекричать уличный шум или других людей, которых тут немало и которые тоже пытаются перекричать уличный шум и друг друга. Но сам процесс им явно нравится – порой они так увлекаются, что создается впечатление вспыхнувшей ссоры между собеседниками. Но нет, это совершенно мирно обсуждаются самые важные для каждого китайца вещи – деньги, еда и покупки. Обсуждаются обстоятельно, с удовольствием и знанием дела. И обязательно громко.

Громкость свидетельствует о значимости темы и самого человека, ее затронувшего. Китайцы могут стоять в полуметре друг от друга, но кричать друг другу будут так, словно стоят на разных берегах широкой реки. Громче возможен лишь разговор по телефону – невидимость собеседника заставляет говорящего вопить в трубку изо всех сил, словно он пытается связаться с ним по полевому катушечному телефону из землянки под сильным артобстрелом.

Слышится шум заводимых под окном скутеров. Стоянка возле дома хаотична и запружена, рули часто цепляются друг за друга – неизбежно начинает завывать случайно сработавшая сигнализация на одном из упавших драндулетов. Со стороны ворот доносится почти непрерывное бибиканье транспорта – будто вся дорога заполнена блеющим стадом, которое не столько переругивается резкими звуками, сколько обозначает свою общность и комментирует текущую ситуацию.

Наконец наступает черед знакомой тренькающей мелодии. На небольшой мощеной площадке перед домом местные бабульки уже собрались на утреннюю гимнастику. Голос из магнитофона ведет отсчет и подает команды к упражнениям. Под эту музыку мне удается еще немного вздремнуть.

Через какое-то время из соседней школы, что прямо за стеной нашего уютного и относительно тихого микрорайона, раздадутся бодрые и воинственные марши, а женский властный голос будет кричать в микрофон отрывистые команды, смысла их мне не разобрать, но они кажутся мне наиболее подходящими для расстрельного взвода.

Пора вставать. Великая страна не спит, и мне нечего прохлаждаться. Новый прекрасный день впереди. Наполненный звуками жизни – гулом наземного метро, клаксонами машин, свистом ветра в пролетах мостов, гудками судов на реке Хуанпу, криками зазывал у дверей ресторанов, шумом строек, рынков, магазинов, шелестом листвы платанов и козлиным пением стариков в парках…

«Близкие контакты третьего вида»

Утром выхожу на балкон проверить, как там поживает мое белье, вывешенное, подобно флагам или парусам, на длинных горизонтальных бамбуковых шестах прямо над головами занимающихся своей гимнастикой бабок. Несколько футболок, пара джинсов, множество носков и, как веха моего привыкания к местной жизни – нижнее белье.

С последним не все было гладко поначалу. При первом знакомстве со стариком-фандуном, когда тот показывал мне квартиру и давал ценные советы по экономии воды и электричества, я обратил внимание на эти самые шесты на балконе – здоровенные, словно удочки для великана.

«Здесь будешь сушить белье после стирки!» – пояснил старик, как само собой разумеющееся. Я задумался о городской пыли, дождях и прочих неожиданных вещах. «А в квартире у тебя ничего не высохнет, – терпеливо пояснил хозяин квартиры. – Влажность ведь!»

Продевать футболки и штаны в шесты и высовывать их во двор на сушку я научился быстро. Обзавелся огромными пластиковыми прищепками и прицеплял к бамбуковым палкам носки. А вот развесить трусы на виду всей любопытствующей публики – не решался.

Я был единственным иностранцем в микрорайоне и за мной с живым интересом наблюдало все его население. Когда я выходил на балкон, бабки внизу переставали танцевать и размахивать веерами. Школьники останавливались, забывая о дороге к храму знаний и, запрокинув головы, взирали на меня. Если я возвращался из магазина, то тетушки возле дома сгорали от любопытства и всеми правдами и неправдами пытались заглянуть в мои пакеты. Мужчины провожали меня долгим изучающим взглядом – наиболее наблюдательные потом непременно изрекали: «Лаовай!».

