Татьяна Рожок — Врачебная тайна

Рожок
Татьяна Алексеевна

Родилась в Орше в 1965 г.
Врач-психотерапевт.
С 2006 г. врач-психотерапевт
в Больнице паллиативного ухода «Хоспис» (Минск).
Живет в Минске.

facebook

---

«У тебя профдеформация!» … Педагогические нотки коллеги из прошлого сомнений не допускают. Попробуй-ка, поспорь! Голос телефонной трубки пробивает насквозь барабанную перепонку, расталкивает локтями робкие возражения, оседая в мозгу хозяином положения. Температура ответных переживаний резко ползет вверх – к началу кипения. Из моей попытки промычать что-то ответное и вразумительное получаются два слова – «спасибо» и «пока». Психовед поставил диагноз психоведу.

Оправдываюсь? Обижаюсь? Злюсь? Возмущаюсь? Теряюсь? Боюсь?.. Переживания разных имен и названий устроили хоровод вокруг слов «У тебя профдеформация. И не спорь даже!» … Задумалась. Не спорю. Теперь только смеюсь. Согласна. Столько лет на отшибе. Порой полностью теряю всякие профессиональные ориентиры и зависаю. В состоянии «что я вообще тут делаю!» … Выражение лица барана, столкнувшегося с когнитивным диссонансом в виде новых ворот… У меня профдеформация? 

__________________

Написала и закрыла тетрадку. В окно сейчас… На деревья гляжу, на дома и птиц, на дорогу и мимо по ней проходящих. Пробую понять, почувствовать пытаюсь, что видел он в той своей последней скорой… У меня? – все как обычно и как всегда – однообразно и неизменно. Почти что одинаково, ничем не примечательно. Даже порой скучно. Потому что уверена – и завтра, и послезавтра, и еще много-много времени наперед смогу видеть то же самое. И окно и через него. Те же деревья и дома. Тех же, а может быть, немного других, привычно куда-то спешащих. У которых собственные окна и дороги. Да и времени впереди – тоже, наверное, много… (Мысли из окна)

***
помолись за каждого кто умер раньше тебя
на год на неделю пусть даже и на минуту
помолись и не мучай вопросом меня
почему же так господи..? ну почему ты..?
помолись и не изводи себя этим зачем и на кой
чей-то стебелек ростом меньше и тоньше?
помолись
я со всеми
и я с тобой
с тем который живой
и его время дольше

(Александр Бабушкин 2015)
http://alexandrbabushkin.ru/

Post scriptum. Юная особа двадцати двух лет от роду поделилась мыслью: «С каждым верным шагом жизненного времени становится больше» … Полагаю, хорошо знала, о чем говорила. Времени ей отведено было чуть больше месяца. По нашим привычным меркам. Много раз задумывалась над ее словами. О своём личном времени и своих шагах думаю до сих пор… (Из переписки 2013-2020)

«Если по-настоящему захочется о чем-то написать, обязательно отыщется тот, кому нужно прочесть написанное – это именно Ваш читатель»

(Случайный попутчик. По завершении конференции и по дороге домой. Май 2019)

__________________

***

Правило «не бери в долг больше, чем способен вернуть» вошло в мою жизнь сравнительно недавно – год от силы. Надежно легло в основу – что и как теперь делаю. Не взять больше, чем потяну. Не остаться должницей – заложницей взятого. Так и сейчас. Когда пишу, выкладывая на бумагу сиюминутное, еще текущее, а также бывшее, уже минувшее, по сути, беру взаймы у потенциального читателя время, внимание, душевные силы. Много чего беру. Верну ли? И чем?..

__________________

То, что испугалась, не заметить невозможно. Просто встала и вышла из аудитории. Быстрым шагом. Почти бегом и почти сразу. Как только объявили тему моего доклада. И правильно. Вряд ли здесь прозвучит ожидаемое обнадеживающее (ощущение себя обитательницей лепрозория стало уже привычным). Вполне возможно, я ошибаюсь. И она попросту спешила к маленькому сыну. Который сейчас в ремиссии.

«Ты плохой психовед. Потому что не просчитываешь наперед, как отзовутся твои слова и действия» … Кажется, так было сказано. Вздохнула. Спорить не о чем – чистейшая правда. Все движения на ощупь и по наитию. А количество ошибок и промахов прямо пропорционально числу отработанных (прожитых) лет. Будет еще больше – с этим уже смирилась. Главное, без фальши – если уж наворачиваться, то по чесноку. Честно то есть.

__________________

Юное создание в белом халате. Возраста моего старшенького. Слушает, кажется, внимает. Изредка что-то в блокнот. Увлеклась. Резко обрываю словесный ручей.

— Не знаю, зачем все это сейчас говорю. Возможно, память. Я ведь первой была – одной из первых. И совсем одна. Ни спросить, ни посоветовать. Все попытки упирались в единственный и неизменный ответ, ставший впоследствии рабочим (жизненным) девизом: «Помоги себе сам!» Вот с этим и двигалась – от года к году. Бывало, в десятку… Но частенько в совершенно иное место попадала. Что говоришь? Конечно, были другие. Разные. Встречались искренние, сердечные и толковые. Забегали, правда, ненадолго. Бывало, задерживались. И все равно уходили – своей дорогой каждый. Унося с собой приобретенное и собственные девизы. У меня дольше всех получилось. И еще память. О том, что трудно. Оттого, наверное, и порывы теперешние – подсказать, отдать, помочь, научить. Уберечь (?) Не удивляйся. Впрочем, зачем я с тобой об этом…

____________________

Желание укрыться и глухо молчать с каждым годом, месяцем и днем все явственнее и сильнее. Сказанное вовне и вслух слышится фальшивым и избыточным. Слова – ненастоящими. Подобрать их, чтобы в полной мере выразить переживаемое, удается с трудом. А если вдруг случается, и звучит найденное именно той подлинностью, что искала, подспудно рождается мысль о спекуляции. Не завышаю ли цену сказанному-написанному в расчёте сорвать душевный куш?

Припоминаю годы студенческие. Она утверждала, что музыкальный слух при ее рождении остался где-то у медвежьей берлоги. Я не спорила. Тогда. Сейчас думаю иначе. Неоднократно слышала, как мурлычет себе под нос какую-нибудь мелодию, занимаясь обыденным. Выходило чистенько, вполне себе узнаваемо. Нотка в нотку, в нужном ритме. Ровно до момента поворота регулятора громкости в сторону усиления. И вместо ожидаемых бемолей – не весь откуда залетные диезы. Вместо гармоничного «соль» на-гора и совершенно ни к месту выдается «до», врывается «ре», втискивается «ми», пробивается и скандалит «фа». Какофония звуков давит на уши, умоляя заткнуть источник. Вспомнилось по случаю. Замечено – чем слышнее, тем выше риск фальши и вероятность взять ноту чужой тональности. В громком исполнении слышать самое себя сложнее (а возможно, я и сейчас фальшивлю).

__________________

Внешнее совместительство дается с трудом. За полчаса трамвайной дороги успеть перестроиться – настроиться на иное время, иную скорость, разную востребованность. Порой и полную ненужность. Атмосфера беседы душевная и искренняя. Только-только удалось нащупать честное. Разговор о важном с женой того, что сейчас под капельницей. Уединения обеим отведено не больше двадцати минут. О том, о сем. Контакт хрупкий. Одна неверная нота, одно неосторожное слово – пиши пропало. Оборвется нить доверия, замкнется в собственной боли – второй раз створки не раскроет. На высоте взаимной откровенности в кабинет без стука входит откапавшийся. Рука согнута. В локтевой ямке зажат тампон. По всему видать, торопился.

— Валечка, я тебе повторяю: главное здесь – уколы и капельницы, слышишь? А вот это «побочное» (небрежный кивок в мою сторону) нам ни к чему. Извините, доктор, ежели обидел (с легким поклоном туда же).

«Побочное» подавилось недосказанным и затихло на полуслове. Не обидел – рассмешил! Ваша правда, так меня еще никто не называл. Впрочем, вопрос самой себе «что я здесь и для чего?» довлеет уже давно – аккурат с того самого момента, когда из любопытства перешагнула порог Хосписа, назвавшись его психотерапевтом. Себя в шутку называю «старой прикроватной тумбочкой». От кровати до стены промежуток небольшой – ничем приличным дыру не заполнить – не те масштабы. Тумбочка – самое то! И на нее, и под нее, и в нее. С глаз долой, при этом чтобы под рукой. Не ровен час…

— По руке гадаете? Нет? А тайский массаж на обе пятки? И прогнозы по звездам не можете? Даже ауру отсканировать не в состоянии?! Ну, тогда я вообще не понимаю, что Вы тут делаете!..

Уж и не помню автора. Кто, когда и при каких обстоятельствах. Смеялась, правда, долго. Давно было – понимания с тех пор больше не стало.

__________________

Свитер долго служил верой и правдой. Недавно на помойку благополучно отправился. Без выбора. Моль помогла. Истребила основательно. Но название, что дала ему когда-то, осталось – «плакательный». Потому что часто в нем и без халата. Прижимаешь к себе крепенько правой рукой случайно плачущего. В правое твое свитерковое регулярно чьи-то мокрые носы и глаза упираются. Правое плечо левого мокрее. Не просыхало почти. А моль, как известно, к сырости тяготеет.

__________________

Всего-то несколько месяцев, как ушла. Пьет много и ежедневно. Пил и раньше – в иных количествах, ином настрое и по другим причинам. Сейчас чувство вины добавилось. За многое. А еще ненависть родилась – к живущим, когда ее больше нет. Собственной смерти боится. Жутко. Потому что давненько боится собственной жизни. Просит помощи – тут же от нее отказывается. Находит множество тяжеловесных аргументов, спорить с которыми без-полезняк! Что сказала перед смертью? Просила не делать глупостей и… Пить продолжает. Ощущение бетонной стены, за которой пустота. Биться о нее – себе дороже! Телефонный звонок неожиданностью не стал. Дежурно о лекарствах вначале. С этим проще. Главное – не промахнуться с дозировками. Два других вопроса озадачили куда больше!

— Скажите, я мудак или нет? Понять хочу. И зачем… Для чего теперь жить?..

Над ответом раздумывала сутки. Сложился сам – из заданных вопросов.

— Полагаю, жить теперь нужно для того, чтобы самому понять – так все-таки мудак? или еще не очень? И если жить больше не для чего, то хотя бы так.

А еще я стала скупа. И у правила о размерах «долга», о котором выше, обнаружила другую сторону. Не кредитовать избыточно и без нужды – не обязывать берущего заведомо непосильным. Неподъемным. И это тоже мое недавнее. Новое. (Долги, кредиты, кредиторы)

 

Post scriptum. Тут вот какая зараза: на одном полюсе – желание что-то сказать себе, миру; на другом – «можешь не писать – не пиши». Желание высказаться должно быть пронзительным. До истерики. Это надо ловить – и писать. Пока горит. Потом – думать, что с этим делать. ГЛАВНОЕ – писать нужно себе. Просто потому, что себе врать нельзя, себе втирать не будешь, самому себе кружева и охи-ахи не нужны (это всегда на публику). Потом – смотреть на написанное, и спрашивать себя: «Я этому верю???» Тут тонко. Свою ложь видишь сразу…

… Ловлю мысли (даже самые странные), фиксирую на бумаге. То, о чем когда-то мне N сказала: «Вы ждете для себя особенного времени. Тишины. А его еще долго может не случиться. Поэтому пишите сейчас – именно так, как само пишется. Без цензуры. По слову. По фразе. По одной короткой мысли. Пишите. Ставьте точку после написанного и складывайте. Когда придет долгожданная Тишина, может статься, ее нечем будет заполнить. А у Вас уже будет чем. Откроете папку собранного и увидите все единым целым» … Что еще она тогда сказала? Даже вспоминать жутковато: «Вы обязаны написать задуманное! Вы никуда отсюда не уйдете, пока этого не сделаете!» От напора тех слов до сих пор не по себе. Перекликается с тем, что когда-то уже было сказано – в том самом начале, но другим человеком… «Оставайтесь. Вы здесь нужны» … 2007-й. Первый год работы и последнее, что та другая сказала мне на прощание. Похоже, сговорились – как думаешь?..

… Ну, вот видишь – есть план. Хороший план. Пиши, не думая о книге – а из жажды писать. Когда придет время, к этим записям добавятся рефлексии на большой дистанции – и так родится книга…

***
А мальчик проговаривал слова.
Из вязи слов сплеталась паутинка.
И в паутинке этих слов
судьбинкой
жила судьба.
А он все проговаривал слова.
За годом год.
Порою замолкая.
И ничего не ждал.
Так,
словно зная,
они – судьба.
Так,
словно зная,
кроме этих слов
он больше жизни ни зачем не нужен.
Так, словно жизнью
в это вот заужен –
в плетенье снов.
Несчастный ум рефлексией распят.
Он ищет слов,
когда вокруг все спят.
И счастлив лишь тогда,
когда находит.
Он видно спятил,
люди говорят.
А жизнь проходит.

Мой мальчик.
Мой ловец несчастных снов.
Твой век закрылся.
Мой преданный искатель вещих слов.
Ты сбылся.

(Александр Бабушкин 2013)

… В твоих письмах, в случайно встреченных фразах нахожу для себя много важного. Не скажу что советы. Скорее, взгляды и позиции по некоторым интересующим меня вопросам. Беру на карандаш. Потом обдумываю. Позже чем-то своим дополняю… К текущим рабочим записям – проживание отдельных стихов. Размышления над ними. Знаешь, человек иногда делает что-то, просто потому что именно так его тянет делать. Как позже оказывается, не напрасно. Немного сумасшедшая, для меня самой до сих пор непонятная идея «диалога» с твоими стихами родилась январем 2015-го. По наитию. Никак не объяснима. Таковой и осталась. Стихи переживаются, как пережиты встречи, о которых пишу. По сути, это ведь тоже встреча. С кем?.. Несколько лет тому прочла брату свои первые заметки, где для пробы включила стихотворные строки. Пока читала, обнаружила кучу сопливых моментов. Братик у меня – тот еще кремешок! Его соплями не проймешь. Выслушал. Сказал одно – если бы не стихи, все твое «написалово», сестрёнка – сплошное удручающее занудство. Озадачил… К вопросу – верю ли себе? Пока пишу – да, верю. Прошло время – себя не узнаю. Себе не доверяю. А порой и тошно от самой себя. Частенько так случается… (Из переписки 2013-2020)

***

Тезка. Последний рабочий день перед отпуском. До конца октября вряд ли дотянет. Нафарширована метастазами. Ежели чуток подольше – без гарантии ясного ума. Мозг зацепило в том числе. Так рассуждаю сейчас. Субботним утром. В конце пятничного дня не думалось. Рывком в стационар. В 38-ю одиночную. Попрощаться?..

Три дня с момента поступления – под завязку разговорами. О ней, но без нее. Рядом близкие – почти все, кроме мамы. В силу психической болезни материнское оказалось не под силу. На ее месте – свекровь. Провожает дочь. По-настоящему… Она такими глазами на меня. А что я ей скажу?.. Сестра с виду организована, упорядочена. Борец со стажем – рука на пульсе. Но и та не выдерживает… Спасибо, что выставили из палаты. Сама от себя такого не ожидала… Муж срывающимся голосом в телефонную трубку… А Вы бы сами – как на этом месте, а? (мысленно и не впервой вздыхаю – на это место? на своем бы удержаться!) Всего 33. Три года борьбы и восьмилетний сын, ради которого… Зачем я снова к ней?

Третья попытка. Последняя. Предыдущие две – промахом. В день поступления не до разговоров. Из соседней реанимации прямиком. Увешанная катетерами, как новогодняя елка. Ошалевшая от быстроты неожиданного. В палате холодно. Укрытая двумя одеялами говорит с трудом. Собственно, пока и не о чем. Хватило сил познакомиться – на том спасибо. Ночью прорыв боли. Следующим днем – попытка номер два. И только лишь потому, что обещала накануне. Лекарственно сонлива, но узнает… Поговорим с тобой, хочешь?.. Соглашается. Пауза… Может, просто рядом посижу?.. Кивает головой повторным согласием. Минутное молчание. Лежит, отвернувшись… Тебе хочется побыть одной, да?.. И снова кивок. И снова да. Похоже, согласна на все. Выбор за мной. Вариант три… Побудь в тишине, тезка… Глажу рукой по ежику волос. Закрываю за собой дверь палаты. В тумбочке завалялась последняя свечка. Зажгла. Сижу за рабочим столом в кабинете, уставившись в окно. Знакомое тупое состояние. Ничего полезного. Опять.

Информация трех насыщенных дней сведена к краткому – светлая, сердечная, не щадящая себя, если другому нужнее. И назойливый субботний вопрос – зачем и кому была эта третья?.. Взгляд, встретивший у двери. Глаза, хватающие каждое произнесенное слово. Готова услышать правду? Не уверена. Но именно с нею иду в третий раз в одиночку. Без красочной упаковки. Выбор за двоих вновь делаю я.

Испугала тебя?.. Нет (мотает головой – надеюсь, хоть сейчас не лжет). Не мигая, напряженно вглядывается. Ощущение вытягивания слов. Попеременно смотрю – на нее, в ближайшее окно в поисках «чего тут еще скажешь!» и сразу же в себя. Перепроверяя найденное на осторожную правдивость. Иначе нельзя. Сканирует глазами, считывая все отклонения. Осторожно? Чтобы не убить своей «честностью» раньше времени.

— Знаешь, Танюша, когда близкий человек покидает этот мир, еще одним хранителем становится больше. У тех, кто остается здесь. Так мудрые говорят. А я им верю. Ты ведь о сыне сейчас думаешь, правда? (губы дрожат, выкатившуюся слезу скоренько подхватывает ладонью) Горько, потому что приходится его покидать. Так? Открою один секрет. Доказательств не имею. Есть только собственные предположения и мысли, которыми делились другие. Придется верить на слово. Ты всегда будешь с ним рядом, где бы при этом ни была. И продолжишь заботиться, но уже оттуда. Куда в скором времени отправишься. На халяву, тезка, даже не рассчитывай! – трудиться по полной придется и там (на этих словах моя подопечная неожиданно смеется). Наверное, это будет как-то иначе называться. И выглядеть будет по-другому. Наверное. Детали мне неведомы… Девочка моя (обхватив лицо ладонями, заглядываю прямо в глаза), ты ведь веришь мне сейчас, да? (не мигая, смотрит, не уверена, что дышит, надеюсь, верит) Танечка, ничего и никогда не бойся, слышишь? Когда придет время и тебя позовут – иди вперед без страха. Иди честно. Как жила и трудилась здесь. Легкой тебе дорожки, детка…

Субботний вечер с тетрадкой. Зачем рискнула по третьему разу? Думаю, не к ней шла – к самой себе. И говорила, тщательно подбирая слова – по тому же адресу. Это я потом поняла. По дороге домой, прокручивая в уме каждое слово. Благословив на посошок, отпускала. Три года. Три дня и три попытки. (Бог любит троицу?)

Post scriptum. Много раз за эти годы сожалела, что так и не успела, чего-то не договорила, все время откладывала, ждала удобного случая, удачного момента, а в результате навсегда опаздывала. Сожаления копились и вылились вот в такую форму «написалок». Будто возвращение долга навсегда ушедшим кредиторам. Самым правильным для себя теперь считаю первый (наверное, интуитивный) порыв. Если ноги несут и именно в этом направлении – не рассуждай. Ноги в руки – бегом марш! Так и в этом случае. Я ведь уже на сумках сидела. Полчаса до конца рабочего дня. Отпускное настроение… И все же, наверное, правильно сделала, что зашла попрощаться. Впрочем, до конца не уверена. Надеюсь, не навредила… (Из переписки 2013-2020)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

* * *
Звездочки,
звездочки.
Крапинки,
крапинки.
Звездочки-гнездышки.
Капельки,
капельки.
Бездны слезинок
на космосы новые
валят снежинки
в сугробы готовые.
Горы соринок
в земной бесконечности.
Тоненький, тоненький
писк человеческий

(Александр Бабушкин 1986)

Post scriptum. Идея применить к моим «написалкам» термин «врачебная тайна» изначально принадлежит тебе. Что означает с профессиональной точки зрения, как врач хорошо знаю. А вот твое понимание для меня за кадром. Как ты понимаешь? И почему связал когда-то со мной и моими «шедеврами»? Вопрос странный, но для меня важный. Потому что вплотную уперлась в само название…

… Для пациентов Врачебная тайна – страна непоняток и неизведанного. Там и страхи, и надежды. Терра инкогнита… Заглянуть за занавес спектакля – желание многих. Но только Режиссёр может эту завесу приоткрыть. Мало кто знает, что доктор – тоже человек. И что у него на душе.  Люди ждут, когда волшебники раскрывают свои тайны. Врачи для людей – волшебники…

… О врачебной тайне всерьез. Надо же! Столько лет о ней родимой талдычить и только сейчас задуматься. Твое ви́дение – это то, что со стороны. Потому и спросила. Для меня же тайной, как я вообще во врачи попала. В последнее время мысли только об этом… (Из переписки 2013-2020)

***

Порой кажется – врачом я уже родилась. Сказать вернее, проявилась на свет вместе с огромным довеском родительских ожиданий и планов на мое будущее в придачу. Из заявленных на выходе 4,5 сразу и смело можно вычесть килограмма полтора «не меня». Думаю, именно поэтому роды были долгими и трудными. Где-то на полпути к цели заупрямилась, засомневавшись, задумалась. Или попросту застряла, зацепившись неокрепшими мозгами за вопрос «А стоит ли вообще?..» Выбора мне не оставили. В самый критический момент в родзал вплыла санитарка Шурочка. Увидев состояние роженицы, вот-вот готовой отдать швартовы и в одиночку отправиться в кругосветное, со словами «Не сцы, Тонька, сейчас будем рожать!» снайперской точностью уложила свои полтора с лишним центнера на место сомнений и мучительных раздумий. Неожиданное внешнее воздействие было такой силы, что чрево матери попросту выплюнуло меня во внешний мир. О своем появлении которому я заявила громким басом. Измученная слабым от кровопотери голосом робко поинтересовалась у ближайшего окружения – мальчик?.. Окружение, счастливое и радостное оттого, что сегодня не придется стряпать посмертный эпикриз, хором заорало в ответ: Девочка! Да еще какая!.. Предъявив страдалице толстое, покрытое первобытной шерстью создание женскаго полу.

Как показали последующие социологические опросы, громко заявлять о себе с той поры я больше не пробовала. Вела себя пристойно, неслышно. Невооруженному глазу незаметно. Вероятно, тот вопрос, самостоятельный ответ на который помешала найти туша санитарки, остался по-прежнему актуальным – стоило ли вообще?.. Никто со стороны помочь мне в этом не смог. Пришлось затихариться, чтобы продолжить однажды начатые поиски.

К слову, «Шурочка» в виде внешнего пускового фактора, задающего скорость и направление в периоды тягостных сомнений и нерешительности, встречалась еще не раз. Более того, иногда я нахожусь в ожидании мощного пинка очередной «Шурочки», облегчающей принятие жизненно важного решения (Анамнестическое)

***
случилась жизнь
глоточками-комочками
листочками по кочкам-запятым
и вечною бродягой одиночкою
карабкается мучается строчками
царапая по точкам болевым 

(Александр Бабушкин 2012)

***

Доводилось ли тебе видеть жизнь облака – всю – от самого ее начала до завершения? Мне однажды случилось. Пять лет с тех пор. В тот день я сознательно изменила привычному маршруту. Домой не спешилось. В душе кипело и бунтовало – с домом не связано. Быстрым шагом. Порой бегом. Ноги доверились глазам. Глаза выбирали безлюдное.

Они не хотели забирать его из Хосписа. Оставались считанные дни. Боялись вполне объяснимо. Импульсивный, слабо предсказуемый, себе на уме. С сильнейшим болевым, с которым трудно договориться. А если удается – без всяких гарантий на будущее. И еще эти угрозы – себе, другим и не однажды. Бывало, и руку прикладывал. Рубцы от ножевого на жене тому свидетели. Мне говорил, что к матери хочет. В деревню, в родные места. А там охотничье на стене. На взводе. Боялись все – я тоже. Договориться не получалось – ни с ними, ни с ним, ни с собой. Потому протестовало внутри – не так должно быть! Не так!

__________________

Совсем-совсем в раннем детстве я думала, что облака в небе образуются из самолетных хвостов. Где-то далеко и высоко, на огроменном расстоянии от земли маленький, блестящий от солнца самолетик, пролетая, оставлял за собой дорожку – белый пушистый след. Долго держался, не таял, расширяясь в разные стороны. Иногда пересекался с еще одним – таким же, но уже от другого самолетика. Порой несколько хвостов сливались между собой в единое. И тогда казалось, что именно так создаются облака. Более того, я была уверена, что блестящие и маленькие запускаются в небо с одной лишь целью – оставить за собой светлый облачный хвост.

__________________

Смятение и злость. Страх и растерянность от очевидной безвыходности сложившегося. Лесочком, тропинкой, кустами и деревьями. Главное, от людей подальше. Проезжающие машины, грохочущие трамваи – не помеха. Редкие встречные – мимо. Вряд ли я их интересую. Равно как и они меня… Кем он был? Военный летчик? Техник? В каком звании? Детали не важны. С небом связан – это точно. И это главное. Двадцать два дня. Почти ежедневно. С неизменным ритуалом – с утреца чайник на две чашки. Ближе к полудню, когда завершались процедуры – дежурный звонок. Сигнал к чаепитию. Ответом единственная фраза: «Приказ понял. Колёса в воздухе!» Через пять минут в кабинете за столом. С обязательными печенюшками. Исключение – День авиации – святое! Значит, к чаю конфеты.

Чтобы плакала, такого не припомню. Ежели и было, то недолго. А вот тоски – этой заразы с избытком… Еще глубже в лес. Людей никого. Шум и грохот вдалеке. Колёса в воздухе? Взгляд вверх. Абсолютно прозрачное небо. Что пытаюсь рассмотреть? Что хочу увидеть?.. Несколько дней тому, глядя на иконы в кабинете, а потом глядя в глаза, спросил о вере. Есть ли она у меня и какая? Что ответить – не нашлась. Не решилась. Или не смогла. Лгать и выдумывать не хотелось. А правды в себе не услыхала. Так что же я сейчас ищу – в этом безупречно синем над головой?

«О многих не написала. Они ждут. Мне нелегко писать. Много суеты. Много пустых разговоров. Текущих сиюминутных задач. Нет Тишины. Трудно сосредоточиться. Мысли, как вспышки. Не уловила вовремя – ушли навсегда» (Из переписки 2013-2020)

В кабинете тихо. Вечер второй смены. Передо мной тетрадка прошлых записей. Фрагменты, какие-то урывки, кусочки, листочки, короткие обрывки. На ходу, на скорую руку. Быстро, чтобы не забыть. В надежде вернуться и состряпать цельное из разрозненного. Вернулась через пять лет. Листаю. Ничего путного. Чехарда чередующихся фраз – вот и все, что осталось от той встречи…

— Скажите, Вы верующий человек? (молчу, соображаю) Так все-таки, верующий?

— У меня столько хороших людей в жизни было! И есть.

— Деда про войну спрашивал – ты людей убивал? Дед хмурился – война была. Или ты, или тебя… И больше ни слова.

— Болит сильно. Я тут парня одного видел. Он с мешком по коридору (мочеприемник?) Я так не хочу. Лучше укол какой. Чтобы сразу…

— Об отце трудно… Простите, стыдно плакать… Собака на могиле долго сидела. Мужики деревенские пристрелить хотели – смотреть невмоготу!

— Она все время врет (жена?) Зачем? Мы ж одна семья! Говорит одно – за спиной другое. Как-то однажды сел и стихи написал. Что вся ее суть – вот такая (заплакал, извинился) Я ведь все свои стихи и рассказы сжег. Как-то так получилось. Из-за нее. Из-за того, что она такая. Потом развелся, но дочка уговорила вернуться. Из-за квартиры. Теперь она другая. Совсем другая стала.

— Чего боюсь? От боли пополам сложиться. И на коленях стоять не хочу… Так болит, так болит! А Вы говорите, нужно выстоять. Как?..

— С другом последним делился. Стихи ему писал. Если помочь чего – и днем, и ночью к нему летел. А увидал корысть, спросил – ты когда ж таким стал? Ответил, что был таким всегда.

— Они все меня переехали (фразу повторяет энное количество раз, полосуя ладонью собственное тело как раз посередине – там, где сейчас болит)

Рассказы обо всем. По два часа – все двадцать два дня. Это была исповедь. И я ее принимала. Больше, как оказалось, было некому.

— Скажите, ТАМ что-нибудь есть? (не эксперт – про ТАМ ничего не знаю)

— Обидно, что жизнь просрал (кажется, слова его младшей сестры?)

__________________

Я до сих пор смотрю на самолетики теми своими детскими. Времени сейчас гораздо меньше. Скорости наоборот. Притормозить и дождаться превращения белого хвоста в облако не получается. Глаза вновь к земному, требующему и вбирающему в себя без остатка.

Иногда (редко у редких) спрашиваю разрешения помолиться. Получая утвердительное, тут же теряюсь. Зачем спросила, ежели знаешь, что молитвенница из тебя, мягко скажем, никудышная, а все твои молитвы – в двух (трех?) словах: «Господи, помоги!» … «Господи, Ты где?» … «Господи! Ну, какого рожна, а?!!» … Скажите, я могу о Вас? Разрешаете?.. Будто ждал. Кажется, даже обрадовался… Сам хотел об этом попросить. И поклонился… Потом был отпуск – очередной и ежегодный. Колёса от земли оторвались именно в это время. Приказ поступил сверху. А данное мною обещание так и осталось прописанным в тетрадке. На пять лет.

__________________

Оно является ниоткуда. Проступает светлым пятном сквозь синее, как чернила на промокашке. Вначале робкое, едва заметное. Почти неразличимое. Растет и ширится, становится отчетливее. Смелее и смелее заявляет себя цветом, формой, размером. Еще немного времени – и вот уже ясно видны контуры и очертания новорожденного. Пройдет какое-то время – потихоньку обратное движение начинает. Тает, редеет на глазах. И исчезает. Полностью растворившись в небесной синьке. Будто бы и не было светлого пятна. Только память о нем. Такая же…

Глаза в небо. Колёса в воздухе. Вот и помолилась о тебе, Андреич. Как и обещала. Как смогла.

Post scriptum. Землячка. Прочитала мою писанину. Трудно. Как выдерживаю?.. Слово «трудно» маленько смущает. Намного труднее медсестрам, что в стационаре сутками варятся. И санитарам нашим. Вот на их плечи самое трудное. Ну, а я все время сомневаюсь, стоит ли писать. Без кокетства. Самые запоминающиеся встречи не так уж часты. Их потом в себе вынашиваешь до готовности. Понять и осмыслить пытаешься – для чего были. Однажды назвала это действо «молитвой». Благодарность моя такая. За случившуюся встречу. Писать и вспоминать, правда, трудно. Вот тут уж точно. Отсюда сомнений немерено. Наверное, через «трудно» придется. Много раз хотела точку ставить. Но встречи до сих пор случаются. Недавно подумала – а я ведь вместе с ними пишу! Порой, когда на душе дерьмово, а в голове пусто, мысленно ко всем обращаюсь: А ну-ка, ребятки, подсобите маленько со словами и памятью. Не дайте солгать. Но и лишнего не сболтнуть бы. Вот такая у нас писательская компания… (Из переписки 2013-2020)

***

Будет много разных слов.
Будут проводы и встречи.
Будут и костры, и свечи.
Будет много разных снов.
Будет вечная любовь.
Будет пыль и будет память.
Будет искренняя зависть.
Будет пролитая кровь.
Будет всё, как сотни раз,
как сейчас на этом свете.
Будут внуков нянчить дети.
Будет всё.
Не будет нас. 

(Александр Бабушкин 1985)

***

Несколько лет тому – приглашение по случаю. Аудитория – слушатели Духовной семинарии и преподаватели (читай, рукоположенные). О чем? О Хосписе и его содержимом. О личном и профессиональном. И, конечно же, о встречах. Подобные выступления не в новинку. К тому времени множество раз. Разбуди ночью – слово в слово, не собьюсь. И все же отклонение от привычного случилось. То ли аудитория подобралась соответствующая, то ли себя рискнула ковырнуть поглубже. Мысль сама родилась… В момент, когда сдаются два экзамена – выпускной и вступительный одновременно – происходит самая главная встреча. У каждого без исключений – нос к носу с самим собой. Ни улизнуть, ни спрятаться, ни отсрочить. Пожалуй, самый трудный экзаменационный билет. Не вытянуть который – без шансов.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Post scriptum. Все иначе стало. После стольких лет прощаний. Ценности другие. Тихие. Чтобы спокойно сказать о возможности смерти, нужно было самой многое потерять. И обрести одновременно. Порой кажется, что собственные слезы высохли. И тогда начинаю бояться, что дотла сгорела. Выгорела. Мертвая. Если удается заплакать – пока жива… Порой выкинуть все на фиг хочется. И мозги зубной щеткой прочистить. Каждую извилину. Слова какими-то вымученными выходят. Искусственными. Скрипучими. Чужими. Лживыми и фальшивыми. Потому не тороплюсь. Где уж тут торопиться! Каждого заново вспомнить, как живого. Хочешь-не хочешь, а все равно где-то заплачешь. Сопли по роже размажешь. Легче вспоминается, когда все спят. Ночью по-иному пишется. И слышится иначе, когда тихо. Каждый день приносит открытия. И молчала бы в тряпочку. Мне ж так много проще. Но когда-нибудь вдруг начинаю думать – а ведь это написанное кому-то в помощь может! Тогда какого рожна себе присваиваю! И снова пишу… Единственное, чего при этом опасаюсь – незрелых (читай, буквальных) мозгов…

… Что с буквами слов делать – каждый сам решает. Единственное, что хотел донести – не играй в писательницу. Ты пишешь себя и себе. От того и есть у тебя читатель. Твой. Драгоценный…

... Все острее и острее чувствую лживость слов. Любых. Своих ли. Чьих-то еще. Пена. Грязная, мутная, светлая, радужная. Все равно – поверхностная пена. К диалогам не готова. Учитывая, что вообще ни в чем не уверена. Бегом от любой уверенности! И пишу совсем не для того, чтобы учить. Хрен знает, для кого и для чего я все это пишу! У каждого читающего своя правда. Только те, кто уже ни о чем не спорит и ничего не скажет. О ком идет речь в моей писанине. Может, это я для них все-таки пишу?.. (Из переписки 2013-2020)

«Х-О-С-П-И-С» (Ретроспекция Июля 2018-го. Начало)

Вчера впервые произнесла по-другому… Хос-пис… Хо-спис… Х-о-с-п-и-с… Вслух и несколько раз. Удивилась. Будто со стороны услыхала. В отдельности от себя. На двенадцатый год. Наконец-то…

— Запомнили? Будете продолжать в той же дозе пару-тройку месяцев. Потом потихоньку снизим до поддерживающей. Еще какое-то время. Кстати, где сейчас? Давненько в регистратурном окошке не появлялись. Хоспис? Про детский наслышана. Другой? И кто главврач? Да что Вы говорите! Может, психотерапевт нужен? Да я шучу! Мне и здесь на своем месте. Нет-нет, правда, пошутила. Давайте-ка лучше по схеме лечения. На прием через пару недель. Еще каких полгода – и про лекарства и про меня забудете. Подумать? Вот же язык мой! Нет, говорю! Из любопытства спросила. Да бросьте! Найдется без меня. Рецепт заберите. Кто следующий?..

— Алло! Здравствуйте. Да, вчера случайно узнала. Зайти для разговора? Думаете, будет о чем? Завтра после приема могу. К половине четвертого? До встречи.

— Не знаю, что сказать. Интересно, врать не стану. Что-то совсем иное. Боязно, если честно. И как-то странно. Хотя в большей степени, наверное, любопытно. А что с зарплатой? Онконадбавка? Пригодится второй диплом? Завтра к экономисту. Сразу к вам? Да ну!.. Там, где сейчас, нравится. Перемен не планировала. Можно внешнее совместительство. Двадцать минут трамваем от нашей восемнадцатой. Не уверена. Не могу обещать.

— Татьяна Алексеевна, да что это сегодня! На Вас же лица нет! Дома-то как? А как вчера отработали? Сколько уже в Хосписе? Две недели завтра? Ну, и?.. Да Вы хоть слышите меня? Похоже, не здесь. Зря туда. Сразу говорила. На кой оно сдалось! Я ж вижу – трудно!

— Ну, и правильно, что уволилась. С самого начала говорил – не потянешь. За копейки. Сидишь себе в поликлинике – вот и не рыпайся. Че дергаться-то! Тебе ж твоя работа нравится! Зачем новое? Была б зарплата – понятное дело. А то шиши какие-то! И дома тебя почти нет. Сама думай.

— Все-таки решились? Ну, и слава Богу. А я знала, что вернетесь. Идите в отдел кадров. Оформляйтесь. Полторы ставки по двум дипломам. Потянете.

Что-то говорит о своем состоянии. Жалуется. Пытаюсь подобрать ответное утешающее. И вдруг… Что Вы можете знать вообще!!! У Вас же нет рака, как у меня!.. Ощущение, что подавилась сказанным. До кончиков волос заливаюсь краской стыда. Мне стыдно, что не болею? Совестно, что не умираю?.. Заткнись, Таня! Ты ведь сейчас жутко испугалась. Ты просто боишься!..

Во вторник еще улыбалась. Губы у зеркала подкрашивала. Надеялась. Хотя умом понимала. Да только ум надежде не хозяин. Через полчаса ее убили. Всего две (три?) фразы. В десятку и наповал. Просто времени было мало. Доктор торопился – в глаза не глянул. Просто не повезло. Другой человек из кабинета вышел. Безулыбчивое серое лицо вынес. Уже мертвый. Две улыбки всего и остались. Одну мне подарила. Вторую через три дня своей сестре – в наследство. Пятницей в последний раз тихо улыбнулась… Что-то скверно мне сейчас. И гадко. На свой белый халат растерянно поглядываю. Нужно будет освежить. Пожалуй, на выходные домой заберу…

Вот так и врезала бы ей! От всей души за него, плачущего от без-силия. И этой. За того. Который сейчас домой хочет. К внучке маленькой. И этому бы наваляла по полной! За ту. Которую ты, подлец, в болезнь загнал, а теперь страдальцем себя мнишь. Несчастность прилюдно кажешь… Ох, и кипит же во мне! Ох, и бурлит! От греха бы подальше…

— Таня, я не хочу умирать!.. Шепчет так, что заглушает звуки вокруг. В лицо, не отрываясь. Ровесница. Глаза широко открыты. В них тихим криком – Не хочу умирать!.. Сжимает своими худыми и горячими мою. Не в силах выдержать напор взгляда. Отворачиваюсь. На деревья смотрю, на крыши домов и подоконных воробьев. На облака. На хоть куда! – только не ей в глаза. С нею и не с ней. Ухожу, уплываю в свое… А ты, Таня, готова умереть?.. Паралич мыслей.

Только час тому со своим шестилеткой по телефону. Как дела в школе? Что сегодня на завтрак? Получается ли писать буквы в тетрадке?.. Только час. Посинела внезапно… Девочки! Родные! Помогите! Хорошие… Хоть кто-нибудь!.. Мне еще пару дней! Помоги… Хрипит. Падает… @@@дь!!! Завтра же заявление на стол! Хватит Хосписа! Обожралась! По горло сыта!

— Когда ты приходишь, мне веселее. Почему выбрала меня?.. Знаешь, однажды шла на четвертую (седьмую?) операцию и вдруг увидела, какого цвета небо. Почувствовала запах ветра. И траву под ногами. И ворон с воробьями заметила. И удивилась… Сегодняшним днем начну считать счастливые лица навстречу. Сколько-то, надеюсь, встречу?..

— Апельсин хотите? Нет? Ну, и правильно. Мне больше достанется. Татьяна Алексеевна, а Вы когда-нибудь улыбаетесь?.. Жить так хочу! Вина хочу выпить… И я. Скулю от жгучей тоски. Вот уже несколько лет…

— Скажите, Вы верующий человек?.. Он уже выходил из кабинета, как вдруг неожиданно обернулся. Стоял напротив. Смотрел в упор. Взгляд, от которого никуда и никак. Даже не пытайся! Вопрос задан. Таким глазам лгать невозможно… Не знаю, что ответить. Что-то мне сейчас подсказывает – Ваша вера моей честнее… Вот и я не знаю, верю ли я. Спасибо, что не лжете… Пробую думать о своей вере. Ерунда в результате…

Она сидит на больничной кровати и улыбается. Восьмидесятилетние старушечьи морщины солнечными лучами – во все стороны. Светится изнутри… Ох, и надоел же мне этот хиёпс! Скоро внуки за мной приедут. Домой хочу.

Столько лет в Хосписе? Это же так трудно!.. Трудно? Не совсем так. Просто по-другому. 

Хос-пис… Хо-спис… Х-о-с-п-и-с… Хиёпс.

***
А сколько лет Душе твоей?
Вот этот малец – сердцем старец.
А этот старец – сердцем малец,
Иного юноши живей. 

Так сколько лет Душе твоей? 

(Александр Бабушкин 2013)

Post scriptum. Свои зарисовки ему пишу. Хоспису. Зачем? На кой и кому это нужно? Мне? На такое дело – море дневников и записных книжек. И гораздо легче наедине с собой и с ними. Тогда кому? До сих пор без ответа. Хотя… Та вторая, почти ровесница. Мы с нею от силы минут двадцать. Всего-то один раз и поговорили. Ветврач. Умная, непробиваемая. «Ни дня без подвига!» … Не случилась меж нами доверительность. Не подпустила к себе. Но один момент короткой беседы все ж поразил. Я «от-просто-так» спросила, чего больше всего сейчас боится (?) Согласна. Вопрос дурацкий. Но когда вообще не знаешь, о чем – дурацкие тоже к месту. Заплакала. Для меня неожиданно. Правда, и сама смутилась. Боюсь, говорит, что обо мне забудут. Просто так – возьмут и забудут. Будто никогда и не было… Я ведь только потом, через несколько дней поняла – это и был ответ на мой вопрос. Зачем я о них пишу? Чтобы запомнили те, кто остается жить…

… Не надо себя насиловать. Что-то в нас ВНУТРИ лучше нас знает, когда надо и когда не надо писать. Вслушивайся в себя. ТАМ не обманут… Ты пишешь ОДНУ И ТУ ЖЕ ИСТОРИЮ для писателя это был бы ПРИГОВОР, но ты – не писатель, ты пишешь ДНЕВНИК… ты про другое… Вот такие мои слова тебе…

… Буду писать, как само пишется. Если вообще пишется. Глубину собственного откровения не дозирую. Ее ровно столько, сколько именно в этот момент открылось. Ни больше, ни меньше. Вот с читательской аудиторией – тут загвоздка. Дневник откровений не каждому доверишь. Думаю, и ты с этим согласишься… (Из переписки 2013-2020)

«СЛЕДЫ» (Дневник на снегу. Январь 2015)

Ночью выпал снег. Много. Смотрю и радуюсь. Снегу всегда радуюсь – неповторимости, что с ним на землю падает. Рано утром, пока все спят, можно долго-долго смотреть из окна на лист снежной бумаги. Ни одной помарки, ни одного следа – ни птичьего, ни человечьего. Это уже потом… помаленьку… ближе ко дню… когда просыпаться начнут. На безупречном и чистом появятся чьи-то первые. Вначале совсем немного – тонкой цепочкой. На белом видны ясно и отчетливо. Потом следов станет больше. Первые затопчутся вторыми, постепенно покроются третьими, переплетутся и запутаются множеством других. Попробуй-ка, разберись теперь, где чьи. Да и снег продолжает густо падать, безвозвратно покрывая собой и первые, и вторые, и все-все последующие. Теперь уже наверняка ничьих не отыщешь.

… А вот я попробую. Попытаюсь обозначить. Продлить. Пока снег времени не замел собою окончательно все и всех. Сохранить следы? Именно так. Писать дневник буду. На снегу. Дневник памяти, лиц и встреч. Каждая – след. Разными бывают. Незаметное дуновение, едва уловимое касание. Короткая яркая вспышка, грубая безжалостная вмятина, неожиданно злая пощечина. Брезгливым плевком – иногда случается. Долгий, как стон, глубокий, как рана. Такие тоже есть – не исчезнут ни под каким снежным слоем.

… Во вторник было. Вечером. Где-то первый год моей работы. Да, точно. Ноябрь… Она ведь тогда умирать уходила. Убили небрежностью – невооруженным видно. И она это тоже знала – не могла не знать. Больше ничего не держало. Все отнято, все точки опоры. Все сцепки с жизнью исчезли. Меня искренне обняла. Уже у двери. Глядя в глаза, тихо сказала: «Оставайтесь. Вы здесь нужны». Не плакала, даже улыбаться пробовала. Всегда улыбчивая… Так искренне смеялась над моими анекдотами. И умница! Да чего там! — доцент кафедры. Религиовед. Лестно? Больно. Теперь, когда вспоминаю, даже страшно. Будто навсегда здесь прописалась. И зачем сказала, что я нужна! Это ж не так! А вот припечатала. Который год под печатью живу. Через три дня после вторника ее не стало –пятницей тихо ушла. Некому сказанное вернуть – осталось со мной. И я осталась. Зачем?.. Вот только сейчас, спустя много лет на этот вопрос ответить могу – чтобы следы сохранить. Их следы. Пока снегопад только-только начался.

Аккурат напротив окна – скамейка. Рядом со старым кленом. Не сразу появилась. Больничный дворик недавно облагородили. Цветочки там всякие, клумбы. Дорожки плиткой выложили. И пару скамеек. Чтобы примоститься было куда. Вот на одну из них и смотрю. Вспоминаю. Может быть, удастся увидеть, кто на нее присядет. След свой оставит…

Первой бомжиха Тамара пожаловала! Счастливая. Улыбается. Еще бы! В больнице помыли, одели. На чистой кровати без боли и вшей уходила. И самое главное желание исполнилось – тортика с селедкой ей почему-то тогда хотелось. Девочек-медсестер на посту просила. Так просила! На промилуй Бог! Именно тортика и именно с селедкой. Казалось, не было для нее ничего важнее. Принесли – в складчину собрались. Радость в пакете доставили. Вот и счастливая. До сих пор…

Следом Владимир Викторович проявился. Он ведь долго не верил, что уйти может. А никто и не пытался переубеждать. Веселый такой, бодрячок. Ни в какую болезни не сдавался! Даже пробежки продолжал! Вокруг Хосписа круги наворачивал. Будто от болячки убегал. Догнала все-таки. Мерзавка…

А это кто? Дай-ка рассмотрю получше… Господи, так это ж Света! Светочка… Я ведь и не помню, что ты мне тогда говорила. Всякого рассказывала. Даже когда и не спрашивала ни о чем. Не могу сейчас ни слова вспомнить. Много раз пробовала. Плакала я после встречи долго – только это и запомнила. Что-то общее у нас нашлось. Вот только что?.. То ли дети у обеих еще маленькими были, погодками. То ли жить тебе сильно хотелось. Как и мне, впрочем. И ведь не спросить же тебя сейчас…

Виктор Андреевич? Узнала. Прости ты меня, родной! Запах от тебя жуткий. С носа не снять! Куда бы ни пошел – запах так и висит. Клещом прицепился. Потому в палату к тебе редкий гость. Наверное, и сам догадывался, почему все время один. В двухместной-то…

Викентий Антонович, хороший мой! Долго к нам на капельницы… И откуда только силы! Поговорить за жизнь – милое дело. Медсестра моя уж очень Вас уважала. Видать, душа светлая. Брониславовна редко в душах ошибается…

Тихонечко, незаметно почти проскользнула Валентина Владимировна. Эту посильнее снегом занесло. Чуть узнала. И ведь же говорили! И долго. И много. Только вот опять – о чем? Беда какая с этим слоем снежной пыли! Раскопай теперь, попробуй…

Вот и Светлана Васильевна. Интересно, успела краски по стеклу для внука купить? Рисовал он у нее хорошо…

Любочка, душа ты наша, ласковая да тихая. Ты всего-то ничего и пробыла. Пока на койке больничной лежала, столько раз всем спасибо сказала! Всем-всем, кто к твоей кровати подходил. Даже немножко извинялась перед каждым. Вот, дескать, заболела и почему-то умираешь. Неудобства другим приходится доставлять. Лицо всегда приветливое. И сейчас такое же. Как и у мамы твоей. Вас ведь обоих Любами звали…

А это кто возле дерева робко? До сих пор стесняется. Собой кого-нибудь стеснить. Как и тогда. Как всегда. Мария Петровна. Так учительницу мою по русскому звали. Яблоки из сада носила. Угощала. Улыбалась. Незаметно приходила, тихонько уходила. Мужу не нужна. Сыну не очень. Так и ушла. Вряд ли кто заметил…

Батюшки мои, Валерий Иванович! С очередным кроссвордом? Головушка ясная. Вредничал, правда. На жену ворчал, огорчал. Теперь огорчать некому. Скучает она без Вас, так думаю. Вы уж не серчайте. Кроссвордов жизнь подбрасывает уйму – каждому и каждый Божий день. Вот бы так же слету их разгадывать…

Марина. Помнишь, как венчалась? За пару дней до… Конечно, помнишь. Разве ж забудется! Ведро алюминиевое, доверху белыми розами наполненное, возле кровати твоей. Его надолго запомню. Любимый тебе в тот день подарил. Там их столько! Ведро не вмещало. Пережили они тебя – розы эти. Так в ведре и остались. В пустой палате…

Ну, кто следующий? Отчего несмело! Вы же врач, Маргарита Леонидовна! Чудесный и опытный. Столько отработанных лет за плечами. Смелее! Помните, как хватали за руку и просили – ради всего Святого! – дать «особенный» гипноз, чтобы от страшных мучений избавить? За любые деньги! Но только самый-самый. Помните? Я ведь крепко растерялась. Гипноза такого, коллега, и в помине нет! Именно такого, как Вы хотели…

Кто-то следом топает? Людмила. Задушевная собеседница нашей санитарки. С нею, обнявшись, частенько над тобой плакали. Припоминаешь? Самой тебе плакать было трудно. В обнимку – оно полегче. Наташка твоя сиротой осталась. Круглой. Повзрослела быстро…

А вот и Игорь Николаевич. Глаза говорящие – бывают и такие. Когда правду сказать пытались – самый маленький намек! – глазами умолял молчать. Таких громких глаз до этого не встречала. Рот закрыт – глаза кричат!..

