Юрий Крылов

Журнальный мир

facebook

---

… Какие были мальчики… В результате — старший вор в законе, младший поэт. Старшего — земля не вынесла, младший — бродит покуда.

Какое дело у ворА:
Стреляй, блатуй, крути перстами.
Не прочитавший ни хера,
Мой мальчик, с жёлтыми кудрями.

Ты умер где-то там, в себе.
В себя ты умер. Я не плачу.
Я приносил тебе удачу,
когда ты в карцере сидел

Синей чем ночь Урал зимою.
Ты спи, мой мальчик. Я прикрою.

---

* * *
Все те же, там же, в тех же позах —
Диваны, трубки, разговоры,
Изба, ковры, ветра, морозы,
Дороги, дураки и воры.

Амуры, грязь, навоз, холопы,
Бастарды с волчьими глазами.
Для просвещения — Европа,
Цыганкам — серьги с жемчугами.

В долги… В Италию, на воды…
Жена в четвертый раз брюхата…
Трактирщика о стойку мордой…
Письмо послу из магистрата.

Граница, Неман, пыль, бекеша,
Казачий ротмистр — тупица,
И Высочайшая депеша
С запретом проживать в столицах…

Борзые, ружья, кони, плетки…
Ночами холодно — не спится…
Грудь… Скоротечная чахотка…
И по монетке на ресницы…

Все те же, там же, в тех же позах —
Под православными крестами…
Ветра, дороги, паровозы,
Жандармы, воры с дураками…

---

Невольный перевод

Переведи меня на языки.
Переложи рукой в другую руку.
Черти слова, круги, значки, крюки,
я буду оставлять следы, как уголь.

Переведи меня. И доведи
до белого каленья, моря, света.
Из нор окопов в белые дожди, переведи,
чтобы остаться где-то.

В каких-то сопках, разрывая рот,
выкрикивать какие-то банзаи,
чтоб всадники какие-то связали
и увезли в какой-то сраный порт.

Чтобы там жить. И никогда не помнить
язвленых в кровь и гной распухших членов.
Чтоб испытали, привязав к колонне,
и почему-то называли пленным.

Чтобы идти в пыли в конце колонны,
считать затылки и татуировки —
мечи, кресты, японские драконы…
Ведет меня Георгий на веревке.

Переведи про всадников в тумане,
ремень на шее — дернул, и готово.
Что бездыханным телом на аркане
писали слово.

---

***
тот монохромный парень закончен он погиб
он утонул в реке (такой же мертвой) Яузе
он стал ее состав еще — урина и карбид
а также компонент реки его фамильный Маузер

они все вместе весь состав меж серых берегов
органика (погибший он) и черная штуковина
она — подукт трудов его шальных мозгов
он — жертва механической диковины

внутри реки ее (его) накроет донный ил
рельеф другой (ее) поверхности покроет
не пепел и не снег не концентрат белил —
смесь сумерек с сухой и черною водою

он новый проводник — обратно и назад
до мифа городов — небесного Парижу
невидимого — нет перенаправишь взгляд —
мертвец плывет затылком разрезая жижу

по бритому виску стекает в реку глаз
стрелка спалил огонь его происхожденье
в его другом глазу в оттенке василька —
в его втором глазу при первом приближенье

от окончанья дней стрелка несла река
быстрее чем других его съедали рыбы
немыслимо торчал кусочек языка —
последний след его последней из улыбок

текущий по реке к смешенью многих рек —
по сломанным текут простреленные трупы
на правых берегах — Афелии скелет
на левых — тень детей пережидавших утро

не суждено не быть где света свет померк,
нарушенный водой добытою из камня…
отсутствует (течет) убитый человек,
окрашенный сухой водою антиангел.

29 августа 2020 г.

---

 

***
Но ты собой не обогреешь неба.
Гореть звездой – потайная измена.
В Париже снег – очередная небыль,
Но на бульварах по колено Сена.

Но я давно не поднимаю веки –
Не одолеть и бездны между ребер.
Я жил Парижем в том, двадцатом веке,
А в нынешнем живу, пока не помер.

Живу, пока земное не отринул.
Я твой огонь небесный отражаю.
Я вынес груз стихов и кокаина –
Зеркальный столик с патиной по краю.

Я тот, прошедший, в прошлом веке умер,
А в этом, вероятно, не родился.
Небесная тревога – нежный зуммер –
Упал метеорит – и я разбился.

Но ты мои нанизывай осколки…
Я мозаичен, правда, мозаичен.
И если вдруг уколешься иголкой –
Знай, это я, — в мельчайшем из обличий.

И тщетно врачевание укола…
Сорвешь обои, переставишь мебель.
Все холод, милая, вокруг небесный холод,
И все горят огни в холодном небе.

---

* * *
В небе, в небе быль за небыль
Перевязаны петлею…
Из-под ног уходит мебель —
Все с тобою — под тобою…

Перехряпал божьи свечки,
Райским птичкам разноперым
Повытаскивал сердечки —
Вставил дизели-моторы…

Потучнее выбрал тучу
С громким громомеханизмом,
Кто на туче — хрен летучий,
Кто под тучей — тот, кто снизу…

Одиссей изжил пространство —
Одиссея мучит Хронос,
Все Евклидово пространство —
Хрен, переходящий в конус.

Все статично и фаллично,
Все запутанно и зыбко…
Время — длинно и безлично,
Как младенческая пипка…

Как же мог он, простодырый,
С идиотскою улыбкой,
За семь дней творенья мира
Не понять, что он ошибка …

---

Фрагменты. Кали-графия

1

Я сяду за Петрухой на коня.
Он станет всадник имени меня.
Не бледный, ни какой-нибудь такой.
Он будет только мой.
Мой золотой.
Не знаю про Петра, а я мужик.
Я возвращаю слово в мой язык.