Впрочем, такое внимание оказывалось не только по месту жительства. В городе дела обстояли примерно так же, разве что прибавлялись крики «халоу-халоу!», что в представлении местных означало приветствие на английском языке. Порой мне казалось, что лишь две категории китайского населения избавлены от назойливого любопытства к иностранцам – новорожденные и умирающие. Им не до нас. Еще можно сюда добавить заключенных под стражу преступников – они, может, и взглянули бы, но их не пускают.

Трусы были у меня самые обычные, синие «боксеры». Но мысль о том, что их примутся разглядывать и школьники, и взрослые, и танцующие под окном пенсионеры, и даже тот самый петух с соседнего балкона будет в курсе, какие труселя носит лаовай, мне мешала смириться и вывесить их на на всеобщее обозрение. Должна же в человеке оставаться какая-нибудь загадка.

Сначала я нижнее белье стирал и пытался высушить на спинке стула или на железной полке для полотенца в ванной. Каждый день ощупывал и удивлялся, что оно до сих пор такое же влажное, как только что после стирки. Когда срок сушки приблизился к неделе, трусы пришлось выкинуть – пахнуть они стали как старая тряпка для пола. С новым бельем нашелся выход получше – взгляд мой упал на электрический фен. Наплевав на рекомендации фандуна об экономии электричества, я азартно направлял горячий воздух на мокрую ткань, усмехаясь и радуясь превосходству лаовайской смекалки над местными привычками и традициями. Ровно до того момента, пока фен не перегрелся и не издох у меня в руках. Пошептав несколько минут беззвучные проклятия в адрес китайского качества, китайского климата и китайского образа жизни, я прошел на балкон и с видом капитулировавшего коменданта крепости вывесил белье. Разумеется, ни оваций, ни насмешек со стороны местных не последовало. Зато приблизился к народу сам, и жизнь моя от этого не только не пострадала, но и улучшилась. Ведь я вынес один из первых уроков жизни в Китае: будь проще, присматривайся к местным, учись у них нужным для жизни вещам – в этом они явно опытнее тебя.

С бельем связана еще одна история, с которой начались мои контакты с соседями, неожиданно переросшие в целый учебный процесс. Тогда я вообще не говорил по-китайски. Все, что у меня было с собой для общения – небольшой разговорник, по которому я пытался учить слова и фразы, написанные по-китайски русскими буквами. Разумеется, никто меня не понимал.

Однажды я вернулся домой и, выйдя на балкон, обнаружил, что с одного из шестов исчезло целое одеяло. Жил я на третьем этаже шестиэтажки и поэтому сильно озадачился, кто и каким способом у меня стащил эту безусловно нужную в хозяйстве вещь.
Перегнувшись через балконные перила, я вдруг заметил свое одеяло – его просто-напросто сдуло ветром с шеста и оно улетело к нижнему соседу на балкон. Яркой цветастой кучей – рисунок роз, пионов и еще каких-то неизвестных мне цветов украшал его ткань – оно грустно лежало на серой кафельной плитке.

Быстро отыскав в разговорнике раздел с наименованием постельных принадлежностей, я нашел там заветное слово «бэйцзы», которое и означало «одеяло». Воодушевленный знаниями, отправился к соседу на второй этаж. Постучал. Дверь открыл мужик лет пятидесяти, разумеется, китаец. Низенький, поджарый, с «ежиком» седых волос, в пижамных брюках и белой майке-алкоголичке. Уставился удивленно на меня.