Тут и смешная Мария Викторовна подтянулась. Ну, правда же, смешная! Мужа своего когда схоронила, место вокруг могилы сразу же повелела толстым слоем бетона залить. Самым толстым, каким только возможно! И супружнику покойному выдала: Спи. Не скоро свидимся… Свидеться пришлось через полтора года. Ох, и матерились же мужички местные, пока мерзлый бетон в январе долбили! Место освобождали…

Все идут и идут. Вон их сколько! Смотри-ка, тезка! Бывшая учительница моего сына – первоклашки. Последнюю встречу с отцом – ох, как запомнила! Залетела в палату на скорости, тормознула у двери. Лежит. Глаза широчущие, открытые. Часы оставались. А папа на кровати – в ногах своей Танечки. Лица не вижу. Но руки… Прям костяшки у обоих побелели. И ни слова! Ни звука! Ни та, ни этот. Только руки намертво. В замок. Да глаза в глаза. Думаю, они у него тоже широко открытыми были. Замерла и я – у двери, на них глядючи. Прощались – в Танечкиных глазах все было видно…

Вот и Ирина появилась. Теперь спокойная. А тогда я спросила: Ирочка, умирать боишься? И спросить бы меня саму, чего спросила-то? Она ответно в голос заголосила. Много раз повторяя: Ой, мамочки мои!!! Ой, мамочки!.. Даже напугалась от такого. По голове гладить стала. Больше ни о чем не спрашивала. Это хорошо, что сейчас спокойная. Может, и не напрасно тогда вопрос задала, как думаешь?..

И эту гостью здорово запомнила. Тоже тезка. Засмущала меня, озадачила. Я ж болтливая да крепко отчаянная. Тельняшку рвану, мозги наперевес – и в бой! А она меня слету – да сразу на место! Что Вы можете знать вообще!!! Вы ж не больны раком, как я!.. И так мне сразу перед нею неловко стало, так стыдно. Что раком не болею. И потому знать того, что знает она, не могу. И ведь же до сих пор как-то неловко…

Этот мужичок – настоящий мудрячок. Смерти не боялся. И говорил, как о старой знакомой. Правда, дочку хорошенько отматерил, чтобы не суетилась залишне. А она и не суетилась вовсе. Только потерять его не хотела. Потому и движений много…

А это кто? Известнейший ученый! Почтенно так подошла, с достоинством. Красавица. Была и осталась. На нас – сотрудников Хосписа – с нескрываемой завистью: Какие вы все! Как на подбор!.. Гордая была. Неприступная. Дочь ее старшая потом призналась. К маме смогла прижаться, только когда та сознание полностью утратила. И потому оттолкнуть уже не могла. Пятьдесят с лишним лет мечтала к маме прижаться. Только без сознания получилось. Да. И так бывает…

А снег идет, не переставая. Скоро все следы-дорожки заметет. Вот и еще одна Людмила. Пятерых после себя. Близнецам всего по восемь. За них не особенно переживала. Муж хороший – досмотрит. А вот за дочь, чуть постарше близнецов – за эту маленькую пройдоху сердце болело. Стащила у родителей тысячу евро и умудрилась прогулять с подружками. На конфеты да кино – все до копейки спустила. Ты-ка еще попробуй столько конфет слопать! – на тысячу евро. Людмила сама рассказала. И как там ее девочка сейчас? По-прежнему конфетами балуется?..

Ольга Викторовна неспешно подошла. Так ведь и снова ничего особенного. Снегом память здорово припорошило… Но нет. Кое-что все-таки припоминаю. Обняла на прощание перед выпиской. Поцеловала и заплакала. Не часто меня пациенты целуют. Потому удивилась. Вот удивление свое и запомнила…

Снег идет, и они идут. Вереница нескончаемая. Следы после себя разной глубины оставляют. Следов много – снега немало. Долго еще так будут. И скамейки этой – одной на всех – всем достаточно. Никто никому не мешает… Пожалуй, отдохнуть пора. Снегом полюбоваться. Ему-то что! – идет себе да идет. Следы и память о них под собою прячет. Навсегда ли?..

***
Мой друг дорогой.
Я хотел написать тебе,
лето
наступит.
Куда ж оно денется.
Боль отойдет.
Мы купим билеты.
Куда?
Мы прочтем на билетах.
И поезд нас или корабль
повезет, понесет.
Куда-то туда,
где иные слова и приметы.
Куда-то туда,
где не так,
всё не так,
всё не то.
Мой друг дорогой.
Попроси отпустить тебя Лету
на лето одно.

(Александр Бабушкин 2013)

Post scriptum. И все бы ничего, если бы писались этакие мемуары. На досуге у камина. Если бы Хоспис остался в прошлом. Но я сейчас в нем. И пока не знаю, сколько… А люди продолжают приходить, проходить через душу и навсегда уходить. И каждая такая встреча становится все более и более мучительной. Потому что заранее знаю, как и чем будет завершаться. И чувствую отчаяние что-либо изменить. И мне плохо от моего без-помощного без-силия… (Из переписки 2013 – 2020)

«БЛАГОЕ МОЛЧАНИЕ»

На рабочем столе икона. С красноречивым названием «Благое Молчание». Видна только мне. Так задумано. Широко открытые глаза. Палец плотно к губам. Как постоянное напоминание о хрупкости и ранимости сидящего напротив… Говорить или молчать? Если говорить, то что? О чем и с кем? А если молчать, то когда?..

__________________

Светлый человек. Несколько лет тому проводила мужа. Рядом до последнего. Теперь вот сама. Болезнь одна на двоих. Реалистка. Все прекрасно понимает. В моих утешениях, чувствую, не нуждается. В присутствии рядом? Трудно сказать. А еще бережет своих детей. И просит ничего им не говорить.

— Татьяна Алексеевна, скоро должны приехать дети. Не говорите, пожалуйста, что я умираю. Это их расстроит.

Молчу. На следующий день в кабинете сын и дочь. Издалека. С мамой еще не виделись, но успели встретиться с лечащим врачом. Узнав о состоянии, зашли ко мне с единственной лишь просьбой.

— Доктор, не говорите, пожалуйста, маме о диагнозе – это сильно ее расстроит.

Фразу, кажется, уже слышала. Вчера. Так говорить или молчать? (чтобы не расстроить) … Как и условились – никому ничего не сказала. Похоже, слышали друг друга без меня.

__________________

Передо мной еще не старая женщина. В кабинет занесло случайно. В стационаре тихий час – пару часов скоротать. Пытаемся говорить. Пробуем. Получается вяло, формально. Я-то ей особенно и не нужна – просто дверь кабинета открыта. И нужно куда-то деться. Разговор не вяжется. Обе замолкаем. Просто нужно помолчать… Взгляд упирается в иконы на рабочем столе. Долго смотрит. Поднимает на меня глаза жестоко побитой собаки – потухшие, сухие и красные от старых слез. Новым родиться неоткуда. Иссякли. И вдруг тихо произносит фразу, которая вводит в ступор мать двоих взрослых и любимых сыновей.

— Шесть лет назад утонул младший. Ему было двадцать шесть. У него тогда родилась дочь. Сейчас умирает старший. Ему тридцать пять. Больше детей у меня нет. Доктор, ведь Бог не может быть настолько жесток, чтобы забрать у меня и второе дитя?

… Кому вопрос? С кем она сейчас говорит, глядя мне в глаза? У кого есть что ответить?.. Вопрос зависает в воздухе. Кажется, плачу теперь я. Вместо нее.

__________________

Стоит только попробовать, вообразить. Слабину дать – сюрприз незамедлительно. Не из приятных. Я и рта раскрыть не успела – окатили.

— Нет! Не хочу. После вчерашнего хуже. Ваша помощь не нужна. Спасибо. Нет. Достаточно.

… Ух ты! Как отрезала. Каждая фраза камешком по темечку. Судорожно начинаю вспоминать, где вчера лопухнулась. В каком месте сказала «не те слова». Или те, но «не в то время». В неготовое попали. И зачем она ко мне напросилась? Еще одного доктора в коллекцию?..

Наша первая встреча (думаю теперь, единственная) – по ее инициативе. А вот бы и с психотерапевтом не помешало бы. Почему бы и нет! Всегда к услугам! Заходите. Присаживайтесь. Что привело? Любопытство или нужда? Склоняюсь ко второму – к воочию увиденному. Лицо кривится от страха. Крепкого сна и в помине. И давно. Мысли трудные в голове табуном. Глаза, не мигая, за каждым движением. Неотрывно. Огромные, как у иконы на столе. Напряжена. Голова кругом, земля из-под ног. Видимое глазу трясется, дрожит, боится. И не озвучивается. Озвучивать пробую я… Не совсем удачно, как оказалось.

__________________

Сколько времени с тех пор? Наверное, лет семь. Она сама обо мне вспомнила. Звонок в регистратуру… Вы меня узнаете? (Где ж забудешь! Конечно. Приходите. Жду. С радостью встречу) … А помните, что мне тогда сказали? (Убей Бог! Разве ж я что говорила? Все, что вспоминаю от той единственной – сухие выплаканные Ваши. И растерянные заплаканные мои. Вместо Ваших) … Я тогда спросила, зачем теперь жить? Вы ответили – чтобы было кому за могилами детей присматривать (Если честно, вряд ли такое могла сказать. О своих сыновьях испуганно думала. Может, кто-то другой эти слова произнес? Впрочем…)

Все годы добросовестно ухаживала за двумя холмиками. Радовалась внукам, поддерживала мужа. Год как его не стало. Еще один холмик. Еще одна сцепка с жизнью ушла. Диагноз меланомы стал логичным… Мне еще нужно немного пожить. Ради внуков… Немного и получилось.

__________________

Июнь 2017-го. Встречи за столом, на котором разместилось «Благое Молчание», продолжаются. Уже второй десяток лет. А моя телега привычно путается под ногами порядком уставшей лошади. Обгоняя ее порой на несколько корпусов. Чем изумляет, но чаще всего раздражает, мешает и злит. Обманите меня! – умоляет. Обнадежьте, – просит. Успокойте… Не молчите! – требует. Соврите мне, в конце концов! Ну, что Вам стоит, а?..

У Вас слишком мало времени для лжи… Ответно думаю я… Вы ведь не за этим ко мне. Другое услышать хотите. И боитесь. Ваши иконные глаза всю правду донесли. За главным ко мне пришли – выпустить то, что наружу рвется. Может, попробуем, а?.. Нет! Больше никаких разговоров. После вчерашнего хуже. Лучше о позитивном буду думать!.. О позитивном? Завсегда пожалуйста и сколь угодно, вот только… Войти-то ему некуда. В переполненное тревогой и страхами не вмещается. А все это добро – под амбарным замком – достань, попробуй!

… Привычно утершись от очередного «пошла вон», спрашиваю себя тем давним вопросом – может ли Бог быть таким жестоким? «Благое Молчание» на рабочем столе по-прежнему плотно прижимает палец к губам, оставляя наедине с вопросительными знаками.

Post scriptum. Некоторых пациентов прошу прочесть мои «шедевры» – редко, правда. Не злоупотребляю. Только близких, адекватных и кому сил на чтение достанет. Самые строгие мои судьи и эксперты. Радужная хренотень с ними не проходит… Перешлю тебе почтой одно письмо. Пришло утром. Прочла только сейчас. День сегодня аховый. Работала «пожарным» – гасила, утешала. Писать подробно нету сил. По пути зашла в храм. Поговорила с Владиславом. Вчера удивил пациент. Прочитав мои «написалки», вдруг заявляет – доктор, так Вы ж неверующая, а?.. Согласилась сразу. Никогда бы не подумала, что так обрадуюсь этим словам…

… Про неверующих? Это самые верующие…

… Приплелась домой поздно. Выпила коньяка. Расслабилась. Письмо, которое тебе пересылаю – опора и надежда, что делаю хоть что-то полезное. Устала так, что засну, наверное, с трудом. Голова забита всяким хламом…

«Уважаемая, Татьяна Алексеевна, прочитала… Дозированно… Слышала, как стучит сердце, жалела себя, как и Вас! Одно дело читать, другое пропустить воочию увиденное через себя, принять решение, донести нужные слова до пациента, а самое важное до их родных. Много ли «соплей»? А как без них? Вы женщина, излагаете больше душой, и это чувствуется в каждой строчке. Излагать жестче не надо, получится уж очень пугающе для читателя, который не сталкивался с этой болезнью. В каждом абзаце – умница, профессионал, действительно врачеватель душ. Я уверена, если человек талантлив в свой профессии, он проявит талант и в чем-то другом. Ваша речь хорошо поставлена, доносите мысли до слушателя в «десятку», стихи – замечательное дополнение. Красной нитью – Вы, Ваше детство, родной Вам ХОСПИС и ЛЮДИ, уходящие или остающиеся на земле без дорогих ушедших. Я думаю, что написание книги необходимо не только другим, но и Вы бы смогли освободиться от того, что накопилось за время работы в мыслях и душе. Как хочу, чтобы это пространство было заполнено светом, добротой, справедливым отношением окружающих, хорошими новостями о здоровье Вашем и Ваших родных… чтобы дальнейшая жизнь и работа чаще «кысала» и пела колыбельные детства. Вы это заслужили!!! Вспоминаю себя, как три года назад, мне сообщили, что ко всем трем ракам у меня обнаружили метастазы в легких, печени, костях. Я не смогла справиться с собой, со своим страхом самостоятельно. Обратилась к одному психотерапевту – выписал таблетки, ко второму – таблетки, к третьему… Выслушала и сказала: «Да, это страшно!» … Вбила еще глубже гвоздь страха в сердце и душу, закрепив мой страх. В хосписе медсестра посоветовала обратиться к Вам. Вы меня выслушали, дали возможность выплакаться, выпустить удушающий пар страха, добивающие мысли. Я поставила Вас в известность, что приняла решение не проводить повторный курс химиотерапии. Мое непослушание очень раздражало онкологов. Я не забуду Ваш совет: «Река, ты на спине спокойно, расслаблено лежишь и вместе с рекой плывешь по течению». Душа заполнилась сознанием того, что можешь думать не только о болезни, но и о родных, любимых, о работе, о незаконченных делах, строить планы. Так и плыву уже четвертый год без таблеток. Частенько заглядываю к Вам на разговор по душам, особенно люблю фразу: «А завтра поговорим о любви». Дорога от кабинета до дома сопровождается легкими мыслями и воспоминаниями о чем мы говорили. Как мне важно каждое Ваше слово-золото. Я ощущаю такую легкость в походке, мне так легко дышится и думается. Я благодарна медсестре, Богу, случаю, которые дали мне возможность встретиться с Вами… Спасибо… С уважением И.А.В.»

… И после ЭТОГО письма ты еще в чем-то сомневаешься?..

… Весной 2020-го икона с моего рабочего стола отправилась в далекое путешествие. На другой рабочий стол – на ПМЖ. Теперь «Благое Молчание» обитает в «стране восходящего солнца». Палец, плотно прижатый к губам, как когда-то здесь, так сейчас и там служит напоминанием о хрупкости. И о множестве вопросительных безответных знаков… (Из переписки 2013 – 2020)

***
Отчего не радужно?
Отчего не весело?
Оттого ль, что в памяти
все предельно взвесил я?
Ожил оттого ли я,
будто боль уснула?
В горечи сомнения
истина мелькнула.

(Александр Бабушкин середина 80-х)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Post scriptum. Отработав столько лет в кошмарнике, в чудо все равно и по-прежнему верю. Хотя редко. Надеюсь на это самое что ни на есть дурацкое – на чудо. А вдруг… Вдруг именно в этот раз?.. Чаще всего чудо крутит в ответ здоровенную фигу или пальцем у виска. И неожиданно смывается. В неизвестном направлении. А ты все равно ждешь. Упрямо. Каждый очередной раз. Без (привычной уже!) фиги… Не очень-то верю обильным слезам. Если настоящие и горькие – их совсем немного. Потому что концентрированные. У самой давно соляная маска. Высохло до дна. Но жить надо! Как? По факту сегодняшнего дня… (Из переписки 2013 – 2020)

«СТОЛКНОВЕНИЕ»

— Бабушка, а как умер Саша? Почему умер? Что такое умер? А где он сейчас?..

В детских вопросах больше любопытства. Страх – вскользь. Едва касается. Есть то, чего Таня не понимает. Бабушка учительница. Она все знает. Сейчас ответит – и снова станет правильно, как раньше. Да и вообще… Маленькие не умирают. Только старенькие. И не твои. Не бабушки, которые тебя жалеют, берегут и лелеют. Это другие старенькие. Незнакомые и где-то.

Погожий летний денек. Таня на качелях, что в палисаднике папа Леша соорудил. Для своей младшенькой. Надежно, как и все, за что брались его руки. Качели прямо перед окном. Чтобы всегда на виду. Чтобы глаз не спускать. Танина песочница – там же. Под старым кленом. До проселочной всего какой-то десяток метров. Если тебе семь с небольшим, то на качелях лучше стоять. Так видно больше. По дороге, поднимая пыль, медленно и понуро бредет лошадь. Кажется, тоже необычное чувствует. Странный груз на ее телеге – длинный и деревянный. В нем маленький Саша. Усыпанный полевыми и садовыми. Таня знает, что он там, но рассмотреть как следует не может. Даже на цыпочках. Даже стоя на качелях. Саша спрятан от детских глаз в белые тряпки. А может, они обманывают? Может, там совсем не Саша?.. Позавчера только вместе по дороге бежали – мамам своим навстречу. Вечером все местные одним поездом с работы возвращаются. Тане уже семь. Саша на год моложе, и он завидует – у соседской девочки настоящая школьная форма и собственный портфель с книжками.

— Мама, а когда я в школу? Я тоже буду, как Таня?..

В виде ответа – обещание на следующий год. Саша радостный. Но завидовать чужому портфелю продолжает. Это видно по глазам. Дети идут за руку с мамами. Каждая – в свой дом. Руки Таниной мамы в тот раз оказались надежнее.

Самогонный аппарат – штука сложная, чаще всего, самодельная. Опасная. А потому обязана быть абсолютно прочной. И надежной, как качели папы Леши. На выходе – главная деревенская валюта. И это знают все. Не все только знают, что от пьяного варева нужно держаться подальше. Особенно если ты маленький любопытный шестилетник. И смотреть нужно в оба. А лучше всего, в четыре. В тот раз вторая пара глаз проморгала. Много позже Таня узнает, что Сашу заживо сварила собственная бабушка, изрядно надегустировавшись свежим продуктом.

Удивительно, но я до сих пор не помню ни одного звука той давней процессии. Не было слышно ни голоса, ни плача идущих за телегой. А может, они все-таки обманулись? И там, в этих белых тряпках, был вовсе не Саша? Ведь маленькие не умирают. Только старенькие. И никогда не твои… И еще я не очень уверена, что звали его именно так. Саша (?)

__________________

То, что на похоронах плачут, узнала несколько лет спустя. И плач-таки услышала. Вернее, увидела – искренний, тихий и странный. Плакала мама. По совершенно чужой бабушке.

Лето. Мы в Орше. Совсем недавно обосновались в новой квартире и только-только привыкаем к городу. Мы – это вся наша большая семья. И я в ней – уже школьница. В городе умирают много чаще, знают об этом событии лишь близкие, и следуют за гробом только они. Идем по городскому рынку. С мамой и с покупками. Привычно-крепко за руку. Процессия выезжает ближайшим двором и медленно по дороге. Неожиданно мама начинает плакать. Беззвучно и горько. Я в недоумении. Мне непонятно, почему она сейчас плачет? Вернее, по кому?..

Сколько лет, как уехала из родного Зеленодольска? Пожалуй, двадцать скоро. В далекой России осталась мама. Там братья и сестры. Там родина – сотни километров от Орши. За ежедневными заботами вспоминается редко. Не досуг скучать и печалиться. Редко когда голос Зыкиной о реке Волге напоет – глаза следом туманятся. Недолго, правда. Ровно столько, сколько песня из радиоприемника льется. А здесь – на пыльной Оршанской – тоже мама, наверное, была. Чья-то. Незнакомая. Случайно напомнившая о той далекой, к которой издали не прижаться, не пожалеться. Мне до слез жалко маму. Свою и эту – чью-то чужую, которую сейчас привычно по-деревенски провожаем. Начинаю реветь громко в голос. Очередь удивляться маме.

__________________

Деревушку вспомнила. Ту, где родилась. Название смешное – Ломачино. И дом, где росла. И соседей – ломачинцев. Всех по именам знали. В лицо каждого. Взрослые раскланивались при встрече, улыбались. Мужички друг другу руку подавали. В глаза много чаще смотрели. Что горе, что радость – все на виду и вместе. А соседняя с нашей Погостом называлась. И жители, соответственно – погостянцами. Маленькая была – не ведала, что слово означает. Погост да Погост – что ж тут такого! Много лет спустя, когда новые дачи вместо обветшалых домов обосновались, переименовали Погост. Солнечным назвали. Не захотелось новым обитателям погостянцами оставаться. Теперь все они солнечные. Городские. Друг дружке почти незнакомые, а порой и вовсе чужие. Сколько их сейчас осталось – коренных погостянцев? Да, пожалуй, столько же, сколько ломачинцев – никого. Лет-то сколько прошло! Почти все коренные переехали на тихое сельское кладбище – теперь уже настоящий погост. И родные мои тоже там. Теперь по приезду деревянным крестам да фотографиям на памятниках можно поклониться. Не чужими ведь были. И поприветствовать. Так же, как тогда – по именам и улыбкой. Руки в ответ, правда, не пожмут. Но, думаю, услышат… (Anamnesis vitae)

… Поверните меня в эту сторону – отсюда свет. Вы за мной пришли? А почему я? Неужели кроме меня никого не нашлось! (Алешка, 25)

… Всегда мечтал вырастить большой виноградник. Земли много. Виноград долго растет, а мне скоро уходить. Время и силы пока есть. Рисую сыновьям план будущего виноградника. Будут растить его без меня (Василий, 47)

… Помирать? А что сделаешь, раз надо! Сегодняшним днем жить буду. И радоваться. Хотелось бы на внучку посмотреть, как вырастет… А так-то я все сделал. Деревьев насадил. Детей на ноги поставил. Молюсь себе тихонько. И жалости не хочу (Еще один Василий, 68)

***
осеннего ухода не достать
так хочется когда бы эта старость
смогла тебя над смертью приподнять
и опустить на павших листьев жалость

осеннего ухода лишь молить
того который нас и не расслышит
и доживать так словно голосить
как письма слать тому кто нам не пишет

я так устал невидимый мой бог
пороги обивать твоих приходов
я так устал просить хотя б глоток
средь шумных богородных пароходов

осеннее — больная в русском кость
тот позвонок роняющий мужчину
когда прошив насквозь каленый гвоздь
ударом переламывает спину

В ночные удивленные глаза
во всё окно от первого мороза
ждать нечего но есть чего сказать
и есть еще в глазах немые слезы

осеннего ухода заслужить
упасть не в грязь а в солнечные пятна
последний светлый пропуск получить
и все забрать с  собою безвозвратно

(Александр Бабушкин 2016)

Post scriptum. Каждый день и по нескольку раз слышу звук проезжающей каталки. Специальная дорожка под навесом – от машины к лифту, из лифта в машину. Прямо под окном – в паре метров всего. Если в Хоспис, чаще всего каталка стонет или кричит. А из Хосписа… По большей части молчит. Домой забирают. Стало легче – можно в родные стены возвращаться. Либо… Либо перевозка черный пакет в себя принимает – тоже Домой везет. Так буднично стало, так ежедневно. За окном каталка катается. Взад-вперед. А ты кофе пьешь, на деревья смотришь, на скамейку подоконную. Или бумажки какие перебираешь. Анекдоты травишь. О Любви думаешь, о том, что сшить-связать к лету. Суп какой сварить на завтра. В кабинете своя жизнь, под кабинетным окном – своя. Пару метров всего – рукой прикоснуться. Смерть за окном чувствует запах моего кофе. Порой кажется, вот сейчас завалит к тебе и потребует налить ей чашку. Попробуй-ка отказать! Просто все. Без украшений. Я ведь теперь совсем мало плачу. Можно сказать, почти. Нет слез. Притупилось внутри. Или… Все ж таки слезы у меня бывают. Но теперь где-то очень глубоко. Прямо на донышке души валяются. Горькие. Горячие даже от горечи. Чтобы их из глубины, вытащить, очень больно должно стать. Запредельно больно. Может быть, потому я так боюсь появления своих слез…

… Одну вещь тебе скажу. В отличие от тьмы строчил, твои тексты – кому надо тексты… Люди у края и за краем – потому и читают твоё, как свидетеля. Их собственного отчаянья. Потому и твоё отчаянье им понятно. Туточки всё сурьёзно. Не до литераДур. Ужас тут и тоска. И ты, Таня – где надо. Со всеми своими буквами. Пиши и не гневайся на лит судьбу. Она у тебя состоялась… Держись своего читателя. Связочка-то смертельная…

… Смертельная – это верно. Сказала бы иначе – мощнейшая жизненная связочка. Когда о смерти по-взрослому задумаешься, на жизнь другими глазами смотришь. И видишь. Совсем уже по-другому. Эта прописная истина, как только открывается и понимается, многих сразу же успокаивает. И тонизирует одновременно. Отрезвляет. Смерть еще когда – да, обязательно будет. Но когда-то. А сейчас жизнь. Херить ее или нет? С обязательной оглядкой на будущую – свою собственную смерть… (Из переписки 2013 – 2020)

 

 «МАМА, ТЫ ПРИШЛА?..»

Резкий звук приближающейся сирены выдернул из плотных мыслей. Внутри привычно дернулось и оборвалось. Четвертый год. В который раз. Взгляд в окно – скоро конечная. Пытаюсь на слух определить, откуда покажется. Похоже, из-за спины. Значит, будет обгонять. Скорая. Нарастающий вой. Почти словами…

— Посторонитесь! Пропустите!!! Господи, мне б успеть! Да какого ж вы тут, а?!!

Стараюсь не думать о том, кто сейчас внутри. Раньше пробовала – результат всегда один. Разбитая окровавленная голова. Без сознания и без документов. На волоске. Две с половиной промили в крови и всего только двадцать пять. Следом за обгоняющими проблесковыми летит уже мое…

Господи помоги! Только б успели! Только бы пропустили! Довези, Господи! (Только б не заорать…)

__________________

Настоящая!.. Почти одновременно выдыхаем и удивленно переглядываемся. В схожести сказанного ни грамма сомнений! Настоящая мама только что вышла из кабинета. Тихим концентратом тоски и отчаянной надежды. Надеяться не на что.

— Вы не думайте, я сильная. Своих от всего и всегда ограждала – могут не выдержать! Боюсь думать… Хотя все понимаю. Плачу только когда одна. Вчера пару часов повыла. Дома. Когтями стенку поцарапала, кулаками постучала. Полегчало чуток. Заснула потом. Трудно смотреть, как мучается. Прошу (кого?) чтобы легче стало…

Ей страшно произнести другое слово. Ей страшно всех своих слов. Ей вообще страшно. Как и мне.

Хоть бы заплакала!.. Заведующая стонет. Смотреть невыносимо. Настоящая мама не плачет. Ей некогда. Ей к сыну. К единственному, что у нее пока есть…

— А можно к Вам еще приду? Больше не к кому. Одна осталась. Еще таблеток. Чтобы уснуть. И хоть сколько для всех остальных. Чтобы не плакали. Сыну так спокойнее.

Конечно, приходите! Другого не предусмотрено (Боже, дай ей сил! Мне тоже…)

__________________

В приемном покое, как на вокзале – одних привозят, других увозят. Большинство все-таки сами – двоими своими. Шум, суета, стоны, маты… «Самые неспешные врачи – реаниматологи», – сказал однажды коллега по цеху. Здесь тоже не торопятся. Больше часа ожидания. Порой кажется, про нас забыли (забили?) Все это время сидит, скрючившись, обхватив голову руками. Раскачивается из стороны в сторону. Тихо постанывает – слышу только я. Руки от головы отнимает, когда подступает рвота. Мозговая. Почти непрерывная. В промежутках, когда можно хоть что-то сказать, торопится. Будто чувствует – не успевает. Все обо всем и сразу…

— Какая ж я сука!.. Мам, а как там Антон?.. Ты только правду бабушке скажи, хорошо?.. Папу жалко. Я его обидел… Это меня Бог наказал! Сука я!.. Мама…

Мама сидит молча. Редкие слова из внутреннего оцепенения выходят кособокими, неуклюжими и невпопад. В одной руке пакет, куда рвать. Другой осторожно глажу по голове и скрюченной спине (Господи…)

__________________

Сегодня двадцать девять. Было бы…

— Татьяна Алексеевна, не знаю, что ему сказать! Не могу об этом говорить. Даже думать боюсь. Простите, что прошу в такой день…

Не лжет и не лукавит. Действительно, боится. И скорее всего, не знает, что говорить. А я что, знаю?.. Но соглашаюсь. Жалею ее и понимаю. Внутри бурлят сомнения – найду ли нужное? смогу ли донести? сумею ли услышать его боль за своею? Моя собственная где-то давно и глубоко. Дремлет либо вид делает. Никуда не уходит, не исчезает. Прячется за повседневными заботами, маскируется и хитрит, пытаясь отвести от себя взгляд любопытствующих (до сих пор не рехнулась? странно…) Надо сказать, ей это неплохо удается. Редко когда о себе заявит. Всегда внезапно. Хлопком наружу. Прорывается коротко, невооруженным глазом незаметно. Кривит рот, жжет глаза, сводит горечью горло. Кажется, вот-вот захватит, овладеет полностью. Фигушки! Вдох на подольше задержать. Лицом к ветру – туда, где никого. Короткое, привычно трехсловное «Какого рожна, Господи!» И снова под контролем. Своим чередом. Сегодня черед осиротевшего отца. Руки сжаты, будто держим ими друг друга. Прием безотказный.

— Доктор, ведь не должно ж так быть, чтобы дети раньше родителей! Правда? Не должно так! И как же нам теперь, а?..

Трясущимися протягивает мне фото сына. Смотрю на чужого ребенка, пытаясь разглядеть в нем своего (И как же нам теперь?..)

__________________

Ровно четыре года тому телефонному…

— Алло. Да, это квартира… Когда?.. Где сейчас?.. Жив?..

События дня в деталях. Отрывками. Открываю поутру глаза. Мгновенно захлестывает и почти парализует жгучая мысль о предстоящем. Операция плановая, хоть и вынужденная. То, что обойдется без нее, не обещано изначально. Но вероятность вкупе с надеждой были. Не случились. Тридцать три дня оставшейся жизни распорядились собой по-своему. Приятели, невесть как попавшие в отделение без дверных ручек (и ведь же до сих пор загадкой – от кого те ручки прятались? кому и куда вход/выход запрещали?) Побеги «на волю» к привычному стакану (забыться в компании проще). После страшной ночи падения выжить не должен. Но, видать, у Всевышнего иная точка зрения имелась – даже на этот случай жизненная заначка отыскалась. На удивление всем остальным. Результатом? Сломана правая. Так ведь не смертельно! Пара-тройка месяцев – и вновь, как прежде. Безвозвратно зрение правого? Конечно, хуже. Впрочем, и с одним глазом люди справляются. Сложнее, но… В решетчатой трещина? А вот здесь, парень, не балуй! Это уже мозги. И последствия, сам понимаешь… Они и случились. К двадцать шестому дню наблюдения (если таковое слово здесь уместно). Стало однозначно – без вмешательства никак! Еще неделя жизни и ожидания (Боже! Терпения нам всем – не пожалей, а!..)

__________________

Приемные покои городских больниц знакомы со мной воочию. Не по одному разу и не только по роду профессии. Грязное, пьяное создание сидит на кушетке в углу и так же грязно матерится. Мутными глазами завидев меня, замолкает. Ненадолго. С трудом сдерживаюсь, чтобы не кинуться с кулаками. Острое желание порвать засранца на мелкие клочки. Недоумение и крайнее удивление коллеги. Поверх очков в мою сторону.

— Точно врач? И вот это Ваш сын?.. Ну, ты даешь, мамаша!..

Чувство стыда похоже на огромный тяжеловесный молот. Стыд делает тебя гвоздем. Молот бьет по твоему плоскому. С размаху и сверху. Входишь в землю по самую шляпку – только она одна наружу. По ней, даже если тебя и заметят – вряд ли узнают! Шляпки у всех гвоздей одинаковые (Господи, вбей меня в землю сейчас – по самую мою шапочку!..)

__________________

Порой случаются встречи, которые называю зеркальными. Потому что вижу перед собой себя. Согласна – зеркала частенько кривыми встречаются. Уродующими и уродливыми. Но ежели приглядеться внимательнее к первичному зеркало-искажению, обязательно увидишь что-то свое – то, что даже от себя прячешь.

— Когда сын пил и надо мной издевался, жить не хотела. Смерти у Бога просила. Умираю теперь. Допросилась. Сильно о глупости жалею. Поздно.

Несколько лет и несколько раз в одиночестве – с «надежными» таблетками в горсти и пустым взглядом в точку перед собой. Жгучая боль изнутри и уничтожающие мысли довеском… Гнида! Ты ничего в своей жизни хорошего не сделала! Тебе вообще жить не показано! Сдохни, сука! Исчезни навсегда!.. Однажды поняла, что это сделаю. На высоте раздирающих душу переживаний точка напротив непомерно разрослась и запечатала в глухой бетонный колодец. В котором не было уже ничего – только я и убивающая мысль. Без посредников. Нас осталось двое. Таблетки полетели в унитаз и больше в руки не просились (Не задавай мне лишних вопросов, Господи! Сам все видишь…)

__________________

Утро в сизой дымке, будто январское. На календаре конец июня. Значит, морозная дымка внутри. Земля из-под ног. Ощущение отстраненности – от себя в том числе. Спешу. Не опоздать бы на прием. Мыслями далеко и не здесь. Давление, зараза! Впервые пришлось внутривенно купировать. Хорошо, что все под рукой. Начало двенадцатого. Телефонный. Вам нужно срочно подписать согласие на завтрашнюю операцию сына. Все-таки мозг. Мало ли… Как себя чувствует? Да нормально, вроде. Приедете – увидите сами… Хорошо понимая, что такое «мало ли» и «все-таки мозг», даю обещание незамедлительно. Сворачиваю беседу с коллегой и бегом через весь город. С морозной дымкой в собственных мозгах (Господи, дай ума умом не двинуться!..)

__________________

— А как Вы определили, что она настоящая? Разве другие матери бывают? Есть какие-то особые признаки – критерии настоящести?..

Озадачила вопросами. Чувствую, крепко обижена. Возможно, ревнует. Что ж ей ответить-то (?)

…Всего несколько часов как ушел. Настоящая мама тихонько заходит в кабинет. Садится на стул. Ее почти не слышно. Ее трясет…

— Сейчас я заору! – шепчет и впивается побелевшими ногтями в стол. Несколько минут абсолютной тишины… Нет. Не заорет. Справится (стол тоже).

— Вчера перед самым закрытием мне разрешили остаться на час. На один час дольше, чем всем. И он был только моим, понимаете? Долго стонал и метался. Звал на помощь. Понимал уже плохо. Сделали укол – заснул. И вот тогда я смогла обнять его. Сонного. Наконец-то смогла! Тихонько ползала по нему. От макушки до пятки. Руки целовала. Ноги. Голову… Гладила… Сыночек мой! Сыночек!.. Он мне не разрешал до себя дотрагиваться. Что ты со мной, как с маленьким! Не позволял. А тут уже не смог оттолкнуть… Я буду все время рядом, сыночек!.. Я столько раз его перекрестила, что он от одного этого православным стал! Сказали, ночью звонить не будут. Утром… Я все поняла. Понимаете, у меня еще были силы! Я могла за него бороться! Но вот так получилось… (Психотерапевту плакать не положено?.. Господи! Ты поплачь вместе со мной. Тебе тоже нужно)

__________________

13:40 … Время обеденное, святое. Из четырех постовых на месте ни одной. Понятное дело – трапеза! Да мне от них ничего и не надо. Спасибо, хоть дверь без ручки открыли. Сразу в ординаторскую. Доктора усердствуют – писать нужно много (еще б не знать – сама ж доктор!) Только что ввели контрастное. Завтра операция – особенности дефекта знать в точности (да-да, помню – «все-таки мозг») Разговор короткий (доктора отвлекать нельзя). Согласие подписано быстро (выбор?) – бегом в палату… От неожиданности роняю мобильный возле кровати. Плюхается прямиком в рвотные массы (тебя рвало?) А еще упал. Прямо у двери, когда встать пытался. Кроме соседей по таким же кроватям поднимать некому (одни трапезничают, другие пишут). Впрочем, справились без особого. Живого веса, как у тощего барана. Уложен заново на прежнее.

— Мама, ты пришла?..

Фраза, ставшая единственной и последней. Дальше по слову. Потом только взглядом. Пока и он не изменился. По нарастающей. Единичные локальные переходят в полноценный статус. С пеной у рта и полопавшимися сосудами глаз. В коротких промежутках силится что-то сказать. Получается одно только «ма». Второе съедает судорога (лицо в мелкую клетку, перекошенное до самой последней подкожной, еще пару лет будет стоять перед глазами, а последнее «ма-а-а…» буду видеть и слышать еще не одну ночь… потом… позже…) Чтобы снова не упал, держу в охапку. Понимаю, что-то идет не так. Остатками ума пытаюсь дозвониться до врачей по мобильному. Вялым голосом дают знать – все по плану и под контролем. Второй звонок… Третий… «Ма» уже не получается. Да и промежутков почти не остается. В руках выгнутое дугой тело сына. Все, на что меня хватает, крестить его голову, целовать и тупо шептать одно и то же: «Скоро станет легче, сынок… Потерпи, деточка…» В надежде, что еще слышит. И вот этот момент. Его тоже запомню. На всю оставшуюся. Сломанной рукой изогнутый, как мост через речку, дотягивается до нательного креста и зажимает в кулаке. Как единственное, за что еще можно ухватиться в этой жизни.

14:40 … В палату входит, наконец-то, все-написавший-доктор. В руках история болезни. Неожиданно выясняется, что к завтрашней плановой далеко не все обследования (ох же вашу мать, коллеги!!!)

…Через несколько минут влетает реанимационная. Меня выставляют. «Мамин час» закончился. С 15:00 во всей больнице – тихий.

Если меня спросят о надежде, отвечу – самая что ни на есть последняя и самая живучая. Даже когда все предельно ясно и очевидно (кому?) … Лечу в церковь. Надеюсь на завтрашний. Помолиться о сыне, об оперирующем враче и самой операции (Господи! В Свои Руки бери и не отпускай – не выпускай! – ни под каким предлогом! Сам понимаешь – все-таки мозг!) … Телефонный вошел гвоздем в 17:35… Нам очень жаль. Примите соболезнования… Приняла (Господи, со мной это все, или кино такое страшное?)

__________________

Хватает за рукав халата и силой прижимает к стене больничного коридора. Участливо заглядывает в глаза, будто сканирует.

— Ты мне честно скажи, он хоть не сам? Руки на себя. Нет?..

Не сразу догоняю, о чем. На всякий случай, соглашаюсь (с руководством спорить – себе дороже)

— Нет. Не сам. Несчастный случай. Очень-очень несчастный.

— Ну, слава Богу! Хоть молиться сможешь, как все. От греха подальше, сама ж понимаешь…

Внезапно понимаю. И… мгновенно отказываюсь понимать (Господи, дай сил сейчас не заскулить!..)

__________________

Истошный вопль в трубку мобильного буквально вывернул нутро…

— Помогите! Ради Бога! Помогите ему уйти! Хоть чем, чтоб так не мучился… Больше не могу это видеть! Пожалуйста…

Что такое «не могу это видеть» – знаю. Три года тому – тем же путем. Только вот кричать было некому. А может, это я не сумела? До сих пор грызу себя временами – надо было орать, матюгаться, бить кулаком в стену, в двери. Чтобы хоть одна живая и неравнодушная… Нет. Не помогло бы. Вокруг глухие и мертвые.

Разговор двух врачей в ординаторской накален до предела. Испуганные медсестры то и дело заглядывают и тут же ретируются. Как бы под раздачу не угодить! Дело, видать, не шуточное. Раз такие разборки. Психотерапевт кроет матом? В кои-то веки!

— Почему не назначили этот препарат? Струхнули? Не прописан в протоколах? Но есть опыт выездной службы! Мы ж врачи! Иногда и вопреки инструкциям, понимаете? Когда такая ситуация…

— Вот взяла бы и назначила! Сама! А еще лучше – оторвала бы свою задницу и приехала бы прямо на место. Тогда бы я на тебя посмотрела! Умная нашлась! Хорошо героем в кабинете! И вообще… Давно хотела сказать… Мне кажется, смерть сына Вас сильно поменяла. Даже изуродовала. Просто со стороны себя не видите. Никто не виноват, что с Вашим ребенком так случилось…

Вот так. Под дых. Парализована. Возвращаюсь домой раздавленная. Подходя к дому, смотрю на небо и скулю… (Господи, подумай обо мне как-нибудь. На досуге!)

__________________

Post factum. Разговор со следователем долгий и мучительный. С каждым по очереди. Адовы переживания по новому кругу. Вопросы, которые хочется забыть. Ответы, которых не хочется давать. И от того и от другого в себя возвращаешься долго.

— Считаете, что в действиях имеется состав?.. Хотите написать заявление о возбуждении?.. Дело примет иной оборот. Нет?.. Имейте в виду, в запасе три года. В любой момент, если вдруг передумаете…

— Спасибо. В виду имеем. Не передумаем. Новых оборотов не нужно – нужен покой. И вам всего доброго (Боже, где ж сил-то взять, а?..)

__________________

Дорога свободна. Солнечно и тепло. Машина катится легко – никто и ничто не препятствует. Внезапно по тормозам и на обочину. Навзрыд. Наконец-то. Сейчас можно. Рядом только я…

— Птичку слышала? (Ты о чем?)

— А я слышал. Когда над ним Владислав молился. Где-то вверху запела. Высоко. Разве не слышала? (Не слышала – значит, пела только для тебя)

Потом частенько просыпалась в ночи от беззвучных слез рядом. Через полгода отнялась правая. Та, которой когда-то наказывал. Несколько месяцев плетью. Затем левая. С этой возни еще больше – думали, окончательно…

— Прости ты себя! Не наказывай так жестоко. Ты хороший отец. И был, и остаешься – не сомневайся! А то, что не смог… Так ведь и я не смогла! Оба старались. Но это его дорога. Короткая. Он по ней без нас пробежал. Быстро.

__________________

— Мама, это какая машина?.. А это?.. А вон та?.. А почему?.. А куда?.. А это какая?..

Восторгу за спиной нет предела. Машины вечером потоком. Носом в окно. Птичий щебет в полупустом троллейбусе не умолкает. Мама молодчина – отвечает терпеливо. Кажется, даже с удовольствием. Птичке не больше четырех. Что-то знакомое, давно забытое. И вдруг…

— Егорка, сынок, нам выходить!

Егорка. Еще один. С разницей навскидку в двадцать пять. Смотрю вслед. И впервые за четыре года произношу. Молча и светло (думала, никогда не смогу): «Господи, благослови этого! В память о том»

… Вот и конечная. Выходить оставшимся. Жизнь продолжается (Хроника «настоящей» мамы)

Post scriptum. Написала выражение «инфицировать жизнью». Услышала не так давно. Но чтобы заразить желанием жить, нужно иметь в себе и в избытке. Порой пропадает. И тогда начинаю думать всякое. Зачем живу? Зачем и кому нужна? Стоит ли дальше?.. И вообще… Потом что-то внутреннее берет верх. Противодействуя мыслям о смерти, ищет жизнь в себе. Находит и снова отдает. Желание жить беру из себя. Больше неоткуда… (Из переписки 2013 – 2020)

***
с этой прозой рваного стиха
с этой рифмой пережитой прозы
с этим чувством липкого греха
впившемся в сознание занозой
с этой ночью
злой кромешной тьмой
на тебя уставившейся в стёкла
господи
как больно быть с тобой
будто бы тобой за что-то проклят
или не твои мои глаза
а тоски едва сквозящий лучик
что же жизнью ты хотел сказать
от каких открытий этот ключик

мается соринками ума
в космосе ничтожная планета
кто-то в темень смотрит из окна
смотрит темень на окошко это

(Александр Бабушкин 2014)

Post scriptum. Вспомнила слова пациентки. Учила благодарить. Говорит, труднее всего, когда совсем хреново. Не просто плохо, а полный и окончательный п…ц. Конечно, я не поверила. Вслух, правда, не сказала, что бред примитивный. На себе потом испытала. Приходишь в храм и скулишь. От тоски, обиды, отчаяния, жуткой злости, тяжелой пустоты. И зависти. Аж до слез завидуешь тем, у кого этого нет – того, что есть у тебя. Клубок перепутанных чувств тянешь. Да и к храму ноги не несут. Просто больше некуда. Потому и плетешься в этом направлении. А записку пишешь, где твоей же рукой – благодарственный молебен. Типа спасибо, Господи, за то, что так обосралась в жизни. Слава Тебе, что забил Ты на меня. Напрочь и полностью похерил всю мою жизнь. Сам себе при этом лжешь! Потому что в этот момент Бога за грудки хорошенько потрясти хочешь – какого рожна, а?! Или уже ничего не хочешь. И ни во что больше не веришь. Сказали сказать – я и сказал. А внутри мертво. И только через некоторое время… Когда напрочь забыл о том своем тупом «спасибе», вдруг понимаешь, что все изменилось. И тебе действительно хочется сказать слова благодарности. Уже без всяких подсказок со стороны… (Из переписки 2013 – 2020)

***

Пару лет тому в автомобиле. С мудрым человеком в виде попутчика. Летнее время. Самый разгар июльской жары. Дорога долгая, утомительная. Всех укачало. Одолевает дрема. И поспали бы, да не тут-то было. По салону автомобиля летает назойливая муха – маленькая, вредная и верткая. Наглым образом садится на сонные лица. Громко жужжит в сонные уши. Жалкие попытки поймать скверно-летающее создание тщетны. Муха изящно уворачивается, смеясь в лицо противно-мушиным смехом. Махнув напоследок рукой, попутчик произносит сокровенное: «Татьяна, оставь. Мы проиграли. Проигрывать нужно уметь» (Насекомые уроки. Муха)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

***

На белый лист налью печали,
И укачаю на качелях.
Так памятью уносит в дали,
Где всё могли, всего хотели.
И исписались листьев пачки,
И проскакали судеб строчки,
Долги, тревоги и заначки,
Кавычки, запятые, точки…
И мемуарово тоскливо
Глазею в заоконность. Слякоть.
Не хочется писать сопливо.
А хочется курить и плакать.

