Александр Кузьменков — Свежий кавалер (к портрету почетного зятя отенческой литерадуры)

Распоряжением Правительства Российской Федерации №96-р писателю Сергею Шаргунову присуждена премия в области культуры за художественно-биографическое издание «Катаев. Погоня за вечной весной». Согласитесь, достаточный повод, чтобы писать парадную парсуну лауреата.

АВТОПОРТРЕТ В АКСЕЛЬБАНТАХ

«Сергей Шаргунов, на мой взгляд, и мыслитель серьезный, и личность интересная».
Никита Михалков

Да что Шаргунову портреты? Практически все его тексты сливаются в дембельского блеску автопортрет – веревочные аксельбанты кренделями, латунные лычки, погоны в пластмассовой окантовке и прочая сержантская бижутерия.
«Он был похож на орла, писатель Иван. С детства его отличал от других орлиный взор. В орлином взоре – гроза… Шурандин был молодой писатель Земли Русской» («Птичий грипп»).
«Я знаю, что красивый» («Ура!»)
«Я с раннего детства ощущал в себе тягу к правильному. Имел внутри стержень» («Ура!»)
Там, кстати, еще один крупнокалиберный стержень имеется – читайте, завидуйте:
«Вика заорала. Как роженица. Она не была девственна. Орудие не совмещалось с маслянистым, но узеньким проемом… Крики… Слишком крупное орудие» («Как меня зовут»).
«Таким елдаком прибить можно!» («Как меня зовут»).
А харизма, доложу я вам, и того внушительнее:
«Камнями закидаем, пускай нас вяжут. Хочешь на Красную площадь пойдем – за тебя пойдем… встанем» («Книга без фотографий»).
Картина маслом. Шоколадным.
В раздумьях, делать жизнь с кого, Шаргунов остановился на Лимонове. Много их, гимназистов с острым отравлением цитрусовыми. Параллели видны без всякой оптики: «Ура!» – «Дневник неудачника», «Книга без фотографий» – «Моя политическая биография». Но и разница более чем заметна, даром что оба упражняются большей частью в эгобеллетристике. Главное произведение Лимонова – мифы о себе, любимом: о странствиях, воинской доблести, мужской неотразимости, точных социальных прогнозах. Одиссей, Ахилл, Парис, Кассандра. Шаргуновская мифология не в пример скромнее: Нарцисс, а временами – Ганимед, которого совращают похотливые ненатуралы. И только-то.

ЧЕЛОВЕК ИДЕАЛОВ

«Сергей Шаргунов – настоящий богемный революционер. В очках tom ford и кардигане loro piana. Уважаю».
Ксения Собчак