«Нихао!» – выдал я приветствие. «Нихао, нихао!» – радостно закивал сосед и уставился на меня с еще более возросшим удивлением. «Бэйцзы!» – выпалил я ему. Мужик озадаченно моргнул. «Бэйцзы, бэйцзы!» – пояснил я, тыча пальцем через его плечо в сторону комнаты с балконом. «Бэйцзы?» – недоверчиво переспросил собеседник, зачем-то оглянувшись. «Ага! Бэйцзы! Оно самое!» – обрадовался я и добавил на радостях от понимания меня, еще по-русски: «Одеяло! Понимаешь – одеяло убежало, улетела простыня!» Даже помахал руками, изображая полет.

Сосед поразмышлял над моими жестами, кивнул и скрылся в глубине квартиры. Я стоял и ждал, размышляя, что вот, мол, говорят многие, китайский язык труден… А на деле-то, оказывается, пустяки все это. Главное – мотивация и подходящая ситуация. Вон, понял же человек, чего мне от него надо!

Тем временем в соседской квартире что-то звякнуло, и мужик снова появился на пороге, держа в руках белый керамический стаканчик. «На!» – сказал он мне и протянул его. Я уже знал, что по-китайски «на!» действительно означает «держи, возьми» и удивительным образом совпадает с нашим разговорным вариантом. Это еще больше укрепило бы мою уверенность в простоте китайского, если бы не стаканчик, всученный соседом. Вещь полезная, но не та, которая мне была сейчас нужна. Я помотал головой и протянул посуду обратно. «Бэйц-зы!» – упрямо сказал и опять потыкал пальцем в квартиру соседа. Тот сильно озадачился и снова оглянулся. «Бэйцзы?» – вновь переспросил он меня.

Для пущей наглядности я решил прибегнуть к пантомиме. Соединил перед собой оба указательных пальца, потом развел руки в стороны во всю ширь. Слегка присел, опустил руки и сблизил пальцы, уже возле своих коленей. Так, по моему разумению, и следовало языком жестов показывать «одеяло». Сосед на всякий случай отступил на пару шагов и с тревожным изумлением вглядывался в мои движения, почти спрятавшись за дверью. «Бэйцзы!» – теряя терпение, требовательно сказал я, несколько раз подряд изобразив в воздухе большой прямоугольник.

Неожиданно лицо собеседника прояснилось. «А-а-а!» – воскликнул он и снова скрылся в квартире. Я внимательно прислушивался, не звякнет ли он чем снова. Кто его знает, может, подумал, что для русских нужен стакан размером поболее… Но нет, на этот раз мужик возник в дверном проеме действительно с одеялом. Правда, не моим, веселым и в цветочек, а каким-то другим, бледно-синим, линялым. Я снова помотал головой и уже грустно и безнадежно произнес: «Бэйцзы!» Сосед пожамкал губами и повторил за мной это загадочное слово, вслушиваясь в каждый звук: «Бэйцзы…» Щелкнул себя по животу резинкой своих штанов – очевидно, для усиления мыслительного процесса. Почесал нос, вопросительно глядя на меня. Еще раз, но уже не слишком уверенно, попытался вручить одеяло и огорченно вздохнул, когда я отказался. Снова почесал нос. Изобразил рукой питье из стакана. Я опять покачал головой. На этом мы и расстались. Поднимаясь по лестнице, я оглянулся. Сосед задумчиво смотрел мне вслед.

Остаток дня я провел в размышлении о непривязанности к вещам и смирении. Но натура смиряться не желала.
Несколько раз выходил на балкон, перегибался через перила и смотрел на покинувшее отчий дом одеяло. Даже попытался подцепить его одним из своих бамбуковых шестов, но лишь выронил его – к счастью, не на соседский балкон, а на траву у дома. В окнах соседнего дома я видел лица – за мной с удовольствием и любопытством наблюдали. Некоторые жильцы даже делали это с помощью биноклей, как мне показалось.