(Александр Бабушкин 2012)

***

— Покысай меня, бабушка… Таня никак не может успокоиться. Ну что взять с шестилетнего ребенка! Да еще летом. Да еще в деревне днем. Когда хочется бегать по теплой траве среди взрослых, всегда чем-то занятых. Бегать, прыгать и визжать от восторга. Потому что сейчас у тебя нет никаких забот. Потому что ты – самая среди всех маленькая и самая любимая. Но взрослые говорят Тане, что маленькие должны больше спать. Потому как они растут во сне. Таня верит взрослым. Послушно ложится на бочок. Наверное, хочет вырасти. Только вот…

— Покысай меня, бабушка… Покысать – это такое слово. Условный сигнал между Таней и бабой Маней. Что-то среднее между поглаживанием котенка и дружеским похлопыванием по плечу. Не то, чтобы успокаивает. Нет. Просто уносит твое непреодолимое внутреннее желание бегать и прыгать. Легонько прихлопывает тебя к одеялу и уводит в сон. Засыпается при этом незаметно. Когда тебя кысают.

Старческая рука тепло и нежно выполняет ребенкину просьбу. Кысает. И поет свою странную колыбельную. Единственную, что знала тогда баба Маня – старшая дочь в многодетной дворянской семье, почему-то совершенно не умевшая читать, но до своих девяноста лет сохранявшая еще одну странную способность – не прогибаться. Кувшин с водой на ее голове при движении не потерял бы, наверное, ни одной капли. Странная колыбельная до сих пор вспоминается Тане отдельными строчками: «А отец твой – старый воин – закален в бою… Спи, дитя мое родное… Баюшки-баю…» Это потом, уже много лет спустя Таня узнает, что уснуть в детстве ей помогала не только баба Маня, но и Михаил Юрьевич. Потом узнает. А пока… Покысай меня. (Уроки бабы Мани)

Post scriptum. Еще школьницей. С некоторых пор в семье поселилось правило. Перед выходом в школу ровно пять раз (по пятибалльной оценочной) мне повторяют одну и ту же фразу: «Слушай внимательно учителей!» … Мама, папа, брат, сестра, бабушка. По очереди или вместе. Наперегонки, перебивая и перекрикивая друг друга. Ежедневный напутственный ритуал. Прямо у входной двери с портфелем в одной руке я загибаю пальцы второй, чтобы не сбиться. Только пять. Ни больше, ни меньше… Давно было. В последнее время частенько вспоминаю. Учителя меняются. Уходят одни, приходят другие. Каждая встреча – очередной личный урок и новое напутствие. Стоя у «входной», как и тогда, аккуратно загибаю пальцы. На память. По десятибалльной оценочной, обе руки служат исправно. На отлично – ни больше, ни меньше… (Из переписки 2013 – 2020)

«БАЗОВЫЕ ТОЧКИ» (Сентябрьская ретроспекция 2018)

Май 2006-го. Поликлиника. Дневной прием. Бывший регистратор. С недавнего времени место работы другое. Где?.. «Случайный» вопрос потянул за собой цепочку последующих жизненных изменений, и сейчас я здесь. Тринадцатый год к ряду. В Хосписе.

__________________

Немного удивлена скорым увольнением. Всего-то чуть больше года! Не жалеешь? Не так уж и много, согласись! Может, торопишься? Может, все-таки передумаешь?.. Нет. Увидела все, что хотела. Получила все, за чем пришла. Даже сверх того! Видела своими глазами смерть – мне довольно. Большего не жду и не хочу.

Мне и легко и трудно ее понять. Легко, потому что здесь действительно трудно. За несколько месяцев работы собственной шкурой подтверждаю. А трудно, потому что… Послушай! А ежели это не все? Если осталось еще что-то важное, стоящее твоего внимания?..

Но решение принято – и ею и окружением. Ровно через три года я окажусь в схожей ситуации, и передо мной встанет тот же самый вопрос выбора. Заманчивое предложение со стороны и ни одного аргумента против. Кроме непонятной и ничем не объяснимой тоски – той, что рвет изнутри и слезами катится. С чего бы, а?..

__________________

Маем 2009-го рабочая поездка в Питер. По предварительной договоренности. Перенимать опыт российских паллиативщиков. Не сказать чтобы нам рады. Да и чужое с трудом дается. К этому времени уже наработан небольшой запас собственного. Но любопытно. По корпусам старого Лахтинского идем неспешно. Смотрим, слушаем, внимаем. Экскурсоводом такой же старый доктор. Невольно сравниваем. Собственно, а что тут сравнивать! Смерть повсюду одинаковым беззаконием себя являет. Комната для персонала, кажется, самая большая и самая домашняя. В углу стопка старых альбомов. Цветные плюшевые обложки. Металлические уголки. Таких теперь в продаже не сыщешь. Фотографии. Разновозрастные и разновеликие. Много. Под каждой – горстка слов. Таких же разных… «Хочется мороженного» … «Какое утро сегодня чудное!» … «Сына бы дождаться» …

Это я сейчас сочиняю, конечно. Ни одной из записей в точности не помню. Да и обложки, может, и не плюшевыми были вовсе. Лишь ответы старого белохалатника на неуемное любопытство в мозгу засели прочно. Что это? Альбомы памяти. И давно? С самого начала. Зачем? Чтобы памятью остались те, что были. Родными друг другу становились, а расставаться. Хочешь, не хочешь – приходилось. Альбомы сообща создавали – по общей памяти жить оставшихся… «Жена у меня красавица. Люблю и буду любить. Всегда»

__________________

Ноябрь 2010. К концу третий год. Решительно настроена на увольнение. Слава Всевышнему – такой срок! Новое место работы – всего пятнадцать минут от дома троллейбусом. По Минским меркам, почти рядом. Быстрым шагом в полчаса уложусь. Работу знаю. Отделение все то же. Коллег в лицо каждого. Чего ж еще желать! Сворачиваюсь, манатки скудные в чемодан пакую.

В один из итоговых дней листаю старые журналы приема. Зачем? Отвечу. Чтобы с тоской своей как-то договориться. Накрыла, зараза! Не вздохнуть и не понять. Фамилии и имена в столбик. Записи одна в одну – друг от друга неотличимы. Разве только цветом стержня. Первая. Вторая… Девятая… Четырнадцатая… Сто пятая… А вот у этого глаза в пол-лица. Огромные. Страхом до краев. А этот под звук китайских трубочек дышать пытался. Хотя легких почти не осталось. А эта яблоки приносила. Каждый Божий день, пока силы оставались. А тот… А вон та… Рука взяла ручку, первую под нее попавшую тетрадь и стала память на бумагу выкладывать. Хочу запомнить. Нельзя забыть. Похоже, только эта мысль тогда и была. Да была ли вообще мысль?.. Так и исписала вручную. Все пятьдесят листов. От корки до корки. Будто еще по разу с каждым встретилась. Пока писала, заманчивое предложение ушло. Вместе с тоской. Взамен осталась тетрадка памяти. Мало похожая на плюшевый Питерский альбом. Осталась и я. Еще на три. По триста шестьдесят пять дней в каждом.

__________________

Все эти годы постоянное и неотвязное желание слинять с насиженного. Весна 2013-го. Шаг, скорее спонтанный, чем продуманный. Конкретного места нет. Ожидалось смутно. Обещано расплывчато. Да хоть куда!.. От накопившейся эмоциональной усталости, от непонятного статуса и предназначения (кто я здесь? зачем столько лет? сколько еще так?) … И вот уже готов приказ. И никто не удерживает, не уговаривает (хотя ой как хочется!) Согласие на расставание обоюдное. Хочешь уйти – дорога скатертью! Признаюсь, ждала иного, но факт таковым останется. Припоминаю, что и главному по тому времени не сладко. До увольнения считанные дни. Предвкушение долгожданной свободы. Ну, наконец-то! Тогда зачем тот телефонный? О мотивах могу смутно догадываться. Голос в телефонной трубке резок: немедленно забирай заявление! Работай и не морочь больше голову – ни себе, ни другим! Недовольное ворчание бухгалтера (опять перерасчет делать!) Результатом? Плюс еще три.

__________________

Новые перспективы замаячили к августу 2016-го. Недавно завершил работу съезд онкологов и радиологов. За плечами девять лет паллиатива. Новые идеи. Видятся новые планы – вполне себе реальные. Руководство меняется (как сработаемся с новым?) Ощущение предстоящих глобальных. С благословения шефа (теперь уже бывшего) еду в смежную структуру… Да, конечно! Таких специалистов – по пальцам (надеюсь, шутит?) Можно начинать началом 2017-го… Началом и продолжила. Еще на тройку лет. Преодолев очередную «базовую точку», остаюсь там же и двигаюсь. Куда?..

Эта мысль пришла ко мне однажды. Внезапно и совсем-совсем недавно. Огорошила собой и крепко испугала (чего греха таить!) Старшая медицинская робко стучит в дверь… Татьяна Алексеевна, там дочка. Сможете ее от мамы? Отрывать надо. Не уйдет сама… Почему-то подумалось о той недавней. Тихо плакавшей под окном на скамейке. Так и не спросила ее имени. И как маму зовут – тоже не узнала. Просто вышла рядом посидеть. Редко теперь так. Сейчас психологи толковые – из неравнодушных происхождением. Стараюсь не мешать.

В палате двое. Мама дышит редко и прерывисто. Без сознания. Дочь узнаю со спины. Теперь знаю имя. Обнимаю за плечи тихонько… Леночка, пусть мама одна побудет. Идемте ко мне в кабинет. Пока тихий час, чайку попьем. Потом вернетесь… Погладила уходящую по багровой руке, будто разрешение для дочери испросила. Соглашается. Отпускает мамину руку, идет со мной на первый этаж. Через три минуты та же старшая и медицинская снова заглядывает. Мама ушла. Прямо за нашей спиной. Сразу же. На столе тихо горит свеча…

Испугавшая и до сих пор пугающая мысль – а ведь при мне еще никто не умирал! Вернее, я никогда не видела того самого момента, когда одно сменяет другое. Было много до. Случилось не меньше после. И ни одного при мне. Ни одного! Тринадцатый год?.. Говорят, происходит, на удивление, тихо и спокойно. Порой незаметно. Обыденно даже. Будто так и должно. Говорят. Сама не видела – врать не стану. Говорящим верю. «Дай мне сделать шаг одному» – фразу много раз слышала, неоднократно произносила. Правда, свидетель сказанному из меня никудышный. И совсем не достоверный.

__________________

Возвращаясь к тому давнему. Двенадцать лет назад я задала ей вопросы, на которые ищу теперь ответы сама. А что если это еще не все? Если то, что ты уже видела и знаешь, только малая толика? Если есть еще что-то очень важное, что тебе просто необходимо видеть и знать? Как тогда?.. Пожалуй, ответа испрошу у тоски, что приходит в гости раз в три года и для которой у меня нет никаких разумных объяснений.

***
Умничай, разумничай, переумничай.
Толку-бестолку, теши кол на темени.
Коли бесишься – не такой умный чай.
Пропащее дитя полоумного времени.
Ехало-болело. А гори оно всё огнём!
Всё равно прорываться к свету, раз вышел свет.
А чё это вообще было? То ли всё. То ли видишь сон.
Вдруг входят. Считаешь. Семь бед, а ответа нет.
А без ответа никак. Даже толком и не уйдёшь.
Куда возвратиться, если из ниоткуда упал?
Говорят, раньше был дорожный знак: «Что посеешь, то и найдёшь».
Да главный по знакам куда-то давно пропал.
Искал конец очереди. Все первые. И последних нет.
Зачем стоим? Обещали: узнаем, когда войдём.
И тут титры. Конец. Длинный коридор. Свет.
Которого мы целую жизнь ждём. 

(Александр Бабушкин 2013)

«Чтобы сделать что-то стоящее, сказать о важном, нужно прожить, пережить это важное собственной жизнью. Пройти по грани. Когда я проходил курс очередной терапии, когда становилось совсем паршиво, нужно было за что-то уцепиться, обратиться к чему-то сущностному, найти спасительную соломинку. И вот этой спасительной соломинкой оказался Рембрандт. Передо мной всплыло его гениальное творение «Возвращение блудного сына». Это именно та цельность, в которую можно было безоглядно погрузиться. Сверхреальность, реальность реального, сущностного… Самое важное, о чем только и можно и нужно пытаться говорить»

В. Е. Кузнецов (1948 – 2015) Художник и скульптор. Видеообращение Мая 2014-го.

***

Она валялась на дороге. Прямо под ногами. В пыли. Размером с карманный календарик. Ярким пятном – не заметить нельзя. Не заметили. Скорее всего, обронили в спешке. Кто?.. Повертела головой – ноль вокруг. В Хосписе тихий час. До начала движения еще далеко. Не имею привычки подбирать чужое. Наверное, брезгую. Да и хозяин вдруг сыщется – тоже нехорошо!..

Конец рабочего дня. Жара и духотища. За спиной в тяжелом июньском воздухе повисла туча. До остановки быстрым шагом минут десять. Маршрут один. Перерывы от одного автобуса до следующего приличные (давай, Таня, в темпе!) Метра два вперед. Еще полтора шага. Стоп! Как-то негоже ногами да по лицу (по Лику?) Возвращаюсь (Бог с ними! – и с дождем и с автобусом). Присмотрелась еще раз. Так и есть – не ошиблась. Икона знакома. Да и картина… Быстренько из пыли в карман (рассмотрю потом). До дождя успела. Потому что туча мимо. Автобус зверски опоздал (что тоже вышло на руку) … И только поздно вечером вспомнила о находке. Ею оказался известный католический образ «Езус Міласэрны», в ногах которого расположился фрагмент не менее известной картины Рембрандта (блудный сын все ж таки вернулся). А на обратной стороне найденыша – молитва. О достойной исповеди («Найдёныш»)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

***
истина
открывшегося
мне
ни
я
со-мнения
и
благая весть
со-весть 

(Александр Бабушкин 2012)

Post scriptum. Вот подумал: на самом деле действительно дельный (личный) смысл именно в твоих хождениях вокруг тех или иных строчек. Именно потому, что ты говоришь о задевшем тебя лично – и эти строчки используешь…

… В стихах мало понимаю. У меня единственный критерий – без зазоров. Иногда можно подогнать. Совсем чуток. Стихи – по размеру и форме души. Или душу… Но ложиться один к одному должны. Тютелька в тютельку совпасть. Твои стихи для своих «написалок» сто тысяч раз к душе примеряю. Подходят? Нет? По-разному бывает. Беру особо тронувшие. Да они сами влетают по ходу мысли. Стихами иногда вспоминаю. На них опираюсь. Ими отвлекаю (отвлекаюсь) – перевожу акцент внимания, чтобы не перегружать только своим. А порой твои стихи помогают углубить уже написанное либо окрасить иначе. Случается, и во мне что-то новое всплывает. Довольно странная форма взаимодействия. Не спорю. Но ведь и то, что я изначально пытаюсь написать – оно тоже какое-то странное. Нутром чую – так надо. А вот почему именно так? Уволь! Ни одного толкового ответа!.. (Из переписки 2013 – 2020)

***

По-настоящему худо. Давно так не было. До конца работы еще полчаса. Зашла в палату. Что говорит – не понять. Да и говорит, скорее всего, уже не она – болезнь. Отрывочные слова. Звуки. Сумбур какой-то лепечет. Изо всех сил старается. Пытаюсь догадаться, что хочет сказать. Прислушиваюсь. Склоняюсь ниже, чтобы расслышать. И вдруг понимаю…

Поворачивается в мою сторону. С трудом. Совсем чуть-чуть. Сил никаких. Хватает за руку, прижимается. Всем лицом. Щекой. Ртом. Впивается. Плотно и сильно… Страшно… Хочу быть с тобой… Не уходи… Мне страшно… Не уходи… И так много-много раз… Стою истуканом. Понимаю, что уйти не смогу. А уходить как-то нужно. И не могу. Села на край кровати. Руку мою из своих не выпускает. Второй глажу по голове. И боюсь. Не знаю, чего именно. Страх не то сказать. Страх не сказать ничего. Страх предать и уйти. Страх остаться насовсем. Боюсь.

Долго сидела. Не помню, что говорила. Как всегда, ерунду, наверное. По голове гладила, целовала голову. Потом придумала предлог – пойти посмотреть назначения на посту. Чтобы руку из своих выпустила. По-другому никак не освободиться. Так и ушла. Предательницей. Потому и сердце по дороге болело. И сейчас тошно. До сих пор. Тяжело работать провожающей. Гадкая работа. Отупляющая.

Post scriptum. Хочешь ли (можешь ли) быть честной до конца (что НА САМОМ ДЕЛЕ думаешь обо всём) – решать только тебе. Тебе твой читатель ПРОЩАЕТ все косяки за то, что ты настоящий СВИДЕТЕЛЬ и УЧАСТНИК… НО ТЫ НЕ ДОГОВАРИВАЕШЬ!!! И ОЧЧ СИЛЬНО НЕ ДОГОВАРИВАЕШЬ!.. Ты думаешь, что ЧИСЛОМ берешь – а это мимо. Только еще сильней ПРАВДЫ хочется. Я ведь боюсь и сам ищу ответов. И все боятся и ищут. Повторю – тебе ПРОЩАЮТ не договоры. Все прощают. КРОМЕ МЕНЯ. Я готов и буду ждать тебя НАСТОЯЩЕЙ… Выходит – я сволочь жестокая, толкаю тебя хрен знает куда. Еще б знал – куда. Но мне всё время кажется, что ты (вольно или невольно) хочешь понравиться читателю. Смотрите, мол, как я ПРАВИЛЬНО распорядилась словом. Вот почему я так настоятельно стремлюсь ВЫТРАВИТЬ из тебя именно писательское. Дневник себе – другое дело. Ведь дневник = КОМПРОМАТ. Он не для чужих глаз. У тебя ПО СУТИ один читатель – ты сама. На СВОЁМ месте в хосписе, в жизни. По сути – для тебя все пациенты. Но КЛЮЧ в том, что именно ты – главный пациент. А кто за ним наблюдает??? Один наблюдатель точно есть. ХОСПИС… как ЧЕЛОВЕК ли, бог ли… Не знаю, как сказать…

… Думала о том же. У меня Хоспис уже давно одушевленный и с заглавной. Мысль твоя верная… (Из переписки 2013-2020)

***

Конец рабочего дня. Пришла, потому что отправили. «Всё равно к кому» – то есть ко мне. Представилась – жена такого-то из палаты такой-то. Для меня? – ни о чем. С тем, кто в той палате, психологи в тесном и дружеском… «Как справиться с душевной болью» – по-моему, так прозвучало. Спрашиваю имя. Удивляется (не обо мне речь!) Дежурные вопросы следом – какова ситуация сейчас. Рассказывает в деталях, обстоятельно. По ходу тонет в многочисленных подробностях, которые мимо. Гораздо важнее, что переживает и чувствует. Ловлю себя на мысли – детали пройденного не интересны, хотя вопросы начинаю именно с формальностей. Так понятнее. Минут через пятнадцать как можно мягче перебиваю – что подразумевает под «душевной болью», с которой пришла?

— Я все забываю. Все делаю не так. Мне с ним сложно – не туда положила, не то взяла, не так сделала. Не здесь и не это. Теперь вообще не знаю, что и как делать. Больше сорока лет вместе. Что самое важное?.. (пауза) Недавно подозвал к себе, обнял, сказал «прости за всё». В этот момент лицо кривится, вот-вот готовое заплакать. Тут же сдерживает себя. Раздражается (ведь не за этим же ко мне!) В который раз получаю подтверждение – к живому и больному проще не прикасаться. Соглашаюсь. Да и она к себе подлинной не скоро еще прикоснется. Становится скучно. Помаленьку сворачиваю разговор. Рабочий день следом. Даю совет и направление движения (она ведь за этим пришла, да?) Рекомендую таблетки. Всё. Формальная часть завершена. А дальше?..

А дальше она забудет. И про меня. И про себя. И про все. Как забыла свой мобильный на моем столе. Забуду и я ее. Как очередную нозологическую единицу «без имени», случайно заглянувшую в открытую дверь моего кабинета.

***
… А жизнь идет
за часом час.
Теряет — раз,
находит — раз,
теряет нас,
находит вас,
и всё равняется в балансе.
А жизнь идет,
за часом час.
И с нами
так же, как без нас,
и с вами
так же, как без вас.
Кружится
в бесконечном танце…

(Александр Бабушкин 1987)

***

К короткому периоду внешнего совместительства то и дело возвращаюсь. Потому что принес с собой открытия. Не самые простые.

… С ролью второго (далеко не ведущего) свыкнуться трудно. Особенно если совмещены сразу две точки. На одной тебя рвут на части, смотрят, как на икону, и запись под завязку – две недели наперед. На второй?.. В лучшем случае вежливо улыбнутся – спасибо, как-нибудь сами. В худшем – к праотцам отошлют, порой намного дальше. Еще полгода на новом месте я буду забегать «по пути» в свою родную. Теперь уже в не-мой кабинет. Мне позарез нужно видеть глаза тех – других. Кому была «иконой». Пробежки на свидание с прошлым, как сейчас понимаю, давали возможность постепенно принимать правила «второй точки». Где ты – доктор «второго сорта» и «не-кондиция».

… Еще немного – нарвусь на жалобу. Пренебрежение душевными страданиями в чистом виде – на лице. До откровенно циничной насмешки рукой подать. И нужно выбирать – здесь, или там. Там работаю что-то около двух месяцев. Уже насмотрелась и наплакалась. Даже испугаться успела. Вот там – это да! – всамделишная боль и взаправдашние страдания. Видно невооруженным и без дураков. А здесь… Да какая еще депрессия!!! От дури это, милок. Не нюхал ты пороха хосписного!.. Что говоришь? Свет тебе не мил? Забыл, как есть и спать? Счеты с жизнью на уме?.. Ну-ну! К зеркалу подойди!.. Руки-ноги целы? Голова на плечах? Уши/глаза по-прежнему в паре?.. Вот и ладненько! Иди себе с миром (от меня как можно дальше!) Делом займись! В голове дерьма поубудет. Да и спать, аки младенец… И что бы при этом ни говорилось, что бы ни выкладывалось в качестве фактов, аргументов и неоспоримого – неизменно упиралось в железобетонное «не верю!». С соответствующими проблесками на лице и во взгляде. Ушло искреннее участие. Исчезло неподдельное внимание. Приказала долго жить эмпатия. И это была только первая задачка на тему выбора, поставленная передо мной в самом начале. Как оказалось, не самая сложная. Потому что неизвестных всего лишь два. Решение в тот раз – не в пользу Хосписа. Равно как и сравнение страданий – не в пользу душевных.

Пройдет еще лет пять (шесть?) – Госпожа Депрессия собственной персоной заявится ко мне. Заглянет в душу на огонек для личного знакомства. Расскажет о себе подробно, в полной мере даст прочувствовать. Предложит пережить (выжить?) Показать окружающим размеры душевного ада не удалось – мне попросту не верили. Место, где болит душа, на карте тела не обозначено (ориентировочно – где-то за грудиной) … Про счеты с жизнью? – лучше помолчу. Счетовод из меня, как оказалось, аховый. (Чья боль больнее?)

***
писать описать записать дописать эту жизнь как вываривать соль из рассола непролитых слез но слезами залить все что можно и соль эту с хлебом на небо вперед за стаканом погано и всё испоганил и в жизни поганой поганкою рос словами в себя же пророс и прирос приварился к бумаге к столу и с горою окурков придурком живу полудурком и мозг свой всё жру не нажрусь не убьюсь я этой рефлексией льюсь на бумагу без смысла и цели слова надоели изъели изгрызаны ногти и сожрана кожа на пальцах уродец на прожитых днях балансирует канатоходец изгой я сожран собой я изъеден как молью собой забери меня боже мой кривенький путь чёрте где чёрте как ведь проложен и я заплутал и я сгинул на этом пути.

(Александр Бабушкин 2012)

Post scriptum. Недавняя знакомая, прочитав мои «шедевры», сказала – тебя самой здесь маловато. Даже обидела. Тогда еще пыталась спорить. Сейчас, пожалуй, соглашусь – буду «добавлять» себя порциями. Как только встречу – так и добавлю… (Из переписки 2013-2020)

***

А вот она умеет назогастральный ставить. И пунктирует потрясающе точно. Этот в совершенстве навыками аускультации владеет. И узист, к тому же, отменный. У той анальгетики от зубов. А уж со схемами и дозировками – так и вовсе в два счета! – кому, каких и сколько. Да и результат долго ждать не заставляет. Даже те – и то больше к месту. Скажу точнее, без них – полный завал! Клизму там волшебно сотворить. Или памперс – один на другой. Да и с каловыми пробками запросто. Если перистальтика ни к черту…

Зависть и чувство профессиональной никчемности подкрадываются исподволь. Настигают где угодно и когда вздумается (хотя каловую пробку и я пальцами пробовала – надо сказать, довольно успешно) … Неожиданным плевком в душевной беседе (ну, конечно же, не специально!) или в случайно услышанном разговоре (тебе-то какое до него дело!) … Накрывают с головой по дороге домой. Когда, глядя из окна автобуса, в юбилейный раз прокручиваешь и раздумываешь о прошедшем дне, понимая, что прошел впустую – с круглым нулем на выходе (все-таки в транспорте лучше спать) … Или в кабинете шефа, получая вопрос в лоб – скажите и покажите конкретно, с кем и как Вы работаете (?) … И стоишь ответным истуканом на лобном месте – сообразить пытаешься – а действительно, с кем (?) … Показать тебе, конечно же, нечего. Потому что в твой кабинет идет все и отовсюду. Спонтанно и непредсказуемо. В том числе и тот, кто только что задал тебе этот вопрос (и вовсе не так уж давно!) То, что ты делаешь (или не делаешь, что тоже порой неплохо) – измерить нечем. Кроме короткого «спасибо» у двери. Потому что хирург отрезал и пришил. Терапевт таблеток от щедрот своих выделил. Стоматолог улыбаться позволил. А твой основной рабочий – вторая сигнальная и ты сам. Измерительные приборы для такого результата, наверное, где-то есть (знать бы где?) А вчерашнее «спасибо» к делу не пришьешь. Твой собственный фонендоскоп давным-давно пылится и скучает от невостребованности. И становится тошно от самой себя. И грызешь ты себя поедом, глядя из окна все того же автобуса на цветы и деревья, посаженные чьими-то руками (скорей бы конечная!) И лучше быть полезным, чем непонятно чем, где и как… Пишу и ловлю себя на мысли – до сих пор в поиске оправданий (перед кем?)

— Ой, а я Вас и не узнала! В белом халате… (такое удивление попробуй еще скрыть!)

— Да я и сама себя не узнаю (может, это и не я вовсе?)

Post scriptum. Хочу прикоснуться к миру слов. И не только прикоснуться, но и найти себя в нем. Отыскать что-то свое. Свой язык. Свою душу в словах. До сих пор ищу… Есть у меня особенность, которую нельзя назвать ни хорошей, ни плохой. Зависит от поставленной задачи. Легко подстраиваюсь. Быстро становлюсь «конгруэнтной». Помогает в работе, в общении. Во многом. При этом полностью теряю себя. Растворяюсь. Начинаю подражать и соответствовать. Самую себя потом найти не могу… Однажды ты сказал, что у меня сложилась своя «химия слова». До сих пор пытаюсь расшифровать эти мудреные «химические формулы» …

… Может, это и лишнее (как-то раз писал уже – и это мое жутко субъективное мнение): я б выкинул все богоизображения (Бог не в этом), все ладони к ладони, все цветочки, всех ангелочков, орлов-чаек, прочие лирические водопады-небеса. А что б оставил? Свои (твои) тексты-исповеди без душещипательных оформлений (для того и тексты). Сами тексты писал бы жестким профессиональным языком с деталями, понятными профессионалам. Парадокс, но когда педалируются эмоции – градус напряжения и доверия падает. Я понимаю – тогда станет страшно. Но ведь так и есть… Писать без нерва нельзя. Без высоты эмоциональных всплесков – мыло; пластмасса мертвых отточенных формулировок. Пишется все для себя. Как только просекаешь, что пишешь для публики – конец. Ни для кого писать не надо – только себе. А публика? Случайный свидетель. Верю, что все будет о’кей… (Из переписки 2013 – 2020)

«КОЛЮЧКИ ПАМЯТИ» (Трудные встречи)

— Ты мне не нужна! Вали отсюдова! Пошла вон! Пусть она ко мне больше не приходит!

… Господи, какое счастье, что туда больше не нужно! Хотя… Сколько, в общей сложности, длилась та единственная? Не больше двадцати минут. Зачем вошла в палату? Ничего вразумительного. Просто попросили. Сказали, ребенок совсем. Чуть-чуть ему, и не верит. А ты сам попробуй! В двадцать три неполных. И еще сказали, что странный. Татуировками усеян. Может, стоит все ж таки прозондировать на предмет устойчивости? Мало ли!.. Работа есть работа. Кому признаюсь, что ноги не несут! Что каждый такой напоминает… Короче, я уже там. Конец тихого часа. Парень, и в самом деле, необычный. Клоун-смертник – проскользнула злая мысль. Паскудная и внезапная. Первое впечатление? Зеленоватый от печеночной недостаточности. По телу пятна кровоизлияний. Пробиваются мелкой крупой сквозь множество цветных татуировок. Руки. Плечи. Грудь. Стопы. Спина… Мудреные узоры. Сложные завитушки по больной коже. Сплошняком.

Меня не замечают – похоже, спит. На глазах маска от яркого света. Абсурд какой-то! Будто на пляже устроился, а не на больничной койке. Маска сдвигается на лоб. Глаза недовольно на меня. Ну? Че надо?.. А чего мне, и правда? (Опять я хуже татарина – незваная) Напускаю врачебную важность – выдавливаю правильные вопросы. Узнает, что психотерапевт. Злость и разочарование. Не нужен такой врач! Со мной в порядке! Вы лучше скажите, когда меня выпишут? Обещали – еще можно химию делать. Только организм немного укрепить (Ага! именно у нас!) Так мне скажите, я тут поправлюсь?.. (Вот же дурацкий вопрос!) Глаза в окно. В него всегда и пристально, когда дурой безответной себя чувствую. Молчу. Продолжает… На меня тут все как на смертника смотрят! (Чую, злится не на шутку) Что, крест на мне уже поставили?!! … Продолжаю и я. Глазами в окно. Потом говорю (Господи, помоги!) … Понимаешь, у меня сын болеет. Понимаешь?.. Видать, напрасно сказала. Обида и зависть к живущему. Или показалось (?)

Дольше сидеть в палате смысла нет. Разговор со злым клоуном не клеится. Сказать нечего. Слушать не хотят. Встаю уходить. Что-то было вслед. Вроде, не приходите ко мне больше! Или снова показалось. Или так подумал – я услышала. Другой бы обиделся, а я… В палату каменными ногами. Из палаты – пинком налегке. Вот и славно, что не нужна! Потому что мне с тобой… Страшно. Так и есть. Я тебя не вижу! Я ведь не тебя вижу! Ушла. На следующий день передали его слова – пусть она ко мне больше не приходит! Пожала плечами. Так, значит, так. Значит, не показалось. Почти обиделась.

Еще сколько-то дней. Другие люди. Другие встречи. Женька больше не вспоминался. Просто пролетала по коридору. Дверь в палату настежь. В носу кислородные трубки. И глаза… Господи, где-то и когда-то я их уже видела! Точно такие. Давно. Но где? И почему не затормозила? Почему не подошла? Обиделась на «пошла вон»? Испугалась заново окунуться в затаившийся ужас?.. Не затормозила. Не подошла. Просвистела мимо. Следующим днем он ушел. Так сказали. То ли притупилось что-то, то ли застыло. То ли давно устало. Ну, нет так нет. Сколько их таких еще впереди. Которых потом нет. А на посту промежду-прочим душевно сообщили. Парень отродясь тихий и спокойный. Мамина единственная отрада. В армию хотел. Служить и защищать. На медосмотре болячку нашли. Узнал, чем болен – ударился во все тяжкие. А заодно художественно раскрасился. Прервал курс лечения. Стало хуже. Было поздно… Глаза… Где ж я их такие уже видела? В пол лица с тоской. Где?..

Вечером по дороге домой накатило. Июнь 2013-го. Мы с младшеньким на приеме у онколога. После первых химий Антон совсем лысый. Спокойный. Сидит рядом. Готовится к очередному. Коридор узкий и длинный. Стулья вдоль стен. Недалеко напротив парнишка. Немного младше. Глаза… От ужаса не мигая, смотрит на моего лысого. Видать, только в самом начале. Переполненные страхом зрачки ребенка. Внутри желание подойти, обнять, успокоить. Унять тревогу. Этого не делаю. Не поймут. Неловко. Отчего же сейчас всплыло в памяти?.. Та встреча с испуганными глазами была слишком короткой. Лица не помню. Имени не знаю. Давно это было. Давно?.. Не подошла в тот раз, стыдясь. Ушла сейчас, обижаясь. Татуированный клоун мало походил на испуганного ребенка. Или это я его не рассмотрела за боевым раскрасом?.. Две встречи с перерывом в несколько лет увязались воедино. Глазами тоски.

Post scriptum. Было раньше – четко понимала, как и для чего пишу, как буду писать дальше. А вот сейчас в сомнениях – так ли это? Для того ли? О себе и для себя? – это верно. Это единственно подлинное. Но тогда передо мной снова вопрос – а зачем я вообще стала писать? Памятник самой себе (или еще кому) сотворить? О-без-смертить? По сути, снова и снова возвращаюсь к одному и тому же… Вот такие мысли сейчас одолевают. Ищу на них ответ… (Из переписки 2013 — 2020) 

***

День рабочий к концу. Попросили зайти в стационар. Тоже ерунда – формальность. Коррекцию схемы лечения записью в карточке подтвердить и попутно глазком глянуть. Ей 80. Ни семьи, ни подруг, никогошеньки. Неизвестно, кто и хоронить-то будет. Бывшая медсестра. Сока ей принесла. У меня на тот момент оказался. Она еще стеснялась брать просто так – все деньги какие-то совала. Смешная. Была. А вот сейчас лежит. Заострилась. Я к кровати подошла – говорит уже еле-еле. Снова пить попросила. Сушит во рту. То ли от лекарств, то ли болезнь досушить старается. Когда через поильник, как маленькую, поила, подушку приподняла одной рукой. Получилось, будто обняла ее за голову. Второй воду даю. А она в глаза доверчиво смотрит. И пьет. Понемногу, правда. Если много – давится. Глотает плохо. А потом по голове зачем-то погладила. Ничего ж больше не делала. И к чему вдруг вспомнилось.

__________________

— Татьяна Алексеевна, гляньте в тридцатой. Неадекватный какой-то. С персоналом воюет. Мочой разбрасывается, плюется. Может, гасить будем? Как бы ни натворил чего. Дальше хуже будет.

Гасить. Это такое условное. Подобрать препараты, купирующие патологическое возбуждение и психическую неадекватность. Гасить? Работу пожарных напоминает. Принимать решение нужно быстро. Желательно, безошибочно. Чтобы не хуже…

Тридцатая – двухместная. Справа уходящий. Уже не здесь. Гасить нечего. А этот… Этот на вид годков на восемьдесят потянет. Смотрю в историю болезни. Всего шестьдесят с небольшим. Болезнь постаралась – состарила качественно. Глазами в потолок. Чего-то там губами себе под нос нашептывает. Пальцами одеяло перебирает. На меня внимания ноль… Вы меня слышите?

Реагирует. Глазами в мою сторону маленько повел. На всякий случай, держусь подальше. Уж больно не хочется мочой в физиономию… Несколько вопросов. Отвечает. Коротко, правда, и односложно. В целом верно. Почти адекватен. По крайней мере, сейчас. Спит, правда, неспокойно. Так это ж поправимо. И что вдруг так потянуло…

Рука сама погладила по голове. Так маленького ребенка гладят. Иль плачет когда – чтобы успокоить. Иль похвалить чтобы. Или поддержать. Все одно – рукой по голове. По волосам, по лбу. Оно, и правда, здорово успокаивает. Поддерживает. Вот и с чего бы это! И про мочу не вспомнилось. Просто так – взяла и погладила. «Погасить», наверное, хотела, пока там до таблеток дело дойдет. А этот непонятного возраста – с мочой своей и глазами в потолок – вдруг обеими, иссохшими от болезни, порывисто мою схватил и к губам своим – старческим, до крови истресканным – к губам крепко прижал. Руку поцеловал и, не выпуская из своих, заплакал. Просто так – взял и заплакал. Рука у губ, глаза в потолок, две слезы по щекам. Крупные, медленные. И я застыла. Замерла, затихла. Оба мы в этот момент затихли. Каждый со своим. Мои глаза куда-то тоже стали смотреть. Не в потолок, нет. Уж и не вспомню сейчас, куда. Может, в себя?..

__________________

Гладить по голове. Действо закрепилось еще в реанимации. К тому времени почти неделю на ИВЛ. Надеялись, вырулит. Всегда выруливал. А тут не смог. Рак съел тихо. Мозг выносящей боли испытать не довелось. Наверное, повезло. Заведующий снимок показал – от легких ничего. Одно большое пятно, где основной процесс цвел. Спросил, что делать будем?.. Фактически, за мной стало окончательное решение – отключить аппарат и прекратить отцовскую жизнь…

В палату вошла. Наверное, и он меня увидел. Не уверена. Мутный от седатиков. А лоб горячий. Видать, температура зашкаливала. Я ему всегда и до этого маковку целовала. Бывало, обниму за голову и чмокну в середину лысины. Всегда колючим был, но только не со мной. Рукой провела по голове. Как маленького, погладила несколько раз. Потом доктору ответила. Вот и все. Через десять минут мне позвонили. Всё наступило. Потом еще долгое время размышляла – правильно ли сделала? Успокаивала себя снимком легких, которых не осталось. Не уверена, что до конца успокоила…

В Хосписе частенько по голове глажу. Некоторых (ставших особенно близкими) за голову, как отца когда-то, обнимаю и целую. Обнятую чью-то голову. Удивительно, как серьезные, вконец изболевшиеся взрослые под гладящей рукой становятся маленькими и удивленными. Почти не сопротивляются. Наверное, потому что врасплох…

А этого, который с мочой, потом долго в себе несла. Кажется, и он меня врасплох застал.

***

Ее ладонь была теплая. И с каждым прикосновением к голове он чувствовал пульс. Свой. Страх. Страх невероятный. Парализующий. Переходящий в панику. И он интуитивно нашел то единственное место, где этот страх отступал, уходил. Уткнувшись лицом в ее живот, он тонул в ее ровном спокойном дыхании. Он уже перестал вздрагивать от всхлипов. Мельтешение кошмаров в голове начинало затихать. Он еще сильней вжался щекой в ее живот и почувствовал, всем испуганным существом, каждой измученной клеткой свой он почувствовал себя ребенком. Ребенком, нашедшим абсолютную защиту и абсолютный покой. Он как-то пронзительно, молниеносно как-то понял, что был этим ребенком всегда. Всю свою жизнь. И этот ребенок вернулся туда, откуда никогда не хотел уходить*
* «КОЛЫБЕЛЬНАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»
(Александр Бабушкин 2013)

 

Post scriptum. Как тяжело говорить, что жизнь подходит к концу! Никак не усваивается, не принимается, отторгается мгновенно. И тобой – говорящим, и им – слушающим. Говоришь – сам себе не веришь. И по глазам напротив – тебе не верят тоже. Потому тему скоренько меняешь… Вот и снова мне дитя провожать. Еще одно. Пару дней тому опять ревела дурой. Обо всех детях сразу. Сколько их еще впереди в глаза посмотрят! А глаза у них… Не знаю, как их глаза тебе описать. Такими на маму, когда плохо. Когда хочется в мамин подол спрятаться. С головой. От всего. И всегда ждут, что только она одна – мама – в состоянии твое плохо руками развести и вытащить из него. Одним движением. А ты в этот момент сволочью последней себя чувствуешь. Тебе нужно сказать совсем другое… (Из переписки 2013 – 2020)

___________________________

«ТИХИЙ ЧАС» (Март. 7-е 2015-го)

Зима ушла. По календарю пешком побрела. Место привычно весне уступила. Пройдет еще сколько-то времени – глядишь, и лето на весенние пятки наступит. Вслед ему осень пристально поглядывать станет. Издалека. Ожидая часа своего. Так все в мире устроено. Одно сменяет другое, за другим шагает третье, за руку ведет следующее. И вновь последнее становится первым…

А за окном туман. Плотный. Ни зги не видать. Скамейка подоконная почти скрылась в густоте. Тихо. Будто туманность все звуки собой поглотила. Только вот все ли… А если прислушаться?.. Если замереть?.. Теперь слышно. Тихий голос поет. Где-то совсем рядом. Я знаю, кто это поет. Сейчас расскажу. Только бахилы на ноги, чтобы Тишину собой не пугать. Время в стационаре сейчас особое. Часом тихим называется. Вся громкая суета в сторону уходит. Шумы по углам прячутся. Тишина здесь хозяйкой. Ее это время. Звуков почти не слышно. Вдоль коридора двери – налево да направо. В каждой палате своя Тишина живет – своя особая тихая Тайна.

Вот и первая налево. Здесь Максимка молча плачет. Лицо руками закрыл. Плечи трясутся. Ни то, ни другое ухом не услыхать, как ни старайся. Глазами лишь можно увидеть. Я на краю кровати сидела. Спросила: Максимушка, может, поплакать хочешь? Будто разрешение получил. И так коротко, так недолго у него это вышло. А пока плечи от слез дрожали, по голове гладила. Голова теплая, стриженая. Мальчишечья. До сих пор ежик волос под рукой чувствую. Поплакал и успокоился – и то и другое быстро. Видать, нужно ему было слезы свои наружу выпустить. Просились долго.

Следующая дверь, где двое. Тихий разговор ведут. Монах и Ирочка. Беседуют и бананы едят. Вкусные, наверное! Ира накануне поделилась со мной. Говорит, страшно ей. Да так, что даже молиться сил никаких. И батюшек спрашивала, и к матушкам обращалась. Все как один советуют – больше молись! И очень быстро убегают. По своим делам. Делов-то у каждого, понятное дело, много. Своих. А молиться и невозможно! Как ни пробуй. Уже пыталась. И не один раз. Такой страх внутри – слова в горле по пути спотыкаются. И застывают там же – на испуганном языке. А веселый монах с бананами на двоих, похоже, никуда не спешил. Чего-то ей такого сказал. Пока бананы уплетал за обе щеки. Я понапрасну не любопытствовала сказанным. Вот только слова хорошо запомнила, что сразу после бананового разговора случились. Про страхи снова спросила (я ведь тоже из пугливых). Говорит, оттолкнулась от берега и поплыла. Получается, руки от чего-то вдруг свободными стали – не цеплялись уже! – отпустили то, что до сих пор удерживали. Вот ведь какое чудо. Банановое.

Тихонько к следующей двери. В углу – у самого окна – тезка моя и коллега. А здесь – у двери – муж ее. Молча. Не шевелится почти. Только что дышит. Да и то неуверенно как-то. Татьяна здорово устала. Болеть устала. Измучилась вся. И ушла бы – да вот он никак не отпускает! Тот, что у двери. Боится без нее. И она его боится оставить. Правда, никому не признается в этом. Да и непривычно как-то. Без него. Столько лет вместе! Как же ей одной! И как им теперь – по одиночке – обоим! Одному уйти, другому остаться. Вот и держат друг друга глазами.

А в этой палате еще одна Татьяна. Танечка. Ей 70 почти. Дверь в палату тоже приоткрыта. Почти не закрывается. Спокойное и светлое лицо. Изнутри тихо улыбается. Редко так, но все ж бывает. Вот только муж – ему, родному, отчего-то несладко! Замучил себя чувством вины. Изморил вконец. И вовсе напрасно. Танечка давно уж его – Ванечку своего – и простила, и отпустила. Ему бы теперь с собой то же самое сделать. Да вот никак! Видать, только время в помощь будет.

Вроде бы и дорога по коридору не такая уж длинная. От двери до следующей – всего несколько метров, а сил много забирает. Всего четыре палаты впереди осталось – четыре Тишины послушать… В этой песня слышна. Кто-то тихонько напевает. То ли мужской голос, то ли женский. А поет славно, чисто. Не фальшивит нисколько. О четырех цветных дождях выводит. Была такая песня раньше, помню. Колыбельной, вроде бы, называлась. Бабушка Лена здесь. Дочка Ира рядом. Есть еще крохотная Сашенька. Их это песня – общая. Четыре дождя – на троих. Бабушка в молодости дочери пела, на руках качая. Потом внучке, чтобы уснула поскорее. Сейчас петь не может. Ирине тоже не поется. А маленькая Саша уже спит. Дома. И просто любит – маму, бабушку и колыбельную. Теперь им Тишина поет. Ту же песню. Как и раньше. Чтобы укачать-успокоить сразу всех троих. Только она так умеет. То ли мужским, то ли женским голосом – и не поймешь сразу.

Скоро Тихий час закончится. Не так уж и много времени на Тишину отведено. Впереди еще три палаты со своими тихими секретами да тайнами. Сюда попробуем заглянуть. Здесь тоже поют. Я пою. Наташке. Худенький скелетик с мягкими глазами. Всего восемнадцать. Несколько месяцев тому. Цыпленок. Всех, кто к кровати подходил, спрашивала: Еще ко мне придете? К ней шли. Многие. А некоторые не могли – их тоже понимаю. Я часто в палату забегала. Сама не знаю, зачем. Спокойно с нею было. И ей со мной… Однажды пришла так в очередной раз, а она меня в забытьи вдруг мамой назвала. Потом, правда, глаза открыла. Узнала, поздоровалась. Мама у нее далеко была. Алкоголем на стороне разбавлялась. Не до Наташки при такой-то жизни! Была еще одна мама. Новая. Но и у этой сил на колыбельную не хватало. Пятеро на руках. С ног валилась. Куда там петь! Потому вот и мурлыкала ей мелодию свою простенькую – какую знала. Мама-заменителем стала на короткое время. Чтобы хоть немного успокоить худенького цыпленка с мягкими глазами.

Соседняя палата. Всего пару метров. Там Алешка. Ему 25. С ним настоящая мама. Молча рядом. Ничего не говорит и не поет. Это он у нее сейчас настойчиво и тревожно спрашивает: Мама, неужели же я вот так?.. В двадцать пять, а?.. Мама! А мама не отвечает. Не может. Нечего сказать. А может, и есть. Вот только говорит все больше глазами. Слова к ней не идут почему-то. Нету их! Наверное, потому и колыбельная у мамы Любы не складывается.

Последняя дверь. Всего ничего для Тишины осталось. Но и на остатках времени хорошо слышны слова Человека: Галя, любимая, не бойся! Иди туда, куда должна. Я буду с тобой рядом. Это бывший политрук свою жену сейчас отпускает. Со своих рук на Руки Всевышнего кладет – ту, что дороже всего.

