Сергей Чудаков
Чудаков
Сергей Иванович
1937-1997
журналист, поэт, мистификатор, сутенёр
Сын начальника магаданского лагеря в системе Дальстроя, генерал-майора КГБ (прожил на Колыме больше семи лет, кочуя вместе с отцом по лагерям и приискам). После года предварительного заключения и суда в 1974 году (за съёмку и распространение порнографического фильма) Чудакова поместили на 2 года в психиатрическую больницу тюремного типа в Смоленской области, куда сажали очень «тяжелых» больных, от людоедов (в буквальном смысле) до политических, которые, с точки зрения власти, были не менее опасны. Лечили там всех одинаково, по принципу «коли побольше аминазина – чтобы никто не мог пошевелиться». После двух лет такого «лечения» Чудакова перевели в подмосковную психбольницу, где режим был помягче, и он сразу взбодрился, начал выдвигать требования – просил разрешить ему посещение библиотеки и физические упражнения на свежем воздухе и так далее. Его там надолго запомнили. Впрочем, его везде запоминали надолго. После освобождения занимался сутенерством. Замерз зимой 1997 года на Кутузовском проспекте. Как неопознанный, похоронен в безымянной коллективной могиле.
Андрей Тарковский хотел дать ему роль в своем фильме. Сергей Михалков выручал его из психушки. Александр Гинзбург печатал его стихи в самиздатовском журнале «Синтаксис».
В шестидесятых годах XX века вся литературная Москва знала стихотворение Сергея Чудакова о Пушкине: Пушкина играли на рояле / Пушкина убили на дуэли…
Посмертная слава настигла Чудакова ещё при жизни, когда Иосиф Бродский в 1973 году посвятил ему знаменитое стихотворение «На смерть друга»:
Иосиф Бродский
На смерть друга (Сергею Чудакову)
Имяреку, тебе, — потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, — от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса —
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей —
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.
После выхода этого стихотворения Сергей Чудаков прожил ещё почти четверть века.
Три смерти Сергея Чудакова, самого загадочного поэта СССР (кликабельно)
***
Не стреляйте я военопленный
Добивайте я еще живой
Старомарьинский, Кривоколенный,
Скатертный, Медвежий, Ножевой.
Время шаг печатает солдатский.
(В жир асфальта вдавлены следы)
О как молод был я, Старосадский
Где же эти старые сады?
Я усыновленный и бездетный
Прислоняюсь к вам больной душой,
Толмачевский и Старомонетный
С Якиманки Малой и Большой
***
В Министерстве Осенних Финансов
Чёрный Лебедь кричит на пруду
о судьбе молодых иностранцев,
местом службы избравших Москву.
Вся Москва, непотребная баба,
прожигает свои вечера.
На столах серпуховского бара
отдаётся её ветчина.
Франц Лефорт был любитель стриптиза:
«всье дела» он забросил в сортир,
и его содержанка актриса
раздевалась под грохот мортир.
Табакерка не выдаст секрета,
охраняет актрису эмаль.
Музыкальная тема портрета
до сих пор излучает печаль.
В ассамблею, на верфь и на плаху
не пошлёт маркитантки рука.
Отчего же я морщусь и плачу,
не вдохнув твоего табака?
1962
***
Женщина сказала: «брошена»
а мужчина — «вброшен»
дурно пахнущее крошево
выблеванных брашен
Чао, друг, всего хорошего
кайся если грешен
режь его за то что рожь его
шелест шорох страшен
Даром вылетел из грани я
умираю пышно
добровольного изгнания
догорают письма
Подними перо гусиное
исправляя почерк
полицейские усилия
отбиванье почек
Слово падает в чернильницу
на обратной съемке
мчится юность — труп червивится
на колымской сопке
Если жить в стране насилия
бередить сомнения
то напрасны все усилия
самосохранения
1972
***
Неуёмный приятель шотландец Лермонт
Ты убит ты закрыт на учёт и в ремонт
Повернулся спиною к тебе горизонт
Прекращается бал все уходят на фронт
Твой чеченец лукаво на русских смотрел
Он качал головой на всеобщий расстрел
Для него стихотворный стирается мел
Лишь слегка проступается буквою «эл»
Неужели тебе ненавистна резня
Лучше с бабой возня или с властью грызня
И сказав без меня без меня без меня
Ты мерцаешь блазня и прощаешь дразня
Где-то в слове Россия есть слово топор
В чьей широкой щеке для гаданья простор
Как младенец открой перевёрнутый взор
На безумье на скуку на выстрел в упор
Это было прошло но подумай старик
Для чего протекает река Валерик
Сквозь меня сквозь тебя через весь материк
Это кровь или только панический бзик?
