Юз Алешковский

Алешковский на Балтийском флоте (1947-53)

Окурочек
Вл. Соколову

Из колымского белого ада
шли мы в зону в морозном дыму,
я заметил окурочек с красной помадой
и рванулся из строя к нему.

«Стой, стреляю!» — воскликнул конвойный,
злобный пес разодрал мой бушлат.
Дорогие начальнички, будьте спокойны,
я уже возвращаюсь назад.

Баб не видел я года четыре,
только мне, наконец, повезло —
ах, окурочек, может быть, с «Ту-104»
диким ветром тебя занесло.

И жену удавивший Капалин,
и активный один педераст
всю дорогу до зоны шагали, вздыхали,
не сводили с окурочка глаз.

С кем ты, сука, любовь свою крутишь,
с кем дымишь сигареткой одной?
Ты во Внуково спьяну билета не купишь,
чтоб хотя б пролететь надо мной.

В честь твою зажигал я попойки
и французским поил коньяком,
сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»
с золотым на конце ободком.

Проиграл тот окурочек в карты я,
хоть дороже был тыщи рублей.
Даже здесь не видать мне счастливого фарту
из-за грусти по даме червей.

Проиграл я и шмотки и сменку,
сахарок за два года вперед,
вот сижу я на нарах, обнявши коленки,
мне ведь не в чем идти на развод.

Пропадал я за этот окурочек,
никого не кляня, не виня,
господа из влиятельных лагерных урок
за размах уважали меня.

Шел я в карцер босыми ногами,
как Христос, и спокоен и тих,
десять суток кровавыми красил губами
я концы самокруток своих.

«Негодяй, ты на воле растратил
много тыщ на блистательных дам».
«Это да, — говорю, — гражданин надзиратель,
только зря, — говорю, — гражданин надзиратель,
рукавичкой вы мне по губам».

Конец 50-х — начало 60-х

Песня о Сталине

На просторах родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом друге и вожде.

Товарищ Сталин, Вы большой ученый,
В языкознаньи знаете Вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ — серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке Вы.

В чужих грехах мы сходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе.
Мы верили Вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы.
Я это все, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из искры разводили пламя,
Спасибо Вам, я греюсь у костра.

Вам тяжелей, Вы обо всех на свете
Заботитесь в ночной тоскливый час,
Шагаете в кремлевском кабинете,
Дымите трубкой, не смыкая глаз.

И мы нелегкий крест несем задаром
Морозом дымным и в тоске дождей,
Мы, как деревья, валимся на нары,
Не ведая бессонницы вождей.

Вчера мы хоронили двух марксистов,
Тела одели ярким кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,
Вам завещал последние слова,
Велел в евонном деле разобраться
И тихо вскрикнул: «Сталин — голова!»

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
И в кителе идете на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
А щепки во все стороны летят.

Живите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придется сдохнуть мне,
Я верю, будет чугуна и стали
На душу населения вполне.

1959

Советская пасхальная

Смотрю на небо просветлённым взором,
Я на троих с утра сообразил,
Я этот день люблю, как День шахтёра
И праздник наших Вооружённых сил.

Сегодня яйца с треском разбиваются,
И душу радуют колокола.
А пролетарии всех стран соединяются
Вокруг пасхального стола.

Там красят яйца в синий и зелёный,
А я их крашу только в красный цвет,
В руках несу их гордо, как знамёна
И символ наших радостных побед.

Как хорошо в такое время года
Пойти из церкви прямо на обед,
Давай закурим опиум народа,
А он покурит наших сигарет.

Под колокольный звон ножей и вилок
Щекочет ноздри запах куличей,
Приятно мне в сплошном лесу бутылок
Увидеть даже лица стукачей.

Все люди – братья! Я обниму китайца,
Привет Мао Цзэдуну передам,
Он жёлтые свои пришлёт мне яйца,
Я красные свои ему отдам.

Сияет солнце мира в небе чистом,
И на душе у всех одна мечта:
Чтоб коммунисты и империалисты
Прислушались к учению Христа.

Так поцелуемся давай, прохожая!
Прости меня за чистый интерес.
Мы на людей становимся похожими…
Давай ещё!.. Воистину воскрес!

1960

Белые чайнички

Раз я в Питере с другом кирнул,
Он потом на Литейный проспект завернул,
И всё рассказывает мне, всё рассказывает,
И показывает, и показывает.

Нет белых чайников в Москве эмалированных,
А Товстоногов – самый левый режиссёр.
Вода из кранов лучше вашей газированной,
А ГУМ – он что? Он не Гостиный Двор.