…А туман никуда не уходит. Как был густым, так и остается. И кто-то ведь до сих пор продолжает петь. Все же, думаю, это она. Ее мама. Уже несколько лет так поет. У входа…

Похоже, навсегда вошла в память эта странная поющая. В палате познакомились. Возле Леночки своей хлопотала. То одеяло рукой поправит, то по голове погладит, то водой губы пересохшие дочери протрет. Часы им вместе оставались. Сознания давно уже не было. К отправке готовилась. Последний выпускной экзамен. Да и вступительный… Странной она мне тогда показалась. Может, потому что не плакала и ни на что не жаловалась, голоса не подавала. До последнего мгновения молча. Рядом с единственной. Всего на несколько минут вернулась дочь в сознание. Несколько коротких минут – маму узнала. Спой колыбельную, говорит. Пожалуйста. Отпусти. И эта странная, что ни звука до сих пор… Голову дочери обняла, к себе прижала и запела. Колыбельную прощальную девочке своей. Как маленькой когда-то. Тридцать лет назад. И под колыбельную – в тех же руках – последний выдох…

В этом месте своей памяти почти всегда плачу. Недолго, правда. Что ж держать-то в себе, когда само просится! Отпускать мы всю жизнь учимся. И слезы, и боль, и обиды, и страхи. И вину свою. И дорогих любимых. И себя, конечно. Себя обязательно! Всю жизнь этому учимся. Куда отпустить?..

За окном туман еще гуще стал. Как молоко, белый и плотный. Вот ему и отдай. Примет – вреда в том туману никакого! Да и сдачи назад не вернет – обратно ничего не выдаст. Все в себе без следа спрячет. А пройдет какое время – сам и рассеется. Растает, как и не было вовсе. Станет ясно, видимо и прозрачно. Так все в жизни устроено. Одно сменяет другое. И вновь последнее становится первым. Отпустить лишь нужно. Чтобы за ушедшим новое выглянуло.

***
и это как вывернет как повернет
это с той ли ноги встану
вдруг что-то в сознании произойдет
было криво и раз прямо
это обух перешибет плетью
и вот уже и на воле
я как-то совсем не боюсь умереть
но я очень боюсь боли

и где-то в душе все ясно давно
хотя мастер всех тайн не раскроет
а я все пишу и пишу одно
про то что мир не достроен
и не умею а все равно молюсь
как сегодняшний бьюсь с вчерашним
я ведь не умереть боюсь
я боюсь умереть страшно

и сложилось всё от а и до я
и плюсом умерен минус
любая дата календаря
хоть сейчас я готов на вынос
ногами вперед головой вперед
по правилам и без правил
мне совсем не страшно что там меня ждет
мне страшно за то что оставил

(Александр Бабушкин 2014)

… А еще я сказала ему … Максимушка, чего ж смерти-то бояться! Рано или поздно – все равно с нею встретимся. Сегодня ты, завтра я. Ты вот лучше скажи мне, как я тебя ТАМ узнаю, в толпе той? Как найду? Народу вон сколько! Ты какой-нибудь условный знак подай. Рукой помаши. Либо покричи чего… Шутила, конечно. Улыбнулся. Я, говорит, спички по одной зажигать буду. И под ноги бросать стану. Чтобы Вы по моим спичкам дорогу нашли. Случайно не заблудились в темноте…

Post scriptum. Июнь 2019-го. Вновь вернулась к своим зарисовкам. Черновики некоторых уже готовы. Писать трудно. Если живо. Канву продумала. Возможно, у тебя иное видение. Когда ты пишешь (призываешь или дружески советуешь) не играть в писательство, теряюсь. Мне сразу кажется (что бы потом ни написала) – все равно играю. Что имеешь под этой фразой? Не было бы просьбы, если бы было безразличие к твоему мнению. Растолкуй. Не сочти за труд. И даже если делаешь это в юбилейный раз, не пожалей времени. Для меня важно…

… Я поступаю так: ежель есть нестерпимое желание что-то написать, такое, что прям НАДО-НАДО, когда в голове крутится какой-то КЛЮЧИК-ОТВЕТ-РАЗГАДКА… тогда берусь за карандаш. То, что выходит – часто вовсе и не то, что думалось. Это называется – автоматическое письмо. Рука едва успевает за потоком сознания. Вот почему карандаш и бумага. Скорость записи сумасшедшая. Потом вдруг в голове звучит СТОП. Тоже без предупреждения. И уже не важно – сколько ты успел и хотел. Это ПРИКАЗ. Как правило, какая-то суммирующая фраза, оборот речи и становится СИГНАЛОМ. Я думаю – мозг работает ПОМИМО нашего мыслительного процесса и … ГОРАЗДО БЫСТРЕЙ. Скорей всего ОН думает, а мы в облаке его думания. Собственно, это именно ОН (мозг) вдруг просыпается и выплескивает ОБЛАКО – а наша задача (контролируемое думание) – ловить эти моменты и успевать записывать. Писательства, как упорной работы и армейской дисциплины Я НЕ ПРИЗНАЮ…

… Спасибо. Перечитаю еще не раз. Сравню с тем, что переживаю сама, когда берусь за ручку… (Из переписки 2013 – 2020)

***
А знаешь,
ничего я не могу.
И ничего давно не понимаю.
Я знаю только то, что я бегу.
Что от себя все время убегаю.
И где тот я, что грезил превозмочь,
мечтал и западал от перспективы?
Глухая ночь кругом, глухая ночь.
И гиблые тоскливые мотивы.
Отдал бумаге.
Большего не смог.
И, видит Бог, иного не умею.
А знаешь, я до судорог продрог
в своей постели.
Зашаркаю на кухню.
Пусть кипит.
Сейчас заварим.
Этот лысый чайник
Затянется.
Ведь он всегда дымит.
Печальник.
И знаешь, вот и весь ее секрет,
вся мудрость многокнижного развала –
семь тысяч бед, и проклятый ответ:
нет разницы жил много или мало.

(Александр Бабушкин 2013)

***

Сколько ей было? Мама говорила, лет пять с довеском. А может, и меньше. Поездки на родину редкие, потому запоминающиеся. Из деревни – в ближайшую Оршу. Оттуда ночь поездом до Казанского – билеты в родной Зеленодольск. Сборы долгие. Дорога дальняя, утомительная. Встреча долгожданная. Застолье? – как водится. Радость – через край. По-русски. За разговорами время пролетает – заметить не успеваешь. А замечать нужно. И не только его. Трехкомнатная хрущевка – на пятом. Такой высоты обзора в деревне нет. Внизу дорога, смешные маленькие человечки, машины. Много интересного, от чего дух захватывает, а любопытство зашкаливает. Лето жаркое – балконная дверь настежь. Под шумок громкого разговора Таня ползет в интересующем направлении. Старается никого не тревожить. Все делает тихо – так тихо, что только приличное время спустя присутствующие замечают отсутствие. Вертят головами по сторонам. Где? Там!.. Очередь по-пластунски ползти взрослым. Не дай Бог спугнуть! Не оглянулась бы… Таня сидит на тонких балконных перилах, свесив ноги. Любуется городом с высоты. Чувствует себя птичкой.

Если честно, ничего такого не помню и мало этому верю. Помнила в подробностях побелевшая от ужаса мама. И кто-то из родных, успевший доползти. Чтобы в охапку и нежно, не испугав птичку. Думаю, именно эти нежные и спасительные не дали запомнить, на каком тогда волоске… Зеленодольская высота, которая не вспоминается? Или все ж таки…

Падения опасалась всегда. В своих глазах, в чьих-либо. Личного, профессионального. Любого. Во всем на отлично. Школа? Медаль золотая – и только. Вуз? Диплом пунцовый. Ну, или почти… Хуже? Ни в жисть! Если лестница – обязательно вверх! И под ноги не смотреть. А ну как голова закружится! Не вовремя да на самое дно? Крах. Конец всему. Только к зениту! К звездам. К которым через тернии.

__________________

Музыкальный слух был. Видать, медведю уши не приглянулись. В хоре – альтом. Чтобы не выделяться. Негромко и чистенько выводить… «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…» Главное – вместе со всеми. Еще лучше, ежели перед тобой в первом ряду высокий сопрано расположился. За него, при случае, спрятаться. Подальше. Понезаметнее… Уши руководителя напряжены. Навострены даже. Скоро отчетный концерт, а солистка, как назло, с ангиной. Кем заменить? Может, эта мышь?.. А ну-ка, мелкая, выйди на всеобщее! Давай теперь одна. Под фано… Да не потей! Че краснеешь, как рак в кипятке! У тебя ж хорошо получается. Только тихо. Смелее! Еще раз… Все, хватит. Будешь солировать. Через две недели концерт. Занятие окончено. На следующей неделе, как обычно, по расписанию.

Несколько ночей без сна. В ужасе от предстоящего. Никому ни слова. И решение… Папа, мама, я ухожу из музыкальной. Впереди выпускной. Нужно тянуть на золотую. Все силы – туда. Музыкой заниматься некогда. В медицинском предмет не обязательный… Родительская растерянность. Но приняли. Еще долго велись переговоры. Баян. У Татьяны слух, поймите же, наконец! Нельзя оставлять инструмент! Наверное, еще одна растерянность. К музыке больше не вернулась. Не дай Бог солисткой, да на виду! Уж лучше под плинтусом. Оптимальнее – вдоль него. Чтобы слиться. И тебя незаметно.

… Один и тот же сон. Много лет подряд в разных вариациях. В одиночестве. На хрупком и ветхом мосту. Над пропастью. Противоположного берега не видно. Знаю, что есть. К нему, собственно, и двигаюсь. Медленно, трудно, опасно. Сейчас на высоте. Середина пути. Страх неимоверный. Вокруг мрак и густой туман. Под ногами бездна. Мост раскачивается во все стороны. Ухватиться не за что – перил и в помине!.. Стоп. Просыпаюсь от ужаса предстоящего падения, так и не добравшись, куда намеревалась. Сердце бьется в горле. Хорошо, что сон! Облегчение. На короткое время до следующего сна… И все-таки, что там – на той стороне, куда никак не доберусь? Ведь ежели иду – и уже не один год! – значит, нужно?..

Устала бояться. Однажды решаюсь покинуть привычное и прыгаю вниз. Прямиком в бездну. В то невидимое, куда жутко боялась провалиться. Неожиданно мягко приземляюсь. Открытия поразительны. Огромная, залитая светом поляна. Цветы и люди. Светлые приветливые лица. Надо же! А сверху-то совсем иначе! Изменения и во мне самой. С удивлением обнаруживаю необычную легкость и способность летать (?) Именно так. Возвращаюсь вверх – к прежнему, пугавшему. Вот оно! – место, где долгое время в одиночестве и страхе предстоящего падения. В ожидании потери привычной опоры. Прежнее скучно и уныло. Покидаю без сожаления. Легко достигаю другого берега, куда долго и безуспешно. И здесь ничего примечательного (знать бы!) – гораздо привлекательнее то, что раньше пугало. Стоило рискнуть?.. (Надир. Из опыта падения)

 

Надир. Не так давно в моем личном словаре обозначилось. От арабского «напротив». Направление вниз, противоположное зениту. Низшая точка душевного состояния. И не только… «Ты не можешь всю жизнь просидеть под плинтусом!!!» … Звонкая хохотушка Лена смотрит без улыбки. Ровно через год я вспомню ее слова. Но ответить уже не смогу. Просто верю. Хочу верить. У нее опыт надира был. Я же к своему только прикасаюсь. И пока мне по-прежнему хочется альтом во второй ряд. Не приведи Господь солисткой!

***
И мой замкнется круг.
Допишет время книгу.
Уйдет в небытие
мой незнакомый след.
Щемящая тоска
по прожитому мигу
не выпишет назад
в ушедшее билет.
Уйдет не ваш язык,
мне одному понятный.
Уйдет огромный мир
открывшийся лишь мне.
Пусть ветер разнесет
язык, как запах мяты
по без меня ревущей
рвущейся Земле.

(Александр Бабушкин 1984)

Post scriptum. Вот мучаешься всю жизнь – кому твоя писанина нужна? На кой это всё?.. А ответ прилетает из «Палаты №6». И читатель твой – подыхающий от последних вопросов мозговед из ординаторской на перроне вокзала в вечность… Настоящие несвятые святые живут тихо рядом, не отсвечивают, шифруются. Но, пожираемые вселенской рефлексией, дают дышать тысячам вокруг… (Из переписки 2013 – 2020)

… Однажды ты написал – человек живет в СЛОВЕ. А если из своих слов ты делаешь навозную кучу, значит, ты навозная муха, а не чел. Гадость к себе же подобному тяготеет. Мы с тобой каждый за свое слово в ответе. Ну, а мой язык когда-то стал для меня злейшим врагом. Воистину, молчание – золото…

… Самокопание и самокопание. Выбери правильное…

… Пришло на ум иное – самоизучение. И неожиданное самоудивление. Припоминаю время, когда имели место регулярные исповеди, чтение исключительно духовной литературы, многочисленные поездки по монастырям, встречи с особенными батюшками и не менее особенными матушками. Долгий период «церковной» жизни. Как сейчас помню, возвращаюсь домой после очередного храма, очередной исповеди… Чего-то еще «обязательно-очередного» согласно индивидуальному «плану» и «графику» … Августом 2012-го, кажется (точнее в моих дневниках – их тогда исправно вела) … Так вот. Иду по дороге – вся такая просветленная и одновременно озадаченная. Потому как от подобной «регулярности» ненайденных грехов все меньше. Одним словом, тупик. Чиста и прозрачна, как горный хрусталь. Мдаа… Прошло каких-то два месяца. Результатом? Как в старом анекдоте… Здравствуйте. Мы из санстанции. Крысы, мыши, тараканы в доме есть? Нету?.. Нате!.. Вот уж чего не ожидала! И никогда бы даже не подумала, на что оказалась способна! Потому и самоизучение. Увлекательнейшее, скажу тебе, занятие. Теперь, правда, с опаской. Вот так пошутишь с Творцом относительно собственной «святости» – тут же схлопочешь «обратку». «Святой» своей задницей да в самую грязную лужу – прямехонько в центр. Где глубже и интереснее… (Из переписки 2013 – 2020)

***
По глоточку. Хоть строчку. До точки.
Криком долгим летящим в ночи…
Прилетят и сидят одиночками.
Остальные?
Кричи, не кричи…
Вдруг закружатся, слепятся, сложатся.
Круг замкнется.
Мелькнувши едва,
Эта мысль наконец-то уложится
В непонятные раньше слова.

(Александр Бабушкин 2012)

***

Хроническое противостояние внутри. Доходящее до откровенного столкновения. Грузные и неподъемные «Должна?» и «Обязана?» с увесистым «Опять ничего не получается!» в придачу. Супротив краткого и порывистого «Хочу!» при робкой поддержке «Хотя бы попробую, а?» … Слова рождаются трудно. Самые первые выходят уродцами, изувеченными калеками. Им приходится продираться сквозь бетонную толщу тягостно-обязующего долженствования. Как правило, первенцы идут на выброс. Тем, что пробуют следом, полегче. Понятное дело, по проторенному двигать проще. Выцарапываю, достаю из себя по одному. Встречаю каждое новорожденное придирчиво. Проверяя вопросом «Тебя ли я ждала?» Так и сейчас – должна ли об этом?.. обязана?.. или все же хочу?.. В большинстве случаев мучительного тугодумства помогает одно – короткое ключевое слово. От силы – два.

__________________

— Ну, и где мои грибы, доктор?..

Заострившиеся черты. Лицо, сливающееся с цветом больничных стен. Смешная вязаная шапочка до бровей, прячущая в себе облысевшую голову. Попытка улыбнуться сквозь одышку. Одно легкое работать отказалось. Прислонившись к косяку, читает в моих глазах растерянность (попробуй-ка спрятать!) Сколько не виделись? Год уж точно. А может, все два. Высокая и статная, цветущая хохотушка при погонах. Живущая по неизменному правилу «от девочек не должно пахнуть котлетами». Любопытно, в каком она звании? Надо бы спросить (надо ли?) Все время только по телефону. Разговоры начинались стандартно с моего: «Ксюха, привет! Ты как?» Продолжалось привычно бодрым: «Все фигня, Татьяна Алексеевна! Давай говори, чем помочь?»

Вот оно! Ключевое – то самое, открывающее дверь последующим – «Чем помочь?»

Чувство вины – та еще штучка! Откуда ни возьмись и неожиданно. Кочкой на ровном месте. Ухабом, рытвиной, глубокой ямой. Проваливаешься, не успев даже сообразить. Приземлившись, пробуешь очухаться. Барахтаешься, пытаясь выкарабкаться. Удачно не всегда. Неожиданным звонком, случайно перехваченным взглядом. Хлестким словцом-пощечиной наотмашь. Ярким сновидением, будто наяву тебя упрекающим. Проснувшись, от горького нахлынувшего возвращаешься в себя не сразу. Продолжаешь жить как ни в чем не бывало, сохраняя «на всякий случай» и где-то глубоко внутри зерна собственной виноватости, готовые в новый рост при очередном удобном… Жить хочу!!! (Чем помочь?)

— Татьяна Алексеевна, только одно скажи – это все?..

Есть вопросы, которые называю зависающими. Над тобой и вопрошающим. Кто первый из двоих найдет в себе силы ответить и выдержать собственный ответ? Есть ли у нее свой? Или это вопрос ради самого себя – ради вопроса? Непривычно и жутковато слышать надрывный крик в телефонной трубке. Помочь нечем. Казалось тогда. Кажется и сейчас. Четыре с лишним года борьбы и поиска ответа – уже все? или еще не очень? Сегодня привычный вопрос не задается.

— Спасибо, что не врете…

Чего стоит ответ? Когда-то старый эскулап поделился своим секретом – всегда говорите то, что сами бы хотели услышать, будучи на этом месте. Помещать себя «на это место» не так просто. Но иначе о правдивости произносимого можно забыть. Либо говоришь другому, как самому себе, либо твой собственный страх бормочет и лепечет несуразное. Сочиняет на ходу дежурное и фальшивое. Лишь бы улизнуть – слинять и отвязаться от назойливого вопрошайки. И еще. Смотреть обязательно в глаза слушающему. Своими говорящими… Любезный доктор, ненадолго оторвите взгляд от спасающей (кого?) бумажки. В ней обо мне ничего. Не ищите там, где меня нет. И только так – глазами в глаза. Понимаю, что трудно. Как не понять, когда привычное, вот-вот уже готовое сказаться, на языке цепенеет. И замолкает. А взамен (откуда?) прилетает и выдается на-гора совсем иное. На первый взгляд, страшное и обездвиживающее. Но для тебя лично правдивое. А потому облегчающее. Снимающее тяжкий груз недосказанности с обеих. Такие слова падают из одного сердца в другое прямиком и без препятствий. Минуя умный мозг.

— Понимаешь, Ксюшка, есть одна большая и общая для всех нас тарелка. И сидим мы как один рядком вокруг. И черпаем содержимое – каждый от своего края собственной ложкой. Края и ложки разные. Содержимое одинаковое – одно для всех. Потому и выдумывать тут нечего. Если хочешь лапши – готовь уши. Чем еще могу тебе помочь!..

Кислорода в крови 85. При норме… В общем, дефицит. Нет мочи заснуть от боли. А еще этот страх… Однажды утром я проснулась от чувства, что меня уже нет. Понимаете? Почувствовала, что тело разлетается на мелкие атомы и молекулы. В разные стороны. И я исчезаю. Что это со мной, доктор? (Кажется, помощь нужна сейчас мне)

… Долго оттягивала эту поездку. В гости звала не раз и не один год. Шутила… Татьяна Алексеевна, приезжай с грибами. Под водочку – самое то!.. Отнекивалась. Дескать, за грибами дело не станет. А вот водочка категорически противопоказана. Поскольку ферменты во мне ленивые – пьянею быстро. Как следствие, зверски буянить начинаю. Урезонить трудно. Матёрно ругаюсь. К ближним назойливо пристаю. Не брезгую и дальними. Смеялись одинаково – по разные концы телефонного провода…

Дексаметазон заканчивается сегодня. Осталась одна ампула. Конец рабочего дня. Устала, как собака. Добраться бы домой быстрее… Ничего страшного, доктор! У меня где-то старый преднизолон валяется. Обойдусь пару дней. Привезешь рецепт, когда сможешь…

Совесть дает солидного пинка, когда меньше всего ждешь. Ускоряя тем самым движение и указуя направление. Рецепт в сумке. После работы троллейбусом до конечной. Двери открывает тихое, слегка испуганное создание. Пятнадцати лет от роду. Глазами и чем-то еще, едва уловимым, в мать. На тоненьких плечах ноша не по годам. Взрослеть приходится быстро. Сейчас в ближайшую аптеку бегом за лекарством. Затем ужин для двоих. И уроки еще успеть на завтра. Рано утром в школу… Кислородный концентратор сейчас отключен. Отдых иногда и ему полагается…

— Вон в той стопочке справа – книжку забери. Какую? Ту, что мне в 2009-м отдала. Мы с тобой вместе уже десять лет. Забери назад – еще кому пригодится.

— Слушай, а ведь я напрочь забыла, как ты на меня тогда вышла?

Несколько ответных фраз реанимируют память – картинка первой встречи перед глазами. Что привело? Да как у всех, в общем. Тревоги текущие, из-за чего непонятные, страхи пустые, чаще надуманные. Депресняк вплотную. Как у всех. И лекарство – как всем. В ответ (лично мне): «Если нужно чем помочь – не стесняйтесь» … Нужно стало позже – через несколько лет. Да так, что действительно невмоготу. Обращаться за помощью было легко и не зазорно. Да и она – будто только этого и ждала – помогала не натужно, быстро и по существу. Порой кажется, фраза «Чем я могу тебе помочь?» родилась вместе с нею. Живущие под таким девизом – всегда отдающие, с большим трудом принимающие. Движение помощи в обратном направлении дается им тяжко, иногда полностью исключено.

— Сегодня я впервые (!!!) отказала на просьбу. И в первый раз пожалела себя по-настоящему (пауза) Когда что-то еще можешь, ты нужен всем, а когда теряешь силы и слабеешь (закрывает лицо руками) … Ты мне честно скажи – я встану на ноги? Татьяна Алексеевна, миленькая, ну навешай мне какой-нибудь красивой лапши, а! Мне сейчас очень нужно. Пожалуйста!.. (Озадаченный баран в состоянии когнитивного диссонанса уж в который раз пытается познакомиться с новыми воротами – чего-то у него с ними не вяжется – не укладывается новинка в баранью голову)

Такие просьбы парализуют своей двойственностью. Тебя просят о том, о чем сами догадываются. Или даже знают точно. Но тебе все равно и обязательно нужно что-то ответить. Честно солгав (растерянно злюсь – ищу слова к своему ответу)

— Ксюха, по чесноку. Лгать не буду. Не могу. Я не знаю в точности, как себя поведет болезнь. Но если жизненное время еще нужно для чего-то важного, оно будет. Это точно. Стопудово найдется.

— (удивление на лице) Я уже это слышала. В самом начале и от другого человека. Тот хирург, что оперировал, сказал одну вещь. Думаю, сразу забыл об этом. И уже не вспомнит. И вот теперь ты… Для меня, говорит, люди делятся на две категории: те, что абсолютно точно знают, зачем жить, и те, что не знают, зачем вообще живут. Ты относишься ко второй (пауза)… Вся жизнь в работе. Думала, отдохну (недолгое молчание и всего одно слово напоследок) … Пустота.

Обнимаю за голову, крепко к себе прижимаю и целую в маковку. Как маленькую. Что-то еще сказала (?) Сейчас и не вспомню. Это все, чем смогла «помочь» в тот вечер. Через три дня утром, задыхаясь, она будет умолять меня к ней не ехать. Вечером тихо и спокойно, в полнейшем сознании и со словами «кажись, я помираю» уйдет на руках близкого человека. Оставив меня наедине с открытым вопросом: «Чем помочь?»

__________________

Еще вчера, продираясь сквозь тягостное чувство долженствования, сомневалась – писать ли эту зарисовку?.. должна ли, обязана?.. или все-таки это мое личное желание?..

— Ксюха, ты всегда и всех спрашивала, чем можешь помочь? И вот я снова обращаюсь к тебе. Как и раньше. Помоги мне найти слова, чтобы «без лапши» рассказать о нашей встрече. Знаю, ты слышишь. И не изменишь своему всегдашнему правилу – помогать всегда. Быстро, ненавязчиво и по существу.

Post scriptum. И еще это назойливое, тягостное, не отпускающее из тисков виноватости ощущение «недо…» Недоговоренного, недопонятого, недовыполненного и недоделанного. Недошитого. Недовязанного. Недостроенного. Недосказанного и недослышанного. Недожитого… И стойкое ощущение себя должницей. Чьей?.. (Из переписки 2013-2020)

***
Недописанные стихи,
как брошенные дети,
преследуют по ночам
и вычитают с души
алименты.

(Александр Бабушкин 1986)

***

Разрозненные и разбросанные записи и пометки. По ним пытаюсь восстановить события. Туговато. Встрече этой уже не один год. Запутанная. Для понимания, оценок и выводов неоднозначная. И стойкий привкус вины.

На больничной койке в позе лотоса. На согнутых коленях конспект. На шее корсет. В руке карандаш. Обложившись учебниками, штудирует. Заметив удивление, поясняет – тестирование на носу. Готовлюсь. Давно мечтала на юриста выучиться. Да, уже сорок семь. Ну и что? А где написано, что нельзя? Подзабыла, правда, многое. Теперь вот заново… Удивление сменяется восхищением. Искренним. Скрыть трудно. Читает на лице. Воодушевляется. Мягко останавливаю – в палате не одни. О сокровенном вслух, наверное, не стоит. Можно продолжить у меня в кабинете. Продолжаем…

В любой беседе, какой бы по длительности она ни случилась, только несколько фраз и мыслей – самых главных и памятных – в сухом остатке.

— Когда смерть чувствуешь вот здесь (показывает себе за спину), глаза на жизнь шире открываются. Все иначе видишь. Теперь каждой пылинке радуюсь. Посуду мою – пену радужную, пузыри мыльные рассматриваю. Концентрированно живу. Плотно. Насыщенно. Когда твоя собственная смерть за плечами, жизнь кончиками пальцев чувствовать начинаешь… Счастье? Когда идешь рядом с кем-то близким, и оба смотрите в одном направлении (кивает в сторону единственной дочери) … Не за себя боюсь – за нее переживаю. Без меня трудно будет. А муж? (на лице – букет чувств) … Недавно (наконец-то!) научился макароны себе варить (три цветка в букете становятся самыми заметными – обида, горечь и сожаление)

__________________

Утро августа. Глаза открыла в привычные 5.15 … Не уверена, что жива. Ответ пришел вместе с СМС: «Очнулась. Пришла в себя. Слава Богу за все». Номер именем не обозначен. Скорее всего, муж. Вызывает жуткую неприязнь. Брезгливость даже (с чего бы?) Много суеты. Мельтешит. Дешевый драматизм. А в глазах – страх. Не за нее – за себя в ближайшей перспективе. Гнильцой за версту. Слизняк. Не верю! (ну вот с чего бы это?) … Может, те долгие рассказы пару месяцев тому, предварившие первую встречу и знакомство. Результатом? – мнение (мое ли?) о нем. А возможно, сыграло роль выражение глаз их дочери. Случайно перехваченный взгляд, адресованный отцу. Если бы можно было, она бы его уничтожила. Испепелила бы прямо там – у входной двери и мгновенно. Столько презрения и ненависти – точечно и адресно. Времени с тех пор немало, но до сих пор поеживаюсь, вспоминая. Ровно через год я снова встречусь с этим взглядом – с ними обоими – совершенно случайно на автобусной остановке. В выражении глаз в отцовскую сторону нечего не изменилось. Досталось и мне. Попробовавшей было узнать, как складывается их жизнь сейчас.

__________________

До сих пор не могу понять мотивы того отказа – почему?.. За два месяца до финала местная поликлиника отказала в справке для заочного обучения, сославшись на состояние здоровья, тем самым отняв последнюю «сцепку с жизнью» (будь она трижды проклята – вся эта бездушная система нашего здравого хранения!!!) Да. Я до сих пор не понимаю причин и оснований, по которым ей, умирающей, запретили жить мечтой и надеждой. Впрочем, с этой поликлиникой счеты у меня давние и личные, а потому судья далеко не объективный.

__________________

Вечером, сразу после работы – к ней домой. От моего собственного пять минут быстрым шагом. На руках рекомендации. Удушье. Медицинская сестра опоздала с очередной инъекцией морфина. Прорыв. На фоне гипоксии – возбуждение и неадекватность. Мечется. Стонет. Укол с трудом. Теперь ждать. Затихает понемногу. Успокаивается. Речь сумбурная. На вопросы реагирует – отвечать пробует. По нескольку раз повторяет эхом… Можно я лягу?.. Хорошо?.. Хорошо… Мамочка… Мамочка… Хорошо?.. Хорошо… А можно мы останемся втроем?.. Хорошо?.. Маргошка ложится рядом. Прижимается листком к матери. Я сижу на краю кровати. Глажу ступню (просто не понимаю, что еще могу для нее сделать, а уходить вроде бы рановато) … Наконец, узнает. Называет по имени, путая отчество. Спасибо. Обняла. Попрощалась. Домой вернулась ближе к ночи. В каком-то горьком тумане. Немного поплакала. Уснула.

__________________

— Маргошка целый список задач написала. Не смей умирать, говорит, пока со всеми не справишься! (смущенно улыбается) Потому и держусь. Дочкиным списком теперь живу (раз за разом просматриваю записи по той встрече; самые важные – ее слова – их немного) … В семье старшая. Самая ответственная. Рано повзрослела. Однажды мама сказала – ты никогда не сделаешь того, за что мне будет стыдно. Одно время не могла вспомнить, что же мне самой в детстве нравилось?.. Мама до сих пор не знает о моем диагнозе. Будет плакать, а мне поддержка больше нужна… (о болезни) Хорошо понимаю, как вошла в болезнь. Мне бы понять, как из нее выйти… (о себе) Не говорю, что думаю на самом деле. Обижать не хочу. И не хочу, чтобы меня в ответ обидели. Острые углы стараюсь обходить. Мне говорят, со мной комфортно и уютно… (снова о болезни) Она меня сильно поменяла. В другую сторону повернула. Я раньше на пыль раздражалась. А теперь… Какое это счастье – взять в руки пылинку! И убрать ее за близкими своими… (о муже) Много раз хотелось, чтобы обнял, пожалел, как маленькую, по голове погладил. Ждала и не получала. Теперь иначе делаю. Иду к нему сама и говорю, что должен сделать (улыбается) Мне кажется, я двигаюсь и расту. Поднимаюсь по ступенькам вверх. А он? Каким был, таким и… Не знаю, как дотянуть его до своего уровня. Или опуститься на его планку?..

__________________

Откуда мерзкий привкус вины? И перед кем?.. Тот взгляд у двери, полный ненависти, презрения и колоссальной боли. Рикошетом зацепил и меня. Невысказанными вопросами – почему не ты, а моя мама? почему ее нет, а вы все еще живете?.. Почему? Я не знаю, что ответить осиротевшей Маргошке. Мне трудно выдержать ее испепеляющий, даже не мне лично адресованный. И скорее всего, я буду обходить стороной ту автобусную. Ежели издалека увижу ее силуэт… Мне искренне жаль инфантильного слизняка. Который год живущего под прицелом ненавидящих. Возможно, он теперь профессионально готовит макароны. И не только их. И не только себе. Я чувствую вину за то, что мне противно о нем даже вспоминать. До сих пор. И это еще один повод обойти все ту же автобусную… Та фраза из сумбурного лепета, разобрать которую удалось с трудом, но все же удалось. Потому как повторялась неоднократно (можно мы останемся втроем?) ... Только спустя время до меня дошло – ведь это я тогда была лишней! Четвертой. В той драматичной ситуации и Маргошка, прильнувшая всем телом к умирающей матери, и гнусный слизняк в махровом халате на босу ногу – дороже и ближе этих двоих для нее никого не было. Чего бы и сколько бы она при этом не говорила вслух. И скверно сейчас от того, что я буквально услышала сказанное мне «по секрету». Моя вина – вина вторженки, не расслышавшей за словами более важное и глубокое… Виноватость моя и за всех нас – белохалатников, вместе взятых. Работающих исключительно по приказам, правилам, протоколам и инструкциям. Глухих, слепых, малодушных, трусливых. И не очень-то уже живых…

А еще я чувствую, что виновата перед собой. За то, что в очередной раз обхожу стороной нужную мне автобусную остановку, опасаясь столкнуться с очередным испепеляющим. Избегаю и всячески сглаживаю острые углы, чтобы за меня никто и никогда не стыдился. И молчу. Даже если передо мной обыкновенный слизняк.

***
Что-то пишется с трудом.
Пополам стихи с грехом.
Пополам с золой и пеплом.
Пополам с тоской и ветром.
Пополам с таким кошмаром.
Прожил даром. 

(Александр Бабушкин 2012)

Post scriptum. Недавно услышала термин «комплекс вины оставшегося в живых». Про меня. Начиная со вчерашнего дня, очередной «шедевр» ваяю. Со скрипом. Нету живых слов. Казенщина какая-то в мозгах. Кучу бумаги извела. Такое чувство, что разнарядку выполняю. По количеству написалок…

… Ну (мне кажется) ты можешь писать ЧЕСТНЕЕ = ЖЕСТЧЕ, но боишься. Цензор (я спрячу правду за лирикой) побеждает. Мне нравится, когда и где ТЫ ЧЕСТНА. Когда ПОДЛИННЫЕ слова, без помады. Мне не нравится, когда ты МЕСТАМИ, ПОРОЙ, ИНОГДА начинаешь печь ЭКЛЕРЫ. Грань. Сама ищи. Но мимо этого не пройти. Сумеешь увернуться ОТ МОНОТОННОСТИ и от ЭКЛЕРОВ литерадурщины – будет победа. ПИШИ СЕБЕ. НЕ ВРИ СЕБЕ. Иначе пишущий превращается в судью других. А это КОНЕЦ… (Из переписки 2013 — 2020) 

***

Она покупает себе платье. Обычное женское. Телефонный звонок отвлек от приятного процесса по пути в примерочную: «У Вашего сына рак. Данные обследования подтвердили». Отвечает спокойно: «Спасибо. Мне понятно» И… продолжает примерку. Еще два дня будет жить прежней-обычной жизнью, пока однажды не заблудится в метро. Четыре раза будет садиться в поезд – и столько же проезжать нужную станцию. Ее название проскальзывает через сознание, а сама она – удивляется… Куда исчезла целая станция? Ведь два часа тому была на месте!

__________________

На прогулке. Вечер. Идем неспешно вдоль дороги, беседуем обо всем. Завтра первая госпитализация. С завтрашнего дня начнутся уроки в школе выживания. Но он пока этого не знает. Говорим… говорим… говорим… Больше, конечно же, я. Стараюсь изо всех сил. Потому как в тот момент во мне звучит тревожная курица. Внимательно слушает. И вдруг выдает… А вот я не верю в того бога, который где-то там на небе. Который как-то (совсем непонятно как!) помогает. Человек человеку помогает – не бог!.. Пауза. Болтливая курица от неожиданности прищелкнула клюв. Задумалась (давай-ка, Таня, соображай, что ответить сыну) … Сильнейшее желание, рванув «православную тельняшку», мозгами наперевес ринуться на амбразуру. Доказывая, что бог-таки на небе есть, а вот ты, сыночек, глубоко заблуждаешься. Тут же вспомнила. Однажды услышала про безрукую статую Христа. Где находится? Можно уточнить – не так важно. Руки статуи (как и сама) были повреждены в результате внешнего воздействия (во время военных действий, кажется). Восстановить смогли все, кроме… Оставили без них. У подножия написали: «Вы – Мои Руки» (мы – Его Руки?) Рассказала. Предложила… Давай-ка, сынусь, поглажу тебя по голове. Своей (Божией?) рукой… Улыбнулся. Согласился. Получилось.

__________________

Вчера завершился восьмой курс. Позади семь химий плюс ОТКМ. Уже дома. Снова смешные и лысые. Очень повзрослели. Как-то уж слишком быстро. И вопросы. С мая 2013-го все задаются и задаются. Рождаются по одному и по несколько сразу. Только вот ответы – эти хронически не успевают… Мама, откуда ты берешь силы для своей работы?.. Откуда беру?.. Вот и опять с ответом задержка. Запаздывает и где-то еще очень далеко. Пока не вижу и не слышу.

__________________

— Если и со вторым что случится, какой смысл жить вообще!.. Он говорит, глядя куда-то в себя, а я леденею от ужаса. Теперь уже за них обоих – у меня единственно оставшихся (а мне тогда – ради кого, а?) Гоню злую мысль и ухожу от продолжения.

__________________

Бредем по дороге к дому. Порядком уставшие. На-гора поднято много непростого. Привычно в виде вопросов. Ни на один из которых нет исчерпывающих. Недавно отметили очередную годовщину возвращения из ада. Память стойко хранит детали пережитого… Мама, я ведь понимаю, что теперь за двоих живу. Что только я для вас с батей единственным смыслом остался…

В этот момент начинаю понимать и я. Вернее, чувствовать. Всю ту тяжесть здоровенного заплечного мешка жизни «за двоих». А еще эти родительские надежды и ожидания. За стольких же. Понимаю и ужасаюсь… Ни фига подобного, парень! У каждого из нас жизнь своя. И жить ее нужно только за самого себя. Ежели когда-нибудь решишь, что твоя собственная дорога – одиночество дикаря с бананом в руке на необитаемом острове под пальмовой ветвью, то мы (я в первую очередь) твой выбор одобрим. Каким бы он ни был (немного помолчала) … И хорошенько запомни. Если тебе станут настойчиво навязывать нечто «правильное» как единственно верное, никого не слушай. Твое «правильное» – в тебе самом. Но главное – никогда не слушай свою маму (то бишь меня) … Сказала и удивилась (Господи, ну не дура ли?)

***
Принадлежащее
совсем как подлежащее,
как тело бездыханное,
лежащее
у русла пересохшего ручья.
Душа нематериальна,
как сказуемое.
Как личность
уголовнонаказуемая.
Она бездомная.
Она ничья.

(Александр Бабушкин 1985)

 Минск. Лошица. После грозы. Фото строящегося храма (2013)

Post scriptum. Во многом помогает опыт Хосписа. Последние слова, что слышу. Жизненная хрупкость, которую вижу. Когда самой невмоготу – полные кранты, кажется, вот-вот… Именно тогда навстречу попадается тот, кому сейчас плохо. Не хуже, чем мне – просто плохо. В этот момент мое собственное улетучивается. Начинаю трепыхаться, чтобы этому, который передо мной, хоть на йоту полегчало. Привыкла забываться. Трудно порой понять, чего ж я сама-то хочу?.. Глупая профдеформация. Нужно подумать над этим… (Из переписки 2013 — 2020)

***

О чувстве вины писать и рассказывать можно много. Почти сроднились. Являет себя по любому поводу – и к месту и совсем не ко времени. Бывает, только намеком – слегка царапнет. Залижешь – затягивается. Или само по себе проходит. Почти без следа. Случается, зацепит глубже и больнее. Кровит долго. Хоть и заживает (куда ж ему деться!), а рубцом нет-нет да о себе напомнит. Зарубкой на душе. Пусковым может стать все что угодно – нечаянное слово, мимолетный взгляд, шальная мысль (или навязчивая, изрядно поднадоевшая). Случайная фраза, неосторожное движение. Жест. Или вся встреча, целиком виной наполненная – от первого слова до последнего движения…

Или, к примеру, вчерашний телефонный. Дежурный звонок – ничего в нем особенного. Просто четыре месяца ни слуху, ни духу. А когда долго знать о себе не дает, на поиски отправляешься – где? На этом еще? Или на тот сиганул?.. Незнакомый голос в трубке через паузу ответил – я ошиблась. Вряд ли. Уточнила. Так и есть. Три месяца. Тихо, быстро и незаметно. Так же, как впервые на прием пришла. Привели, вернее. В кабинет втолкнули. Так и жить старалась – в половину изначально данного. Тенью. Не выделяясь. Тихость во всем – в речи, в движениях, в походке. И очевидное желание слинять – быстро и незаметно… «Будто бы меня никогда и не было». Жизненная задача, говорит, выполнена. Какую оценку за курс жизненной школы себе ставлю? Троечку, наверное. Слабенькую с натяжкой. Что после меня останется? Пара методичек по бумажному творчеству в профильной библиотеке. Вот, наверное, и все… Пара методичек? И только?.. Осталась я. Ответными переживаниями от двух коротких встреч с «незаметностью». Еще один урок.

О незаметных писать и рассказывать сложно. Их вначале еще отыскать попробуй. От общего фона отскрести, срослись с которым намертво. Контуры аккуратно прорисовать – не резануть бы лишнего, не добавить бы чужого. Границы очертить. А уж потом и заливку можно – красок туда всяких. Звуков, запахов, ощущений. Чтобы проявить, заметнее сделать. Не переборщить бы и с этим. Не переусердствовать. Незаметные – они и в красках затеряться способны. Так и норовят исчезнуть – под любым предлогом и хоть куда!..

А фамилия у нее красивая – возвышенная и поэтическая. Не моя, говорит. От мужа досталась. Убили его. Убийц не нашли. Да и мне с того – разве легче? Всего только тридцать исполнилось. Четыре года отведено было. Да, любила. Детки остались маленькие. Если со мной что случится – им каково! Потому жить. Во что бы то ни стало. Дом в России продала – в Минск без оглядки. В другую страну, где безопаснее показалось. Только на себя рассчитывала. Пока дети подрастали, время считала. Сколько еще? Вот уже четыре года до восемнадцати. Два с половиной. Только один. Еще и еще… И вот обоим по восемнадцать. Самостоятельные. Главная задача решена и завершена. Заболела?.. Сразу сказали, хорошо лечится. Поверила. Все выдержала – все семь курсов. Ради детей. Но в самом конце «немножко не повезло» – клеток собственных для трансплантации не хватило. Совсем чуть-чуть, понимаете?..

Еще как! Уже пережито – ни на минуту не забыто. Младший сын тем же адовым путем в жизнь возвращался. Пять лет, а как вчера… Мам, я думал, что прямо там и сдохну – в камере той одиночке. Болело все, что только может… Если честно, не выдержала бы и десятой доли, через что моему ребенку пройти пришлось. Но тех главных клеток – своих собственных для своего же спасения хватило. В долги лезть не пришлось…

__________________

Та, которую, не сговариваясь и без тени сомнения назвали «настоящей мамой», вновь пришла. Едва оправившись. Отдаю должное ее мужеству – увидеть еще раз стены, когда-то окружавшие… Заново окунуться в ужас тех дней (а вот мне не хватает сил сделать то же самое, и, наверное, хорошо, что та больница на другом конце города – не на глазах и не по пути) … Будто прочитав мои мысли… Ваш кабинет как маленький оазис в кошмаре. Мимо лифта, на котором его в палату поднимали, пройти не могу – обхожу. Прежней уже никогда не буду, но небольшие просветы стали появляться. Одно мучает – все ли для него сделала?..

Потрясающе красивый маникюр (привычно скрючиваю пальцы, пряча свои, коротко обрезанные). И жуткое чувство вины, от которого все дрожит и колотится – и снаружи, и внутри. Выдает голос. Руки трясутся. Добрая треть чая – лужей по столу и маникюру. Оставшиеся две трети барабанят краем чашки по зубам. Завидев мой нескрываемый к ее красивым пальцам (сейчас и не вспомню, когда в последний раз лак ногтям показывала), смущается еще больше… Осуждаете?.. (я?)

__________________

Пальто длиною в пол, по всей видимости, новое. Глубокий насыщенный индиго. Один из любимых. Женский наметанный мгновенно оценил оттенок, фасон и качество. Выбор одобрила. Даже чуток позавидовала (мне бы тоже подошло). Поясняет, будто оправдывается – дочь ко дню рождения подарила. Давно о таком мечтала (несколько минут молча смотрит в зеркало, потом в окно) Не сдохну, пока до дыр не сношу! Так дочери и сказала (засмеялась) А Вы верите?.. Пальто ее переживет. Знаю точно. За один сезон до дыр не получится – как ни старайся. Становится совестно. За то, что позавидовала и не поверила. И страшно. За то же самое…

__________________

Очередная тезка. Вязальщица со стажем. Нитками квартира под потолок. Как встретились? По звонку. Хотя бы одним глазком, а? Уж больно пристально решетки на окнах разглядывает. И рассуждает. О них же… Сработали оперативно. Вилки, ножнички, ножи. Режущие, колющие и царапающие – с глаз долой. Шнурочки/завязочки – подальше. Прецеденты были. Воробьи стреляные. С таблетками проще. А поговорить?.. А вот это, если получится. Если позволит, подпустит и откроется. Вероятность мизерная… Психотерапевт? (улыбается) Да заходила уже. Славная девочка. Только вопросов много задает – исследует меня, как кролика подопытного. Нельзя ей работать здесь (возражать даже не пробую – замкнется и со мной – теперь уже окончательно) … Минут пятнадцать, пока говорю «что на ум пришло», присматривается. С явным подозрением. Не верит. Не тороплю… А знаете, какое главное и самое трудное переживание? Одиночество. Жуткое. Когда узнала, чем больна и на какой стадии, сразу же поняла – я совершенно одна. Понимаете? Сколько бы и кого бы ни было вокруг – все равно и со всем ты остаешься один. Вы меня понимаете?..

__________________

Погрузившись в красоту ажуров и аранов, внезапно поскользнулась на мысли о них – не довязавших, не доносивших, не доживших… Имею ли право жить, когда они уходят? Хорошо выглядеть в то время, как их тела и лица уродует болезнь? На маникюр и пальто любимого цвета, на новые духи и вязальное свое хобби… На что я вообще имею право рядом с ними? Рассказывать и писать о пережитом – а это право, кто мне дал?..

Чувство вины «оставшегося в живых» – состояние неотъемлемое (если только ты не сволочь последняя), рационально ничем не объяснимое. Да и кому сможешь растолковать свои горькие переживания относительно нехватки стволовых клеток у какой-то чужой, случайно зашедшей, не имеющей к тебе никакого отношения, кроме формальных рамок врачебного приема?.. Вечером по дороге домой с трудом сдерживаю подкатывающее к глазам и горлу. И где-то там, глубоко в себе, прошу прощения у очередной «незаметной» (и не только у нее) за случившийся клеточный дефицит и за мою (и не только мою) возможность жить.

Постскриптум. Книжку приобрела по случаю. Спустя несколько недель. Как связать свою судьбу… спицами. Кажется, такое у нее название. Теперь вяжу. Распускаю и перевязываю. Снова и снова. Много раз заново. В поиске и в процессе. Собственную модель создаю – индивидуальную и неповторимую. Нитки терпят и выдерживают. Пока…

***
Если долго смотреть на огонь,
В голову лезет мистика.
Если на звезды – вечность.
Если на воду – время, смерть.
Если на дерьмо – Бог, который нас оставил.
А вот если смотреть на белый лист бумаги,
Может родиться что-то не столь избитое 

(Александр Бабушкин 2013) 

Post scriptum. Пару дней тому с психологом в кабинете. Под окном – привычный звук каталки. Вначале одна. Через некоторое время вторая. За ночь двое. Вроде привыкли уже к дребезжащему металлическому. Стали вспоминать, кто… Кандидат наук. Светлая, чуткая, человечная. И бомж. Алкаш и матерщинник. Всех лихо на переделку посылал. С завидной регулярностью. Психолог о сокровенном: вот она – философия жизни. В одинаковых пакетах. Ничем особым теперь не отличимы… (Из переписки 2013 — 2020)

***

— В хоспис не отдам. Кто ж ей будет ночью руки от лица отнимать!..

Вот интересно, понимает ли она, чего мне стоят такие встречи? Вряд ли. По глазам вижу – донельзя боится сама. Мама в белом халате думает сейчас о собственном ребенке – единственном, в котором весь ее жизненный смысл. Визит на дом планируется завтра – к такой же. У которой смысл на волоске – тает прямо на глазах. Конечно же, не откажу! Конечно, поеду вместе со всеми – одной рабочей командой, в которой только я одна знаю… Вернее, чувствую, что переживает сейчас та – завтрашняя – в тягостном ожидании надвигающейся без-смыслицы. У меня ведь козырь теперь есть – один и безотказный. Покрывающий собой все остальное – разномастное.  Козырная моя помогает на одном языке говорить с теми, кто вот-вот осиротеет, оставшись без привычного смысла.