2

Округ небес летали корабли.
С них падал снег, в него меня несли.
Доволокли зачем-то до Коньково.
Я восемь лет не видел брата Вову.
Брат затаился меж Уральских гор.
Уральский парень + уральский вор.
А там кузЮки нежностей не имут:
оне суровы. Хули скажешь — климат.
Там вырастают из камней гробы,
как маки героической борьбы.

3

Мне кажется порою, что солдаты
с накрытых не доевшие полян
возьмут с собой сапёрные лопаты
и откопают Крым для Руссиян.
Устанут.
Недовольные собою,
оне с устатку закопают Трою.
Не пропадут без лапотков, без платьев —
Язык их мать, а мать один для братьев.

4

— Ну, ху а йу? — я воспросил у друга.
Мне друг ответил.
— Друже, Кали-Юга.
— О, не печалуйся, мой друг,
Давай про женщин…
Мой друг ответил:
— Кали-дженерейшен

---

Танец дервишей

Вот я стою по горло полный водкой.
Встал на носки, качнулся и затих.
Я — женские тела плывут как лодки.
Я — сам слегка заглядываю в них.

Я переживший многия уроны,
Зачем лукавить, так оно и есть.
Я — голуби летят над нашей зоной.
Я — дервиши танцующие месть.

Смотрю на все изрядно изумленно:
К чему в твоей руке моя рука.
Мы голуби, летим над нашей зоной
Несносные, как песня моряка.

Я, всё равно какому Богу веришь.
…Я не банзай, я даже не акме.
Я всё равно что… — Христианский дервиш,
Я босиком танцую по зиме.

От глаз к плечам я не вожу рукою.
Мой аналой, как будто бы везде.
Я не в тебе. Я точно не с тобою,
Я дервиш, я танцую на воде

---

Песня азиатских моряков

Падал снег на Ленинский проспект
Божий сахар в черный чай дорог
дворники двенадцать человек
паковали сахарный песок.
Песню азиатских моряков
бредил апельсиновый киргиз:
«Я нарушу Город-Городов
над которым бэлый тма павис,
наловлю нежнейших белых скво
в губы дам салатовый гашиш.
В животах размноженное «О»
Разорвет броню имперских крыш».
Имена киргизских кораблей
бредил азиатский адмирал,
и дремала кровь еще нежней,
и по снам стекала на Урал.
«Божечка, Аллаха упроси
чтобы стал как ангел управдом» —
Так его молиться научил
город Двух — Гоморовый Содом.
«Я нарушу Город-Городов
заведу улус Поля-Полей —
Харе-Амен».
И кусал потом
В горло этих русских голубей.
«В ваша двор пописать забегал
с пятою неразвитой ногой —
не собачка добрый, не шакал,
я не ваша — потому живой».

Снег не падал и не долго жил,
утром, апельсиновый конвой
с улиц Кали-Югу выводил
белою берёзовой метлой.

---

***

Но ты собой не обогреешь неба.
Гореть звездой — потайная измена.
В Париже снег — очередная небыль,
Но на бульварах по колено Сена.

Но я давно не поднимаю веки —
Не одолеть и бездны между рёбер.
Я жил Парижем в том, двадцатом веке,
А в нынешнем живу, пока не помер.

Живу, пока земное не отринул.
Я твой огонь небесный отражаю.
Я вынес груз стихов и кокаина —
Зеркальный столик с патиной по краю.

Я тот, прошедший, в прошлом веке умер,
А в этом, вероятно, не родился.
Небесная тревога — нежный зуммер —
Упал метеорит — и я разбился.

Но ты мои нанизывай осколки…
Я мозаичен, правда, мозаичен.
И если вдруг уколешься иголкой —
Знай, это я, — в мельчайшем из обличий.

И тщетно врачевание укола…
Сорвёшь обои, переставишь мебель.
Всё холод, милая, вокруг небесный холод,
И все горят огни в холодном небе.

---

Сирин, снег слепой

Кромешный снег. Слепой, не встреченный.
Стеклом царапает по стеклам.
Простором снегом перечерченным,
до верху набивает горло.

На шею бледное нашествие.
Вода кристаллами на голову.
Безмолвье с одноцветьем скрещены.
Губа к губе пришиты холодом.

Из бережливости молчащий
угадывает происшествие,
один, из многих состоящий
живых, засыпанных, замешанных.

Баланс нашедших и искомого
нарушен наполненьем неба —
нашли патрульные убогого
над коркой ледяного хлеба.

Дороги конному и пешему,
к теплу котельных и градирен.
Под снегом кружит очумевшая
безвременная птица Сирин.

---

* * *
Так долго колокол гудел,
Что не осталось птиц в округе…
И хор уже не пел — хрипел,
И кто-то сгорбленный сидел,
Сжимая восковые руки…

Ворона, черное пятно —
Да не монашка, да мирянка ли,
А корабли ушли давно
За пряниками да баранками.

Страшней бил колокол, звончей,
Как будто силясь свод обрушить…
В морях останкам кораблей,
Обретшим заводь тихих дней,
Невыносимо это слушать…

Пятно с лучами на плечах
Пристало к Богу с разговорами
О всяких глупых мелочах —
Об упокоенных мужах
Под океанскими просторами…

Лежит, прибитая лучом
К ступеням вышарканным паперти,
Старуха, ставшая пятном
На белой поднебесной скатерти…

---

---

---