Шаргунов, по слову Сергея Белякова, куда интереснее собственной прозы.
Еще бы. Наш пострел везде поспел: был помощником депутата у коммунистки Астраханкиной и яблочника Щекочихина, вступал в НБП (по слухам), «Родину» и «Справедливую Россию» (определенно), умел поладить и с либералом Яшиным, и с имперцем Прохановым. И сам себе отпустил грех всеядности:
«Я человек не идеологии, но идеалов» (Интервью «Российской газете»).
Шаргуновские идеалы и впрямь незыблемы от младых ногтей:
«Отец подвозил меня, третьеклассника, к школе… Я загляделся на мрачно пролетавшее видение Кремля… Кремль навсегда покорил меня. Сердце рвалось, ночью я не мог заснуть, мечтая о чудесном завтра: черная “Волга”, шофер в кожанке… Потом я сижу за документами, под картой… Окно кремлевца Шаргунова нежно прикрыто занавеской» («Ура!»)
«Пролетела черная машина… Машина с горячим кусочком власти. Это я промчал мимо себя» («Книга без фотографий»).
Не знаю, право, что добавить к чистосердечным признательным показаниям. Тем паче этапы большого пути общеизвестны: театрализованный праздник непослушания (козел в роли единоросса, лихая речевка «Серая тля, вон из Кремля!»), опала, скоропостижная благонамеренность и думский мандат в финале. Остаются лишь разные любопытные мелочи.
Шаргунов дважды выходил замуж за высокопоставленных дочек. Его первый тесть Юрий Козлов командовал пресс-службой Совета Федерации. Его второй тесть – Владимир Толстой, действующий советник президента по культуре и искусству.
Когда «СР» похерила Шаргунова в думских списках, гордый изгой пошел в народ, в дворники. Но продержался в пролетариях всего неделю: «Руки тряслись, ныли мозоли» («Книга без фотографий»).
В 2008-м опальный диссидент предал политику анафеме: «”Молодой политик” – мелочь пузатая, которая тужится изо всех жиринок, дабы выбиться в пучеглазый и брюхатый upper class» («Битва за воздух свободы»). Восемь  лет спустя благонамеренный яппи был избран депутатом Госдумы по партийному списку КПРФ.
В 2004-м С.Ш. участвовал в серии антиолигархических акций: «Вексельберг, отдай народу яйца!» (не подумайте плохого, Фаберже). В 2017-м принял из рук равноприближенных Авена, Абрамовича и Вексельберга вторую премию «Большой книги». И на челе его высоком не отразилось ничего.
Злоязыкие соцсети, глядя на метаморфозы, окрестили Шаргунова Шаркуновым. Им, гагарам, недоступно: меняется идеология, но не идеал:
«Я ощутил веселую власть… Колено мое давило эту лысину. Кто он? Он ниже, ниже, ниже в магической пирамиде власти» («Книга без фотографий»).
С кем вы, мастера культуры? – Чё, в натуре, сам не видишь?! – Ваше политическое кредо? – Всегда!
Шаргуновская проза тоже эволюционировала сообразно текущему моменту. Карбонарий образца 2014-го в «Книге без фотографий» живописал свое пролетарское происхождение: деревенская бабушка, дядя-металлург. Парламентарий образца 2018-го в «Своих» назойливо педалирует принадлежность к советской культурной элите: Фадеев, Сергей Герасимов и прочая высокопоставленная родня.
Кстати, о литературе…

НОВЫЙ?.. РЕАЛИЗМ?..

«Шаргунов – первый богатырь, вырвавшийся из плена докультурного времени».
Валерия Пустовая

Лаурированную повесть «Малыш наказан» читатель практически не заметил. Критики похихикали в кулак над «мглистыми коленками» и «пальто зловещего покроя», тем дело и кончилось. О Шаргунове заговорили после его манифеста «Отрицание траура», где юный пророк сулил скорую смену литературных вех и отправлял всю нынешнюю словесность за борт парохода современности, в надлежащую волну:
«Постмодернизм как тенденция заведомо исчерпан, должен пересохнуть… Сегодняшняя “качественная” проза почти лишена художественности. Нагромождение сложных обесцвеченных предложений, пошлость, мизерность, сальная антипоэтичность… Невнятная “бытовуха”, тухлые котлеты… Я повторяю заклинание: новый реализм!.. Сгинет саранча, по-новому задышит дух прежней традиционной литературы».
Никто не возражает против разрушения идолов, сказал Акутагава. И добавил: никто не возражает против того, чтобы самому стать идолом. Все свершилось по писаньям: вместо  Пелевина и Сорокина С.Ш. предложил читателю себя – и как автора, и как героя. Собственно, никто из новых реалистов ничего другого и не предлагал.
Прошу прощения, сейчас будет скучно. Доуве Фоккема причислил автобиографическое письмо к позднему постмодернизму. Позже Марк Липовецкий уточнил: постмодернистский «новый автобиографизм» есть литературоведческий анализ своего опыта – «конгломерат влияний, “чужих слов”, осколков чужих сознаний». «Ура!» Шаргунов писал по-лимоновски, – вплоть до кальки с английского «делали любовь». В «Как меня зовут» он старательно, но неуклюже копировал раннего Пильняка, а «Чародей» оказался ухудшенным клоном «Египетской марки».
Извольте причаститься:
«Запределен мертвый человек – мясо, мозги, кость! Выплеснулась человечья кровь – и меня ответно выворачивает ужасом. Но ведь пили вина из черепов врагов. Пировали среди трупов. Сам пир отражал недавний бой. И жар, и лязг, и кипение! Зверство! Мясо дымилось… Текли красные струи вин…» («Ура!»)
«Ярилась лампочка. Серчала неисправная сушилка. Пол в красных и коричневых трещинах. Носы торговцев. Зубы бармалея. Горные хребты. Давил из себя дерьмо, наслаждаясь, страдая» («Как меня зовут»).
Так что там насчет тухлых котлет постмодернизма?