Жизнь на минном поле имеет свои особенности. Аккуратно и осторожно. Ни одного лишнего движения. Боже упаси оступиться! По шагу. По метру. По дню. По году. По жизни с миноискателем. Прислушиваясь, вглядываясь, внюхиваясь. Просчитывая наперед все возможные риски. Не подведи Господи! Не подвел бы…

В квартире чисто. Ничего лишнего и по местам. Чтобы сразу и быстро. Если что. «Что» может свалиться на голову неожиданно. Потому все время начеку. Во всеоружии. Запах бьет в нос с порога – и это не вина живущих. Запах болезни узнаваем – ни с каким иным не спутаешь. Мама держится стрункой, до предела натянутой. В любой момент готова ринуться в бой – встать на защиту остатков своего смысла. На слезах для окружающих табу. И правильно. Окружающие и без того напуганы. Медицинские свои носы погрузили в документацию – об уколах и таблетках проще. Собственный мой нос подтверждает. Не приведи Господь такое!.. Пожалуй, единственное, что вертится в мозгах при взгляде. До предела натянутая все видит, чувствует и понимает. А потому лишнего не просит и не спрашивает. Рамка разговора определена строго. Выходить за нее? Ни-ни! Лучше не пробуй. Рискуешь… Минут через пятнадцать в заданном (кем?) формате мне становится тесно. Выхожу из комнаты и вывожу с собой струнку – обе мы теперь за рамкой. И можно рискнуть. Нужно…

Когда накатывает по-взрослому, сопротивляться смысла никакого. До дома бы быстрее! Мешок со слезами плещется, туго перевязанный где-то на уровне горла. Двойным морским. Домашние стены слышали и видели многое – спасибо, что молчали и скрывали. От посторонних, неподготовленных, испуганных. И выдерживали… Выть можно носом. За плотно закрытой дверью. Главное условие – подушку в рот. Поглубже. Чтобы и его плотно закрыть. По-настоящему это делать нужно без свидетелей – им бы со своим справиться. А еще край одеяла зубами зажать – так тоже можно. Помогает, ежели изо всех сил. Правда, зубы потом кусками. Потому что остаются намертво сжатыми даже во сне…

— Мама, как я сейчас выгляжу?..

Кажется, ей двадцать с небольшим. Так в карточке обозначено. Срок борьбы – несколько лет. Борется, потому что верит. Верила. До недавнего времени. Меньше чем за месяц опухоль снесла половину лица. Смотреть не просто, если не видеть глубже. Сухонькие старушечьи ручки и ножки спрятаны под одеялом. И почти вся седая. Плохо понимающая, что с ней и как это «что» выглядит со стороны…

— Мама, она выросла или осталась такой же?..

Струнка ложится рядом с головой дочери, осторожно обнимает и искренне лжет, сочиняя на ходу. Мамам верят. Мамы не лгут. Почти.

— А вчера я на кухне закрылась. И орала во весь голос. Ему. На Него. Туда… (указательный палец вверх) Если Тебе так надо наказать – делай это со мной, слышишь?!! При чем же мой ребенок!!!

Не знаю, как Он, а вот я ее хорошо слышу. И соглашаюсь – с каждым словом и движением. По опыту знаю – самая честная молитва вылетает из тебя пулей, когда рухнул без сил. И рожей своей разбитой в плинтус уткнулся. И уже из-под него – твое скулящее и подлинное: Какого ж Ты так на меня ополчился, а? Да есть Ты где вообще или место только пустое (!!!) Видя перед глазами один-единственный плинтус, скулишь свою жалкую молитву именно ему. Лгать самому себе мочи уже не остается.

— Мама, скажи честно…

Назад возвращаемся молча. Все пятеро – каждый молчит о своем. У меня перед глазами трясущиеся руки матери. Ими хватает за рукав, спешно щелкая кнопками мобильного в поисках… Смотрите! Нет, Вы обязательно посмотреть должны, какая она у нас была! Вот здесь… Вот… И вот еще эту посмотрите! Правда же, красивая?.. Соглашаюсь. Задорная улыбка на милом девичьем лице. Наверное, на моем собственном в этот момент что-то отразилось. Улавливает мгновенно. Будто оправдывается перед всеми нами – испуганными в моем лице. Так было не всегда! Было иначе. Становится сразу стыдно. За всех. За себя тоже…

За рулем отец. Сомневаюсь, что видит дорогу – то и дело уворачиваемся от столкновений… Мы просили, чтобы лекарства того не отменяли. Оно сдерживало. Но несколько раз с кровотечениями в реанимацию. Спасали. Ненадолго, правда. Хотите, чтобы ваша дочь от кровопотери умерла?.. Пауза в несколько минут. В полнейшей тишине мелькают на скорости люди, дома и машины… Уж лучше бы от кровотечения. Чем так… Смешное квакающее слово «цугцванг» (Zugzwang). Говорят, хорошо известно играющим в шахматы. Любой твой ход, каким бы они ни был, неизменно ведет к ухудшению. Выбор без выбора.

__________________

Вечерний прием к концу. Информация исчерпывающая. Схема лечения по дням. Рецепты на руках. Уже у двери, обернувшись и слегка прищурившись… Не боитесь здесь работать?.. Удивляюсь. Улыбаюсь. Молчу. Ушла. Задумалась…

Голубка ты моя любознательная! Да ежели б ты только знала, чего именно и как я боюсь! И сколько этих «боюсев» во мне квартируют – одновременно и попеременно! Тщательно их скрываю, зарываю поглубже, утаптываю и утрамбовываю. Старательно заглаживаю все неровности до незаметности. Порой кажется, что я даже жить боюсь. Но живу. Продолжаю. Сколько снарядов еще разорвется поблизости?.. Слева. Справа. Еще впереди и уже сзади. А ты по-прежнему в своем окопе мышью незаметной – носа наружу не кажешь. Не шелохнёшься, замерев. Пусть пронесет! Пусть не на этот раз! Отведи Господи!.. И очередной разрывной – не твой. И осколки мимо… А чей-то вновь поблизости. Совсем рядом… Жизнь с миноискателем головой вниз продумана пошагово – до мельчайших… Но иногда ты все же останавливаешься. Чтобы хорошенько осмотреться, никуда при этом не двигаясь. И подняв лицо кверху, повертев головой по сторонам, пробуешь ответить себе на два главных вопроса: Это куда ж я так настойчиво сейчас двигаю, и почему разрывные осколочные пока мимо и стороной?..

__________________

— А потом я на нее кричать стала. И в стену бросала все, что под рукой. А она орала в ответ. Потом… А вот потом, знаете, она вдруг поднесла палец к губам и прошептала: Тссс… Тише, мамочка. Давай помолчим… С того самого момента друг с другом только шепотом… Вот и Ты сейчас помолчи. Если им обеим сказать Тебе нечего.

Post scriptum. Никаких утешительных заготовок нет и быть не может. А если у кого-то есть – очевидная ложь, которая моментально улавливается. Не по «правильным» твоим словам, а по глазам. Сейчас ты утешаешь самого себя. Говоришь о себе. О тех вещах, о которых, наверное, сколько-то знаешь, но еще не пережил. Ты сейчас не живой, чувствующий и такой же неуверенный, как и тот, что перед тобой, а насквозь испуганный и фальшивый. Правильное и утешительное говоришь самому себе. И если ты правильный для себя — одновременно ложный для другого… (Из переписки 2013 — 2020)

 

«БЕЗ-КОЖНЫЕ» (Родительское собрание)

Декабрь 2012-го. Она написала: «Знаю, что такое жить без кожи!» … Признаться, сильно удивилась такому сравнению. Без кожи-то – ну, как же без нее! Как без-кожно жить? И выжить – возможно ли вообще?..

__________________

Молчу и думаю. О той, что вышла сейчас из кабинета. Сын у нее. Единственный… Некоторые матери не плачут. Со слезами что-то непонятное – нету их вовсе. Пропадают. В глаза смотрят внимательно. Будто ответа ждут. Нет, не в глаза – в душу прямиком материнскими своими заглядывают. Будто ищут чего. И говорят они тихо. Тихие слова произносят… Я ведь все понимаю. Все знаю. Ему отсюда уже не выйти. Все понимаю. А только вот тут (рука к груди) Тут болит… Так что-то сильно… Может, душа, а?.. Молчу и думаю. Где болит, когда не плачут?..

__________________

Вот и еще мама. Из Краснодара прямиком. У нее дочь. Тоже единственная. В 26-й слева. Сгорела за два месяца… Какое все-таки дурацкое состояние – ступор! Когда не знаешь, что сказать. Вот ведь нужно же, а что?!! До сих пор казалось – совершенно точно знаю, что чувствуют другие. А сейчас понимаю (так же точно) – ничего не знаю! Ерунду дежурную лепечешь. Выдергиваешь из мозгов очевидно пустые слова. О чем-то своем пытаешься, будто ей от этого легче! Но ведь совсем и нисколечко не так! От того, что кто-то когда-то и где-то уже отпускал ребенка. Ей своего предстоит отпустить. Никаких тут сравнений!.. Странное чувство – мозги пленкой покрылись. Материться хочется. Икону свою отдала. Прямо с рабочего стола на тумбочку дочери. Тоже Татьяна. Как и я. Хоть что-то полезное сделала (идиотская работа!)

__________________

Май 2013-го. На прием к онкологу. Я уже знаю диагноз. Антон пока нет. Конечно же, взволнован, но пробует шутить… Мама, мне всего 21 (смотрит в глаза) Вы с папой, скучать без меня будете? (Головной мой мозг закипает – огнем горит от волной накатившего ужаса) … Молчу. Глаз, правда, не отвожу… Потом буду ехать в метро. Долго (Господи, ну как же долго!) Потому что с трех попыток никак не смогу выйти на нужной станции.

__________________

Октябрь 2008-го. Социальная мама Ирина… Кто они – социальные эти? «Мамы для всех». Добрые, чуткие, сердечные, хрупкие. По-мужски мужественные. По-женски нежные. Любовь и заботу, свою душу и сердце – брошенным-заброшенным. Никому до них не нужным. Постоянно голодные – невозможно насытить. Сильно обиженные – тяжко сладить. Однажды преданные – попробуй поверить заново!.. Таких у Ирины шесть – и всем шестерым предстояло осиротеть по второму разу. Самый сложный парнишка лет десяти. С особой теплотой – сдается, сильно тосковала, что вынуждена оставить именно его. Чуть позже коллеги подтвердили – билась, как рыба об лед, пытаясь растопить заледеневшую душу мальчонки. Именно это дитя было самым любимым и самым драгоценным. Социально-многодетная мама уходила в стационаре Хосписа, а парень на тот момент проходил курс лечения у моих психоколлег. Сложный и странный. Признаться, даже очень. Из шестерых, на удивление, только он – единственный! – попросил привезти его в больницу. К маме. Повидаться… О том, что этот раз будет последним, думаю, догадывался. Впрочем, как и мама Ира. Как прошла их встреча, не знаю. Чего тут выдумывать! Знаю, что тихо, горько и очень долго плакал «маленький разбойник» у стены маминой палаты.

__________________

Март 2014-го. Тоже мама. Обычная, как все. Как и я. Маше 29. Мама не плачет. Слезы ушли. Их забрали месяцы борьбы с болезнью дочери. Может, еще найдутся. Болеет молниеносно. Такая вот быстрая скорость… Мама, почему мне не делают химию?!! Я ж могу еще бороться!!! Я еще жить хочу!!! Меня что, уже списали со счетов?!! … У мамы ответов нет. А может у нее, как и у меня, мозг кипел от ужаса. В кипящем-то – разве ответы сыщешь?..

— Знаете, когда моя Маша только-только заболела, я фильм смотрела по телевизору. Про животных. Случайно. Там лосенок маленький от матери отстал. И под копыта огромного зубра угодил. Тот его ногами пинал и бодал. Злобный такой. Пока мать опомнилась и прибежала. И вот я помню, как она своим носом подталкивает детеныша, чтобы вставал. А он весь израненный. Она пытается помочь и не знает, как это сделать. Так и я. Как та лосиха. Тыкаюсь вслепую. И не знаю, выживет ли моя Маша?..

Девять дней. Смотрю в измученные глаза. Про последние дни своего «лосенка» рассказывает. Голос тихий-тихий. И слезы – не так уж и много! – все-таки нашлись. Стесняется плакать. Обвиняет себя? Как водится. За то, что не смогла… Что не сумела… Что давила… И опять за то, что не смогла… А еще за… Господи, да за все! А потом набралась тихого мужества сказать… Доченька, наверное, Господь тебя у меня заберет… Крепко я тогда затихарилась (а смогла бы ты, Таня, вот так – да своему сыну, а?.. да откуда ж у нее силы нашлись!.. и откуда их вообще взять, когда мозг ужасом кипит!) … Мать болеющего ребенка слушала слова отпустившей. И училась. Не спрашивай, чему… Она вышла из кабинета, а меня следом накрыло. И было спокойно. И мозг не кипел. И ни о чем больше не думалось. Вообще ни о чем! Думы мои, наверное, Тишина забрала.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

О чем сейчас думаю? Пожалуй, снова о Тишине. И еще о тех, что выживают и живут без кожи. Научились без нее. О тех, что кожу свою отдают. Вот так вот запросто. Потому что кто-то в ней больше нуждается. И еще о тех, кто кожу нашу уносит. С собой в Тишину.

«Мать» Художник Елена Завельская (СПб) 2014

Post scriptum. Еще утром много мыслей – и о том написать и об этом. А сейчас в голове склад хлама и ничего стоящего. Одно тешит – приличный кусок уже сделан… Подняла ворох накопившихся бумаг – чуть умом не двинулась. Какие-то обрывки, кусочки, записки по полбуквы в каждой. Вероятно, было когда-то что-то важное, но время ушло. Контекст вместе с ним. Разобрать устаревшие иероглифы теперь невозможно…

… Надо ПОД УЖЕ НАПИСАННЫМ черту подводить. И отпускать. Тогда ДРУГОЕ по-другому будет писаться… Странная картина. Какой-то бесконечный КОЛОДЕЦ «Врачебной тайны». Это давно произошло. От переедания написанным. И с тех ДАВНИХ пор картинка не поменялась. МОНОТОННОСТЬ притупляет чувства. А ты с ЭТИМ и ЭТИМ живешь ежедневно ГОДЫ… Тут есть над чем задуматься. И ты должна это ПОНЯТЬ и ПРИНЯТЬ. Ежель б Бог рассказал ВСЕ истории ВСЕХ людей – мы б умом поехали. Он говорит о ЕДИНИЧНОМ, как об ОБЩЕМ. Тут тонкость. Рассказать о ЕДИНИЧНОМ так, что ВСЕ в обмороке – это и есть искусство. МОИ СОВЕТЫ НЕСПРОСТА – тебе нужен КЛЮЧ, как вырваться из капканов… Судить написанное не берусь. Объяснение простое – я давно в теме и материале. И всё это для меня «Врачебная тайна». Плюс – я давно тебя отпустил. Ты уже – сам с усам. Сама всё и решишь. Пиши. Ты состоялась… (Из переписки 2013 — 2020)

***
это только сложность языка
или простота
по главной сути
истина предательски легка
словно нити
стоит потянуть и
вот и узел из твоих дорог
где одна последняя дорога
это же так просто за порог
и смертельно сложно
до порога 

(Александр Бабушкин 2014)

«БАЗОВЫЕ ТОЧКИ» (Летняя ретроспекция 2019-го)

Слово «хоспис» до декабря 2002-го в моем личном словаре не присутствовало. Допускаю, что когда-то и где-то раньше – мельком и мимо. Имело место – не имело значения. Не придавала. Обозначенным декабрем – в составе учебной группы будущих психотерапевтов. Детский хоспис как пункт учебного плана. Всего несколько часов. Сейчас, спустя столько лет, пытаюсь реанимировать те прошлые переживания и впечатления. Довольно скудные. Незначительное внутреннее напряжение у входной двери страхом бы не назвала. Бояться чего не знаешь? Скорее, интерес. Время перехода из психологии в психотерапию и психиатрию. Долгожданное возвращение к себе – в своё врачебное. А потому знания и информация поглощаются отовсюду и без разбору. Без критики и фильтра. Большущими порциями (авось да понадобится?)

Маленьких пациентов на тот день – никого. Только рассказы – живые и яркие. Здание бывшего детского садика. Игрушки, фотографии, улыбки. Рисунки на стенах, окнах и дверях. Смерти не чувствуется. Хотя подразумевается – именно о ней речь. Послевкусие?.. Плотно закрыв за собой дверь «странного детского садика», постепенно возвращаешься в привычную будничность. После жуткой сказки с заведомо известным финалом несколько последующих недель пытаешься избавиться от липких клочьев страха за детей собственных. Стряхиваешь с себя. Слетают налипшие, исчезают сами по себе. А потом окончательно забывается. Замещается новыми уроками и впечатлениями. Не забылось и навсегда впечаталось только одно – короткое, сказанное как бы между прочим… «За прикосновение к смерти нужно платить. Иногда очень дорого» … Мистический ужас тех слов вспомнился через много лет и трижды парализовал собой. Когда внезапно и страшно погиб муж моей близкой коллеги, которая на каких-то пару лет раньше меня «прикоснулась». Когда болезнь схватила за горло младшенького. А ровно через год дама с косой унесла старшего.

«Уходить нужно вовремя» … Сказано когда-то давно. По совершенно иному поводу. Четырнадцатый год моего личного «прикосновения». Приближается очередная «базовая точка» – контракт до ближайшего февраля. Близится очередное решение и зреет теперь уже личный вопрос, адресованный «неприкасаемой» … Сколько ж тебе еще заплатить, а? И почему по таким тарифам?..

__________________

Апрель 2019-го. Выбор рабочего инструмента – дело ответственное. Подхода требует. Со всей серьезностью. Торговые площадки, сайты и производители. Цены, рейтинги и отзывы. Вдумчиво и основательно. Инструмент – руки продолжение. Правило давнее и незыблемое. За покупкой – в ближайший. Оптимальнее по всем параметрам. Пассатижи, утконосы, бокорезы. Торцевые кусачки и круглогубцы. Захват, прикус и режущая кромка. Ручки удобные. Сталь прочная. Молодой человек за прилавком (тридцатника, пожалуй, не будет) с интересом наблюдает за дамой, давно перешагнувшей бальзаковский. Не выдерживает (любопытство подталкивает к вопросам) … Нет, не для маникюра. От электромонтажных работ далека. У мужа свой чемоданчик отверток. Конечно же, для себя! Где работаю? Кем?.. (изумление на смену любопытству) Нет, в своей практике шуруповёрты не использую (хотя подумать над этим, пожалуй, стоит) … Хобби – у меня много и разных. А что в Хосписе?.. Ну да, бывает, умирают. Изредка и такой казус случается (любопытство возвращается, нарастая в геометрической прогрессии) … Зачем психотерапевт? Хороший вопрос. Ну, плачут, бывает, сильно. Унывают либо тревожатся не в меру. Спят плоховатенько. О веревке с мыльцем – и такие мысли в мозгах порой гуляют. Что говорите? Стариков не жаль? Считаете, что свое отжили? Ну, как сказать. Тут каждый о своем будет. Жалеете, что дети иногда? Так в нашем Хосписе их и нет. Там взрослые – цветущие и вполне еще работоспособные. Вот такие, как мы с Вами сейчас. Ну? Что на этот счет?.. Да нет. Вовсе не философствую. Ошибаетесь, милейший. Все гораздо прозаичнее и реальнее. И даже больше… О собственной смерти когда-нибудь задумывались? (выражение лица меняется мгновенно) … Давай, мамаша, на кассу и проваливай! У меня самое начало рабочего дня – покупатели, выручка и прибыль. А ты мне о какой-то конечности земного существования втираешь. Давай-давай! Cito! … Внутреннюю слегка растерянную улыбку несла еще минут десять. До ближайшей остановки. Прокручивая в голове очередной урок столкновения с данностями бытия.

__________________

Через несколько недель ровно пять лет. Перекошенное лицо в клеточку еще долго живой картинкой перед глазами… А за профессиональной помощью обращались? Это же ПТСР. Как Вы вообще с этим справились? Да и справились ли?.. Вопрос прозвучал в конце красочного рассказа о событиях минувшего. Прозвучал неожиданно. Профессионально. Думала ли об этом тогда?.. Думаю и сейчас. Спустя время. И ответ у меня есть. Нужно только отлистать годы и припомнить. Попытаться хотя бы.

Обращаться или нет за помощью, к кому именно и когда? – решаешь, конечно же, сам. В зависимости от того, как для себя называешь неотвязную картинку и как к ней относишься. Гнать взашей, чтобы стало легче? – означает порой обманывать себя. Получить отсрочку. Может быть, и правильно. Я ж не спорю! Ну, а если очередной урок? Еще одна задача повышенной сложности (со звездочкой) в учебнике твоей жизни? И только тебе ее решать (или не решать, сославшись на звездочку). В конце твоего личного учебника готовых ответов не предусмотрено. Правильно сделал либо в очередной раз лоханулся? Свериться не с чем. И еще… Я не очень-то верю своим коллегам. С некоторых пор, правда. Попытки поиска, конечно же, были. И неоднократно. Точнее скажу – много раз признавала, что навернулась и не справилась. Что силы на исходе. Во что упирались подобные порывы? В дистанцирование (Да ну тебя подальше! Кто его знает – Хоспис этот!) В избитые фразы, штампы и истины, от которых на мозгах проплешины. В нескрываемый исследовательский интерес, когда ты – всего лишь очередной объект, лабораторная мышь под микроскопом. В дежурные ответы (Отвяжись Христа ради! Со своим бы справиться!) В праздное любопытство (А ну-ка, дорогуша, подробнее…) Особая категория «помощников» – испуганная. Задающая вопросы с одной лишь целью – застраховаться и перестраховаться. К ним – с особым сочувствием. Испугавшихся нужно беречь. И свою «правду» – в мизерных дозах. Только чтобы успокоить – Не баись! С тобой никогда не случится!.. Последним, окончательно определившим поиски, стал ответ к.м.н. … «Твою ж мать, Танька! Как же тебе сейчас х-во!!!» … Экзистенциальная конфронтация с очередной данностью состоялась (которая по счету?) Опять приходится смеяться.

__________________

Конференция. Выступление запланировано к концу. Из-за дефицита времени слегка сумбурное. И неожиданный вопрос. Даже несколько… Почему Вы постоянно используете слово «ушёл», не допуская другого? Избегаете? Лично для Вас – в чем разница? И что произойдет, если вместо привычного «ушёл» скажете «умер» ?.. Вопрошающий в ожидании. Вопросы не мне – моим убеждениям и представлениям о смерти. Задумалась, пожала плечами. Ответить сразу и по существу не нашлась. Или не сумела. Возможно, не захотела. Регламент урезан. Затронута тема не из тех, что коротко и исчерпывающе. Да и аудитория… Пожалуй, о жизни предпочтительнее. И все же…

Есть особые вопросы, ответы на которые нужно в себе выносить и дозреть. Вопросительные знаки зависают воздушными шариками и неотступно следуют по пятам. Будто тянешь их за собой на веревочке, куда бы ни двинулся. Терпеливо и долго дожидаются внимания в свою сторону. В течение нескольких часов буду пробовать искать ответы. Найду что-то, на них похожее. Говорила ли иначе? Когда и кому? Каков результат сказанного? Была ли разница? И, наконец, главное – каково мое собственное отношение к смерти – к своей, в частности?.. И вот на этом – на последнем – внезапно родился страх. Парализующий ужас. Окутал, стреножил и полностью обездвижил на пару последующих недель…

— Нет, только представь! На втором десятке лет пребывания в консервной банке со смертью я вдруг задумалась о своем – очень даже возможном финале! И это после всего, что хлебнула?.. Веришь, действительно задумалась о ней. И боюсь. Очень боюсь умирать (муж смотрит удивленно и на этот раз не крутит привычно пальцем у виска) … Я и сама удивлена – почему именно сейчас и почему с такой силой? Неужели ответ очередному воздушному шарику над моей головой?..

Post scriptum. Я ведь не напрасно себя прокаженной назвала и в лепрозорий поместила. Из меня хреновый герой, но слинять пока некуда. Слиняла бы – прямо сейчас… (Из переписки 2013 — 2020)

***
в точку
всею линией
жизни
строчкой
в точку уходя
и длясь
во времени
имея
лишь умение
слова перебирать
и складывать
как-нибудь
укладывать
себя
на буквицы
вытягиваться
в полный рост
на белые одежды савана листа
и им укрыться
навсегда
и успокоиться
точка 

(Александр Бабушкин 2012)

 

***

Порой наступают времена, когда в жизни больше ничего не держит. Формально – да! Есть что-то или кто-то, ради чего и для кого. И вроде бы живешь. А по сути, и не очень. И если быть честным – уже давно. Просто зависаешь. Исчезают основные точки. Уходят привычные опоры, что были всегда. Чтобы «остаться жить», необходима «новая сцепка». Прочная, как у вагонов поезда. Пусть даже и странная, на первый взгляд. Заново скрепляющая тебя с правом на жизнь. Ежели такая появляется – жить продолжаешь. Если же нет, то… Речь отнюдь не о биологическом выживании – о жизни вообще. В целом. Кто, чем и как наполняет свой путь? Устраивает меня теперешнее содержимое? Радует? Дает силы двигаться дальше, видеть направление и перспективу либо накапливает усталость и дальнейшую без-смыслицу? И самое важное – честен ли я перед собой, когда задаю такие вопросы и пробую на них отвечать?.. То, что заново и накрепко сцепит меня с моей жизнью, наполнив ее до краев, порой приходит само. Врывается… Когда окончательно покидают силы барахтаться, и ты попросту застываешь от без-сильной отчаянности. Главное – не отталкивать это пришедшее, каким бы странным, на первый взгляд, не показалось. А порой, чтобы остаться, нужно по-взрослому пободаться. Потрудиться как следует, но… вначале честно ответив самому себе – снова выживать или все-таки жить? Хочу по-прежнему? Или это настойчивое послание, которое именно сейчас и лично мне в почтовый ящик (и в который уж раз!) – его стоит хотя бы распечатать?.. (о. Владислав. Урок 2015)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

***
Поговори со мной о том,
что вот мой дом, а я бездомен,
что колокольный звон кругом,
а я не слышу колоколен,
не слышу звона. В тишине,
сбиваясь, комкаются фразы:
кто мы такие? как мы? где?..
с ума сошедшие все сразу.
Поговори со мной о том,
что ни при чем я в жизни этой,
что бьется свет в меня лучом,
да только больно мне от света.
И мигом мучается год,
и вдруг безумием закружит:
так был ли нужен твой приход,
когда ты сам себе не нужен?
Поговори. Притушим свет,
от стольких бед задернем шторы.
А духота – на столько лет.
И в жизни собственной – как воры.
И так пронзителен обман…
И в отрезвлении так горько.
На столько жизней лег туман.
А что за ним? Представишь только…
Поговори со мной, поэт,
в моей душе рожденный кем-то.
Быть может, ты и есть тот свет,
с которым можно быть не чем-то,
а всею мерой естества,
всего, до крохотного вздоха,
когда в тебе же, как листва,
взойдет и опадет эпоха.

(Александр Бабушкин 1991)

Post scriptum. Трудно мне было. Тяжело – середина 90-х. Чуть не попрощался… Я вообще не хотел жить. Молодой был, дурной на всю голову. Допился тогда до белки. А в нач 90-х, решил, что всё – стоп и на 17 лет заткнулся. Это – одно из прощальных. Любимое…

… Удивительным случился стих. Ключевым. Приглашением к разговору с собой – с кем можно просто быть. Ключ ко всем остальным твоим стихам. И предшествовавшим, и последующим. Стих знаковый. Для меня в том числе… (Из переписки 2013-2020)

***

Вспомнила сейчас, как в то жуткое время уходила. Никуда конкретно. Просто уйти. В доме поселился ад. Из одного рабочего (с нескончаемыми слезами, смертью и горем) перманентно перетекала в другой. Домашний. С коротким перерывом на дорогу между обоими. Наскоро перекусив, бегом из дома. До поздней ночи. Чтобы не видеть очередного скандала с участием пьяного отпрыска. Ноги чаще всего несли на вокзал. Там проще и легче. Среди людского движения и суеты. Раствориться, слиться и стать как все. Всем безразличной, неприметной и невидимой. Ее не замечали. Не задавали вопросов, не обращали внимания. Никому не была «позарез нужна». Никто ничего от нее не хотел и не требовал, не поучал, не упрекал и не обвинял. В шумном людском безразличии было просто и обычно. А порой ожидание неизбежно плохого и нестерпимое напряжение жгли изнутри и выносили вон из дома. В ночь. До двух часов, а то и позже – по пустынным улицам и самым глухим закоулкам. Быстрым шагом. Почти бегом. Куда глаза глядят. Глядели, где ни одной живой. Один за другим наяривала круги. Снова и снова. От тревоги убегала. Или утомить ее в себе пыталась – чтобы от изнеможения сделалась слабее и чуток переносимее… Злость, обида и отчаяние. Ощущение собственной никчемности. Всепоглощающий страх и одиночество. С этим ночным букетом по ночным улицам. Внутреннее напряжение таково, что справиться под силу лишь крайней усталости. Придя домой, падала, проваливаясь в сон. Привычно опаздывая на работу по утрам.

… И все же я кого-то искала. Понимаю только сейчас. Спустя много лет. Потому что невольно вглядывалась в мелькающие вокзальные лица. Всматривалась в окна уходящих вагонов или пристально в ночное небо. Сможет ли кто – согласится ли разделить мое со мною? У кого желания и силенок на такое достанет? Кого искала? Кого ждала? Кого себе выдумывала? Нашла?.. А может, это я саму себя искала? Потерянную и потерявшуюся повсюду найти пыталась?..

… Непросто смотреть на жизнь глазами другого. Окружающие чаще всего избегают живого и подлинного контакта. Ограничиваясь формальным. Как следствие, человек остается один – в болезненной изоляции. Его сложным внутренним миром никто по-настоящему так не заинтересовался. Именно потому, что это трудно – забыть себя ради другого. Хотя бы на время. И стать сложным другим. С риском потери себя (о. Владислав. Урок 2016-й)

«ЭТЮДЫ ЛЮБВИ»

___________________________

Post scriptum. Как-то давно я задумал написать КРУПНУЮ вещь о любви. Не простую – а шштоб все свои ума палаты и нешуточный опыт явить ошарашенному миру. Обложился книгами хфилософфскими и психоломными – весь свой шкаф вывернул. Закладок и выписок нагородил… старые лекции вспомнил и проч. Неделю пыхтел – весь дом перепугал. А в какой-то миг вдруг в ночи сел на кухне покурить – и за несколько минут играючи и смеясь начирикал текстик. Упарился потом книги в шкаф запихивать. Долго смеялся… (Из переписки 2013-2020)

***

Виталик снился лет пятнадцать. Даже после замужества и появления в моей жизни его тезки. Ставшего единственным. Любимого и любящего – с тех и до сих пор… Сны были мучительными. Переполненные знаками препинания – чаще вопросительными. Приходил в мой сон все в той же школьной форме. Тревожил, будоражил воспоминаниями. Смотрел, не отрываясь. И ни единого слова. Ни одного звука. Потом все реже и реже заглядывал в память – мельком и ненароком, будто торопясь и между делом. Пока и вовсе не исчез, растворившись в текущем. Случается во сне и теперь, но крайне редко. Таким же молчаливым присутствием. Невысказанным и недоговоренным. Была ли это обида?.. Вот уже сорок лет минуло с того злосчастного урока, а мне до сих пор не понять причины, по которой он однажды резко замолчал.

Две Татьяны на предпоследней парте. Два Виталика заняли последнюю. Потому что самые высокие мальчики в нашем восьмом «А». От одного из них я без ума. Вот уже несколько лет по нарастающей. Самый красивый, самый заметный и самый умный – круглый отличник с первого класса. Со второго я в него по уши… Маленькая и невзрачная – серая мышка из простой семьи с достатком ниже среднего. Мама изо всех сил старается принарядить младшенькую. Ночами вяжет, шьёт и перешивает из того, что не доносила моя старшая сестра. Блеснуть особенно нечем – ни внешностью, ни нарядами. Перешивы и перевязы выдают себя простотой и незамысловатостью. Всегда чистенькая и аккуратная – вот и все достоинства. Виталик – восходящая звезда, на которую заглядываются и облизываются длинноногие красавицы статусных родителей. Пока серая невзрачность, затихарившись под плинтусом, тщательно продумывает и разрабатывает свою собственную стратегию. Любви?..

Чем наградил Творец? Усердием, упорством и свинцовой попой. По всем трем параметрам – с избытком и с лихвой. Легко никогда и ничего не давалось. Спасала и выручала усидчивость. Вкупе с настойчивостью. Однажды решив, что до своей далекой и желанной звезды я все равно дотянусь, выбрав направление, не обманулась. Но… просчиталась. Потихоньку и помаленьку набирая обороты в учебе и не только в ней, развив должную скорость по заранее заданному вектору, не заметила, как проскочила. Разогнавшись, переплюнула свою цель, оставив удивляться и недоумевать далеко позади. Об этом чуть позже…

Переменка всего пятнадцать минут. Домашнее задание по физике не сложное, но второму Виталику сегодня не далось. Пока моя звезда где-то бродит, не долго думая, плюхаюсь на его место – на заднюю. Рядом с тем, кому с физикой не подфартило. Оставшиеся пять минут увлеченно объясняю. Меня понимают и мне благодарны. До конца объяснения не хватило каких-то пяти минут переменного времени. Звонок обозначил начало очередного урока. Удивленный хозяин задней парты стоит передо мной в ожидании. Черт меня дернул за язык или физика от себя не отпустила – история умалчивает. Лично я полагаю второе. Дружески прошу, почти умоляю озадаченную звезду уступить мне свое место еще на сорок пять минут. То бишь завершить начатое и обучиться новым физическим азам, сидя на его – на звездном месте… Ну, пожалуйста!.. Ну, вот только этот – один-единственный урок! И учитель не возражает. Неужели тебе трудно посидеть на моем месте, пока я здесь?.. Нет. Не трудно. Начало урока и конец дружбы. Впереди два с половиной года абсолютного молчания в мою сторону. Глухая, непробиваемая стена. Два человека, никогда больше не сказавшие друг другу ни одного слова. Попытки были. Робкие и только с моей стороны. Осознав их тщетность, замолчала и я… Была ли это обида? Разве может жить так долго и быть такой убийственной? Из-за физики?..

Еще два года – два класса девчачьих мук. В новом девятом «Б» мы на разных партах, на разных полюсах. Все мои мысли – вплоть до окончания школы – только о нем. Нередко ловила взгляд в свою сторону. Перехватить который не удавалось – отворачивался быстро. Я стала пустым местом для того, кто заполнял мою душу до краев. Оживились длинноногие красавицы… И еще этот дурацкий флирт – у всех на виду. Он водил ее за собой, как дворняжку, радостно вилявшую хвостом в угоду хозяину. Некрасивая и нескладная троечница, ошалевшая от счастья. Свалившегося на голову в виде расположения «звездного мальчика». За ручку в школу. За ручку в школе. За нее же из нее. На поводке… Видели все. Я тихо злилась. Еще тише плакала по ночам. Было больно и несправедливо. И не было за что. Спасла учеба, втянувшая в себя по самую маковку.

Свою потенциальную золотую он попросту просрал. Хотя мог – легко и шутя. В отличие от меня, Всевышний отвалил ему сполна – талантов и способностей. Не поскупился. Флирт тому помехой или еще что? Не знаю. Но мне честно жаль. Со своей собственной – вымученной из того же драг металла – я уехала поступать в столичный вуз. Там и осталась, через пару лет встретив теперь уже «своего» Виталика. В последний раз мы увиделись летом. Через год окончания школы. Студенткой. Поездом после стройотрядовского крещения я возвращалась на летние каникулы. На историческую родину. Носом к носу на вокзале. Так же молча он донес мою сумку до подъезда и ушел. Кивнув на прощание. Из моей жизни навсегда. Из памяти много позже.

__________________

Сегодня любопытствовала теорией относительности. Из той же физики родом. Про время, пространство и про взаимное тяготение. Про движение объектов. Иногда друг к другу. Где ни один из движущихся ни разу не точка отсчета… Я совсем не помню, что было на том треклятом уроке. Напрочь вылетела из головы задачка, которую на пальцах объясняла однокласснику. Вообще плохо запоминаю теперь все, что связано с физикой. Я ее избегаю. Что он чувствовал ко мне?..

Через десять лет восьмой «А» решает собраться. Встреча обещает быть волнительной. И я действительно волнуюсь, оставляя все дела и свою семью в Минске. Хочу увидеть – лгать смысла нет. Окольными слухами узнаю, как сложилась его жизнь в Москве, куда поступил учиться годом позже… В том восьмом нас Татьян было много. Несколько уточняющих звонков с домашнего телефона делает моя тезка. В том числе и ему – вернее, его родителям по прежнему адресу. Трубку снимает отец. Слегка подвыпивший и словоохотливый… Нет, Виталий не приедет. У него семья и дела. Занят по горло, сами понимаете. А с кем я говорю?.. Таня? Ах, это та девочка, в которую был влюблен мой сын? Нет? Другая?.. Пока моя школьная подруга рассыпается в подробностях и уточнениях, я леденею и горю одновременно. Давнее, угомонившееся и порядком подзабытое, вдруг дало о себе знать. Впрочем… Татьян в нашем классе было штук пять. Ежели не больше. Которая из них эта? Какая из пяти та? Какая теперь разница!..

Все в мире относительно – так утверждает физика. И если один из двух объектов, движущихся навстречу друг другу, ускоряется, а второй неожиданно сворачивает в сторону, то… (Теория относительности)

МГМИ (1983)

***
а он всё кружит и кружит
каким мёдом намазано?
ведь все сказки рассказаны
все слова давно сказаны
и пыльца разлетелась прахом
и лепестки пожухли и опали
а он нарезает подбитым птахом
круги любви и печали
и по лугу несется шорох нехорошего слуха
это мол не шмель а большая осенняя муха
это мол не танец любви а предсмертная пляска
это значит не о чем говорить
досказана сказка
а он всё кружит и кружит
и лишь ему одному слышно
как под его крыльями пыльца вьюжит
и значит цветок распустился пышно

так бывает
в этом озябшем мире вдруг свет весенний
так бывает
старый седой шмель и цветок осенний

(Александр Бабушкин 2015)

Post scriptum. Самое важное – на поверку самое простое. И всегда на виду. Потому не сразу видно. К слову, когда писала «этюды» о чужой любви, задумалась о собственной. Не уверена сейчас, что смогу о ней когда-нибудь. Опасаюсь девальвации. Но ежели не напишу – проигнорирую главное. Возможно, не очень четко выражаю свою мысль. Но чувствую, что права. Озвучив, не утерять – сохранить в себе имеющееся сокровенное. Писать, конечно же, можно. О чем угодно. Согласна. Но за «базар» написавшему придется отвечать на один простой вопрос – так ли это?.. А смыслов у Любви много. Обо всех не напишешь… (Из переписки 2013-2020)

***

Начало нулевых. Женский кризисный центр. Вошла в кабинет робко и неуверенно. Старается неслышно. Какая-то вся неприметно-незаметная. Что случилось, родная? Давай-ка, рассказывай. Муж изменил? Эка невидаль! Жить не хочешь? Да ты что! А ну-ка, подробнее! И начался рассказ – длиною в несколько недель…

Одноклассники. Любовь. Первая, яркая, единственная. На всю жизнь. Ее жизнь. Свадьба сразу после школы. В спешном порядке сменила выпускное на свадебное – и навсегда растворилась в избраннике. Для него – один из Минских вузов – с отличием. Успешная диссертация. Хорошая должность. Престижное научное учреждение. Взрослый сын – тоже умница, как и папа. А она?.. Все совместные 35 при них. Стирала, мыла, чистила – до блеска! Утюжила – под линейку! За пылью охотилась. Чтобы ни одна пылинка – ни-ни! Готовила? – позор столичным ресторанам! Даже калории считала, чтобы не только вкусно, но и полезно. А как же иначе!.. И еще (и это, думаю, главное) – муж алкоголик, настоящий запойный. Профессионал. Она спасатель. Тоже настоящий (так и тянет сказать запойный). Пока любимый погружается в очередные научные открытия, любящая ищет специалистов – анонимных и не очень. Находит, конечно (кто б сомневался!) Готовит бутерброды (естественно, с учетом калорий – будь они благословенны!), встречает «у проходной». За руку – на очередное АА. Добросовестно ждет «половинку» у двери. Потом домой – и тоже за руку. Следом – контроль «домашних заданий». И так годами… Боже правый! Пока все в подробностях – меня саму затошнило. От избытка и переедания. Даже мне стало тошно – а ему каково!.. Вот и случилось. Ну, как же так, а?.. И откуда вдруг взялась та никудышно-разбитная?!! Любительница выпить и гульнуть. Страшненькая, как атомная война. Глупенькая, как… Ну, в общем, откуда? И почему? И, наконец, за что?!!

— Каждый раз говорю: Делай выбор – я или она! И каждый раз падает на колени: Ты лучше всех! От тебя никуда! (и правда, никуда – несколько последующих дней, а потом снова к ней – к разбитной) … Делай выбор! … Ты – лучшая! (и ведь не врет же!)

Несколько недель об этом. На каждой очередной встрече. С возмущением, слезами, с горечью и обидой. И моя (энная по счету) попытка убедить изменить – не его – себя! Впустую. Не слышала. Пока… Пока однажды и внезапно не накрыли изумление и растерянность – а ведь он меня уже много лет никак не называет! То есть, как это никак? Ну, да… Никак. Только местоимение. Совсем недавно заметила. Представляете? Никак! Ни дура, ни дрянь, ни любимая, ни корова, ни по имени… Никак! И об этом вчера сказала. А он удивился: Ты же здесь на кухне одна. Неужели непонятно, что говорю с тобой! Больше-то, вроде, и не с кем! Представляете? Я для него – НИКТО (???) Теперь не плакала. Удивляться продолжала. А мне в ответ захотелось самых-пресамых ярких красок. И размалевать ее всеми немыслимыми цветами. С ног до макушки. Чтобы заметили. Чтобы саму себя, наконец, заметила.

***

Глубокая поглощенность зависимым. Со-зависимая (в кубе). Это про меня. Мама алкоголика и «профессиональный спасатель» по двум дипломам. На груди ярким светом (днем и ночью) заветные 911 горят, не гаснут. Хорошо знаю, что значит «умирать вместе». Неоднократно пробовала «умереть вместо». Но сейчас не о себе – о той, что несколько лет назад на приеме. Почерневшая от горя и мучительного чувства вины, от парализующей пустоты и полного непонимания – а зачем теперь жить?.. О той, в которой неожиданно увидела себя. И в поезде собственной жизни для этой пассажирки выберу особое место. Отдельное купе. Куда периодически буду заглядывать, чтобы спрашивать, КАК ЖИТЬ НЕ НУЖНО.

… Тихо вошла в кабинет. Прошло довольно много времени – оправиться так и не смогла. Что еще может держать в жизни? Для чего и для кого теперь? В душе огромная дыра – и нечем заполнить. Ей 62. Муж на десять лет моложе. Алкоголик. Грубый, жестокий, циничный, деспотичный. А она… Верная жена-мама в одном лице – спасающая, контролирующая, согревающая, опекающая и всяко другая (вряд ли любимая).

— Опекала и тянула за уши. Привыкла заботиться только о нем. У меня не жизнь – сущий ад. Он не муж, но как сын, детей у нас не было. Только позовет – к нему со всех ног. И так всю жизнь. Издевался надо мною очень (записано по свежим следам)

Около десяти лет тому заболела. Онкология. Тяжелая операция. И не одна. Думать о себе некогда. Время и силы в ином направлении – спасать другого. Много лет. Вплоть до времени, пока не заболел сам – той же самой болезнью. Когда узнал о диагнозе, посчитал, что жизнь закончена – стал пить с удвоенной силой. Страшно стал пить. А злость и ярость – ей. Любящей и заботливой…

— Сука! Не смей говорить про мою болезнь! Ты сдохнешь раньше!..

— Выполняла все прихоти. Обучилась всем медицинским манипуляциям. Сама ухаживала за ним – никому не доверяла. Он позовет – со всех ног бегу (уже было – см. выше)

Не хочу и не буду повторять гадости, что делались напрочь забывшей о себе. В рассказе был момент, поразивший особенно сильно. Муж продолжал пить, даже когда не смог глотать. Заливал водку в желудочный зонд, предназначенный для кормления – по три бутылки ежедневно. Чтобы отключиться. Вкуса не чувствовал. Давно не брал ничего в рот. Рак гортани. Водки нужно было много. Каждый день. Она не отказывала – послушно шла в ближайший магазин за очередной порцией «антидепрессанта». Но придумала, как уменьшить «отравление» любимого…

— Вкуса не чувствовал. Потому тайком разводила водой. Все ж меньше гадости.

Запои стали злее, чаще, длительнее. Умирать начал внезапно. Прямо на глазах. От начавшегося кровотечения. Пока ждали скорую, держал за руку, не выпуская из своих.

— Помню, как сейчас, испуганный взгляд, когда смотрел на меня. Долго метался. Потом затих.

Скорая отвезла обоих в больницу. В приемном покое врач, глядя на совершенно измученную, в категоричной форме приказал отправляться домой. Не разрешив остаться на ночь. Хорошенько выспаться и приходить только утром. Утром мужа не стало. Что сейчас? Чувство вины, что не осталась возле – в последние его часы. Хотя сама чуть стояла на ногах от крайней усталости и мучительного страха.

Со-зависимая? – та, что коня на скаку да в горящую избу с разбегу. И на амбразуру, конечно. Обогнав, опередив Матросова. Подумалось… В том приемном покое Творец, пожалев истерзанную горем и усталостью, попросту выгнал ее вон и взашей. Руками сердитого врача. Чтобы дать возможность тому другому без посредников, наконец-то, встретиться с самим собой. С собственной жизнью и ее завершением. Быть может, я и не права. Ведь трижды со-зависимая и верю, что люблю. Но однажды мне (суетливой курице) было сказано: Не путайся у Бога под ногами – не мешай Ему действовать.

На двоих

И утонул, а начинал по капле.
Сначала первый, после нервный срыв.
А сколько раз везли, чего-то капали,
и зашивали мозговой нарыв.
А ты молчала, а ночами плакала.
Ведь горе, как и счастье на двоих.
Да лучше б ты кричала, что-то вякала,
тарелки б била, об пол била их.
И год за годом круг за кругом адовый –
глядеть как бьется лысой головой.
И падали надежды, тихо падали.
– Садись за стол.
(какой ни есть, а мой)
И бился, все летел за блядской музою.
Чего-то там ловил на виражах.
А приземлился одичавшим лузером.
Со всем, чем только можно, на ножах.
Какими мы их видим? Ну какими?
Во что вгоняет нас природный псих?
Мы сами женщин делаем такими,
за что потом так ненавидим их.
И вдребезги сосуд тот Заболоцкого…
И пустота пустая красота.
И бродит по геномам шобла плотская.
А держит лишь святая простота.
И нечем крыть, когда все изувечено.
В колени падать старой головой,
вжимаясь в то, что с дуру покалечено.
И тихо выть: «Спасибо, что живой».
От удали ошметки, и Иудою.
Покуда окаянен, есть вина
откуда ты, не ведая откуда я,
меня взяла и молча увела.

Ссутулишься.
До одури обкуришься.
И до утра чего-то там строчишь.
А за окном седое небо щурится.
И ты за стенкой одиноко спишь.  

(Александр Бабушкин 2013)

***

До конца рабочего дня чуть больше часа. Навожу порядок на столе. Активность сворачиваю. Бумажки (напоминашки) привычной кучей. Завтра снова к ним вернусь. С каждым днем бумажная свалка больше, разобраться в ней – все сложнее. Взять бы да одним махом… Ан нетушки! А вдруг чего ценного – да мимо?.. Сегодня над очередной зарисовкой раздумывала. О любви. И не то чтобы сильно хотелось – просто в куче моей за эти годы порядком в тему подсобралось. Любовь не на последнем месте. Если честно, в сомнениях – а надо ли? Да и что про нее писать (не про кучу)! Писано-переписано, замусолено, до дыр затерто. А уж в Хосписе!