Вечером ко мне постучали. На пороге стоял тот самый сосед. Лицо его было строго и торжественно. В руках он держал аккуратно сложенное мое цветастое одеяло. Передал мне его и тут я заметил, что он еще принес и белый стаканчик. Неужели обмывать находку, успел подумать я, прежде чем ситуация прояснилась. «Бэйцзы!» – четко артикулируя, произнес сосед, показывая на перешедшее ко мне одеяло. «Бэйцзы!» – сказал он после, указывая на стакан. При этом одной рукой он делал некие движения – то резко опускал ладонь, то плавно проводил ей по воздуху. Таким образом он показывал разницу в тонах. Падение тона вниз – и слово «бэйцзы» означает «одеяло». Плавный ровный тон – уже получается «стакан». Мой первый урок китайского состоялся.

Расстались мы совершенными друзьями, очень довольные друг другом. Еще несколько месяцев сосед рассказывал всему микрорайону об этом случае, попутно искренне нахваливая мои способности в деле изучения китайского языка. Моя популярность среди местных возросла еще больше. Если я попадался соседу возле подъезда или на лестнице, он экзаменовал меня на предмет различения тонов. Начинал всегда с контрольного «бэйцзы» и подбирал другие слова, расширяя мой словарный запас и тренируя навыки.

Эта языковая тональность китайского языка – одна из наиболее сложных вещей для начинающего постигать особенности общения на нем. Говоришь одно, а собеседник слышит совсем другое. Как человеку, которому медведь на ухо наступил, мне было нелегко. Некоторых слов я сознательно избегал. Так, например, название напитка «спрайт» по-китайски сильно отличается от оригинального. Его для местного потребителя обозвали «сюэ би», – что означает «снежная зелень». Красиво, конечно. Вся беда в том, что слово «би» в другой тональности имеет значение «женский половой орган», причем в матерном варианте. Именно это «би» у меня и выходило все время, как бы я ни старался. Утомившись от хихиканья официанток и продавцов, я перешел на коку-колу, благо она произносится как «кэ коу кэ лэ» и означает дословно «радость во рту, можно веселиться». Все это мне сильно напоминало анекдот про заику в булочной: «Д-д-дайте п-п-пожалуйста б-б-батон б-б-белого х-х… х-х-х… хрен с ним, д-давайте ч-чёрного!»

«Улица полна неожиданностей»

Люблю гулять по ночному Шанхаю. Если не искать приключений в особо злачных местах и не вести себя вызывающе, то на улицах большинства китайских городов можно чувствовать себя вполне в безопасности. Криминальная обстановка в разных местах страны имеет, конечно, свою специфику, но в целом ситуация не слишком напряженная. От карманников и мошенников не застрахован никто, тем более – туристы. Однако риск быть ограбленным или избитым, а то и убитым – невысок, и передвигаться по улицам можно спокойно.

С усмешкой мне вспоминается моя первая прогулка ночью. В одном из стенных шкафов снятой квартиры я нашел коробку со старыми инструментами. Отыскав среди них более-менее внушительную отвертку, сунул ее за ремень, прежде чем отправиться на изучение ночной жизни моего района. Побродив почти до утра по мирно спящим окрестностям, вернулся домой в умиротворенном состоянии и больше никогда не вооружался. И другим не советую. Даже если у кого-нибудь и случится конфликт с местными жителями – до самого последнего момента лучше избегать прямых стычек. А уж если дело дошло до драки, то, размахивая кулаками, необходимо иметь в виду – в любом случае свидетели, полиция и суд будут на стороне своих граждан. Никто и слушать не будет оправданий про самозащиту – закатают на долгий срок в тюрьму без раздумий.