Император сказал посещая бордель
Мир Европы правительства русского цель
Стонет бабка в Тарханах связался Мишель
С подзаборной камелией Омер де Гель
Для бежавших презревших классический плен
Это ордер на смерть стихотворный катрен
И одну из не самых удавшихся сцен
Горизонта спасает мистический крен
Мы серебряной цепью замкнём фолиант
Чтобы в нём не копался доцент-пасквилянт
Чтобы сунуть не смел ни в донос ни в диктант
Каплю крови – рубин и слезу – бриллиант
1967
***
кристалл замёрзшего вина
с густым сиянием лиловым
Россия в нём отражена
чудовищем мильонголовым
не нахожу что образ свеж
как в отделении смирительном
один творительный падеж
с другим увязанный творительным
по логике см. и цит.
есть колонцифер и апостроф
вмерзает в озеро Коцит
бутылок нераспитый остров
и там где белой вьюги тьма
едва ли смогут иностранцы
заледенеть в последнем трансе
застыть в сошествии с ума
вино застывшее горит
в нём славно грешникам вариться
всё это местный колорит
колёр локаль как говорится
***
Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки
В ледяной воде из мерзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены
Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живем — возней своей мышиной
Небольшого Пушкина обидев
Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит /дублер и заменитель/
Горько сожалея о потере
Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишиневе
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною.
1958
Муравейник
Этот бред, именуемый миром,
рукотворный делирий и сон,
энтомологом Вилли Шекспиром
на аршин от земли вознесён.
Я люблю театральную складку
ваших масок, хитиновых лиц,
потирание лапки о лапку,
суету перед кладкой яиц.
Шелестящий неслышимым хором
в мраке ночи средь белого дня
лабиринтом своих коридоров
волоки, муравейник, меня.
Сложим атомы в микрокристаллы,
передвинем комочки земли –
ты в меня посылаешь сигналы
на усах Сальвадора Дали.
Браконьер и бродяга, не мешкай,
сделай праздник для пленной души:
раскалённой лесной головешкой
сумасшедшую кучу вспаши.
***
Ипполит, в твоём имени камень и конь
Ты возжёг в чреве Федры как жжёнку огонь
И разбился как пьяный свалившийся в лифт
Персонаж неолита жокей Ипполит
Колесницы пошли на последний заезд.
Зевс не выдаст товарищ Будённый не съест
Только женщина сжала программку в руке
Чуть качнула ногою в прозрачном чулке
Ипполит мы идём на последний виток
Лязг тюремных дверей и сверканье винтовок
Автогонщик срывается кончен вираж.
Всё дальнейшее недостоверность мираж
Я хочу тебя мальчик сказала она
Вожделением к мёртвому вся сожжена
Мне осталось напиться в ресторане «Бега»
Мне осталась Россия печаль и снега
***
О как мы легко надеваем рваньё
И фрак выпрямляющий спину
О как мы легко принимаем враньё
За липу чернуху лепнину
Я двери борделя и двери тюрьмы
Ударом ботинка открою
О как различаем предателя мы
И как он нам нужен порою
Остались мы с носом остались вдвоём
Как дети к ладошке ладошка
Безвыходность климат в котором живём
И смерть составная матрёшка
Билеты в читальню ключи от квартир
Монеты и презервативы*
У нас удивительно маленький мир
Детали его некрасивы
Заманят заплатят приставят к стене
Мочитесь и жалуйтесь богу
О брат мой попробуй увидеть во мне
Убийцу и труп понемногу
***
Я тебя не ревную.
Равнодушна со мной,
ты заходишь в пивную:
сто знакомых в пивной.
В белых сводах подвала
сигареточный дым,
без пивного бокала
трудно быть молодым.
Вне претензий и штучек,
словно вещи в себе,
морфинист и валютчик,
и сексот КГБ.
Кто заказывал принца?
Получай для души
царство грязного шприца
и паров анаши,
заражение крови,
смерть в случайной дыре,
выражения, кроме
тех, что есть в словаре.
Я не раб, не начальник,
молча порцию пью,
отвечая молчаньем
на улыбку твою.
Я – убийца и комик,
опрокинутый класс.
Как мы встретились, котик, –
только слёзы из глаз.
По теории Ницше
смысл начертан в ином –
жизнь загробная нынче,
а реальность – потом.
В мраке призрачных буден
рванувшись цвести,
мы воскреснем и будем
до конца во плоти.
Там судьба без подножки,
без депрессии кайф,
и тебя на обложке
напечатает «Лайф»,
словно отблески молний,
мрак судьбы оттеня:
это действует морфий
в тебе на меня.
***
Но я ещё найду единственный размер
прямой как шпага и такой счастливый
что почернеет мраморный Гомер
от зависти простой и справедливой.
У мальчика в глазах зажгу пучки огня
поэтам всем с вином устрою ужин
и даже женщина что бросила меня
на время прекратит сношенья с мужем.