Вот, кстати… Впервые с любовными «непонятками», кажется, летом 2006-го столкнулась. Давно было – с датами путаница (свалка в голове ничуть не меньшая). В том самом начале – всем нараспашку. Желание помогать горит и рвется – кажется, совершенно точно знаю, как. Парадокс вечером – прямо на лестнице в стационар. Я поднимаюсь, а она оттуда. И вопит. Скорее, причитает. Громко и монотонно. Бросаюсь утешать, однако на полпути скорость первичного порыва снижаю до нуля. Вслушавшись в содержимое. Оно того стоило…

Рыдала на две темы одновременно. Без пауз и переходов – от одной к другой. О том, что еще такой молодой. Что жить бы да жить. А уже и продукты на поминки. И зал в кафе. И погребальные. И гости. И костюм. И когда же уже, наконец-то!.. И снова, что молодой… И как же теперь без него, а?.. А продукты портятся… И гости… Прошла мимо меня, остолбеневшей и озадаченной, до гардероба, продолжив дальше – уже на улице. Пока расстояние полностью не поглотило звуки горестных причитаний. Уж и не вспомню, как долго длился мой столбняк. Еще меньше запомнился вывод, сделанный по итогам. Очередная задача с «неоднозначностями», предложенная Хосписом для дальнейшего осмысления Любви.

***

Ему 45. Большой ребенок. Нижняя половина отказала. Полностью и мгновенно. Дома один. Внезапно упал – так и остался. Несколько часов, пока с работы не вернулась жена. Не знает и всячески дает понять – не хочет знать о диагнозе. Полагает, недомогание временное. Все еще придет в норму – и снова, как и прежде – муж, отец и повар. Первоклассный. Не теряет надежды, верит, даже уверен – вот-вот… совсем чуть-чуть! – встанет на ноги и будет заботиться (мужчина ведь должен заботиться, правда?)

Пожалуй, самый «долгоиграющий» в моей практике пациент. Девять месяцев стационара. Как срок беременности. А что ж так долго-то! Больничную прописку объяснял «невозможностью» близких позаботиться. Жена на руководящем посту – всегда занята. Оставить работу – даже на короткое время – никак. У единственного сына – гражданский брак. Забота и внимание – гражданской жене. А ну как чего не додаст! По большому счету, обиды ни на кого. Даже наоборот – оправдывал домочадцев. И искренне радовался, что в Хосписе заботятся «по-настоящему»

— Молодой мужик, а вынужден какать под себя. Это ж стыдно! Унижение какое! А здесь у вас все одинаковы.

В течение беседы время от времени достает нательный крест, внимательно смотрит, что-то тихонько шепчет и целует. Неожиданно говорит:

— Встану на ноги, обязательно приду сюда – людям служить буду!

На ноги не встал. Все девять месяцев жена регулярно писала просьбы о продлении сроков. Еще… еще… и еще… По «социальным показаниям». Однажды, не выдержав, задала ей «трудный вопрос» – в лоб! Почему не заберет любимого человека домой? Ведь это и его дом тоже! И родные лица – не больничные стены. В родном-то окружении все легче!.. Как выглядит испуганный хомяк? Стоит столбиком, глаза навыкате. Не дышит. Как бы уже умер. Так стоять может долго. Потому что смертельно испугался. Вдруг заметят! А так вроде бы и не слишком. Просто столбик. И не дышит.

***

Этому 50. Очень хочет домой. Там любимая дочь и крохотная внучка. Только о них речь. Жена (очередной и важный сотрудник «какого-то министерства каких-то дел») категорически и сразу отказалась забирать домой. Состояние критическое. Метастазы в средостение – бурное кровотечение в любой момент. Точно так же – письменные просьбы оставить на подольше. Бумага терпит все. И не только она!.. Однажды зашла в палату в момент, когда «важный сотрудник» ее покидала. Ненадолго пересеклись в дверях – женщина спешила. Подошла к кровати… Лицо. Искривленное болью. Злые слезы. Скрыть даже не пытается. Зажав в кулаке больничную простыню…

— Боится, что ковры кровью залью!!! Сука! С того света приходить стану! Ты меня еще вспомнишь!..

Уходил тяжело. Задыхался, метался. Лекарства не срабатывали. Смотреть невыносимо. Возле уходящего в крайней тревоге (зачем-то с вентилятором в руках) суетилась «руководящая». Вероятно, ей казалось, что так дышится легче. Когда стал совсем плох, дабы унять неполезную суету – в руки молитвослов – для почитать «особую» молитву (и оставить, наконец, в покое вентилятор). Поразительно! «Руководящая» даже в такой ситуации осталась верна себе. Бегло взглянув на текст, ткнула пальцем в какой-то абзац и голосом, не допускающим возражений: Досюда читаю – и этого хватит!

***

Невзрачная. Растерянная. Чуть больше шестидесяти, думаю. Впрочем, возраст в Хосписе частенько с погрешностью плюс. Внешне почти не помню. Встречу где – вряд ли узнаю. Хоть бы глазу за что зацепиться! Их, тихой тенью скользящих – таких много. По коридору неслышно. У кроватей незаметно. Обеими к сердцу – не оторвать! – дорогих своих… Колю, Сашеньку, Игоря, Ванечку, Виктора, Петеньку… Звуков от неприметных – по минимуму. А вот в глаза – так лучше бы не смотреть! – себе ж спокойнее. Случается, редко и вдруг начинают говорить.

— Мучает меня, что сюда отдала. В первую же ночь, как только одна осталась, за окном мокрый снег. По подоконнику каплями. А мне спросонья показалось, Коля в кровати ворочается. Вскочила, побежала смотреть и только потом поняла – нету его там. Хочу забрать домой, а мне говорят, чтобы сама отоспалась, пока в больнице. Все время слышу внутри – забери его… забери… забери… Проходит время – немного утихает. Потом снова – те же слова. А мой внутренний голос не обманывает. Верите?.. Всю мужскую работу по дому делала, когда заболел. Балкон вагонкой обшила. Сама шкафчики выпиливала. Руки хоть и слабые, но надо. Знаете, какой у него взгляд был в машине, когда мы в Хоспис ехали? Будто прощался со всем, что по дороге видел. Деревья, дома, люди…

Еще пять дней жизни. Вчера вечером забежала в палату. Глазами реагирует. Глажу по голове (жест, привычный до автоматизма). Она у кровати с краснющими – то ли от слез, то ли от недосыпа. Спрашиваю, принимает ли назначенные накануне таблетки? Смущается, говорит, что уже купила. Обещает (завтра же!) начать лечение. Не верю! – о себе забудет ровно через минуту. Обнимаю ее правой, крепко прижимая к себе. Не отстраняется и не отталкивает. Кажется, даже опирается. Обездвиженную его руку удерживаю своей левой. Некоторое время – посредником за руки – между ними. Обе видим – уходит. 20.00. Время посещения к концу. Ей пора, а как? Говорю, что нет большой разницы, где по-настоящему рядом быть – здесь либо дома. Если что и случится, ночью тревожить не станут. Телефонным звонком и только утром. Послушно уходит. Вот и все…

***

Смущенно улыбается, будто извиняется. Два месяца, как его не стало. И вроде бы, спать теперь можно – от боли рядом не стонут. А сна и нет. Ушел. Слезы, напротив, пришли. И откуда только взялись! Ведь не было ж до сих пор! Не до слез тогда. Учительницей начальных классов в молодости. Тихая, миловидная, деликатная.

— Мы вообще старались никого не тревожить. Зачем же понапрасну людей обременять! Сами справлялись помаленьку. В последний раз видела накануне. Без сознания. Но как подушку стала поправлять – почувствовал, улыбнулся. Что самое важное сказал? Не плачь, говорит. Только это и запомнила. А так-то ничего особенного. Помню, за два дня… Слабый был, руки почти не двигались. Уходя вечером, уже в дверях палаты сказала – ну, Ванюша, жди меня завтра. А он – и откуда только силы! – поднялся и поцеловал. Последний раз получилось. А еще попросила… Вань, вот мы ж с тобой не знаем, есть ли там что? Если сможешь – дай о себе знать. Как-то сижу дома одна, книжку читаю. Слышу, тихонько в дверь постучали. Это Ванечка мне знак такой подал, как и просила. Я его по стуку сразу узнала.

***

— У нас это второй брак. На работе познакомились. Знаете, как он на меня смотрел? Такими глазами!.. Сашенька, Сашенька мой! Люблю тебя… Смотрю из окна, как за ручки взявшись идут, и плачу. Мы тоже когда-то вот так. Теперь этого не будет. Никто, как он, на меня больше не посмотрит. Что помню? Говорит, жалею, что шубку норковую тебе не купил… Ведь я уже все знала, все перед глазами. Но может, что-то все-таки не доделала, а? Он мучился, просил – Ниночка, сдай ты меня куда-нибудь! Тяжело со мной! А я тихонько молилась – забери его, Господи! Не могу до сих пор свыкнуться, что Сашеньки больше нет. Задыхаюсь от вины, что он ушел, а я осталась…

***

А вот тут с именами совсем никак – промелькнуло коротко и быстро. В двухместной слева. В ожидании финала. Худой, желтый и скрюченный, как осенний лист – того и гляди, ветром унесет. Еле-еле держится. Кажется, уже? Нет, еще дышит. Значит, пока здесь. Рядом она. Гладит худые ноги, машинально поправляет одеяло. Хотя, чего ж его поправлять! – давно не движется. Кажется, кроме него для нее сейчас никого и ничего. И ее самой – тоже нет. Только он. Тихонько прикасаюсь к плечу, вывожу из палаты. В кабинете и плакать проще и говорить хоть немного получается.

— Недолго болел. Боролся, не жаловался. До последнего надеялся. Что главное? Говорит однажды: Не плачь, пожалуйста. Это я ухожу. Мне легче. Тебе труднее. Внучку растить, на ноги поднимать… В пятницу сознание потерял. А в четверг вечером попросил – говорит, можно с тобой рядом лягу? Больше ничего сказать не смог. Последние слова были.

***

— Скажите ему, что Вы его любите…

Злой взгляд пустых глазниц. Уходит – ускользает из рук кошелек. Выжать больше нечего и не из кого. Теперь рассчитывать только на себя. И прежней лафы уже не светит. Крутись как можешь! Ты о какой-такой «любви» сейчас бормочешь, а?..

Через пару месяцев в интернет-пространстве промелькнет кляуза. Обвинение в несусветном и смачный плевок в сторону Хосписа. Оно и понятно. Когда дерьма в тебе самом с избытком, поделиться, плюнуть – в порядке вещей. И тут уж не важно – с кем и куда именно.

— Скажите ему, что Вы его любите. Сейчас это главное. Для него. Для вас обоих. Ну?..

Смотрит на меня, будто сказано на китайском и не переводимо. Смотрит сквозь меня. Пустыми глазницами…

— Интересно, и как это я ему такое скажу!.. (Действительно – как?)

***

Эпизод, который коллега в шутку назвала «мастер-классом». На нас обеих случился – обе отхлебнули…

— Татьяна Алексеевна, срочно поднимитесь в стационар! Психолог одна не справится.

В кабинет влетает раскрасневшаяся младшая. За плечами не один год работы. На такие просьбы внутри буря… А что сразу я – 911, что ли? И почему каждый очередной геморрой должен стать и моим тоже!!! У меня что – семь пядей в одном месте?.. И страх, конечно… Что ж там такое особенное, с чем опытный профессионал совладать не может!.. Мысли мгновенны. Не уверена, что отразились на лице. Молчу. Так же молча – кабинет на ключ и на второй этаж.

В трехместной двое. Слева у окна вышел на финишную. Тот, что у двери, трясется от страха – и есть от чего! На свободной кровати напротив финиширующего расположилась супруга. Заходится в злом крике: «Хай бы ён памёр на капельнице! Пачэму вы яго не колите!!! Делайте што-нибудь! Калите яго быстрэе!!! Хоць чэм калите!» … (???) … Вне себя от ярости голосит на «трасянке». Рядом трясется и клацает зубами ничего не говорящая и ровно столько же понимающая их общая дочь. Кажется, есть еще старший сын. Похоже, единственный в этой семье в приблизительном адеквате. Не уверена. Судя по всему, мужичка попросту спровадили из смежной структуры. Дабы не портить статистику и показатели. С его супружницей, как теперь понимаю, дел иметь не хотели. Самое простое – нужны «особенные» капельницы. Такие только в Хосписе. И благополучно выпроводили вон.

… Багрово-синюшные пятна по телу. Брадикардия. Судорожное дыхание через раз. На обращение не откликается. Ни на что уже не реагирует. Внешне. Что при этом переживает внутри – одному Творцу под силу… «Трасяночница» не унимается: «Яго нада было пароць!!! Пароць яго нада! Я на вас усих у суд падам! Я ужо знаю – ад людей наслышана, што вы тут робите – у сваим хоспису. Калите яго! Прама сичас! Вы яго тут без капельниц два дня дяржали, а яго нада было калоть! Пусть бы ён памёр на капельнице!» … (???) …

Злая глупость визжит, размахивает руками, брызжет слюной. Еще больше пугает свою и без того обездоленную дочь. На обоих запястьях браслеты с иконами святых. Вперемешку с какими-то амулетами и красными шерстяными нитками от сглаза. Глаза пустые. Многочисленные попытки донести до орущей, что «пароць» (то бишь делать внутривенные инфузии) изначально было уже некуда, да и незачем. Зачем добавлять страданий истерзанному телу! Слова обламываются на полпути и прерываются злыми воплями. Дурная баба из Пушкинской «Золотой рыбки» (совсем не к месту вспомнилась сказка). В перерывах между палатными визгами делает короткие пробежки по коридору стационара, не убавляя громкости, не меняя интонацию и содержимое воплей. Привлекая испуганное внимание пациентов и близких. Мы с психологом – неотступно по пятам. По ходу пытаясь спокойно урезонить и пригласить вернуться в палату. Главная задача – не впустить в другие. Нужны зрители – ей все равно, где вопить. Снова влетает в многострадальную трехместную. Тот, что у двери, вжимается в матрас. Думает, по его душу. Психолог садится рядом и мягко успокаивает. Наша героиня в очередной раз подлетает к супругу, хлещет его по щекам, хватает посиневшего за плечи и трясет изо всех сил (кажется, скандалит уже с ним?) На без-сознания и закатившиеся глаза ноль внимания. На мои увещевания – приблизительно столько же. Неожиданно отталкивает от себя умирающего и бросается к шкафу, резко меняя тематику криков. Вышвыривает одну за другой упаковки памперсов и воет – теперь уже о напрасно потраченных деньгах. И еще о том, что хоронить пока не на что. И снова о том, что надо было «пароць у вены», пока скопила бы денег на похороны… Тихо прошу пожалеть мужа – не кричать о смерти, пока живой. Сверкнув глазами в мою сторону, рявкнула – ему теперь все равно и уже ничего не слышит… Кошмар, абсурд и все, что угодно – в одном лице. Растерянно переглядываемся с психологом (эту тетку только пристукнуть – словом не унять!) Но главная задача – удержать в палате до приезда сына. На него последняя надежда.

Была б моя воля. Но воля не моя. Взгляд на подоконник. В углу за шторой маленькая потрепанная бумажная иконка. Они у нас почти в каждой палате – в укромных местах ютятся. Подальше от впечатлительных и принципиальных. Иду ва-банк. В очередной раз не зная, куда идти вообще. Разворачиваюсь тылом к вопящей и клацающей зубами. Лицом к уходящему. Закрывая его собой. И потихоньку, начиная одними губами, тихим шепотом, потом вполголоса, а следом как обычно. Выразительно. Стараюсь как можно медленнее. Произношу слова молитвы. Получается плохо – трудно унять собственную бурю внутри. Молюсь наизусть – тем, что по ходу вспоминается. Отрывками, кусками. Спотыкаюсь, путаюсь. Много раз повторяю одни и те же места. Главное – не останавливаться.

… То ли я ухожу в молитву и уже не слышу прежнего визга (вообще ничего не слышу), то ли его действительно становится меньше, а вопли приглушеннее и реже. В паузах, пока перевожу дыхание, глажу уходящего по голове и тихонько – в умирающее ухо … «Беги, мужик, отсюда! Смывайся и как можно быстрее! Вот только сына дождись и бегом! Делай ноги и не оглядывайся!»

… Сын, отдать ему должное, не задержался. Через пятнадцать минут палата свободна. От вопящих, клацающих, испуганных, вспотевших и озадаченных. Еще немного – и в Путь отправился наш страдалец. Прихватив на дорожку и на посошок парочку моих псалмов. Очередной мастер-класс (Чей?)

________________________

***

Еще до Хосписа. И тоже про Любовь. Рабочий день в поликлинике. На приеме. За советом пожилая женщина. Беда со старшей сестрой. Старческое слабоумие… Что делать? Куда определить? За ней теперь присмотр. А все работают. В разных местах каждый. Может, поможете, доктор? Чтобы как-нибудь в интернат, а?..

Ее привели следующим днем. Маленький ребенок 80-ти лет от роду. Улыбается. Изумленно вертит головой, осматривая кабинет. По всему видно, не может понять – что это, где это… Две спелых вишни мягко и ласково смотрят на доктора… Дочушка, родненькая моя, ты в нашей деревне живешь? Что-то я тебя не припомню. Да и ладно. Знаешь, какие у меня в саду яблоки! Ты-ка приезжай ко мне летом – я тебе целое ведро насыплю. Приезжай. У тебя лицо доброе…

Смотрю в вишневые глаза. Слушаю теплое детское лепетание. И доктор во мне начинает говорить «неправильное» … Послушайте. Не выбрасывайте. Не отталкивайте. Погибнет. Быстро. Старое дерево не пересаживают. Не приживается на новом месте…

Пауза. Всего несколько минут. Все минуты на меня продолжают смотреть ласковые детские вишни слабого ума. И вдруг заплакала. Та, у которой был ум. Потому что вспомнила, во время войны их – шестерых малолетних, оставшихся сиротами после расстрела родителей – приютила, накормила, согрела и спасла именно она. Старшая сестра. Забывшая о себе и ставшая всем шестерым – и матерью, и отцом… Вопрос закрыт. Вишни остаются в родном доме.

***

— Мы Петеньку нашего никуда не отдали. У меня на руках ушел, когда собиралась очередной укол делать. Было – он в туалет, я на тумбочке возле двери. Караулю. Так все годы на тумбочке и просидела. Если бы можно было, порвала бы сейчас душу руками и за ним бы – за Петечкой своим бы полетела. Смотрит на меня. Думает, не верю. Верю. Разорвала бы точно. И полетела. Вот только, куда?..

Про навсегда ушедшее может рассказывать часами. Что, собственно, и делает. Пятый год к ряду. Он приходит к ней во сне. Живым и прежним. Она задает ему вопросы, когда бодрствует, просит совета и ждет помощи, когда трудно. Злится, что оставил одну – всем ветрам открытую. Тоскует по прошлому и говорит… говорит… говорит… У меня в кабинете. Рука об руку с Петечкой. Пятый год подряд…

Телефонный звонок врывается всегда не вовремя и неожиданно. Перебивает на самом интересном. Выдергивает из чужих воспоминаний и собственных мыслей, возвращая в скучную и трезвую реальность. Вздрагиваю. Привычно сержусь. Взгляд на экран? Ну вот опять! Любовь зовет…

***

мне кажется уходят поезда туда куда не дотянуться строчке поэты любят чтоб была звезда как в роуд-муви шпалы одиночки чтоб осень чтобы ливень чтоб кресты мосты посты и часовые стрелки мне кажется слова давно пусты ноль в колесе по кругу мчащей белки мне кажется за формою дождя мне видится как в полдень слепнут совы толпа в предощущении вождя и ум в печальных поисках основы мне кажется в прокуренной ночи не спят врачи пожарники и стражи ждут склянки для анализов мочи и парусники смены такелажа над спящим миром крестик самолёт лист пастернака финиш подрифмовки обкусанные пальцы недолёт великий смысл внезапной остановки когда бы за течением воды умыслить переходы лука в лиру я думаю печальные труды бессонный мозг насилует квартиру отдай бумаге выплюни комок и дай зарок довольствоваться малым а за окном гуляет матерок и гонит околесицу по шпалам (Александр Бабушкин 2015)

Post scriptum. Странные стихи. Без знаков препинания. Будто спешили куда. Торопились на свет проявиться… Железнодорожный вокзал – особенное место. Живое. Точка отсчета. Начало Пути следования. Случается, промежуточная станция. Временная остановка. Передохнуть в пути или направление сменить. Сделав множество последующих пересадок. Пути ведь разными бывают. Не всегда прямые. Вокзалом начинаем. Им же и завершаем свое Пути-шествие. Прибывая к конечному пункту следования… А знаешь, мне нравится бродить по вокзалу. Просто так. Не спеша. Никуда не торопясь. Всматриваться и видеть лица. Слушать и слышать голоса, звуки. Разглядывать длинных железных гусениц, уже готовых к отправлению. Заглядывать в широкие глазницы вагонов, в которых, возможно, уже живет чья-то жизнь. Наблюдать никогда не прекращающееся ее движение.

Уходят поезда. Отправляются по артериям рельс. Бредут и летят по без-численным ступенькам шпал. Каждый в свою сторону. И жизнь наша – она во многом похожа на железнодорожный состав. Со множеством разных вагонов. Общие, плацкарт, купе… Каждый встреченный, чья-то история и судьба становятся на некоторое время нашими «пассажирами» – и ровно столько же нам с ними по пути. Чем дольше живем, тем больше вмещаем. Тем больше вагонов в нашем составе. Своих «пассажиров» размещаем по разным местам. Кому ехать недолго, сгодится и общий вагон. Чего нежиться! Присел на часок – вот и выходить пора. Кому-то подольше быть. Пару-тройку ночей коротать. Такому и отдохнуть в пути, пожалуй, не помешает. Плацкарт ему выделяем. Отдельное место. Чтобы было куда голову преклонить. Чайку дорожного хлебнуть. А кто-то, видать, надолго обосновался. Будто бы и не нужно никуда выходить. Будто нет иных целей, кроме как только движения. Этим особенным – купейные места. Отдельные квартиры. Под ключ. А бывает – ошибся ненароком. Поезда перепутал. На билет внимательно не глянул – вот и оказался не там, где быть хотел. Такие тоже встречаются. Случайные. Всегда торопятся. Суетятся. Привычно времени в обрез. Не мудрено и ошибиться поездом. В спешке такой…

Слышишь?.. Только что объявили отправление очередного состава. Счастливого Пути пожелали. Вот и славно. Пусть таким и случится. А впереди только что зеленый свет зажегся. Значит, и правда, пора. Доброго прямого Пути. Гладкой дороги. Зеленых встречных семафоров.

____________________________

«БАЗОВЫЕ ТОЧКИ» (Осенняя ретроспекция 2019)

— Ты никогда не выгоришь и уж тем более не сгоришь дотла, если честно признаешь, что ничего не знаешь. Если попросишь помощи и совета на этот счет. У кого?..

__________________

Ну вот. Кажется, мой поиск завершен. И она, наконец-то, нашлась. Идея. Та, что в основе всех зарисовок, заметок, рассуждалок, размышлялок, непонималок и вопрошалок. Объединяющая разбросанное в единое – очевидное и целое. Мой разговор с Хосписом. На равных. Слово, которое теперь пишу с заглавной. Существительное, для меня давно одушевленное. Задающее нескончаемые вопросы и непрерывно озадачивающее – в терпеливом ожидании моих собственных ответов и таких же собственных решений. Помощник, Врач и Друг. Неподкупный Судья и щедрый Кредитор. Слушатель и Собеседник во множестве разных лиц. Строгий, а порой и безжалостный Экзаменатор. То и дело подкладывает неоднозначные ситуации, подкидывает задачки с разными вариантами решений. Ни один из которых не является единственно верным. Приближается завершение очередной тройки лет по контракту. Соответственно, назревает очередное мое – уволиться? (уж наконец-то!) либо еще три? (два? один?..)

Не так давно наткнулась на видеосюжет о той, к кому с нескрываемым уважением. За то, что когда-то смогла. За то, что продолжает сейчас. Затронута тема Хосписа – важная часть жизни – теперь уже в прошлом. Вслушиваясь, вглядываясь, саму себя спрашивала – а почему я все еще здесь? Какой самый главный ответ предстоит дать Экзаменующему? Чем смогу вернуть «долг кредитования», что случился много лет тому? Копейка в копейку либо проценты потребует?..

__________________

Откровенная беседа с «инструментом отличной заточки». Редкий случай, когда выпало время для сокровенного… В нашей жизни всего две позиции – быть в центре либо отойти к периферии. Тогда в центре их осталось всего четверо: Мать, Ученица, Ученик и Потрясенный. Они не сходили с места. Ничего толком не знали и мало понимали – что ЗДЕСЬ происходит? Вряд ли думали – находясь в эпицентре страдания, трезво думать и правильно рассуждать не получается. Ты целиком и полностью в ней – в боли до последней своей клеточки. Только из нее и состоишь. Ты сам – одна большая боль. При этом не двигаешься. С места не сходишь. И никому объяснить не можешь, почему остаешься без движения. Ты вообще не в состоянии что-либо объяснять. На самом пике. На высоте. В центре – центрее не бывает!.. Но вот какая интересная закономерность имеет место быть. Чем дальше от эпицентра страданий, тем легче любые думания, размышления, правильные рассуждения, толкования, объяснения и соответствующие выводы – так что же все-таки ТАМ произошло? Если ножки устали стоять, можно отойти в ближайшую рощицу, посидеть на травке и, глядя уже ОТТУДА, издали порассуждать о произошедшем ГДЕ-ТО ТАМ. Теперь не сложно. Ты ведь не в центре. ТАМ остались только они – не думающие, не понимающие, не правильные.

Чтобы писать по-настоящему живо и подлинно, нужно оставаться в эпицентре. Только теперь понимаю. Фронтовые треугольники тем и отличаются от серьезных и основательных мемуаров, углубленных исследований ТОГО периода. Возможно, именно поэтому я еще ЗДЕСЬ. Пока… За прикосновение к смерти нужно заплатить?.. Случайные слова конца 2002-го засели в мозгу намертво. Не откупаюсь ли я, делая эти записи? Не покупаю ли себе без-смертие? А если это единственное, ради чего я пришла в эту жизнь (вспоминаю недавно сказанное), значит, по завершении и с последней точкой – смерть? Тогда ну ее на фиг – всю мою писанину!

__________________

Взгляд на запястье. Красная шерстяная нитка туго обмотана вокруг и завязана. Двойным морским. Сверху – мудреный браслет с тайными знаками и замысловатыми надписями. Не сомневаюсь – под одеждой, где глазу не достать – пара-тройка амулетов: «на всякий случай», «пронесигосподи» и «тьфу-тьфу на сухой лес» …

Вспоминаю один из многочисленных семинаров. По первым годам таковых множество. Паллиатив только-только проклюнулся, и нужно донести до причастных, что есть такое вообще. Тема моего выступления, как правило, в конце. Одна и та же – принятие. О том, как и что внутри, когда приходит неизбежное. Слушают. Кажется, слышат. Последующее обсуждение на этот раз бурное. Когда речь о Вечности, тут, братцы, не до шуток. По ходу затронута тема «защиты». От самого трудного и от самых. Фраза известного онколога стала откровением… Все интересно и правильно. На словах. Вы лучше на деле покажите. Научите нас защищаться… Беру тайм-аут. Ответила через паузу словами бывшего учителя: «Лучший способ защиты – не защищаться вообще и никогда» … Не уверена, что меня услышали.

__________________

С этим смешливым встреча и разговор случились короткими, но емкими. Потому и запомнились. Почти дословно… Доктор, да что ж Вы так боитесь! Я бывший подводник. Помню, на учебке перед выходом в открытое нам было сказано одно – на подводной лодке, когда над тобой километры и тонны, все равны. Без чинов, рангов и званий. Все абсолютно одинаковы. А потому первое и самое главное правило подводника – не портить воздух без особой нужды (смеется), потому как в ограниченном количестве. Вот и перед собственной смертью. Как на подводной лодке, все равны. Тогда зачем портить воздух впустую?

__________________

— Запомни главное: ты никогда не выгоришь, если будешь максимально открыта и до конца честна перед собой. Понимаешь ли ты, о чем я? (Понимаю ли я себя?)

ИСТОРИЯ «БОЛЕЗНИ» (Дневник врачебных наблюдений)

 

____________________________

***
и всё больше оглядываюсь
всё больше назад
и все больше узлов
на память
и всё больше рассказываюсь
и вперёд наугад
и всё бóльшего
не исправить
и всё кутаюсь кутаюсь
а трясёт от потерь
и кричи не кричи
нет уж
и тяну на себя
на того что теперь
опостылевших слов
ветошь

(Александр Бабушкин 2014)

Post scriptum. Короткий недавний разговор. Тема – продление трудовых отношений. Результатом? – плюс еще три. На обоюдном согласии. Промежду прочим – о моих «написалках». Кто их пишет? Психотерапевт Хосписа? Врач с соответствующим дипломом в кармане? Обычный человек, волею случая (судьбы?) примеривший когда-то белый халат и той же волею попавший в «странные» условия? Кто во мне пишущий? Теперь тема для дальнейших моих раздумий…

… Писать можно ТОЛЬКО ТАК, как ОНО САМО ПИШЕТСЯ. А если включаются флюгеры, светофоры и проч дорожные знаки ПРЕПИНАНИЯ, это бумагомарательство. Уже писал тебе о зеркалах. Ежель ты сразу в них начинаешь глядецца – караул…

… Писала, как и пишу. Как и буду. Ничего в моих «шедеврах» не меняется. Разве что вопросов к себе стало больше. Согласна, лицо я в некоторой степени подневольное. До определенного предела. Что станет пределом, решу сама… (Из переписки 2013-2020)

***

В мае текущего ровно 14. Ровно столько в Хосписе. Вернее, с ним. А всего 22 года консультативного опыта. Разного. Позавчера у кровати новенького внезапно словила себя на мысли – сколько бы ни было лет в профессиональном загашнике, на любую по счету встречу идешь, будто впервые. Что произойдет на этот раз? Произойдет ли вообще?.. Буквально на следующие сутки (то бишь вчера) в рабочей тетрадке по свежим следам сделала запись: «Что самое мучительное? Чувство, что ты ничего не можешь сделать – ничего из того, к чему давно привыкла, что раньше помогало и срабатывало безотказно. Дурное и тягостное ощущение внутренней обездвиженности. Все в тебе замирает и затихает в этот момент. И обостряется одновременно. Все вокруг останавливается и для тебя сейчас не существует. Ты настроен на волну того, кто только пару дней назад узнал, что шансов нет. И до сих пор ошарашен. Потому что врали все – и жена, и дети, и врачи. Все знавшие месяцами молчали и варили лапшу. Каждый на своей кухне. Безусловно, из добрых побуждений. Чтобы не лишать последней надежды… Зачем они мне врали!!! (это не мои слова) … Нашелся, правда, один. Не сильно-больно церемонился, не заморачивался с подбором слов, интонаций и подходящего времени. Выпалил все и сразу, отряхнул руки и закрыл дверь за уходящим в неизвестность. И что теперь?..

— Мне бы таблеток, доктор… Чтобы навсегда. А лучше с двенадцатого вниз. Это наверняка. Так ведь сил нет туда забраться!..

И вновь привычно чувствую себя бараном без-словесным. Пытающимся найти в себе – выцарапать хоть какие! – нужные (не барану) слова. А их и нет! Все, что могу сейчас делать – молчать, сидя на краю больничной кровати. Пока злыми слезами плачет. И не отпускать руку. Не выпускать из своей… Сидеть приходится долго. Потому что пришло время уступить место той, о которой говорить не принято. Боязно и совсем-совсем не хочется» (Январское откровение 2020)

Post scriptum. Стряпаю «пояснительную записку». Самой себе «поясняю», на кой ляд начала писать о своей работе, о себе вообще – восемь лет тому. И вновь уперлась в то, что инициатором все же был… Послушай, когда ты подтолкнул к этому новому для меня действу, ты же о чем-то думал, да? Ну вот важно знать, о чем?.. Не торопись с ответом. Мне еще ковыряться и ковыряться – и в себе, и в своих писульках. Собственными мозгами шевелить…

… У тебя еще очень короткая дистанция меж написанным и … Едва ль тебе нужо́н мой опыт 20-тилетнего молчания. Но пользы в нем для меня было много. И не всю еще понял и оценил… Ты СДЕЛАЛА БОЛЬШОЕ ДЕЛО – родила ТЕКСТ. ВСЁ. Он уже есть и живет своей жизнью. И родить его взад, затолкать ребёнка обратно – не выйдет. Успокойся и живи дальше. Хочется – пиши. Не хочется – не пиши. Но написанное – это факт твоей биографии. УЖЕ. Навсегда…

… Беру молчаливый опыт на заметку… (Из переписки 2013-2020)

______________________________

Post scriptum. Прочла реплику «безоБоживание… пусто, глухо, беспросветно» … ??? … Видать, пора ставить точку на всей писанине… К вопросу о безысходности. Ты ведь понимаешь, что мои «написалки» только и делают, что увеличивают и без того неимоверное ее количество. Не капризничаю. Трезво оцениваю написанное и думаю сегодня так же, как и вчера. Давненько думаю – довольно изматывать душу! Свою и не свою. Горя навалом… Про двух мужичков сейчас вспомнила. В чане с дерьмом волею случая. Одному уровень до нижней губы, у второго пока только к шее подплывает. У которого пониже, пытается барахтаться и звать на помощь. А тот, у кого уже ко рту, умоляет сотоварища не гнать волну. Во мне оба на постоянке, по очереди активизируются. На сегодняшний день первый недвусмысленно намекает «не волновать» безысходность. Твое письмо утром прочла. Успокоилась (ночью почти не спала). Решение по-прежнему твердо – никакой душещипательной откровенности!..

… Значит так. Я скажу ну ОЧЕНЬ БАНАЛЬНЫЕ вещи, что не отменяет их ОЧЕВИДНОЙ ИСТИННОСТИ. Я признаю только тех, кто пишет богу в себе. Если человеку перед богом в себе не о чем кричать, вопить, каяться – то и нехуй писать. Вот вся эта тяга высказаться и разобраться с косяками внутри себя – и есть та литература, которую я считаю настоящей. Вопрос о стиле – оставим. Каждый пишет, как может. Взялась – доведи дело до конца и тогда выдохнешь…

… Внутри полнейшее затишье. Пока духу не хватает продолжить. И не тянет, если честно. Реальную жизнь восстанавливаю после колоссального запустения. В голове бардак и неопределенность. Живости слова в себе не ощущаю. Потому и не пишу. До конца довести, конечно же, обязана. Знаю об этом. Но как только призадумаюсь, что опять кому-то чего-то должна, руки опускаются. И протест. Новой кабалой свои «написалки» начинаю ощущать. Вот и балансирую между «должна» и «хочу»… (Из переписки 2013-2020)

***
правда с кривдой сидели на горочке
а под горочкой рай или ад
только все кто с спустились с пригорочка
не вернулись с ответом назад
все покинули канули сгинули
белый свет ожиданьем томим
правда с кривдою вдою раскинули
знать придется спускаться самим

(Александр Бабушкин 2014)

________________________________

Post scriptum. Позавчера пациента спросила – какую бы оценку сам себе на выпускном поставил. На выпуске «жизненной школы». Не за горами… Тройку, говорит. Почему-то многие ставят себе на финишной именно ее. Спрашиваю, а что бы поменял в прошлом, если бы такая возможность выпала. Ничего, говорит. Жил бы так же. Тогда почему тройка? Не ответил… (Из переписки 2013-2020)

***

Иногда мне хочется узнать его последние мысли. Слова услышать – те, что напоследок. Хоть сколько-то узнаваемые их обрывки. Раскаялся? Попросил прощения у того, кого оклеветал и уничтожил? У той, чью жизнь растоптал. Осознал ли под конец, что натворил? Что пережил в угасающие мгновения? В глаза пристально посмотреть – вот этого особенно хочется! Результат справедливого возмездия там увидеть. Желание, правда, редкое. Но сильное…

__________________

Мой первый семейный (вернее сказать, родово́й) фотоальбом до сих пор перед глазами. Большая деревянная рамка на стене, над огромным сундуком. Сделана вручную. Фотографии рядком под стеклом. Вплотную друг к другу. Дяди, тети, бабушки, дедушки, кузены и кузины, троюродные и племянчатые. На киселе седьмая вода? – там же. Самые важные – по центру. Потому что корни. Из них и на них – периферия. Те, что по краям… Сундук предназначен для припасов. Крышка добротная. На нее запросто можно ногами, чтобы любопытными детскими рассмотреть поближе незнакомые лица. Татьяна Теодоровна. Твоя прабабушка. Рядом прадед. Петр Мартинович. А вот эта?.. А тот?.. А это кто?.. Вопросы градом. Указательный палец скользит по стеклу, путешествуя от лица к лицу. Слушает, всматривается, внимает. Впитывает терпеливые и обстоятельные ответы. Помимо имен – короткие рассказы: где, когда и чем отличился. Повторяются и повторяются, понемногу укладываясь в детской головенке. Кирпичик к кирпичику. Цементируются и бетонируются, становясь фундаментом, на который без опаски можно ставить растущие ноги. Линия папы… О маминой узнаю из рассказов. Фотографий, правда, поменьше – в коробке россыпью. Послевкусие такое же доброе – ни одной червоточины. Гладко и без зазубрин ложится в тот же самый фундамент. Все, кроме одного…

В обилии информации выпадает важное звено. Детский ум никак не уяснит, куда это подевался мой родной дед? Ни одной фотографии. Ни единого слова. Кем был? Как выглядел? Что произошло, если его сейчас нет? Многочисленные вопрошания завершаются таким же количеством разноречивых взрослых ответов. Запутывающих еще больше. Погиб на войне? Да. А в каком году?.. Молчок. Глаза в пол и на другие рельсы… Умер? Да. Отчего? Когда? Чем-то болел, да?.. Глаза опять привычно прячутся – тема меняется. Наверное, взрослые думают, что Тане этого достаточно. Но тот кирпич, что мне предложен – кривой и кособокий. Треснувший, а потому и ненадежный. Таня не может поместить его в свою конструкцию. Что-то не договаривают. О чем-то умышленно умалчивают. Боятся?.. Я это чувствую в молчаливо отведенном взгляде. Немой страх. Не мой. А потому с вопросами не надоедаю – останавливаюсь. До следующего приступа неуемного любопытства. Вновь и вновь упирающегося в семейный заговор молчания.

В одном из справочников по котоводству однажды прочла: у некоторых кошачьих жажда любопытства настолько сильна, что преодолевает абсолютно любой страх. Противостоять такому настойчивому усатому весьма трудно. Ежели не по жизненным показаниям, то проще уступить… Мне исполнилось, наверное, 10 (?) … Или 11 (?) … А то и все 12 (?) … В лексикон советской школьницы, примерной отличницы и абсолютной послушницы ворвались несколько странных слов: ежовщина, репрессии, реабилитирован посмертно. Кто из взрослых первым решился придать кирпичу правильную форму – история умалчивает. Полагаю, рискнула бабушка. Та, что учительница. Именно ей доверили, поручили. В доступной и приемлемой форме… Или же она сама так решила – донести до пытливого детского ума информацию об убийстве. О множестве безжалостных убийств. В том числе ее мужа.

Зимние школьные каникулы. За окном сугробы. Печка вытоплена. В хате тепло. Для разговора выделено время. Из секретного ящика извлечено на-гора обвинительно-оправдательное. Пожелтевшие, потрепанные по краям выписки, листочки старых отрывных календарей. Фамилии подчеркнуты красным. 1937-й. Ежов?.. Значит, колючий, злой, опасный. Но бояться не стоит. Потому что справедливость торжествует. Как в сказке с хорошим концом. Так ему и надо!.. Имена известных героев – маршалы, командиры. Достойные уважения и на слуху. Если и мой дед вместе с ними, то… Дальше Танино воображение дорисовало геройский портрет предка и, наконец, угомонилось. Кирпич в пустующее место вошел легко и без препятствий. Фундамент сложился. Долго волновавшие вопросы отпали. Наверное, вздохнули и взрослые – врать и выдумывать гораздо труднее, чем кажется вначале. Теперь так думаю и я. Столкнувшись с собственным враньем. «Геройская история» предка нашла свое продолжение через несколько лет.

__________________

Работа над конкурсным текстом движется медленно. Скрипит и частенько буксует. Все, что пишу, высасывается из пальца, лепится из воздуха. Слова подбираются и выкраиваются по заранее заданным шаблонам. Друг с другом соседствуют плохо. Иногда и вовсе не стыкуются. Мертвые слова. Чужие и отвратительные. Но к исполнению обязательны. Потому как одобряемы и «соответствуют». Неудобных вопросов не вызывают… Мой дед герой? Правда частичная (правда ли?) – результат когда-то недоговоренного. Дефицит достоверного, как правило, заполняется выдумками, фантазиями, а порой и откровенным враньем. Живое и неоднозначное (потому и не озвученное, каким есть) подгоняется. Загоняется и втискивается в прокрустово ложе должного. Потому что на выпуске маячит золотая. И нужно, где возможно, поднажать. Дополнительный бонус активности в виде участия в городском конкурсе для будущей медалистки лишним не станет. И уж для этой цели – все средства. И даже ложь. Я это знаю. Все это знают. И все вместе мы лжем. Тщательно выверяя грамматические ошибки, аккуратно обходя суть написанного. Я инициирую и выдумываю. Окружающие согласно и одобрительно кивают. Укрепляя во лжи от первого до последнего слова. И меня, и себя.

«Передо мной на письменном столе – фотография. Я смотрю на нее с гордостью. Командир Красной Армии. Герой Гражданской войны. Грудь в медалях. Погиб в Отечественную… Я горжусь тобой, дед!»

… Начало «сочинения на невольную тему» помню до сих пор. Хоть и не дословно… У меня никогда не было письменного стола. Был у одноклассницы Аньки – я ей чертовски завидую. Потому что у нее не только горячо желаемый рабочий стол, но и целая отдельная комната. В нашей двухкомнатной обитают семеро – пять постоянных и двое перманентных, что, в общем-то, одно и то же. Частенько гости – тепла и места хватает всем. Как мы таким количеством размещаемся на скудных квадратных метрах, по каким углам рассовывает обитателей моя сердечно-гостеприимная мама – загадка до сих пор. В семье я самая младшая. Мое второе имя – «Валерьяночка» (трава такая – вонючка успокаивающая). Призвание и предназначение – всегдашнее послушание. Утешать, не огорчать, а лучше радовать. И я стараюсь – изо всех сил и из кожи вон. Чтобы «Валерьяночка» трудилась над своими пятерками, не испортив при этом зрение и не заработав сколиоз, папины золотые мастерят довольно оригинальную конструкцию. Доска с закругленным краем и надежным раскладным креплением к подоконнику становится моим рабочим столом. На ней можно не только готовить уроки, но и шить. Иногда кушать, если места на кухне уже не хватает, и даже танцевать. Выдерживает все.

Фотографию деда впервые увидела лет в сорок. В семейных архивах от наследства. Чудом сохранившаяся газетная вырезка 30-х годов прошлого… Группа учителей. Среди них мой дед. Учитель. От «врага народа» ничего больше не осталось – конфисковано и ликвидировано. Чтобы без следа. Впрочем, кой-чего удалось таки спасти. Золотой нательный крест, два обручальных и портсигар из серебра. Подаренный деду польскими учителями. Od kolegów i koleżanek… В ночь ареста немудреные сокровища спрятаны под курицу. В кладку яиц, на которых пернатая отдыхала. Курицу не обыскивали. Видать, постеснялись в яйцах ковыряться…

«Геройская история» на поверку оказалась гораздо прозаичнее и злее. Отчасти повторившая библейскую – про Урию и Давида. Чтобы убрать помеху к вожделенному, местечковый царёк без имени состряпал донос. Супружнице «польского шпиона» пригрозил – ежели не уступит, пойдет следом. А пятерых «вражеских отпрысков» ждет детский дом. Угрозу подтвердил изнасилованием. Результатом которого явился на свет шестой мальчик. Деда расстреляли в ноябре. Чтобы не омрачать праздник Великой Октябрьской, через три дня после… Перед этим изрядно поизмывавшись. По рассказам очевидцев, узники, привезенные к месту казни, предчувствуя неминуемое, не хотели вылезать из машины. Вытаскивали их оттуда специальными железными крючьями. Забрасывая в машину и цепляя живое – за что попало. Где схоронили изувеченное тело моего деда, одному Творцу доподлинно… Анне-Вирсавии удалось сбежать. Однажды ночью, взвалив на телегу пятерых и все, чем побрезговали грабители от власти, без оглядки и навсегда покинула место горя, отчаяния и ужаса. Догонять было некому. Доносчик вскорости попал под схожую раздачу и через короткое время сгинул в лагерях. Время тогда было добрым.

__________________

Зачем мне понадобилось участие в том конкурсе? Почему именно эта тема выбрана для сочинения? Доказать и выделиться, чтобы заметили? Что, перед кем и за чей счет? В угоду чему?.. Эти и много других нелегких вопросов задаю себе сейчас. По прошествии почти сорока лет. Кроме начальных фраз от той моей конкурсной лжи ничего в памяти не осталось. Разве только стыд. Мой. И еще страх. Не-мой. Рожденный вместе со мной.

Иногда мне хочется воочию увидеть неминуемое возмездие. Желание хоть и редкое, но сильное. Иногда. Потом, правда, отпускает…

***
Совесть – подлое свойство: предать
и раскаяньем мучится,
по убитым тобою страдать
и искать очищения.
Совесть – вечное право рыдать
в предсознанье что случится,
и до капли себя выжимать
с целью предупрежденья.
Совесть – памятник чести
с венком от страдающей нечисти
на пути человечества
все объяснять и прощать.
Есть такие мгновенья,
все стынет в предчувствии вечности –
поколения долг запоздалый
приходят отдать.

(Александр Бабушкин 1985)

Post scriptum. Долго вынашивала… Перечитывала отцовские записи от руки. Вспоминала, о чем рассказывала бабушка. Ее записки – обращение к нам, ко внукам. Долго не решалась… Годовщина скоро. 10-го ноября деда положили. Уловила за хвост давний страх. Который «не-мой». Оживился, зараза. Зашевелился, подлюка. Решила изучить – рассмотреть во всех подробностях и аннулировать ко всем чертям… (Из переписки 2013-2020)

***

Много лет… Уж и не вспомню, когда именно. Пациент один. Матушки моей покойной ровесник. Чуток постарше. Из руководителей, из больших и бывших. Ивс. Отчества не припоминаю. То ли Иванович, то ли Митрофанович… Впрочем, отчество без значения. Имя важнее. Ивс (пусть будет Иванович) много рассуждал о Боге в некоем своем Его понимании. Признаться, чертовски подкован. Фактами забивал, аргументами забрасывал. Возразить нечего. Имел особенное и незыблемое представление о Творце. Довольно-таки странное, почти панибратское. Возражений и сомнений не допускавшее. Спросила, откуда необычное имя (?) Родители назвали. В честь Сталина – Иосифа нашего бывшего Виссарионовича (земля ему прахом и не на ночь глядя). Заглавными буквами ребенка себе сочинили. Злая шутка под конец жизни названного.