ИГРА В КЛАССИКА

«А ведь до Шаргунова настоящего бунта в нашей литературе не было».
Алексей Колобродов

Земную жизнь пройдя до половины, Шаргунов угодил в парадоксальную ситуацию. Лауреату пяти литературных премий нечего было предъявить публике – разве что «Ура!», поток мутного сознания или «Как меня зовут», список одноразовых подружек. И никаких тебе exegi monumentum. Однако в России классик без эпического полотна и не классик вовсе, а срам сказать, что такое.
Тут по счастью подвернулась годовщина Черного Октября – отменный повод показать олимпийский результат и войти в высшую лигу. Но С.Ш. если что и показал, то лишь полное неумение думать и структурировать.
Издательская аннотация сулила семейную хронику, переплетенную с историческим расследованием. Сергей Александрович, вопреки канону, возлюбил разом и мысль народную, и мысль семейную. Ménage à trois не задался, поскольку убедительная параллель личного и социального – задача для более зрелого прозаика.
Мысль семейную в «1993» олицетворяет чета Брянцевых, которая дожила до хрустальной свадьбы в состоянии до зубов вооруженного перемирия, то и дело переходящего в скоротечный огневой контакт. Причину, что заставила супругов выдержать три пятилетки семейной каторги, автор не знал и даже не пытался выяснить: анализ – вообще не его амплуа.
Ровно тот же афронт вышел с мыслью народной. Заявленное историческое расследование на поверку оказалось реестром общеизвестных фактов. Вот Новодворская требует уничтожить красного дьявола. Вот Макашов грозит скорой гибелью мэрам и пэрам. Спасибо, а то мы не в курсе.
Историю здесь заменяют ее приметы: значки «Хочешь похудеть?», газета РКРП «Молния», кофточки с люрексом, песни Ветлицкой. Герои теряются в толпе статистов, из которых по именам названы 146 – от реального Лимонова до придуманного Дариу из Мозамбика. А о безымянных бомжах, проститутках и омоновцах речи нет: имя им легион.
Едва ли не половину 570-страничного текста можно с легкой душой пропустить: к Черному Октябрю она никакого отношения не имеет. Ну, застиг мужика в постели у подруги жестокий понос – еще одна подруга многостаночнику касторки в суп плеснула. Ну, запил сантехник по недомыслию спирт водкой. И?.. А есть еще подробнейшее, в три тысячи слов, досье на козу Асю: рацион, привычки, болезни, надои, роман с козлом Сократом. Волей-неволей начинаешь подозревать, что животина под занавес забодает Хасбулатова, – ан нет, обошлось. И на кой мне все это знать?..
Где тут мысль народная? Подайте хоть мысль семейную! Обе редуцированы до частушек: «Нам казалось: рай вдали, а нас обратно <censored>»; «Не ходите, девки, замуж, ничего хорошего».
Впрочем, зря это я. Русский роман, по Данилкину, должен соответствовать трем критериям: а) толстый; б) с проблемой; в) «с языком». Так что «1993» – по всем статьям роман. Правда, проблема высказана невнятным шепотом, а язык… Ну, о нем вообще отдельный разговор.

ПЯТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

«Он вообще беспримерный стилист, Шаргунов».
Захар Прилепин

Шаргунов при всяком удобном случае повторяет: «Писать я научился раньше, чем читать». Воистину, пишет он так, будто и букваря в глаза не видал, лишь послушал несколько выпусков «АБВГДейки».
Говорят, что дилетант копирует реальность, а мастер создает ее. Если так, то Сергей наш Александрович – профи, каких поискать. В его текстах живет и дышит полной грудью дивный новый мир, на зависть Беккету и Мрожеку.
Здесь случаются лазоревые зори. Здесь умеют морщить ноздри. Здесь советский школьник середины 60-х носит синюю форму образца 1973 года. Здесь из взорванного каменного памятника торчат огрызки арматуры. Здесь купальщица теплым майским днем выходит из озера в замерзших каплях воды. Здесь все журчит: и ручейки пота, и лед. Здесь можно лакать указательный палец. Здесь у человека несколько аорт. Здесь лента свисает с платья сквозь сердце до самого пола. Здесь… однако перечень раскавыченных цитат рискует затянуться.
Ясен пень, для описания зазеркальных реалий нужен адекватный им язык – ни на что не похожий, на грани (а то и вовсе за гранью) шизофазии. Не знаю, право слово, как у С.Ш. это получается. Но получается, милости прошу убедиться:
«Сырая волосятина под животом и белая икра правой ноги с жирной родинкой были у нее там, под плащом и прочими огородными штанами» («Малыш наказан»).
«Тугое ее тело покачивается на виселице, взбалтывая мрачными грудями» («Ура!»)
«Вываливаясь изо рта красноязыко, нижняя губа трепетала» («Как меня зовут»).
«Голубой джинсовый костюм, под которым голубела голубая рубашка» («Птичий грипп»).
«Благообразный мужчина с горькой интонацией лица» («Птичий грипп»).
«Дерзкая и радостная, пропитанная атомной радиацией, она веселилась и спешила со всеми» («Книга без фотографий»).
«Радуга, призрачная и переливчатая, как бензиновый поцелуй» («1993»).
«Расслаблялся до резинового умиления» («1993»).
«Полудурок, необычно вечно бледный» («Свои»).
«Лошадь у изгороди возопила сквозь взмыленные удила» («Свои»).
Можно и продолжить, но все уже усвоили: беспримерный стилист. Это, кстати, редко кому удается – в 40 лет писать так же необычно вечно бледно, как в 20.
С горькой интонацией лица вынужден признать, что в пятом измерении обитает не один Шаргунов. Там живут издатели, всегда готовые резиново умилиться: восемь книг общим тиражом, если не ошибаюсь, 50 600 экземпляров. По соседству прописались рецензенты с дежурным бензиновым поцелуем: «штучный, качественный художник» (Валерий Бондаренко), «подлинная и какая-то праздничная талантливость» (Алексей Колобродов), «по-тургеневски поэтичен, по-толстовски внимателен к подробностям, по-чеховски скромен в оценках» (Ольга Погодина-Кузьмина).
О дивный новый мир!..

АЛМАЗНЫЙ ЕГО ВЕНЕЦ

«Шаргунов теперь носитель тепла крепкой руки Валентина Петровича Катаева».
Захар Прилепин

Валентину Петровичу не позавидуешь: посмертно угодить в оброчные мужики к Шаргунову – такое и врагу желать грешно. Но подать платит исправно: два издания (в общей сложности 14 000 экземпляров) плюс полтора большекнижных миллиона плюс два миллиона от правительства РФ.
Добавить к этому практически нечего, поскольку «Катаев» – до оскомины типичное ЖЗЛовское издание. 750-страничный текст по самый форзац забит ненужной информацией: «Приходит на ум судьба родственника Валентина Петровича правнука протоиерея Александра (Кедрова) Бориса Швецова. Сын протоиерея Владимира, расстрелянного в январе 1938 года в Кирове, летом 1941-го красноармеец…» и проч. Помилуйте, Сергей Александрович, мало ли что нам на ум приходит? – не всякое лыко в строку. Книжка по-шаргуновски скверно написана и по-молодогвардейски скверно отредактирована: «белые берут на командующие позиции вчерашних красных», «борзость “фадеевской команды”», «лозунговая бодрячесть», «с надписью для него Бунина», «с наблюдательным юморком» и проч.
Чем «Катаев» лучше… э-э… ну, скажем, варламовского «Платонова»? Да, в сущности, ничем. Мне удалось обнаружить всего одно отличие: нет у Варламова золотого тестя – президентского советника по культуре.

ЭПИЛОГ
А напоследок я скажу… А сказать-то и нечего, кроме двух банальностей.
Всяк народ заслуживает своей власти.
Всяк читатель заслуживает своего писателя.

цинк

Изображение: П. Федотов «Свежий кавалер», 1846.