Но в большинстве случаев надо сильно постараться, чтобы найти на свою голову таких серьезных неприятностей в Китае.
Когда в Шанхай приезжает кто-то из моих знакомых из России, я предлагаю после насыщенного туристического дня с обязательным посещением главных городских достопримечательностей немного отдохнуть и отправиться со мной на ночную прогулку. Пройтись по маленьким темным улочкам старых кварталов, где только в это время тихо и безлюдно, где лишь изредка виден неяркий свет возле массажных салончиков и крохотных, на одно кресло, парикмахерских – эти заведения работают почти до утра. Далеко за спиной остается знаменитая набережная и затихшая на ночь центральная Нанкинская улица, гаснет подсветка красавицы-телебашни и впечатляющих небоскребов Пудуна, пропадают витрины фешенебельных магазинов, не видно роскошных гостиниц и исчезают огни караоке-клубов.

Тут совсем другая история жизни – растянувшиеся на столетия дряхлость и бедность. Густой мох на старой черепице крыш. Потеки, трещины и будто вековые пятна плесени. Только в таких местах ты чувствуешь сердце города, его исток, его начало.

Чем дальше от «цивилизации» мы углубляемся в ночные трущобы, чем уже становятся улочки и чем ниже оказываются дома, тем чаще мои друзья начинают беспокойно озираться и тихо спрашивать, не опасно ли тут находиться. Я всегда успокаиваю их – ведь опасности и неприятности могут подстерегать именно в центре города в туристических местах. Вот там можно стать жертвой и воров, и мошенников. А тут живут простые работящие китайцы, которые или давно отдыхают после тяжелого дня и им явно не до нас, или запоздало возвращаются домой, спеша к заветной миске еды и топчану с телевизором. В жаркую погоду двери многих халуп распахнуты – можно увидеть незатейливый быт хозяев. Ворам тут делать нечего, а секретов жизни у местных обитателей друг от друга нет, все на виду, все друг друга знают. В этих местах так заведено – еще с тех времен, когда нынешний мегаполис был лишь обычной рыбацкой деревушкой.

Однажды, прогуливаясь по трущобам с приехавшим приятелем из Минска, я поймал себя на том, что дословно повторял ему слова своего первого фандуна, жаловался на утерю духа города. Мой спутник-белорус сочувственно кивал. Трущобы ему нравились не меньше, чем увиденное днем ранее великолепие города.

Вскоре мы забрели в совсем уж глухой переулок, где не было ничего, кроме шершавых стен забора по обеим сторонам и припаркованного старого грузовичка. Между ним и стеной было не больше полуметра, и возле заднего колеса мы вдруг заметили что-то, показавшееся нас сначала необычным. В темноте, близко к земле, светлело нечто напоминавшее человеческий голый зад. Мы подошли чуть ближе и убедились – так и есть, это была выставленная на наше обозрение попа. Причем женская. До нас донеслось характерное журчание.

Видимо, хозяйка попы услышала наши шаги в пустынном переулке и насторожилась. Журчание резко прекратилось, но попа никуда не делась. Нагая и беззащитная, она продолжала выглядывать из-за колеса грузовика.

Стараясь быть джентльменами, мы быстро прошли мимо, чтобы не смущать застигнутую нуждой даму. Когда мы миновали грузовик, за нашими спинами снова зажурчало.

«Обрати внимание на интересную деталь, – сказал я приятелю. – У нас женщина сядет ровно наоборот, как избушка в сказке – к лесу задом, а к нам передом. Самое сокровенное спрячет подальше, к стене и за колесо, а наружу выставит лицо, чтобы внимательно следить за обстановкой».
«Выходит, местные чувствуют себя в полной безопасности?» – спросил приятель.
«Не совсем так, – ответил я. – Китаянки усаживаются так из-за боязни потерять лицо. Ведь им наверняка немного стыдно, когда приходится на открытом месте это делать, но если она спрячет лицо, это получается вроде как инкогнито».

Я не стал признаваться, что выдумал эту теорию прямо на ходу. Тем более, что приятель нашел в ней логику и здравый смысл.
Хохоча, мы вывалились из переулка на какой-то маленький перекресток, где нас чуть не сбил мчавшийся в тишине и темноте, с выключенными фарами, какой-то дядька на скутере.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