Сергей Лукьяненко — На самом деле
На самом деле Мальчиш-Кибальчиш не погиб.
Избитого, но несломленного, вывели его буржуины, так и не выведав Главной Военной Тайны.
Кибальчиш знал, разумеется, и о ракетном проекте профессора Мстислава Лося, и об экспериментах с тепловым лучом инженера Гарина. Но, как настоящий пионер, он не сказал ни слова.
— Расстрелять Мальчиша! — крикнул Главный Буржуин.
И вот стоял Мальчиш перед строем интернациональной буржуазии, смотрел в высокое голубое небо и думал о всемирной победе пролетариата.
Бывший немецкий студент-художник Адольф поймал его грудь в прицел и подумал: «Швайне! Зачем я буду убивать храбрый русский мальчик, которого одурманили эти комиссары подозрительной семитской внешности? Его убьют и без меня!»
И прицелился под ноги Мальчишу.
Молодой французский лётчик Антуан глянул, как золотятся на солнце волосы Кибальчиша и подумал: «Мерде… он выглядит как юный храбрый принц… а ведь совсем ещё малыш… нет, я не стану в него стрелять…»
И прицелился поверх плеча, в небо, которое так любил.
Лощёный английский джентльмен, чьё имя мы не назовём из деликатности, посмотрел сквозь прицел в лицо Мальчиша и подумал: «О Боже… У него его глаза… глаза моего соседа по комнате в школе… у него глаза Джона, я не могу в него стрелять…»
И ловко сделал вид, что только нажимает на спуск. Англичане так умеют.
Только злобный местный инсургент Тарас, кулак и лавочник, радостно прицелился в сердце Кибальчиша, подумал: «Вот так тоби и надо, борода козлиная…»
И выстрелил.
Мальчиш почувствовал, как тяжелая пуля ударила его в грудь, прямо в октябрятскую звёздочку, что только утром, ещё тёплую, снял с груди погибшего при взрыве склада боеприпасов верного товарища Васька Трубачева — и упал в могилу, которую его заставили самому выкопать перед расстрелом.
Когда он очнулся был уже вечер. Прикопали его небрежно, оставили на поживу бродячим собакам. Но собаки, чуя в груди Мальчиша горячее доброе сердце отрыли его, вылизали дочиста и сели вокруг охранять.
— Мы с вами одной крови, — прошептал Мальчиш и посмотрел на смятую звёздочку, что спасла его от смерти. Собрался с силами — и огородами ушёл к красному комиссару Фурманову. Самый верный из псов ушёл с ним. Долго потом пёс сопровождал Мальчиша, пока не потерялся в Ленинграде, где дальше с ним случилась поистине удивительная истории, но она выходит за рамки нашего повествования.
Фурманов принял Мальчиша как родного. Накормил, дал выпить полстакана чистого спирта, выдал чистые красные революционные галифе, после чего позвал Буденного и Чапаева.
— По коням! — закричали красные командиры и лавой понеслись на врага.
К утру всё было кончено. Часть буржуинов разбежалась, часть легла в жирную малороссийскую землю. Предателя Плохиша, взорвавшего склады боеприпасов, привели к Кибальчишу.
— Кончай контру, товарищ Кибальчиш! — Фурманов вложил ему в руки именной маузер, который только что прислали аэропланом из Москвы. Подпись товарища Дзержинского золотилась на рукояти, затейливые завитки букв будто дышали и шептали что-то на родном языке Дзержинского, полном шипящих и свистящих звуков…
Посмотрел Кибальчиш на Плохиша — и не стал стрелять.
— В лагеря его, — сказал он устало. — С поражением в правах. А мне воды дайте, дяденьки, так пить охота, что сил нет!
Напоили Кибальчиша, увели Плохиша. Но Плохиш только с виду был толстым и неуклюжим. Он умело пользовался тем мерзким впечатлением, что производил на всех — даже конвоиры побрезговали заковать его в наручники. Одному Плохиш поставил подножку, другого пнул по яйцам — и убежал в бескрайние степи, прячась в зарослях кукурузы.
А путь Мальчиша лежал дальше.
Некоторое время воевал он вместе с товарищами Фурмановым и Чапаевым. Потом война в тех местах притихла.
— Поедешь в Среднюю Азию, басмачей бить? — спросил Фурманов.
— Там тепло, там персики, — рассудил Мальчиш. — Поеду!
Фурманов подвёл его к немолодому и немногословному человеку и передал с рук на руки.
— Как звать? — спросил человек.
— Кибальчиш.