Он-то и с батюшкой выразил желание «для просто так». Из любопытства иль от скуки. А может, поспорить о «своем» боге, подискутировать. Аргументами нос утереть. На обе лопатки броском через бедро. Не знаю точно. Одно скажу – не для исповеди предсмертной, не для причастия последнего звал к себе в палату нашего попа. О чем у них речь? Тайна. Одно запомнила – сокрушенное и вконец растерянное лицо вышедшего из палаты. Выжидательно, с нескрываемым любопытством смотрели мы на вспотевшего в рясе. Вопрос – один на всех – застыл на ждущих лицах… Грустно глянул крестоносец в сторону закрывшейся за ним двери. Вздохнув, махнул рукой со словами: «Ивс – его бог. Другим там делать нечего». Очень уж запомнился этот момент. Потому как всесторонне подкованный вскоре отбыл на встречу. К своему личному «ивсу», так думаю. Больше ж некуда. Могу, конечно, ошибаться…

Post scriptum. Слышу слова о Божием участии, о Любви и милосердии Его, о светлом, благодатном и красивом. Вижу просветленное, елейное… и теряюсь. Четырнадцать лет на моей личной передовой были разными. И та Любовь, о которой с восторгом – тяжко далась. Если честно, на нее что-то слабо похожа. Потому, встречая ангельски умиленное, крепко озадачиваюсь – наверное, со мной что-то не так. Или с моим личным богом проблемы. Сиюминутное, но часто повторяющееся переживание. Ерундень какая-то! Честно. Будто о разных богах говорим. И тошнит от приторного. Ох, до чего ж тошно и лживо!.. Важна и твоя точка зрения на этот счет. Я действительно теряюсь от возникающего диссонанса: громкие молитвословия и славословия, елейные песнопения и всяко-хваления в адрес Всевышнего вызывают во мне не просто недоумение, а крайнюю растерянность. Короче, напиши, ежели не в тягость, что думаешь на этот счет. Ежели в тягость, не пиши…

… Да боятся люди. Темы боятся. А за елеем просто прячутся… Конечно тебе одиноко. Да и тексты твои – не для эстрады. Любой, решившийся на исповедь – в очч трудном положении. Ты только не обозлись…

… Ну, обозлиться мне не светит. Хотя… Знаешь, страх-страхом, елей-елеем, но с Богом (читай, с самим собой) отношения все же должны строиться, быть и оставаться честными. Иначе спектакль. Значит, не правда, а нечто, на нее в разной степени похожее. Вот именно это и вызывает недоумение и растерянность. Злости теперь мало. Но и много бывает. В том случае, если в этот спектакль настойчиво начинают втягивать. Навязывая определенную роль. Злость устанавливает границы ко мне и во мне допустимого. Впрочем, соглашусь с тобой, боимся мы все. И в этом нужно честно признаться. Не прятаться. Куда ж от себя-то спрячешься! В ложь – только в нее. Спасибо за ответ. Подумаю… (Из переписки 2013-2020)

___________________________

Post scriptum. Перед тем, как что-то написать, помногу раз прокручиваю в голове – стоит ли неоднозначности на-гора? Готовы ли читающие? По силам? Как отреагируют? И зачем вообще об этом? (Вопрос, набивший оскомину) Понимаю, мера приближения и прикосновения к невыносимому у каждого своя. Мера подлинности и правдивости индивидуальна. 2020-й год определила для себя как «проверочный». Все, с чем встретилась, сверяю на подлинность переживаний. Не сфальшивила? Не приукрасила? Не струсила написать, как есть – без радужных фантиков?..

… Лишний раз убеждаюсь – твои истории – для «ограниченного контингента». И дело тут не в IQ, а в том, что афганцы чужих в свой мир не впускали. С не побывавшими «за речкой» говорить не о чем…

… Вчера очередную пенку словила. Дочь пациентки. Прочла мои «написалки» – не до конца, правда. Не хватило духу. Спрашивает – неужели за все годы ни одного чуда? Все, что пишете, сильно удручает. Такая безнадега… Однажды мы с тобой уже касались подобных послевкусий по прочтении моих «шедевров». Помню, совестно было. За то, что отнимаю «чудеса» у читающих. Было окончательно хотела ставить точку. И правда ведь, люди чуда желают, а ты их с «волшебных» небес да на реальную землю. Наотмашь. Вот и неудовольствие. Даже злость. И в очередной раз желание заткнуться и «чудесить» по заказу. Только вряд ли у меня получится…

… Хэппи энд??? Знаешь – если б ты ВРАЛА – цена твоим писакам = НОЛЬ. МЫ ВСЕ УМРЕМ. Многие даже и хотят с детства… Про жизнь все готовы трепаться. А про смерть – затыкаются. Дело не в яме и гробе в неё. Дело в ОТСУТСТВИИ ПОНИМАНИЯ СВЯЗКИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ. Можно сколь угодно долго говном бросаться в Церковь. А если есть СВОЯ церковь внутри??? У 99% нет… Считанные единицы могут умереть СТОИКАМИ. Это удел избранных. Вот почему важна ТЫ. Твоя работа – НЕ ФУФЛО ГНАТЬ. Твоя работа – ПЫТАТЬСЯ ЛЮДЯМ ДАТЬ ШАНС ОСТАТЬСЯ ЛЮДЬМИ перед смертью. В животных не превратиться. И в чертей. Но ты не священник. Ты человек. И на лбу у тебя не написано – ЩАС БУДЕТ ЧУДО. Знаешь – в 100%-но клерикальном мире ЗВАЛИ СВЯЩЕННИКА исповедоваться. А сейчас – КОГО ЗВАТЬ??? Верующий сам батюшку позовет. Но сколько их осталось? И верующих? И батюшек? Настоящих… Да и НЕ ТЫ институт психологии выдумала и место ему ТУТ назначила. Ты пришла ТУДА, куда СЕРДЦЕ позвало. И делаешь то, что можешь и как понимаешь… (Из переписки 2013-2020)

***
по путям своего «ничего»
на путях своего «никуда»
отчего это всё? отчего?
и неужто вот так навсегда?
этой жизни полощешь бельё
выворачиваешь на беду
вот и треплется горе твоё
вот и корчится боль на ветру

(Александр Бабушкин 2013)

***

Только что вышла из кабинета. Сказала напоследок «спасибо». Надеюсь, поверила. Надеюсь. Но слабо.

__________________

Утром по дороге на работу одолевали ворчливые мысли. Через час встреча с занудой. Ох, как же я этого не хочу! Боженька ты мой! Вот какого ляда ей еще от меня нужно! Ведь говорили уже – целых полтора часа пять дней тому. Пока мать была жива. И так я ей, и этак, и об том, и об сем. По пунктикам, по полочкам. Хорошо знаемое и только предполагаемое – со всеми знаками препинания – на стол перед нею. Дивизию чужих примеров и собственный в придачу. И словами, и руками, и глазами. Разве что не танцевала. И что?.. Все мое красноречие, все выкрутасы – рыжему коту под хвост. Ответ не изменен: «Не верю!»

— Заранее знаю, что будете говорить. Каждое слово. Будете успокаивать, объяснять. Поддерживать и переубеждать. Со мной это делали. Много раз. Безрезультатно. Даже сказку советовали сочинить. Про то, что мама не умирает, а чудесным образом превращается в… (?) Доктор! Мне почти сорок! Какие сказки! Мне нужно точно знать – хоть один, хоть мизерный шанс у нее есть? Скажите правду!..

__________________

Предобеденное время. Порции еще не розданы, но назойливый запах вареной капусты уже заполонил углы стационара. Значит, тележка-кормилица рядом. Захожу в палату на двоих. Телевизор в углу ревет на всю катушку. Та, к которой иду – слева. Правее бабулька за семьдесят, если не дальше. В руке пульт, глаза в экран. Поглощена политическими страстями. На морщинистых щечках комсомольский румянец. На просьбу немного убавить звук гневно стреляет очами. Беззубым ртом изрыгает проклятия – в упор и наповал. Не мешай слушать новости!.. Сокрушенно вздыхаю, мысленно плююсь и тихонько направляюсь к уходящей.

Желто-зеленая. Зрачки черными точками. Если и смотрят, то не наружу. Дышит открытым пересохшим ртом. С большими паузами. Склоняюсь ниже и ближе… Вы меня слышите? Если да, то дайте знать… Реагирует. Правда, не сразу. На недолгое время возвращается глазами в этот мир. Поворачивает в мою сторону. Еле слышно шепчет. Понять с трудом, но все же можно… Хорошо, что Вы пришли… Иссохшей рукой хватается за мою и не отпускает. По губам догадываюсь – говорит что-то еще. Старается изо всех сил, но понять невозможно (орущий дурным голосом телевизор хочется грохнуть об пол, но опасаюсь снайперских проклятий старой комсомолки). Еще минут пять держу ухо у шепчущих губ. Толку ноль. Вздыхаю… Давайте хоть водичкой напою. Рот вон совсем пересушен… Соглашается глазами. Четыре крохотных глотка. Теперь легче?.. Кивает взглядом и вновь уходит внутрь. Привычным движением глажу по голове, по волосам. Говорю тихонько: «Все будет хорошо» … Вряд ли услышала. Хорошо бы поверила.

__________________

Ну и не верь! Больно надо!.. С тоской смотрю в окно автобуса… Опять голову задурит. Кучу времени отнимет. Сказанное улетучится – при своем останется. Тут хоть костями ляжь – результат один. Тогда с какого перепугу снова ко мне? Зачем ты мне сегодня? И я тебе – зачем?.. Попутно злюсь на себя. Угораздило же дать свой телефон этой… Сама себя, дурында, подставила! Правда, отдать ей должное, временну́ю договоренность ни разу не нарушила. Позавчера напросилась на сегодня. Говорит, ничего не чувствует и совсем не плачет (плачет ли вообще!) Этому удивляется. Сколько времени? Пятые сутки, как мамы нет. Чем помочь?.. Что-то важное услышать хочет. Говорит, вопросов много. И по ее «ненормальному» мнению, именно я смогу на них ответить (Господи! Дай ей все ответы без моего в том участия! Не жадничай, Всевышний! Сделай так, чтобы я вдруг оказалась ей ненужной. Или разочаруй во мне – тоже вариант. Ну, пожалуйста!)

__________________

Минута в минуту. Без опозданий. Здравствуйте. Пока собиралась, поняла, что Вы мне не нужны. Снова будете лгать, как все до сих пор. Ни одному слову! И не старайтесь. Пришла, потому что конфетами угостить хотела, кто за мамой ухаживал. Уже отдала. Вторая коробка – лечащему врачу. Не Вам. Знаю, что сейчас болеет. Если пообещаете, что не присвоите себе, а передадите лично в руки – подарок оставлю. С Вами говорить не буду (Господи! Слава Те! Услышал!) … Пауза. Сидит молча, вцепившись побелевшими пальцами в пакет на коленях. Тоже молчу. Ждет ответа? Думаю над ним…

__________________

Лечащий врач (см. выше) всю неделю на износ. Вал тяжелейших пациентов. Огромная порция сопровождающих. Непростые вопросы. Лекарства, дозы и прогнозы. Повторять приходится каждому и многажды. Информация с трудом пробивается к пониманию. Все вместе – на одну. Об меня споткнулась на бегу. Взмыленная и умоляющая – возьмите на себя! Сил больше нет, но жалко. Гляньте сами в окно. Вон та – бледная и худющая на скамейке. В одну точку вперилась. В чем душа только держится! Боюсь, не переживет. Раз семь уже ей… Умирает мать. А она… В кабинет к Вам заведу, будто ненароком. Сама ни в жисть не согласится!

__________________

Однажды, в далеком начале известное ученое светило с «неземной» своей высоты задало вопрос (на засыпку): «Поделитесь, коллега, какие приемы и инструменты используете в Хосписе и какие из них предпочитаете?» … Оробела. Что-то невразумительное пролепетала. Получилось наивно. Чуток смешно. Не убедительно нисколько. Снисходительная улыбка стала обратной связью – на том и сошлись.

Спустя годы ответ, наконец, выстроился – сложился сам собой. Основной твой инструмент – ты сам. Подлинные твои переживания и живые чувства. Мысли твои – честные и правдивые. Какими бы абсурдными при этом ни были. Слова, что произносишь вслух, доставая изнутри и выверяя каждое. Взвешивая на тех же самых весах подлинности. Невесомое бракуется. Имеющее маломальский вес складывается в предложения и фразы, которыми себя очерчиваешь – обозначаешь инструментом вовне. Аккуратно и бережно, издалека и исподволь. А порой рубишь с плеча – бьешь адресата наотмашь. Не отводя при этом глаз. Потому что только по ним выверяется на истинность сказанное тобой. Именно по глазам определяешь настоящий запрос, точность движений себя-инструмента и окончательный результат. С теми, что без кожи, оголяешься до последнего нерва. С «ненормальными» выходишь за рамки «норм». Мешает белый халат? Спотыкаешься о «знания», «защиты» и фильтры? В помойку! Создает помехи собственная кожа? И ее туда же!

__________________

Сидя на диване, смотрит точечно в пол. Конфеты обеими руками к груди… И правда, в чем душа держится! Бледная с синевой от недосыпу. Брюки и куртка, будто с чужого плеча и наспех. Интересно, она завтракала сегодня?..

Пять минут абсолютного молчания. Отвернувшись, гляжу в окно. Вглядываясь, вслушиваюсь в себя… За окном привычный около-больничный вид неожиданно меняется на тот, что рано утром мелькал за окном автобуса. Меняется и тянет за собой утренние мысли.

— Если бы Вы только знали, как я не хотела сегодня Вас видеть! Даже представить себе не можете, как молилась непонятно кому и просила, чтобы Вы вдруг передумали! Если уж честно и до конца – с облегчением радуюсь, что не нужна.

Изумление отрывает глаза от точки на полу и переводит на меня. Пальцы еще крепче впиваются в конфетную упаковку.

— Все равно ведь ничему не поверите! Мне жаль свое время. Потому что достучаться до доверия выше моих сил. И даже пробовать не стану! Правильно сделали, что проявили благодарность к тем, кто ежедневно разгребает дерьмо. За Вашей покойной матушкой в том числе. Конфеты для моей коллеги передадите позже лично. В моем кабинете им не место. Если вопросов больше нет – не задерживаю. Где выход, знаете. А мне пора в стационар…

Еще несколько абсолютно тихих минут. И она заговорила. Затараторила взахлеб…

— Она меня обманула, понимаете? Она не собиралась, совсем не планировала – все время об этом говорила… И все-таки умерла. Я ее просила и не один раз – предупреди, когда начнешь умирать. Если б только знала заранее, я бы подготовилась. Я бы справилась, понимаете? Она меня подставила!.. (срывается на крик, обращаясь в никуда) Ты обо мне подумала?!! Как я это перенесу, ты понимаешь?!! Ты предала меня!!! Ты должна была меня подготовить к своей смерти! И ты не сделала этого! Ты обманщица!.. (глядя на меня, ошалевшую от услышанного, переводит дыхание) Сон снился. Я двери мыла. И у меня хорошо получилось. Знающий человек сказал, что я вымыла маму из своей жизни. Теперь виню себя. Ненавижу себя… Не знаю, как жить. Заранее бы знать, я бы подготовилась. А теперь…

Все это время молчу со странным чувством узнавания. Что-то давнее, мучительно знакомое вдруг зашевелилось… Продолжает…

— Я знаю, Вы были у нее после нашей встречи. Она пыталась что-то сказать. Что она сказала? Мне обязательно нужно знать Может быть, именно оно мне поможет…

— Ничего, кроме первой фразы. Старалась. Наклонилась почти к губам. Ваша мама действительно что-то говорила. И мне очень хотелось понять, что именно. Но над головой ревел телевизор. На соседней койке ругалась злая старуха. Сил перекричать и то, и другую ей не хватило. Только и осталось «Хорошо, что Вы пришли»

… И тут, словно обухом по голове – шесть лет минус …

— Знаете, когда я вбежала в палату к умирающему сыну шесть лет тому, единственной фразой, которую удалось понять, была почти такая же «Ты пришла, мама?» … Потом судороги. А между ними попытка еще что-то сказать. Наверное, было нужно. И он старался, как старалась Ваша мама. Но время понимания закончилось. Мне тоже, наверное, было бы легче, если бы… И в этом мы с Вами схожи – в том, что обе остались с кучей вопросов… К этому невозможно подготовиться. Я не знаю, как Вы будете жить без мамы. Потому что до сих пор не знаю, как живу без сына…

Пара минут тишины. Коробка конфет почувствовала ослабление хватки и мягко легла на стол… Мне пора. Опаздываю на работу… И уже у самого выхода, неуклюже закрывая за собой дверь… я Вам верю.

Вот и все. Пора надевать кожу под белый халат и идти в отделение. Рабочий день начался.

Post scriptum. Текущие события наводят на размышления. Смерть стала ближе к каждому. Ну, или задумываться о ней возможной стали гораздо чаще. И смотри, что происходит. Сильные духом или просто обычные… Ничего в них нет особенного. Просто люди. Остаются до конца таковыми. Человеками. А гниль, труха… Вот ей-то как раз много хуже. Если и пряталась до сих пор – вся теперь наружу. Жить, кричит, хочу! Спасите! А для чего? Зачем тебе жить? И почему так страшно умирать? Может, и не жил ты до сих пор, а? Гнил только. Гнидой свой век… И другим смердело от тебя. Гнильцой за версту… Впереди выходные. Много всякого произошло. Поразмыслить нужно. Наверное, та давняя моя коллега все же права. Что-то серьезно поменялось за время работы в Хосписе. Разобраться бы самой…

… Не стала смерть ближе к каждому. Вот почему куча кривляний. А вот если по-настоящему испугаются… Давно и не единожды говорил: ты одна из крайне немногих, кто имеет право говорить о жизни и смерти. Как угодно. Хоть мычать. Слова всех прочих никакого значения на сей счет не имеют. Как бы филигранно они не выписывали свои мозговитости. Сияющая пустота это, павлиньи перья…

… Не единожды и я тебе говорила. Все чаще чувствую себя пустым местом. Не понимающим, на кой фиг я здесь (то бишь в Хосписе). Теперь даже и не вопрос к кому бы то ни было. Ответы со стороны – временное облегчение. Эта «ненужность» – состояние укоренившееся. Вросшее. Впечатанное… Знаешь, родители всегда мечтали видеть меня в белом халате. И почему-то именно военным врачом (???) Смешно, да? Почему военным? Зачем с пеленок и сразу же на передовую? Растили под этим девизом. Дрессировали и приучали к погонам на белом халате. За столько лет свыклась. Звание мое не поднялось выше старшего лейтенанта. Размера противогаза до сих пор не знаю (за что в военкомате пилюлей схлопотала). Вчера прочла… Впрочем, не так важно, что именно. Снова о своем профессиональном задумалась. Ведь не самая плохая студентка была! Если бы не тройка по физике во вторую сессию (после смерти отца всего два месяца – голова пустая и полнейшее безразличие к учебе), еще б чуток поднажала – на красный диплом бы точно вытянула. Госы на отлично. Терапевт, наверное, неплохой бы получился. Или еще кто… Вчера опять вспоминала, сколько раз себя предавала и отказывалась от того, что для меня лично было важным. По-настоящему интересным. Потому что другие (близкие, важные и любимые) – их мнение выходило на первый план. Огорчать никого своеволием не хотелось. И теперь передо мной – мое личное разбитое корыто. Предательство самой себя. И пустое место под моим именем в Хосписе… Говорить о смерти? А что говорить? Ее в моей жизни случилось столько, что и замечать перестала. Ну, ежели только свою собственную. Да и ту – как бы не проморгать! Помру и не замечу… Вчера вновь о паузе намекнула. Пусто стало в моем корыте. В разбитом удержать и сохранить ничего не получается. Помолчать хочу. Если отыщется что по существу – вякну. Ежели нет… Довольно и того, что навякала за эти годы. И тебе и не только…

… Ты давно сбылась. И у ЭТОГО – своё послевкусие. Часто горькое. А еще я знаю, что ты не одна. Что рядом с тобой, в душе твоей – есть хорошие люди. Оставайся с ними. Они не бросают. И ты их не бросишь…

… Спасибо, что ответил. Вчера как-то не по себе. Прямо перед сном. Уткнулась в подушку и с мыслью, что окончательно просрала всю свою жизнь, уснула. Уже давно о несостоявшемся не плачу. Толку с этих слез!.. Работы для меня лично сейчас мало. Карантин. Посещений по нулю. То бишь помощь тем, кто рядом с уходящими, отпала полностью. Чуть ли не восемьдесят процентов нагрузки. Пациенты – одни лежаки. Треть без сознания. Остальные в таком состоянии – не до психотерапевта. Вот им все ж таки хреновей всего. Ни одной родной души рядом. Заперты в четырех стенах. Общение, если сил хватает, только по телефону. А сил даже на телефонный звонок порой нет. Я как-то подумала, вот если бы со мной так – умом бы двинулась. Ждать собственной смерти в камере-одиночке. Ни одного родного лица… Лежит одна монахиня. Тревогой и страхом изошла. Никого к ней не пускают. Сын – алкаш пропащий – не до матери. И самой уже никуда. На финишную вышла. Пришла к ней и говорю – давайте вместе молиться. Она прям засветилась. Только, говорит, сама не могу – забыла все слова и во рту сушит. Из меня, ты знаешь, молитвенница, как пуля из дерьма. От моих молитв у Господа уши в трубочку. Но выхода другого нет. Предложила ей – буду читать молитвы, какие по ходу вспомню, а Вы за мной повторяйте. Или просто слушайте. Если запутаюсь, не обижайтесь. И такая она счастливая. И я вроде тоже успокоилась – хоть в чем-то пригодилась. А еще мужичок один… Наша заведующая даже расплакалась, на него глядючи. Дочь к нему. Вернее, не к нему, а за доверенностью. Бумагу батя подписал – она и ушла. А этот дядечка за нею. Бегом почти. Не углядели. И прямо под окном навернулся. Хорошо хоть голову не разбил, только руки в кровь – так увидеть дочь хотел, что плюнул на все запреты… Его подняли. Усадили в кресло. Дочь вернулась. Плачут оба. Он, как дитё маленькое. Руками слезы по щекам мажет – домой хочет. Она его уговаривает – папа, ты немножко тут побудь, я тебя потом заберу. Потому что одна с тобой не справлюсь. А «потом» ведь не получится. Уходит он. Оба об этом или знают, или догадываются. Пришла к нему на следующий день в палату – царапины на руках глянуть. А он калачиком под одеялом. Один совсем. С такой радостью стал мне всю свою жизнь рассказывать… Если доживет до среды, зайду и к нему помолиться. Теперь только такая работа и осталась – таблетки назначать и молиться…

… Ты САМА не замечаешь, как в письмах мне ПИШЕШЬ целые готовые главы своей книги. Вот и сейчас. Глава. И править ничего не надо. Боже упаси. Пропадет правда ЧИСТОГО непуганного выговаривания… Ты настоящий подлинный Писатель. Подлинный – это не тот, кто знает КАК, а тот, кто выстрадал и раскопал в себе ЧТО. И … это христианин. Только у христиан есть чувство и осознание предвечной ВИНЫ. Даже с короной на башке – вина сжирает. Ты вступила на дорожку очч стрёмную – игры сознания с самосознанием и замыслом (в начале было Слово…) А ведь Ему и не важно, как ты пишешь – Он разберет и ногой написанное. Ему ЧТО важно. И от КОГО…

… Если даст Бог сил и времени, писать буду разное. Но своего читателя выбираю сама. Скрупулезно и с оглядкой. Помня и учитывая, что все мои «шедевры» – камушки преткновения. На которых и сама уже здорово навернулась… (Из переписки 2013-2020)

***

Непонятки в Хосписе регулярны. Сегодня день именно такой. Пациентка, с которой накануне довольно продуктивный и даже душевный разговор, обозлена до крайности. Кроет отборным матом, грязно ругает и проклинает – всё и вся. Самая большая порция дерьма – молодому врачу. Обвинена во всех смертных, к коим ни малейшего отношения. Коллегу трясет. От вопиющей несправедливости, обиды, ответной ярости и… страха. Попробуй сохранить выдержку, когда в адрес дорогих близких летит уничтожающее! Персонал категорически отказывается в палату. Ни за какие коврижки и все по той же причине. Даже угроза жалобы не пугает. В горздрав… минздрав… всемирздрав… Куда угодно, только не к ней – ни ногой!.. Мне и самой под таким обстрелом неуютно. Под напором злости, мечущей молнии в кого попало, съеживаюсь. То и дело покрываюсь пятнами стыда за то, к чему никаким боком. И речь вовсе не о том, чтобы оправдаться. Урезонить, утихомирить – поставить на место «распоясавшуюся буянку». Не о причастности к обвинениям – меня, моей коллеги (вконец растерявшейся и вот-вот готовой заплакать), кого бы то ни было вообще. Не это сейчас важно. Гораздо важнее достучаться до человеческого в той, что дышит и фонтанирует злобой. Кажется, из нее одной и состоит. Как пробиться к… (?)

К концу рабочего дня оргвопросы в целом решены. Переведена в комфортную палату («неожиданно освободилась» за пару часов – такое частенько случается). В чистое и сухое переодет. Накормлена. Еще пожелания?.. Ах, да! Единственная дочь навестила – милейшее создание с очаровательной улыбкой. Честно признается – то же самое (см. несколько выше) получает от мамы с завидной регулярностью. В последнее время особенно… Теперь, наконец, все?..

И все же искомое себя проявило. Пробилось само. Извинилась. Несколько раз, пока мы с коллегой (полностью пришедшей в себя) искали, во что бы переодеть (тошнота и рвота без перерыва). Пока я надевала на хулиганку чистую кофточку (чтобы не завалилась на бок, пришлось крепко держать в охапку), злобная матерщинница прошептала мне на ухо… Я задыхаюсь… Вы здесь работаете давно… Скажите, от этого страшно умирать?..

Будто руками, которыми переодевала, кожей своей вдруг ощутила жуткий страх неизбежного. Того, что предстоит в абсолютном одиночестве и беззащитности.

— По-разному бывает (еще крепче обняла обеими) … И напоследок. То, что сегодня произошло? Да Бог с ним! Ошибаемся и путаемся все одинаково. И обижаем друг друга. Только кажется мне (и это, наверное, странно, да?), что безжалостны Вы в первую очередь к самой себе. Все остальное – следствие и пена.

Рабочий день с концами. Непонятки тоже. Впереди два выходных. Оставила в изумлении и растерянности. В понедельник в палату заново. Что встречу?.. («Умягчение злых сердец»)

***
я родился в городе-беде
в городе поминок по надеждам
я шатаюсь в городе-нигде
проживая состоянье между
и на берегу его реки
в слякоть неба лысой головою
я грехи меняю на стихи
пропитое с этою невою

(Александр Бабушкин 2013)

Post scriptum. Ты учил и продолжаешь учить честности. Не бояться быть правдивой. Не играть и не фальшивить в угоду чему бы то ни было. Твой главный урок… Если когда-нибудь из этого винегрета сложится книжка – будет личный молитвослов. Молитвы трудно рождаются. Серьезный камушек преткновения. Фронтовые треугольники с личной передовой. Под силу тем, кто ведет собственные бои, а не отсиживается в окопах… Продолжаю писать от руки, как учила когда-то профессор моей «последней профориентации». Короткими эпизодами. Попутно подбираю оставшиеся хвосты. Что с этим добром делать дальше? – никаких идей. Главное – отдать. Для меня остаешься дневником. Для записей неоднозначного… (Из переписки 2013-2020)

***
поговори со мной на арамейском
поговори со мной на птолемейском
поговори о чем молчит луна
о чем молчат свидетельницы звезды
заткнувшись в этом космосе морозном
поговори за бога молчуна

он ни гугу эпоха за эпохой
ему давно уже всё это похуй
он терпит но едва ли подойдёт
лишь молча смотрит в телескопа дуло
на результат случайного загула
когда пошло всё задом наперед

куски онтологического взрыва
мы вышли криво – плод Большого срыва –
и эхо врёт неведомым маня
поговори со мною
так тоскливо
в бачке малёк
а на цепочке слива
висит гимнаст распятый за меня

(Александр Бабушкин 2016)

***

Мой огород. Моя корова. На мою голову… Моя беда твоей больше́е, и только для меня все исключения… Мой, моя, мне. И послевкусие мерзости – чего-то окончательно испоганенного. После разговора с очередным «собственником» – желание вымыть руки. С мылом, потому что скверно. Так стоит ли об этом еще раз?..

__________________

— Вы ведь понимаете, что палата двухместная. И всего тридцать коек на три района столицы – понимаете, да? Что каждая на счету и очередь из ожидающих – задыхающихся и воющих от боли. Нуждающихся прямо сейчас…

(???) Вопросы двоим. Та, что напротив, кажется, не против. Возможно, понимает. Потому что тоже задыхается. Наверное, слышит (хочу верить). Вторая суетится подле. Сестра и невменяема. Издалека приехала? Похвально. Теперь подобную самоотверженность редко. Вот только требует «приезжая» условий под себя лично – отдельную кровать в палате и никого «постороннего» поблизости. Любая попытка объяснить, донести до совести, урезонить и достучаться терпит фиаско. Потому что адресат отбыл в неизвестном направлении. Вместо него – «мой огород» … Ответно заламывает руки, обильно поливая слезами… Войдите в положение! За любые деньги!.. Зажав в руке банкноту, бегает по отделению в поисках – кому бы проплатить койко-место. Персонал брезгливо шарахается, но держится корректно – с такими ухо востро! На любой подвох – ох и падки! Дама напирает, аки танк, требуя под себя условий. Грозит «все связи» на-гора, но своего добиться.

Еще одна попытка. В отделение из смежной структуры вот-вот поступит… Ей всего 44. Чудная, светлая, чуткая. Вышла на финишную – помощь срочная. Место в женской двухместной под нее держим. Да поймите ж, наконец!.. Новая волна причитаний. И словно заведенная – мне моё и для меня. Местоимения от первого лица сплошняком. Та, что страдает «по-настоящему» и по адресу, молчит. Судя по всему, ведомая. Да и сил скандалить никаких.

__________________

За две недели до. В палате двое. С одной беседовала вчера. Правда, недолго – боль на полуслове оборвала. Вторая – только что поступившая. Дышит рыбой, выброшенной на берег. Дома еще справлялась без концентратора. Как сейчас?.. Светло и искренне улыбается. В палату к обеим – в дежурном порядке. Завершить вчерашний разговор с первой и познакомиться с новенькой.

Из двух задач худо-бедно решаю только одну – на скорую руку представляюсь новоприбывшей. Говорить в ответ трудно, потому что и дышать легко не получается. На краю кровати, вцепившись обеими руками в спинку. В виде обратной связи – улыбка. И на том спасибо.

Продолжить начатое вчера и прерванное болью – тоже не вышло. На новой схеме анальгетиков мутная и слегка возбужденная собеседница требует горшок (к памперсу еще не приучена). От кровати до стульчака навскидку метра три. Справлюсь сама, решаю, а потому на помощь никого не зову. И напрасно. На высоте геройского порыва вдруг понимаю, что сейчас грохнусь об пол в обнимку с желающей пописать. Всем своим весом навалилась, а его для меня оказалось немало. Перспектива навернуться и угодить головой в десятку (то бишь в центр стульчака) более чем реальна. Звать на подмогу уже поздно. Во влипла!..

В этот момент подрывается с места и бросается к обеим падающим та, что задыхается и улыбается. Еще одна пара рук оказалась весьма кстати. С их помощью сохраняю вертикальное положение, а в отверстие стульчака помещается то, для чего оно, собственно, и предназначено. Задача выполнена. Все довольны.

… Вот только концентратор кислорода пришлось задействовать чуть раньше… Трубки в носу. Улыбка с лица не сходит (родилась она с нею, что ли?) Обнимаю с благодарностью за спасенную репутацию. Покидаю место позора и события двухнедельной давности.

__________________

Восьмидесятые годы прошлого века. Стационар районной больницы. О кислородных приборах и не мечтается. На посту записка: ФИО, диагноз. Внизу от руки: тяжелый; наблюдение круглосуточное; если позовет – в первую очередь… Немудреную бумажку, сочинив и написав однажды, хранили в сестринском столе до следующей госпитализации. Шесть-восемь на год. О том, что Мироныч снова в больнице, в тот же день знали все. Скорее, слышали. По тому, как дрожали старые больничные стены. И помирали не от болезни, а от хохота – и те, что на соседних койках, и те, что по надобности и без заглядывали в палату. Смешливый, смешащий и смеющийся вопреки. Ночных сестричек не потревожил ни разу – жалел. Умирал в одиночку. Сестрички прибегали в палату сами.

Каково ему было на самом деле, узнала от мамы много лет спустя. По ночам, задыхаясь и держась за стояк батареи, не включая свет, чтобы никого из домашних не будить, часами сидел на кухне… Единственное, что сейчас не болит – волосы на голове. Если бы не Тапочка (еще одно имя, подаренное мне отцом), повесился бы прямо на этой железяке. Испугать ее боюсь… Сына бы из армии еще дождаться. А там и… Сердечная декомпенсация. Отеки, прорывавшие кожу насквозь. Собой не обременял. Братьев по больничному несчастью бодрил. Вопрос до сих пор – как ему все это удавалось?..

Через два года после его ухода в гости к маме заявился врач с местной скорой. Чем несказанно удивил вдову. Неотложка у нас частым гостем, но этот белохалатник по собственной инициативе. Просто потому, что Мироныч давно не вызывал… И не смешил как-то уже давненько…

__________________

Январь 2008-го. Тезка. Что-то около пятидесяти с небольшим. В палате не найти – на месте не застать. Ищи в соседних, где хуже другим. Пока силы, с кем-то поговорит, воды подаст, кого-то здоровски утешит. Челноком по отделению. Весь срок стационара – обитательница «чужих» палат. Вплоть до дня выписки. Узнала мимоходом, что я осталась без отца (первокурсницей еще, студенткой). С единственной просьбой (для себя?) … Научите сына жить без меня. Он тоже первокурсник, как и Вы тогда. Теперь Вы знаете, как выжить. Он пока нет.

__________________

Глаза этого пацаненка перед моими до сих пор. Столько лет уж прошло…

В коридоре не провернуться. Скамейки и стулья вдоль стен и с двух сторон. Под завязку ждущими очередного приема. Кажется, уже третий курс. Волосы покинули голову сразу после второго. Мой лысый колобок по правую руку. Внешне спокоен. Внутрь не пробиться. Пацаня зеленое – напротив нас, чуток левее. Почти ровесник моему. Видать, на первый прием. Новичок. Из всей толпы только мой Антон привлек его внимание. Может, потому что погодки. Не отрываясь и не мигая. Глазами, полными ужаса. Уж и не знаю, дышал ли в этот момент… Около часа так, пока подошла наша очередь. И уже в палате, когда раскладывали по тумбочкам скромный больничный реквизит, слышу от сына… Я его тоже приметил, мама. Увидел, что испугался. Если бы нас в одну палату – успокоил бы…

Довольно сложный разговор. Май 2015-го. Победное 9-е число. Вспоминаем путь, который проходили вместе. Позади семь химий и ОТКМ… Сынусь, ты ведь с фронта вернулся, понимаешь? Фронтовик. На передовой – в самом пекле сражался и выдюжил. Теперь учиться жить заново. И радоваться, конечно… Немного помолчал… Мам, со мной в палатах были мужики. Настоящие. Друг друга поддерживали, как могли. Я не могу радоваться, что выжил, а кто-то из них нет. Ходить на кладбище с баяном, танцевать на чьих-то могилах и петь свои победные песни?.. Привычно пришлось задуматься. Мне.

__________________

Такому напору в пору позавидовать. Изнасиловала слезами и угрозами. Своего добилась. От греха подальше делаем ротацию. С вещами на выход – кто куда. Результатом? «Гостиничный номер на двоих» забронирован на ближайшие выходные. В понедельник новые поступления – все повторится заново. Мне, моё и для меня…

Молодую, светлую и чуткую? – тоже удалось. Изыскали и ей место. Захожу в палату. Опутана паутиной кислородных трубок. На краю кровати, как и тогда. Без концентратора теперь никак. Лицо светится, как и две недели тому (встречаются же такие редкие – лампочки сотки внутри не гаснут). Шепчет с присвистом… Спасибо, что к себе забрали. Хорошо, что с вами. Спасибо … Досконально знаю адов путь за худенькими плечами. Удивляюсь терпению – ни грамма ожесточения! Только улыбка. Обнимаю улыбающуюся и светящую. Прижимаю к себе (жутко хочется скулить) Спрашиваю, умеет материться?.. Удивление к улыбке. Нет. Не пробовала. Обещаю научить. Ежели не получится, буду делать это за двоих – сейчас мне запросто! Еще одна улыбка на прощание. Выходные на носу. Улыбнется ли еще раз?..

__________________

Чу?.. Опять в отделении шумят. Видать, кому-то вновь не хватило телевизора. Или чей-то сосед предсмертно хрипит, мешая уснуть. А может быть, снова одноместную со всеми удобствами требуют… Пока не знаю. Вот сейчас глубоко вздохну и поднимусь в стационар – там на месте и уточню. В нашем маленьком Хосписе одноместных-то всего две. И обе без удобств. Самое время улыбаться… (Больничное братство)

 

Post scriptum. Понятие «низкий старт» впервые услышала от тебя. В палате два мужичка. Приблизительно схожего возраста. Один разговорчивый и открытый. К любым словам и темам. Не напугаешь ничем. Второй, хоть и улыбается, бодрится, но улыбка под собой ужас скрывает. По глазам читается. Как только начинаем с «разговорчивым» сложную тему меж собой перетирать, так этот второй деру из палаты. Только пятки сверкают! Пугаем мы его крепко. Это я к чему? К низкому старту. Мысль сама собой в процессе разговора родилась. Если жизни осталось совсем коротко, то прожить свою «стометровку» нужно максимально полно. Насыщенно. Выложиться в нее. Используя оставшиеся возможности и ресурсы. И фильтруется при этом все отменно – этим самым «низким стартом» … Хоспис дает ясное ощущение краткости и неизбежной конечности. Тем, кто в нем работает, в том числе. Задумываться заставляет – кто, что, чего и сколько стоит. Как лакмусовая бумажка – все наружу. Стоит ли того, чтобы в «стометровку» включить? Наполнять себя этим – стоит или нет?.. Вот такая мысль. Тебе за нее спасибо – подтолкнул… (Из переписки 2013-2020)

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

***
Поиск смысла. Поиск мысли.
Вот и свыкся, и привычка.
Мозги вытекли, как вышли, —
сигарета, стопка, спичка.

Изнутри себя не вижу,
за предел себя — нет силы.
Что-то страшное предвижу,
чем-то мозг уже пронзило.

И осталось вспоминаньем
в миг волшебный озаренья,
там, за гранью пониманья,
там, где таинство вершенья.

Что-то было,
всплеск интриги?
И загадка держит цепко.
Книги, книги, книги, книги,
где же связка, где же сцепка?

Это все за гранью слова.
Это — мания страданья.
Персональные оковы
для охотника за тайной.

Как формальное логично,
все логичное — формально.
Это все сугубо лично —
то есть просто ненормально.

Поиск смысла. Поиск мысли.
Вот проклятая привычка.
Мозги вытекли, как вышли, —
сигарета, стопка, спичка.

(Александр Бабушкин начало 90-х)

Post scriptum. В начале недели – гостья из Японии. Русскоговорящая. Общение живое. Говаривали о многом. Затронули идею доминанты академика Ухтомского. В частности, доминанты жизненной цели. Попутно еще одно слово вспомнили. Вернее, емкое японское понятие – «икига́и» … По сути, жизненное предназначение. Если нашел, каким бы странным ни случилось – в согласии с собой и счастлив. Ради чего ты каждое утро открываешь глаза и просыпаешься?.. И это найденное – нет, оно не заставит тебя жить. Ради него ты жить захочешь. Ну, а если не отыщется, то однажды ты не проснешься. Тебе будет незачем… Вот и я задумалась. В поиске своего 生き甲斐 … (Из переписки 2013-2020)

Икига́и (яп.生き甲斐 ) – «смысл жизни», «предназначение»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

***

О Вас тоже напишу. Только не знаю пока, что. Пока что не знаю. Но Вы мне поможете, правда?.. Кивает головой согласием. Не шутит. Значит, поможет. Железно. Когда позову… Привет, капитан!

— Привет, дорогуша!.. Фиолетового оттенка одутловатое лицо. Хрипит полусидя. Каталка возле лифта. Сейчас поднимут в стационар. Если сил отыщет, еще пару слов скажет – потом – когда на месте маленько обустроится. Палата двадцать пять. Слева у окна. После крепкого рукопожатия до встречи. Поехали!..

__________________

Субботнее раннее. Мои домашние еще спят. Очередная пятница позади. Понедельничным утром задам привычный вопрос регистратору: «Колись начистоту, Станиславовна! Какие убытки к сегодняшнему дню, и какова ситуация в мире вообще?..» Среди названных не хочу услышать его имя. Осталось чуток недосказанного. Хотя вчера почти полтора часа – обо всем взахлеб. В конце (потому что рабочий день давно позади) прямо под нос поднесла крепко сжатый кулак… Вот только попробуй не дожить до понедельника! Я тебя отовсюду достану, слышишь, капитан! Не смей, Владимирыч, помирать в мое отсутствие! Дождись меня, пожалуйста, а…

— Приказ понял. Есть остаться живым до понедельника!.. И снова всерьез. Значит, доживет. У этого на ветер ни слова.

Госпитализация вторая. Ожидаемая. Промежуток небольшой. Ухудшение… «Капитанская дочь» в кабинете. Губы дрожат, но держится. Год назад мама. Очухаться не успела – папа следом засобирался. Вину чувствую, что сюда отдала. Спокойнее, когда на глазах. Но в Хоспис сам запросился. Здесь ему легче. С работы домой ежедневно ближе к ночи – с ног валюсь. А еще дочка маленькая – ей внимание… Что самое трудное? (слез уже не сдерживает) Совсем одна остаюсь. Прислониться не к кому. Я сильная. Знаю. Но порой тяжко, а мамы нет. И папы скоро не станет. Знаете, был один день… Так все навалилось – одновременно и отовсюду. Пластом легла. Без сил. А ночью мама приснилась. Доченька, говорит, я тебя очень люблю. И так мне утром хорошо, так спокойно стало, когда проснулась. Что не одна. Что она до сих пор рядом…

__________________

— Я не выполнил обещанное. Дочь за меня сделает. Она все мои стихи знает. Выберет лучшее. Когда-то несколько Богу посвятил. Не показывал никому. Стеснялся. Священнику только… Начинает читать. Сбивается на первых строчках… Ни одного стиха наизусть не помню. А батюшка отругал – зачем слова от людей прячешь! Пусть другим служат.

— А почему все-таки Мирликийский? Чем таким особенным для Вас отличился?

— Церковь есть в Минске. В ней за ликвидаторов – за чернобыльцев молятся. Я ж тогда по приказу – в первые дни и в первых рядах. Наверное, потому и вымираю, как динозавр. А в церкви той икона. Свечку каждый раз несу. Коле-угоднику ставлю. Хороший он дядька…

Возле изголовья образ Сергия Радонежского. Маленькая, слегка потрепанная картонка. Капитан милиции в святых не ориентируется. У кого из них какая «специализация» – не в курсе. Сергий путешествует вместе с ним по больницам. Николая в наличии нет, но с языка не спускает…

В кабинете икон мало. Раздала, кому нужнее. Самые дорогие сохранила. В смысле самые близкие. Немногочисленный отряд картонных помощников. Хороший дядька в том числе – примостился за спиной на книжной полке. Уходя с работы, забегаю на пост…

— Девочки, в 25-й на тумбочке икону примостила. Владимирычу нашему в компанию. Семь лет расстрела, ежели пропадет!

Улыбаются. Хорошо, Алексеевна, запомнили. Передадим на выходные по смене…

__________________

Пока возилась по хозяйству, припоминала детали вчерашнего. О многом речь – теперь бы главное вычленить… Мою посуду. Вода тонкой струйкой по рукам. Пытаюсь восстановить – заново прокрутить в голове картинку. Перед глазами лицо. Кислородные трубки. Руки. Пить попросил. Сушняк от лекарств… Стоп! Вспомнила. Рука к бутылке, а там только четверть стакана. На дне… Вот же зараза, а! Почему вчера не сообразила! В отделении карантин. Посетителей ноль. Единственная дочь на работе под завязку. Только в воскресенье сможет. Значит, без воды двое суток?

…Тихий час еще не закончился. Спит. Мерно гудит кислородный концентратор. Две бутылки питьевой и пачка столовых салфеток на всякий пожарный. Из палаты на цыпочках, чтобы не разбудить. Сестрички на посту с нескрываемым – чего в субботу дома не сидится, доктор!.. Как кушал? Бульончика чуток похлебал. Пить сильно хотел…

__________________

Когда от легких остатки, без кислородного концентратора никуда. В Хосписе слава Богу не в дефиците. От первой госпитализации осталось вот это… Мне сказали, если вдруг понадобится, дадут в пользование на дом. Я не возьму. А вдруг завтра поступят сразу шестеро – таких же задыхающихся. И кому-то вдруг не хватит. Права не имею – у другого забирать и выживать. За чей-то счет. Как-нибудь выкручусь… (думаю, эти слова слышала не только я – хороший дядька стал свидетелем)

__________________

— Вот за одно выражение крепко рассердился. Угадайте, какое?..

Догадываюсь сразу. Выражение лица мимо не прошло – «прикроватной тумбочкой на всякий случай» себя назвала. Ругает… Никогда не называй себя так, дорогуша! (вот же зануда в погонах!)

— Знаешь, Владимирыч, у меня недавно гостья из Японии. Русскоязычная проездом. О смысле жизни речь завели. У японцев на этот счет свое отыскалось – икигаи. На птичий крик похожее. Ежели по-нашему – о жизненном предназначении речь. У каждого оно свое – отыскать только нужно. Задачка не из простых. Собственную жизнь прожить, а не по чужой прогуляться. Помираем в итоге все. Не у каждого к финишу икигаи в кармане. Вот ты, например, нашел свое предназначение?..

Секундная пауза. Утвердительный кивок. Служака я. Служение – мое. Другого икигая не было. Мент на своем месте… Достает мобильный – несколько фото. Парадный китель (присвистнула бы, ежели б только умела – грудь по горлышко в медалях) … Подразделение по особо опасным. Во ребята были! (большой палец кверху) Спина всегда прикрыта. Других не держали. Много хороших друзей (палец мелькает по экрану в поисках – фотографии одна за другой) Во мне с избытком. Отстраняюсь. Перебиваю.

— И все ж, Владимирыч. Ежели коротко по-птичьи…

— Добрую я жизнь прожил. Об одном жалею – дочь оставляю рано. Помогите ей, когда меня не станет. А себя никогда тумбочкой не называйте. Вы провожающая. И отпускающая одновременно. Не каждому под силу (значит, подфартило – в который раз вздыхаю обреченно) Смерти не боюсь. Огорчает стена непроглядная. За нее уходишь безвозвратно, оставляя тех, кому еще мог помочь…

«Капитанский сон» рассказывает дважды. На следующий день. Вначале психологу. Потом мне. Под впечатлением. Глаза блестят – сон, как явь. Яркий. Насыщенный. Команда ментов и команда врачей ищет и находит вакцину от тяжелой болезни. Послевкусие единения достойных для решения задачи глобального масштаба.

… Полагаю, единственное обещание, которое он не выполнил. По независящим от себя. Приказы сверху не обсуждаются. «Менту на своем месте» это лучше всех известно. Верю, что где-то сейчас принимает иную присягу. Чтобы в составе небесного спецназа продолжить свой икигаи, однажды найденный здесь. Но теперь уже там – за непроглядной стеной.