Вы там «Аврору» лишь на карточках видали,
А Невский – это не Охотный Ряд.
Дурак, страдал бы ты весь век при капитале,
Когда б не питерский стальной пролетарьят.

А я иду молчу, и возражать не пробую,
Чёрт знает что в моей творится голове,
Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,
И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Я ещё в пирожковой с кирюхой кирнул,
Он потом на Дворцовую площадь свернул,
И всё рассказывает мне, всё рассказывает,
И показывает, и показывает.

У нас в Москве эмалированных нет чайников,
Таких, как в Эрмитаже, нет картин.
И вообще, полным-полно начальничков,
А у нас товарищ Толстиков один.

Давай заделаем грамм триста сервелата!
Смотри, дурак, на знаменитые мосты.
На всех московских ваших мясокомбинатах
Такой не делают копчёной колбасы.

А я иду молчу и возражать не пробую,
Чёрт знает что в моей творится голове,
Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,
И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Я и в рюмочной рюмку с кирюхой кирнул,
Он потом на какой-то проспект завернул,
И всё рассказывает мне, всё рассказывает,
И показывает, и показывает.

Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
А ночью белою у нас светло, как днём.
По этой лестнице старушку обворовывать
Всходил Раскольников с огромным топором.

Лубянок ваших и Бутырок нам не надо.
Таких, как в «Норде», взбитых сливок ты не ел.
А за решёткой чудной Летнего, блядь, сада
Я б все пятнадцать суток отсидел.

А я иду молчу и возражать не пробую,
Чёрт знает что в моей творится голове,
Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,
И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг,
Я свалился в коляску, а рядом – мой друг…
«В отделение!» А он всё рассказывает,
И показывает, и показывает.

Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
А Товстоногов самый…отпустите, псы!
По этой лестнице старушку обштрафовать…
Такой не делают копчёной колбасы…

1966

Медвежье танго

Есть зоопарк чудесный
В районе Красной Пресни.
Там смотрят на животных москвичи.
Туда-то на свиданье
С холостяком Ань-Анем
Направилась из Лондона Чи-Чи.

Мечтая в реактивном самолёте
О штуке посильней, чем «Фауст» Гёте.

Она сошла по трапу,
Помахивая лапой.
Юпитеры нацелились – бабах!
Глазёнки осовелые,
Штанишки снежно-белые,
Бамбуковая веточка в зубах.

А между тем китайское посольство
За девушкой следило с беспокойством.

Снуют администраторы
И кинооператоры
И сыплют им в шампанское цветы.
Ань-Ань, медведь китайский,
С улыбкою шанхайской
Дал интервью: Чи-Чи – предел мечты.

Но между тем китайское посольство
За парочкой следило с беспокойством.

Оно Чи-Чи вручило
Доносы крокодила
И докладную
От гиппопотама:
Ань-Ань с желаньем низким,
А также ревизионистским
Живёт со львом из Южного Вьетнама.

Чи-Чи-Чи-Чи, ты будешь вечно юной.
Чи-Чи-Чи-Чи, читай Мао Цзэдуна.
Вот эта штука в красном переплёте
Во много раз сильней, чем «Фауст» Гёте.

Дэн Сяопин Ань-Аню
Готовит указанье
«О половых задачах в зоопарке».
Ответственность и нервы…
Использовать резервы…
И никаких приписок по запарке.

И принял Ань решенье боевое –
С Чи совершить сношенье половое.

Уж он на неё наскакивал
И нежно укалякивал,
Наобещал и кофе, и какао.
Но лондонская леди
Рычала на медведя
И нежно к сердцу прижимала Мао.

Целуя штуку в красном переплёте,
Которая сильней, чем «Фауст» Гёте.

Ань-Ань ревел и плакал,
От страсти пол царапал
И перебил две лапы хунвейбинке.
А за стеной соседи,
Дебелые медведи,
Любовь крутили на казённой льдинке.

Китайское посольство
Следило с беспокойством,
Как увозили в Лондон хунвейбинку.

Она взошла по трапу,
Хромая на две лапы.
Юпитеры нацелились – бабах…
Глазёнки осовелые,
Штанишки снежно-белые,
Бамбуковая веточка в зубах…

Ань-Ань по страшной пьянке
Пробрался к обезьянке
И приставал к дежурной тёте Зине…
Друзья, за это блядство,
А также ренегатство
Ответ несёт правительство в Пекине.

1967