— Имя-то у тебя есть? А то взяли манеру, никнеймами представляться…
— Петька я. Пулеметчиком был у Чапаева.
— Наслышан, да. Короче так, будешь Петруха. А меня зови товарищ Сухов.
Отважно воевал Пётр Кибальчиш в Средней Азии. Однажды был почти убит басмачом Абдуллой за порчу гарема, но выкормила его чёрной икрой и отпоила белым молоком вдова погибшего героической смертью таможенника. Отправился Пётр в Москву — и там, как положено, получил срок за скверный характер, честное слово и пролетарскую прямоту. Сидел в лагерях до самой войны, вышел в авторитеты — когда хотели его зарезать местные авторитеты, Кибальчиш их всех положил заточенной и спрятанной в самом надёжном месте октябрятской звёздочкой, некогда спасшей ему жизнь. Пару раз на пересылках казалось Кибальчишу, что видит он среди зэков лицо Плохиша, но списывал это на свою детскую психическую травму.
А тут и война проклятая пришла. Сразу вызвали Мальчиша к Сталину, отмыли, одели, дали маузер и особое задание — ни шагу назад. Кибальчиш воевал смело, получил орденов и наград массу, но однажды эсэсовцы схватили его и в замке Вольфенштайн подвергли экспериментам — под командованием профессора, в котором Кибальчиш узнал Плохиша!
— Сделаю из тебя верного зомби-охранника! — хохотал Плохиш.
К счастью, какой-то американский боец, тоже попавший в застенки, освободил Кибальчиша. Вдвоём они разрушили весь секретный центр фашистов, только один Плохиш ушёл. На Эльбе расстались Пётр Кибальчиш и Би-Джей Бласковиц, обнялись — и разошлись к своим.
Снова отсидел Кибальчиш в лагерях, как положено. Но после экспериментов он помолодел, окреп и легко стал авторитетом.
А тут и Оттепель, выпустили Мальчиша, вернули все права, пенсию и маузер. Мальчиш поработал в МУРе, брал банду «Чёрной кошки», да много кого брал, даже Шпака — неуловимого бандита, укравшего прототип машины времени и буйствовавшего в истории.
Потом выступал Мальчиш по школам, хотя смотрели на него с подозрением — уж больно крепок и молод.
А тут вдруг Перестройка!
Пошёл Мальчиш в бизнес. Завод приватизировал, поднялся, но прогорел на кредитах, которые предложили американцы. Завод закрыли, всё-то и осталось у Мальчиша, что горячее сердце, пролетарская убеждённость в деле коммунизма и смятая октябрятская звёздочка.
Ну ещё дача, которую он предусмотрительно записал на тёщу.
И вот как-то, в году уже 2020, сидел Мальчиш на берегу речушки, где они когда-то воевали с буржуинами. Вспоминал былое. Смотрел на руины складов боеприпасов, на руины колхозных амбаров, на ржавый памятник самому себе. Думал. Жевал травинку, вертел в руках маузер. Всё-таки и он постарел, кончилось действие эксперимента нацистов.
Подошёл к нему старик, сел рядом.
Помолчали.
— Будешь? — старик протянул Мальчишу фляжку.
— Не люблю я виски, Плохиш, — сказал Кибальчиш. Но глотнул. — Чего вернулся-то?
— Помирать пора, — просто ответил Плохиш. — Всё, срок пришёл. Хочу в свою землю лечь.
— Предал ты её, сволочь жирная, — сказал Кибальчиш, хотя Плохиш нынче был тощим как ржавая селёдка в коммунарском пайке.
— Я не предавал!
— А кто склады взорвал?
— Так тож Васёк! Он курил за складом, я увидел, подошёл, надавать мальцу по ушам. А он раз — и окурок за спину! Балбес!
— Чего не сказал? — помедлив, спросил Кибальчиш.
— А ты бы поверил?
Кибальчиш покачал головой. Протянул руку.
— Дай…
Второй глоток пошёл легче.
— Скажи, зачем вот всё, а? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Плохиш. Покашлял нехорошо, сказал: — А вот тебя словно хранит твоя вера, твой Ленин… Правда, что пуля от звёздочки отскочила?
Кибальчиш помолчал. Достал звёздочку, покрутил в руках.
— И правда, и нет, — сказал он. — Вначале в звёздочку попала, а потом в образок — мне его мамка в исподнее зашила. Вот и думай…
— Вон оно как, — с уважением сказал Плохиш.
И они сидели рядом, передавая друг другу фляжку и вспоминая былое.