Post scriptum. Вчера делала стрижку. Мастер, с которой давно в приятельских отношениях, пока работала, вздыхала и охала. Начиталась меня, оказывается. Нельзя там работать, говорит. Невозможно все, о чем пишете, пропускать через себя… И вот опять (в который раз!) задумалась – на своем ли я месте? И зачем тебе снова пишу? Самой себе надо – себе же и отвечать. Пишу скорее по привычке. На ответы ты скуп. Да и что ответить! И нужны ли мне твои ответы… Такое вот у меня текущее. Занудливое…

… Скуп? Даже обиделся… Я, как и ты, просто трепаться не умею. Это у нас общее. Судя по «Врачебной тайне» только ты, и такие как ты (если они есть) – на своём месте…

***
Юродством в правду жизни влились,
опять едва ли нас поймут.
Иные дали нам открылись,
иные судьбы нам грядут.
Иные будут нам пророки,
земной, но неземной удел —
от правды Бога, но не в Боге,
преодолев Его предел.
В исканьях псевдоатеизма
какой еще грядет кумир?
Нам в нашем новом пессимизме
совсем иной открылся мир.
Совсем иной, иные дали,
и даль пугающе темна, —
как по частям мы открывали
в самих себе самих себя…

(Александр Бабушкин. Конец 80-х)

… На «своем» месте вынужденно. Главное, сдерживающее и пока еще задерживающее меня в Хосписе – не дописано намеченное. Хотя пишу сейчас ну нисколечко не быстрее! По капле. Тяжелые и непредсказуемые пациенты. В состоянии постоянного напряжения… То ли пациента в охапку держать. То ли очередного дурного родственника на место. Чтобы слезами, воплями и «усердием» не мучил уходящего. С последним, как оказалось, труднее. Сегодня именно такая – одержимая идеей, во что бы то ни стало «реанимировать» умирающую мать. Бедная женщина вконец измучена. У дочери глаза в одну точку, скулы сжаты, будто под напряжением. Слезы, если и появляются, больше злые. Все, чем пытаешься урезонить и увещевать, с ушей соскальзывает, за мозг и совесть не зацепившись. Знаешь, так у ребенка игрушку когда отнимают. Только что ножками не топает и по полу не катается, требуя. То очередной зонд матери… В ответ бедняга хватает персонал за руки и плачет – просит в покое оставить. Потому что от процедур живого места не осталось. То шприцем втискивает еду и воду. Мать попросту давится таким количеством. Осатанела девка. Хватает врача за плечи, трясет изо всех сил, требуя, как у Золотой Пушкинской… Пристукнуть бы прямо там – возле материнской кровати! Да только и ее жуткий страх понимаю. У нее помимо матери никого. А лет-то уже далеко за… Мать со дня на день. Лепестком на ветру колышется. И останется «одержимая» одна-одинешенька. На фиг никому не нужная. Со всею своей стервозностью наедине… А еще на ровном месте пациентку чуть не потеряли. Вчера еще про любовь с нею. Про мужа-гуляку, помешанного на деньгах и бабах. Хохотушка. А сегодня из сознания неожиданно выскочила. Сколько так протянет?.. И главное – абсолютно непонятно, что в ней – какая-такая внезапная поломка. Хотя… Она, как только к нам поступила, слезами заливалась – камнем на шее у дочерей быть не хотела. Дочки чудные, сама сказала. Умницы-красавицы. У обеих своих забот полон рот. И смерти, вроде бы, себе не просила. Но и о возможной немощи со страхом. Про камень на шее с десяток раз повторила. Вот и получилось. Лишний раз подумаешь, чего у Бога просить. Просить ли вообще. Завтра не знаю, что еще на голову свалится. Почти нет свободного времени, чтобы хоть пару слов и вдумчиво. Прихожу домой выжатая и совершенно неудовлетворенная прожитым днем. А ведь жизнь не резиновая… Ну, вот. Поплакала тебе в подол. Пойду спать. Завтра снова рано утром. День сурка…

… Думаю про свой подол. Знаешь – сейчас модно слушать диванных стратегов про то, что должны были на передовой. И с легкостью неимоверной эти плюшевые (говоруны) дают оценку и воинам 1914-го, и 1941-го, и «афганцам» … Я это к тому – что ты и есть вот этот солдат на передовой, в которого летит черти что со всех сторон. Фугасное и разрывное. И ты едва успеваешь РОЖОК автомата менять. Не кори ты себя. В восточных этих карате, айкидо и проч. есть понятие КАТА. Это когда боец в обстановке тотальной непредсказуемости совершает ошеломительно профессиональные действия на автомате. В кино это выглядит фантастикой. Только за этой «фантастикой» годы и годы труда. А то, что воешь от бессилия… – так ты в большинстве случаев и идешь много дальше, чем в сраных инструкциях прописано. Ты требуешь от себя невозможного – оттого и отчаянье. Короче – ТЫ ГЕРОЙ. И не спорь… (Из переписки 2013-2020)

***

«О Вас плохо говорят!» … Фразу в разных ее вариациях за последние полгода повторяет трижды. Смотрит с нескрываемым любопытством – как отреагирую? Реагирую. Изрядной долей недоумения и накопившейся усталостью. Теперь уже без прежней растерянности. Зачем об этом снова? Какой ответ ожидаешь? За столько лет, твоя правда, наслучалось всякого. Сказать есть о чем. Вот только жаль, что… Впрочем, главное, чтобы фамилию без ошибок в документах писали (улыбаюсь в ответ). Две крайности. Два полюса. В один день с разницей в полчаса…

«Психотерапевт у вас никакущая!!!» Дочь пациентки. Поеживаюсь ответно. Что-то внутри еще трепыхается в попытке оправдаться? Нет. Даже спорить не стану. Хотя скверно до слез (если уж честно). Сколько раз ее маму к себе прижимала – обеими руками, пока та в меня плакала. Согласна. Это вообще никакая не психотерапия! Просто кричала она надрывно – жить хочу!!! А жизненного времени в моих карманах не припасено. Дать в ответ нечего. Вот потому и обнимала, как маленькую. Чтобы в меня покричала. В психотерапевта поплакала…

«Вы поменяли мое сознание! Вы настоящее чудо! Только Вы смогли это сделать!!!» (О Господи! Пожалуйста. Вот только не это!) Что ж я такого особенного сказала! Первое, что в пустую голову влетело. Что не любит себя, не бережна к себе. Безжалостна даже. Потому к другим так же. Без жалости и со злом…

Диаметральные оценки, два очевидно противоположных мнения, свалившиеся на голову почти одновременно. Независимо друг от друга. Главное? Не верить – ни тому, ни другому. Принимать к сведению. Учитывать. Можно даже поразмышлять в тему. Но ни в коем случае не верить! Дабы не свихнуться – ни влево, ни вправо. Как только поверишь, что ты пропащее профессиональное ничтожество, мгновенно теряешь цену всему остальному – вообще всему, что есть в твоем опыте. Желание расти и совершенствоваться улетучивается. Останавливаешься ровно в той точке, в которой схлопотал порцию дерьма. Парализован и двигаться не можешь. Сказать точнее, не хочешь. Потому как смысла в движении уже не видишь – результат для тебя очевиден и предсказуем. Равно опасно окрыляться. Приятно, черт побери! Но крайне опасно! Поднявшись высоко, поверив в некую «избранность», в «миссию», в себя особенного, сумевшего то, что иным не под силу, очень быстро и неминуемо наворачиваешься вниз. С заданной (кем?) высоты. Падаешь, попадая в то же самое место, откуда стартовал. Совершая при этом изящные кульбиты. Приземлившись (посадка, как правило, не мягкая) и кряхтя, потираешь ушибленное, прикладываешь примочки, зализываешь ссадины. В очередной раз смеешься над собой. Аккуратно очищаешь перышки. Складываешь по швам отвалившиеся, ставшие ненужными крылья – в сторону на время. Очередное окрыление, а следом порция помоев – не за горами («Пусть говорят»)

***
здравствуй господи прости
всех крести меня не трогай
я иду своей дорогой
мне себя не донести
вижу смотришь я смотрю
чую слышишь слышу тоже
но какой же это боже
по губам
кого леплю
бого чело чело бо
колобком по богословьям
по полям перекати полем
в смятку чернословье
и болит болеголов
головою об богов
головою и в трясину
слов.

(Александр Бабушкин 2013)

Post scriptum. Впервые за все годы на моих глазах… Нет. Скорее, рядом. Ушла пациентка. Как-то так потихоньку. Затихала-затихала… Пока я с соседкой по палате разговаривала. Подошла, проверила пульс, зрачки. Последний выдох уловила. Свечку зажгла, чтобы ушедшей в Пути легче, а соседке не боязно. В прошлом подполковник. Мужественная барышня. Говорит, тихую радость чувствует. Я-то ничего особенного не ощущала. Врать не буду. Просто человек, который долго мучился, стонал и метался, тихонечко взял и соскользнул. Незаметно. Будто из исстрадавшейся оболочки выпорхнул легонько. А вчерашняя пациентка, из сознания убежавшая, все-таки в себя вернулась. До сих пор непонятно, что с нею было. Странная ситуация. Болезнь, конечно же, прогрессирует, но у всех по-разному. Завтра подполковнику еще одну шоколадку принесу. Лежит сейчас на кровати, жизнь вспоминает, радость по каплям выбирает и складывает. Мужа полгода тому схоронила. Единственная дочь с двухмесячным дитятей на руках. Мои шоколадки (белый шоколад любит особенно) – маленькая капля в большую копилку полковничьей радости… Ты мне важную вещь вчера написал. Про ката… Нет. Я не герой… (Из переписки 2013-2020)

Ка́та (яп. 型 или 形) – поединок с воображаемым противником. Эталон для подражания и изучения. Повторяя ката много раз, тело привыкает к определенным движениям, выводя их на бессознательный уровень. В боевой ситуации тело работает «само» на основе рефлексов, вложенных многократным повторением ката.

___________________________

***
раскладывание себя по полочкам
распиливание себя по косточкам
каждый фрагмент в формалин и прошит иголочкой
каждый нейрон пронумерован и на досочку
и выдергивание из себя кривой иглой и на ниточку
эвона какой распятый под стеклом
и история болезни ниже свиточком
развернешь и уронишься в пол ничком
выковыривание себя расковыривание
осторожно
идет операци
я
и лежишь перед собой поизвилинно
ин-вен-та-ри-за-ция

(Александр Бабушкин 2013)

***

Ровесница. Еще одна. Иду на первое знакомство. В голове мысль – очередная формальность или встреча?..

Вспомнила, как однажды позорно опоздала на стрижку. Прибежала впопыхах – в семи потах ухнула в кресло. Верчусь. Виновато оглядываюсь по сторонам – определяю, чье время сейчас без-совестно краду. Мастер попалась на редкость мудрой. Заметив мою неловкую суету, произнесла фразу, которую чуть позже и я взяла на вооружение: «Сейчас я только с Вами. Никого, кроме Вас, для меня не существует».

В моей теперешней работе бок о бок живут две позиции – «с Вами» либо «мимо Вас». Какая из двух станет лидирующей, зависит от многого. Сможем ли услышать друг друга? Состоится ли встреча и какой станет для обеих сторон? Нагрузку положенного по должности все равно выполнять (бумага в помощь!) И если окажется, что второй вариант для второй стороны предпочтительнее, значит, Вы так и останетесь безликой записью в рабочем журнале. Максимум через месяц я о Вас напрочь забуду. Потому что в мою жизнь войдут другие – те, с которыми встретиться получилось. Как ляжет карта на этот раз, заранее не знаешь. Идешь в палату навстречу. На встречу. Один на один. Не зная с кем. И никого из мудрых, опытных, услышанных, увиденных, прочитанных и перечитанных до дыр между собой и новым знакомцем не поставишь. Ему нужен сейчас только ты – открытый, живой, настоящий. Иначе встречи как таковой не случится…

— Почему ж так вышло, а? Я пришла, чтобы на ноги встать. Я так хотела жить! (молчу… только еще крепче обнимаю) Ты сердишься на меня?.. Не сердись…

— Не сержусь. Молчу, потому что не знаю, что ответить. Давай по голове поглажу. Как маленькую девочку. Ты ведь всегда такой была, да?..

А вот этот, к примеру, еще огурчик. Бодрячок. Только три месяца как… А что пугаться-то! Я ж сюда лечиться пришел. Вот и лечусь. Кто направил? Химик. Сказал, что в костях метастазы – срочно в Хоспис. Когда меня здесь восстановят, можно будет химию продолжить (я вас всех люблю, мои вы осторожные коллеги!) Нет, ничего не болит. Сам удивляюсь. Что беспокоит? Да жена че-то сильно испугалась. Вопросы? Нету никаких вопросов! (и уже за спиной – соседу по палате) «У матросов нет вопросов» … Мдаа … Бодрячок…

Что это было? Обойти всех новичков, представиться и прозондировать на предмет востребованности – прописано в инструкциях… Здравствуйте. Да, доктор дополнительный. Нет, не психолог, хотя на корню сходимся. Конечно, не мой пациент! Разумеется, психически здоровы. Никаких сомнений! Настроение нормальное? Сон нормальный? А в целом?.. Ну, если все нормально, приятно было… Зовите, ежели что. Ну, мало ли что… Сколько еще таких, соскользнувших в никуда, не оставивших о себе абсолютно ничего, кроме порядкового номера в журнале приема! Забытых и вычеркнутых из памяти навсегда. За «ненужностью».

Давать или не давать «в долг»? Если давать, то сколько? Быть честной и правдивой с очередным «нормальным» бодрячком? Не вышибу ли я из-под его ног последнюю «лестничку надежды»? Да и нужна ли моя «честность» … Заученная улыбка, бодрый голос, попытка ерничать – всего лишь щит. Броня, охраняющая от вторжения особо усердных помощников, вроде меня. Оставляю «броненосца» улыбаться и острить. Закрываю за собой дверь палаты и иду к следующему ошарашенному. Чтобы вновь и вновь слышать – вопросов у матросов нет.

***
Кому это нужно?
Ему?
Ему это нужно?
Или всё же тебе это нужно?
Ах, да,
ты просто не можешь иначе.
Или нет?
Можешь иначе?
Но ведь это уже и не ты,
если можешь.
Уложишь багаж
и отправишься жизнь доживать
пассажиром на поезде лжи?
Или, все-таки, хочешь
кумиром вертеться
в зеркальных своих отраженьях?
Ведь хочешь?
Но всё время боишься признаться себе?
А ночами, как мантру мусолишь
про то, как быть некрасиво
таким знаменитым, каким ты не стал,
но хотел?
И вот так эту жизнь просопел
от обиды на весь это свет?
И не бел и не мил он тебе?

Мой милый стареющий мальчик,
обиженный сукой судьбой.
Какой же ты, право, смешной.

(Александр Бабушкин 2013)

___________________________

Post scriptum. «Отравилась» психологами. Толковые не выдержали. На своем месте. Жаль. На их место пришло то, от чего теперь прячусь. Приторное самолюбование чистейшей воды. И знаешь, что самое поганое? Стыдно. Даже не знаю толком, за что. За фальшь, за спекуляцию. За мыльные пузыри… Слов сейчас не подберу. Вот потому так опасаюсь рассказывать о своей работе. Как бы не скатиться туда же – в самообожание. И это еще не все. День сплошных «психологических сюрпризов». Две новенькие. И только одна скромно призналась, что допускает «кой-какие трудности» в будущей работе. Вторая уверена – «ко всему готова», ничего не боится (???) … @@@!!! Четырнадцатый год. Ни хрена ни в чем не уверена, до сих пор всего боюсь. Надо отсюда валить. Освободить место «всезнающим». Уже давненько под плинтусом – спряталась и не высовываюсь. А теперь и вовсе слинять хочется… В общем, пожаловалась. Кипело сегодня весь день. Вдобавок еще и ревную. Я ж таки сама «звезда» …

… Ты не хозяйка ни Ада, ни Рая. И сама – не ангел во плоти… Не корчь из себя Хозяйку Медной горы. Есть над чем подумать… (Из переписки 2013-2020)

***

Ваше имя обросло легендами (???) Удивилась. Растерялась. Сама давненько думаю о том, что слишком уж сильно приросла к Хоспису (к своему представлению о нем). Вросла в него – так точнее. За годы работы сложилась собственная философия – взгляды на то, что можно и допустимо, а чего не просто нежелательно, а категорически делать нельзя. Допустим, нельзя хамить умирающему. Потому что у него нет жизненного времени и сил послать тебя ответно адресно. Или дать в лоб наотмашь в виде обратной связи. А значит, твое хамство и его обиды уйдут в Вечность. Нельзя пренебрегать слезами провожающих. Если они горькие и настоящие. Нельзя «плевать на них!», когда речь идет о близких людях, теряющих родного и дорогого человека. Нельзя спекулировать на страданиях, на чьей-то смерти. Недопустимо красоваться и позировать на их фоне. Без дополнительных пояснений. Нельзя! Но когда понимаешь, что твое однозначное и категоричное «нельзя!» для кого-то вполне себе допустимо и сущий пустяк – смириться архисложно. Попустительствовать? Не могу и не буду. Сама ошибаюсь. Частенько впросак попадаю. Но основные принципы собственной философии берегу. Стараюсь…

_____________________________

Попробую сейчас рассмеяться. Не легендами я обросла, а паутиной и мхом. Как старый пень, длительно пребывающий на одном и том же месте. Причем мха, как известно, с северной стороны поболе. Ежели заблудился ненароком, а компаса под рукой не оказалось – вот и пень на такой случай сгодится («Легенды о старом пне»)

Post scriptum. Задумалась. Давно я здесь. Предвзята ко всем «ново-приставленным». К «моему» Хоспису. Ревнивицей и жуткой собственницей стала. И завистницей. Любой «зефирной мартышке» завидую, если уж правде в глаза. Тому, как благодатно и гладко складывается. У меня изначально так не получилось. С первых месяцев – сразу в пекло. До сих пор в нем. Наверное, по-другому не умею. Или не хочу. А еще страх потери ценности – и собственной, и многолетнего опыта. Сомнения (которых без того навалом) одолевают с еще большей силой. Когда вижу на свой опыт непохожее, злюсь. Полагаю, от страха – а вдруг это я на корню ошибаюсь? А на-гора выдаю за единственно верное – некий эталон подлинности… Чёт я запуталась, а? Надеюсь, услышал. С тобой поговорила – и будет. Буря чувств улеглась – значит, можно трезво думать и рассуждать…

… Лучшая поддержка тебе – сами люди. С которыми ты. Которые с тобой. НЕ ЗАПРИСЬ В БАШНЕ СВОЕГО ОБИЖЕННОГО ЭГО. Это обнулит всё. Ты же – про людей и для людей. Ты найдешь выход. Твоя ВРАЧЕБНАЯ ТАЙНА – и есть ТВОЯ ДОРОГА – и к себе, и к людям. Не сворачивай с этой дороги. Это дорога ЧЕСТНОСТИ. Ты очень БОЛЬНО её пишешь. Честно – всегда больно…

… Стало сложно работать. Очень. То ли я уже всего переела. То ли скорости стали иными. Не хватает времени для глубокого анализа важных моментов и встреч. Это удручает. Тишины и уединения мало. Дни рабочие, как на качелях. Вот, например, в пятницу с утра довольно интеллигентный пациент послал. Не буквально, правда, но далеко. Утерлась, вздохнула и пошла. По заданному… А к концу рабочего дня сестру только что умершей в охапку держала. Пока тряслась и рыдала. Прямо в меня и рыдала. Теперь в моем гардеробе новый «плакательный» свитер. Потом «спасибами» осыпала и потихоньку домой побрела. Сплошные контрасты. То нахрен пошлют. То иконой сделают. Весело… Привыкла под плинтусом. Послали? – пошла. И слава Богу. Через какое-то время понимаешь – не нужна была эта встреча. Более того, опасаешься, что назад вдруг ненароком. Одумаются и позовут. А у тебя и так перегруз мозгов. Вот потому так радуюсь, когда нахрен идти нужно. Над собой хорошенько посмеешься – сразу свободно и легко. Остальное само отваливается. Без усилий…

… Как больно ТЕБЕ – понимаю, но я всегда повторяю ОДНО – можно отнять работу, проект – нельзя отнять ЛЮДЕЙ, с которыми ты был счастлив на этой работе. Уже другой мир. Ни ты к нему, ни он к тебе отношения не имеет. Сходи в церковь и поставь свечку ЗА УПОКОЙ ДУШИ своего ХОСПИСА. Твой ХОСПИС умер. А чужой – ОН НЕ ТВОЙ. С тобой остаются ЛЮДИ. Живые и мертвые. Ты о них НАПИСАЛА и пишешь дальше. Это твой ХОСПИС. Его у тебя не отнять уже. Остальное – не твоё. Ты ведь «Врачебной тайной» пишешь ЭПИТАФИЮ своему Хоспису. Которого больше нет. И не будет. И тебе еще много чего есть сказать. Трудись. Всё, тобой написанное – свечечка твоим учителям, коллегам и пациентам. И в этом – твоё спасение…

… В последние дни особенно остро задумалась о своем месте в новом хосписе – в том, в котором работаю сейчас. Твой совет поставить свечку, как о навсегда ушедшем, попал в десятку. Теперь окончательно отпустила период, связанный с «моим Хосписом». Отправила в прошлое. Время подумать о своем предназначении всерьез. За эти годы произошла профессиональная девальвация. Для меня лично. Наверное, для других тоже. Есть над чем поплакать… (Из переписки 2013-2020)

_____________________________

***
и что с того? она уже мертва остыла так должно быть холодна природа ничего не упускает и жадно как на пачке сигарет затяжкой манит тот неэтот свет надеждой что куренье убивает всё это рок и рак и всплески рук над пропастью парящий виадук во лжи скажи зачем нам эта повесть? а он молчит да что тут говорить? и сдохнуть рад да приказала жить через дефис написанная со-весть

(Александр Бабушкин 2016)

Post scriptum. Неоднозначный отзыв на мои написалки. От разных людей, но схожий по сути. Говорят, приходится неоднократно возвращаться к уже прочитанному, перечитывать заново и самому додумывать «пустующие места»…

… Хочешь ПО-ЧЕСТНОМУ – тогда держись: Есть несколько тебя. Одна – врач хосписа и мать. Вторая – пишущая. Третья – не понимающая, почему написанное ТАК воспринимают. Четвертая… Пятая, шестая… 99-ая… Для меня на первом месте ПЕРВАЯ. Вторая – для меня и для остальных. Третья – потоки сознания, игры с зеркалами и эхом… Короче – долгая тема. Мы очень давно в переписке. Остальные – тоже разные: а) те, кто в материале (своё горе-смерть-боль) + профессионалы-коллеги (некоторые); б) просто читатели (там уйма градаций). Для меня ВАЖНО, чтобы Третья не съела Вторую, Вторая – не съела Первую. Всё что ты пишешь – ДНЕВНИК и пыточная камера. Если превратится в литературу и, не дай бог, гримерную, такой театр печален. Этот мой страх ты знаешь. И этот ВРАГ хитер. За пишущим внимательно следит и бог и чёрт. Обоим душа нужна…

… Все время сама перед собой пляшу. То это не так сделала, и то не то. Без конца шлифую до зеркального. Рабочие тетрадки писаны-переписаны. Все в исправлениях. И все равно собой недовольна. Когда-нибудь напишу о двух школьных сочинениях. Сочинениях на «невольную» тему. Уроки моего «предательства». И последний разговор с учительницей по русскому. Февралем 2017-го. Она сказала мне в тот день по телефону очень важные слова. Я их должна была услышать. Это было вообще последнее, что она сказала. Я очень хотела, чтобы именно Мария Петровна прочла когда-нибудь мою книгу. Но, видать, не суждено. Инсульт сразу после нашего разговора. Упала прямо возле телефона и потеряла речь. Еще несколько дней в реанимации… Единственный школьный учитель, который пожертвовал многим, чтобы спасти мою золотую медаль. И единственный, к которому через много лет я пришла с цветами в четном их количестве… (Из переписки 2013-2020)

________________________________

Post scriptum. Исправляюсь?.. Без конца шлифую себя до зеркального?.. Ты не смотри ни на кого. У тебя своя дорога. И ты её очч давно выбрала. Всё ты правильно делаешь. А мои писульки тебе… – ладно, сама решишь…

… Твои писульки спасли мне когда-то жизнь. Себя другую помогли открыть. Помогают по-прежнему. Ну, что тут еще скажешь!.. (Из переписки 2013-2020)

***
а тех ушедших слов
уже не будет
не будет
как волос на голове
всего того
не будет
не разбудят
заткнется что-то главное во мне
и к тем былым словам
в других обложках
ни стёжки ни дорожки
лысый пень
но было это все
не понарошку
уже потом
та тень что на плетень
пятнадцать лет запойного молчанья
потом мычанье
после вовсе вой
сплошное беспробудное отчаянье
я никакой вернулся за собой
мели емеля
годы пролетели
и только в вере
меру разнесло
я просто поглупел
я мимо цели
я перепутал
эру
год
число

(Александр Бабушкин 2013)

__________________________________

Post scriptum. Сегодня утром ушла подполковник милиции. Та, что радость из прошлого собирала. Часок поговорили с ее дочерью. Светлое создание. Наводила порядок в маминых вещах и обнаружила пакет, доверху наполненный крохотными бумажными рулончиками. Отрываешь от листа тонкую полоску, аккуратно сворачиваешь и в пакет. Одну за другой. Полосок много. Пакет доверху. Под завязку. Думала вначале, мама умом двинулась – иначе, зачем бы все это делала? Когда услышала про «копилку радости», поняла, в чем дело… Пакет в мусор отправился. У каждого свои рулончики – чужими радостями собственную жизнь не наполнишь. Пишу тебе и думаю, а сколько бы у меня получилось? Сумела бы доверху или только донышко прикрыть?.. И вот что еще обнаружила. Пока не знаю, как к нему относиться. Я не могу писать «больно» – так, как раньше. «Надрывно» не получается. То ли количества «больно» стало во мне запредельно. И я его больше не чувствую. И вот здесь становится страшно. Стараюсь не шутить на этот счет. Потому что «больно», но уже «по личному запросу» может вдруг случиться. Любой каприз, мадам!.. Но есть иное соображение. Трансформация какая-то во мне произошла. Глубже стала чувствовать, что ли?.. Не уверена, что правильно сейчас объясняю. Труднее стало говорить. Говорить трудно. Даже лень. Легче молчать. Держать за руку, слушать и молчать. О работе речь веду… Например, вот эта зарисовка. Говорят, написана по-другому. Не так болит по прочтении. Нету слез, что вышибала привычно. Так ведь у меня их тоже не было, пока писала! Светлое и спокойное послевкусие (если такое вообще уместно)… Будто пришел человек в этот мир. Прожил положенный отрезок жизненного времени. Выполнил какую-то свою задачу и назад возвернулся. Туда, откуда пришел. И плакать по этому поводу как-то даже странно. Потому что не исчез. Не канул безвозвратно. Отработал, отслужил, сделал дело здесь и двинул дальше. Странные мысли, да?.. Мне еще над этим думать. Если какие соображения по написанному выше будут у тебя, можешь пару строк написать…

… Каждый сам до своих истин доходит. Я тебе столько всякого разного наговорил за годы. Потом бросил говорить. Ты ж упрямая. Сама себя слушаешь. В себя смотришь. Твоя дорога. Твои слова. Время тебе тебя покажет. Ты его только не торопи. Но ты ж торопыга. От того и есть то, что сейчас. Вавилоны слов. Когда-нибудь дойдешь до крупиц. Но это само произойдет. Когда от себя устанешь. От Вавилонов этих. Тогда и появится что-то совсем иное. Только дай этому иному вырасти. «9 месяцев» … никто не отменял. Всё хорошо всё своим чередом. Будешь вспоминать про времена, когда писалось, когда строчки спать не давали. Пользуйся моментом, потом будет время подумать. Главное – не трогай уже написанное. Нельзя одного ребенка двадцать пять раз родить… Выключи в своей беспокойной головушке ЦЕНЗОРА, литературного редактора. Разбей зеркало рефлексии. ЗАПОМНИ – ТЫ ТАКАЯ ОДНА. ТЕБЕ МОЖНО ВСЁ…

… Самое главное – хоть пару слов, но сразу, по горячим следам. В рабочую, уже крепко затасканную тетрадь. Порой на ходу, на бегу. Позже свои беглые каракули с трудом понимаю… Знаешь, как в школе сочинение писала? Вначале грязный черновик. Ну, это понятно. Потом еще один – где более складно. Потом передо мной садился папа Леша. Слушателем. Ему выдавала свой «шедевр», попутно исправляя. Папы Леши давно нет. Себе самой вслух читаю. Прислушиваюсь. Спотыкается во мне? В каком месте? Надоедливо повторяется? Давит на уши? Не клеится? А как тогда по-другому?.. И переделываю. Исправляю, сохраняя первичный смысл и интонации. Читаться должно легко, не натужно, кратко. Иногда только догадываться. И чтобы место для собственных мыслей у читающего было. Теперь четко знаю, о чем хочу рассказать. В моем случае легко свихнуться в нескончаемую песнь акына. Потому штудирую многочисленные записи на предмет целесообразности. Есть смысл, или нечто похожее уже было?.. Относительно того, что «мне можно все», есть свои соображения. И цензор вовсю включен… Не представляешь, как сейчас тошнит от самой себя. Все, ранее написанное, настолько от меня далеко, что, кажется – не я это писала. И грустно, и гадко, и страшно. Серьезная передышка нужна… (Из переписки 2013-2020)

***
Ви́денье мира, виде́ние – мука,
скука без стука вошедшего звука,
хитрая штука и злая игра –
произведенье сведенья с ума.
Тянет ли, вытянет слабая воля?
Перенесет через грозное море?
Но встрепенется, оставит без сна
злое искусство сведенья с ума.
Взбесится спесь от бесславной работы:
«Кто ты, меня изводящий? За что ты?»
Теплая клетка, но – клетка, тюрьма,
жуткое место сведенья с ума.
Не оставляй с этой проклятой долей.
Не изводи невозможною волей.
Где она, воля? Звезда да сума –
крест непосильный всю жизнь без ума.
Всю свою жизнь у себя на закланье,
ночью ли, днем ли – сплошное терзанье.
Всеизводящая пропасть без дна –
крестная доля сошедших с ума.

(Александр Бабушкин 1991)

 

***

Как это было? Вот так и было. Несколько лет тому в родной моей Орше. На воскресной Литургии в старенькой церкви. Летнее время. Фрукты в открытом виде. Яблоки. Груши. И очень много ос. Жужжащие полосатые тучи. А я их боюсь. Не просто, а о-о-очень! И вот же… Надо ж было такому случиться. Не самый везучий «осёнок» пролетал возле горящей свечи. Не свезло, по всей видимости, или жадные собратья подтолкнули. В общем, подпалил полосатый парень осиные крылья и взлететь уже не мог. Нечем. Только жужжал да неуклюже ползал по полу. Сразу приметила. А то как же! И поскольку даже ползающая оса ужасно пугает, отодвинулась от «ползуна» подальше. Чтобы (не приведи Господь!) не заорать от страха во время Богослужения. Но из виду не выпускала. Ни на секунду. Двигаться-то особенно и некуда. Народу – тьма. Да и оса путалась. Не соображала, куда ползти. Кругами все вертелась – от ног людских уворачивалась. Даже жалко стало – вот-вот растопчут… И наступил момент. «Отче наш» зазвучало. Народ хором, как положено. И я – хором с народом. Но на осу, не отрываясь. А она… Она вдруг замерла. В одно мгновение. Перестала ползать. Перестала вертеться волчком. Как-то странно сложила лапки. Будто голову осиную ими прикрыла. Почти наклонилась в сторону алтаря. Обожженные крылья прижала и ни с места. Я ж таки просто застыла, глядя. Молиться забыла – смотрела на «молящуюся» осу. Несколько коротких минут. Пока звучало Слово… В таком положении обожженное чудо находилось до окончания молитвы. Как только прозвучали последние аккорды, оса развернулась из клубочкового состояния и поползла в мою сторону. Точнее, в сторону стены – где нет ног, и наверняка не растопчут. Взглядом проводила. Потом еще долго думала… (Как молилась оса. Насекомые уроки)

«ПОСЛЕДНЯЯ ПРОФОРИЕНТАЦИЯ» (Шесть дней одной встречи)

Много букв. И так и этак верчу уже написанное. Переписываю, сокращаю, обрезаю многобуквие. Перечитала. Плюнула в сердцах, оставив как есть. Из пережитого ничего не выбросить. В деталях помню – деталями и напишу.

— А ведь мы с Вами могли и не встретиться… То ли спрашивает, то ли утверждает. Соглашаюсь. Могли. В стационаре я теперь гость редкий. По амбулаторному, в основном, приходится. Второй этаж – если только позовут. С привычной уже задачей – на предмет риска прозондировать. Душу вручную прощупать. Скучное это дело, нудное. Потому как вынужденное, по большей части своей. Вопросы стандартные – ответы разные. Разговоры короткие – чаще нехотя. Не хотят об этом. Ежели опасности не предвидится, то и действий никаких. Своим чередом пойдет. А если все же?.. Тогда без художеств. Наблюдать пристальнее (по возможности), говорить чаще (если захотят и позволят). Да еще таблеток – чуть боле обычного. От боли и дури (если таковые вдруг обнаружатся). Вот и все, что от меня. Редко, правда, случается по-другому. Совсем иначе выходит. Вот как на этот раз…

— А ведь мы могли и не встретиться… Профессор правȧ. Не должны были. С ее историей знакома заочно. Неделей раньше рассказом психолога. Выезжала на дом. О том о сем. Поделилась позже. Впечатлений крохи – то ли разговор на бегу, то ли голова в других мыслях. В стационар – потому что хуже стало. Меня к ней? – на всякий случай. Иду не торопясь. На долгий и доверительный не рассчитываю – после психолога не приходится. Но любопытно. Собственным опытом знаю – наш психобрат по-особенному путь проходит. Знакомлюсь. Маленькая. Хрупкая. Глаза внимательные. Взгляд, правда, немного странный – то ли в себя смотрит, то ли в тебя. Двойного направления взгляд. Начинаю разговор с дежурного. Внезапно привычные вопросы осыпаются. Какое там! Слушай, Таня, и до запятой запоминай…

— Что было с мамой? От боли мучилась. Сил терпеть никаких – не вынести. Потому та доза инсулина была большой и стала последней (глаза говорящей краснеют, но слез не рождают). Напоследок сказала: Доченька родная, ни в чем себя не вини. Ты все делаешь, как я того прошу. Только клубники себе купить не забудьте. Скоро сезон к концу, а клубники так и не поели. Не забудьте про клубнику, дети…

Господи! Так она?.. Собственноручно?.. От этой мысли не по себе. А я? Смогла бы так? Не уверена. Не потянуть. Здесь Любовь решает. Ей одной под силу.

— О чем жалею? О ненаписанном. Книгу свою так и не успела. Много лет вынашивала. Другие были – честные, но на заказ. Душа к ним не лежала, а время поглотили. Своя в наметках так и осталась.

И тут меня пробивает – попросту несет…

— А я ведь тоже хочу. Свою. Вот только недавно захотела. О чем? О ком, вернее. О тех, кого встретить довелось. О памяти. О себе тоже. Еще точно не знаю. Да и слово «книга» основательностью своей пугает. Так пока – по зернышку в копилку. Медленно и трудно. То ли условий особых жду, то ли тишины не хватает…

Заложница собственной болтливости – зачем я об этом! Но обратный путь теперь заказан. Сказала А – слушай Б. По глазам вижу – в десятку. Учитель учуял ученика. Которому можно отдать.

— Пишите сразу, как только желание родилось. Мысли, слова отдельные, фразы. На листах, клочках, обрывках. На чем угодно под рукой. И складывайте в одно. Не ждите особенного настроя или времени – их может долго не случиться. Из разрозненного целое потом соберется. Все уляжется и воедино свяжется. Ждете и желаете себе тихого и уединенного? Такое придет когда-то. Но если не трудился… Если не накопил и не собрал – тишину наполнить будет нечем. Пустая она для Вас выйдет. И обязательно рукой писать. Своей. Каждую букву слова. Несовершенно? Ну и пусть! Это же Ваше – ничье больше. О возможных читателях не задумывайтесь – Ваш читатель сам найдется. Что говорите? Резко и жестко критикует? Если раньше редактором был – объяснимо. Они многое на корню. Все равно не сдавайтесь. Душу свою слушайте – никого больше. И совершенства от себя не требуйте – такого не будет. Хотя стремиться можно и, наверное, нужно. У некоторых способность увидеть себя со стороны напрочь отсутствует. А у других этого добра в избытке – слишком много рефлексии. И то и другое – плохо. Мера во всем нужна. И еще… Хорошенько запомните. В любом деле нужно уметь ставить точку. Завершать. Пусть даже совсем малое и незначительное. Одна-единственная точка в конце. Чтобы к чему-то следующему двигаться…

Пока говорит, глаза по-прежнему двояко: то ли в себя – слов зачерпнуть – то ли в меня – вложить поглубже. Пауза. Вижу, что устала, но не вмешиваюсь. Жду. И наконец…

— Думаю, любой человек должен оставить после себя что-то хорошее и доброе, правда? А Вы как считаете?

Киваю головой согласием. Молча обнимаю и выхожу из палаты. Как из школьного класса. Во мне сегодня оставлено много. Спешу в кабинет – успеть записать свежими следами. Наскоро.

День первый. Домашнее задание. Черновик.

— А ведь могли и не встретиться… Теперь под сомнением. Вчерашнее записано дословно. Думано-передумано. За сутки – море вопросов. Спешу к ней. Палата другая. Минувшей ночью несколько человек. В том числе соседка. Каково-то сейчас?.. 29-я. Кровать слева. Лицом к окну. Говорит, что видит там картину Шагала. Тоже попробовала – не удалось. В оконном проеме — небольшой кусок неба непонятного цвета. Голые ветки и несколько соседних крыш. Шагала не узнала.
— Пришла сказать спасибо. Над вчерашним много размышляла и благодарна.

Что слышит – не уверена. Продолжает смотреть в окно…

— Знаете, она умерла так тихо. Даже незаметно. Мучилась-мучилась и перестала. Я тоже так хочу. Без боли. Ее трудно переносить (пауза… не отрываясь от окна). У меня с детства со зрением что-то непонятное – совсем цвета не различаю. Потому в картинах и художниках разбираюсь плохо. Но, случается, идешь мимо множества. И вдруг среди них – одна. Остановишься и замираешь. Стоишь перед нею. Мыслями о своем куда-то – и уже не здесь.

Снова в окно. Мутный обрывок неба в оконном обрамлении. И как это она своим без-цветным Шагала там узрела, а?.. Ей виднее. Им всем – лицом к окну – много больше видно.

День второй. Шагал за окном

— Могли и не встретиться… Задумалась. Почти десять дней. Смотрю на больничный дворик. Моя новая знакомая совершает прогулку, опираясь на руку спутницы. Оживленно беседуют. Любопытно, о чем?.. За эти дни заметно полегчало. Своим присутствием старалась не обременять. И без того было о чем поразмыслить. В кабинете привычно тихо. Того же любопытства ради проштудировала виртуальный мир на предмет поиска ее имени. Когда, кого и чему учила. Область интересов – профориентация. Вот и ответ. Могли ли мы не встретиться. Продолжаю прокручивать в голове уроки наших встреч.

Сложный у меня сейчас период. Запутанный и растерянный. Надломилось что-то по пути и застряло. Молчит и не двигается. То ли не хочет, то ли не может. Видать, направление утеряно. Оживленная беседа за окном продолжается. А в моей голове толчея вопросов о ненаписанном. Так и не рожденное так в ней и осталось. Почему? Что помешало проявлению главного? Чье неосторожное вторжение стало вредоносным? В угоду чему не нашлось времени для сокровенного? Чем и ради чего пожертвовала?.. Тьма вопросительных знаков. Сожаление и горечь от когда-то возможного, но упущенного и навсегда ушедшего. Горечь и сожаление. Чьи?..

— Ты врач, а не писатель! Запомни и не строй из себя!.. Нечем заняться, дорогуша, потому и сублимируешь. Меняй работу и дурью не майся… Выскочка!.. Любите эпатаж? Нравится шокировать? Доставляет удовольствие раздевать себя прилюдно?.. Не играй в литературу! Так дешево и пошло писать нельзя! Только на любителя…

А вот это уже мое. Для меня было. И парализовало. Стоп! Теперь вспомнить, что прозвучало десять дней тому. Ну?.. Есть. Точка. О знаках жизненного препинания речь тогда шла. Нужно уметь (научиться!) ставить точку. Ее слова. У меня же, по большей части, многоточия выходят. Две к одной – хроническим довеском. А нужна одна. Единственная. В конце. Как итог. Как завершение. Как отсечение отжившего, отслужившего, отработанного или… чужого. В том-то и загвоздка. Многоточием прошлое тянется – настоящему места не дает, будущее заслоняет. Точка. За нею – горькие обиды, грубые вторжения, безжалостные оценки, циничные насмешки и без-церемонные замечания.

День третий. Знаки препинания. Работа над ошибками

— Разве могли мы не встретиться?.. Вопрос себе. Позади еще неделя. В стационар повторно. О текущем состоянии в пол-уха. Снова иду к ней. Пожалуй, теперь бегу. Сама толком не понимая, зачем. По пути хватаю со стола флакон с маслом лимона. Забрасываю в карман халата. Зачем? Ослабла. Потухла. На краю кровати в кислородных трубках, окутанная Тишиной – такой плотной, что сквозь нее с трудом. Тихо. Обычный мой голос кажется сейчас избыточным, слишком лишним. Говорить не нужно. Ей. Нужно мне. Я спешу. Боюсь упустить и не услышать еще что-то важное. Сейчас я – впитывающая губка. Ловлю каждое слово. Их немного. Из внутренней отрешенности рождаются. По одному и на вес золота. Дороже. Смотрит на меня, будто тоже чего ждет. Осознаю очевидную дурацкость собственной суеты. Чем-то себя занять. Масло лимона оказалось кстати. Мягкий массаж отекших ступней. Разогреваю ладонями ледяные пальцы, что-то попутно пытаюсь говорить – из того, что первым влетает в пустую голову.

— В детстве брат тоже сказки рассказывал. А косы у меня были длинные. Две толстых рыжих косы (под непрерывную мою болтовню думает о своем… я замолкаю) Как думаете, ТАМ что-нибудь есть? И что именно ТАМ? (у кого сейчас спрашивает – у меня?.. ТАМ я еще не была – ответить нечего). Однажды моя маленькая племянница спросила: «Скажи, а зачем это небо над головой? Зачем цветы и деревья? И все вокруг. Зачем?» Тогда не нашлась, что ответить.

Долгая пауза. Сейчас мне тоже нужно задать ей один вопрос. Тот, что годами гложет.

— Когда-то, еще в самом начале работы в Хосписе, один человек попрощался со мной словами «Оставайтесь. Вы здесь нужны». Через два дня человека не стало, а меня с тех пор сомнения одолевают – зачем? Зачем я здесь?

Отрешенность улетучивается мгновенно. Взгляд в упор и строгое «профессорское»…

— Никогда! Слышите? Никогда больше не задавайте себе этот вопрос! Раз она сказала, значит, так и есть.

Масло лимона на два выходных отправляется в тумбочку. Сегодня не встает. Пока слышит и отвечает. Но глаза уже нездешние.

— Вы видите, что со мной?

Вижу. Я все вижу. А что вижу? И вновь у нее – зачем? Ведь мимо шла! – другими делами. Масло лимона вспомнилось Что-то теперь сказать нужно. Опять о благодарности пытаюсь. Благодарность искренняя – слова пустые.

— Знаете, другим я этого не говорила, а Вам скажу. Не это главное…

Сейчас. Вот именно в эту минуту прозвучит, наконец, то, ради чего я здесь. И зачем столько раз. И вообще столько лет… Вся напряжена. Ну?.. Ну, говорите же! Молчит. Теряя терпение, подталкиваю вопросом: «Так в чем же главное? Так и не сказали. В чем?»

— Если бы кто знал…

Вновь отрешена. А плотность Тишины становится такой, что я ее слышу – ощущаю всем телом. Глажу по голове, по когда-то рыжим волосам. Крепко сжимаю руки и, глядя в глаза, произношу: «Все будет хорошо». Говорю так, словно сама в это верю. Все будет хорошо. То ли показалось, то ли и она мне поверила.

День четвертый. Масло лимона.

— Мы должны были встретиться! В этом нет сомнений. Несколько последующих часов ношу на себе клочья той тихости, что вынесла вчера из палаты. Сегодня снова тянет к Тишине. А еще смутное предчувствие предстоящего. Зовут на второй этаж. Не к ней. Спешу. Пролетаю мимо палаты. Мне дальше. Зайду позже. Краем глаза цепляюсь за ее взгляд. Еще пару метров вперед и… назад. Мечется.

— Скажите, а у Вас время для меня есть? Почему ж так тяжело, а? И почему именно мне? Задница болит. Разрывается (произнести слово «задница» ей? – равносильно мне выдать на гора трехэтажный)

Снова крепко за руки. Сцепкой.

— Наверное, сейчас Вы раскалываетесь, как орех. Жесткая и твердая скорлупа сдирается с Вас, чтобы Душу на свободу выпустить (Боже, что я несу!)

— Как правильно сейчас сказали! Я всегда была жесткая и неподатливая. Почему ж так тяжко, а! А может, надо кричать? Ругаться? Но я не умею. Хотя нет. Ночью я иногда кричу. Зову на помощь (говорит быстро, почти взахлеб) Скажите, о чем мне молиться? Я не умею. Я не знаю, как и о чем мне просить. А о чем бы Вы просили перед смертью? (ну, ни фига ж себе!.. ледяным душем ужаса по темечку… о собственной смерти редко… но вопрос задан… пробую представить себе свои последние часы – ерундень какая-то выходит!)

— Наверное, я бы просила, чтобы моя задница от боли не разрывалась.

— Научите меня молиться. Я готова умереть (нашла кого просить! – молитвенница из меня, как пуля из дерьма – с тем же эффектом!.. ну, и денек выдался!)

Что-то пробую лепетать. Хоть как-то ответить на ее просьбу. Внезапно прерывает меня необычным напором (почти приказом): «Вы должны написать свою книгу! Обязаны. Вы никуда отсюда не уйдете, пока не напишете!» Звучит с такой силой и утверждением, что возразить даже не решаюсь. Пауза недолгого молчания. И снова быстрое…

— Научите меня молиться! Я еврейка. Нас, евреев, никто не любит. Я это знаю (какую хрень Вы сейчас несете, профессор!) Помолитесь обо мне! Научите! Я не знаю молитв. Вы должны! Именно Вы сейчас должны что-то важное для меня сделать! Только Вы можете!

От такого напора просьб меня саму начинает трясти. Судорожно соображаю, что можно еще. Иду ва-банк.

— Что могла – уже сделала. То, что просите – не в моих силах. Если хотите, могу пригласить священника. Из тех, что всегда под рукой. Думаю, он сможет больше.

Говорю и чувствую себя спекулянткой. Но это ее решение, в конце концов! Пусть даже и вынужденное страданием. Она согласна. Изумление накрывает не только меня, но и ее близких. Православный к еврейке? (Господи, а вот мне интересно, Ты у всех, к Тебе приходящих, национальность пытаешь?) По счастью, всем в тот день хватило мудрости – отдаю им должное. Проходит еще час – и у меня четвертая крестница. Наваливается колоссальная усталость. Наверное, так чувствуют себя в родзале, где после долгих мук новая жизнь себя заявляет. Светлое и спокойное лицо.

— Принесите мне завтра нательный крест. Пожалуйста.

День пятый. Контрольная работа. Крестница.

В конце рабочего дня захожу в палату. Беру за руку. Склоняюсь низко, чтобы видеть взгляд. Мы прощаемся. Чувствую. Она тоже. Утирает рукой глаза «Что-то они у меня туманятся» Слез нет. За все время не было ни разу! Мне нужно что-то еще сказать – то, что подведет итог и положит начало.

— Знаете, профессор, а ведь нам с Вами предстоит еще много трудиться. Книгу вместе писать будем. Никто халявы нам не обещал.

Обнимаю ее за голову, целую и тихонько на ухо: «Мне пора. Вам тоже»

— Никто халявы не обещал (повторяет за мной эхом). То ли показалось, то ли улыбнулась.

Шесть дней одной встречи. Последняя профориентация.

_______________________________

***
другой
я пошарю в карманах
огниво
огонь
затянусь
есть штука такая
тоскливо
такая привычная грусть
такое
и не возрастное
я мальчиком в звезды глядел
оно и тогда
без покоя
и может тогда
поседел
не верьте что все это осень
а если и осень
навек
внутри что-то ноет и просит
чего не поймет человек
но знает
что спустятся кони
вернуться со звездных лугов
промчатся
и может обронят
крупицы неведомых слов

(Александр Бабушкин 2013)

… Порой кажется, что он действительно зажигает и бросает мне под ноги горящие спички. Как и обещал. По одной – на каждый очередной шаг. Освещая. Чтобы собственную дорогу из виду не выпускала. Не сворачивала и не останавливалась. Как и обещал.

Post scriptum. И когда тебе вдруг покажется, что все исчерпало себя…
Если почудится, что впереди уже ничего не осталось,
или подумается, что больше ждать от жизни нечего…
Вот именно тогда вдруг окажется, что это совсем не так.
И в твоей жизни проявится большая глубина,
новое направление, от-Душина.
Только не торопись… (Из переписки 2013 – 2020. На посошок)

______________________________