Прóклятая книга | Ханна Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме»
ПОХОРОНИТЕ МЕНЯ ЗА ПАМЯТЬЮ
Философ Ханна Арендт, ученица Хайдеггера, смогла сбежать из гестапо, покинула Европу вместе с Шагалом, а в США стала первой женщиной-профессором в Принстоне. Но ей до сих пор не могут простить книгу «Эйхман в Иерусалиме», в которой она обвинила европейских евреев в бездействии перед Холокостом.
«Представ здесь перед вами, судьи Израиля, дабы вести обвинение против Адольфа Эйхмана, я стою не один. Со мной вместе в этот час – шесть миллионов обвинителей. Но они не могут встать, указать обвиняющим перстом на сидящего на скамье подсудимых и воскликнуть: “Я обвиняю!” Их пепел развеян по холмам Освенцима и по полям Треблинки и рассыпан по лесам Польши. Их могилы разбросаны вдоль и поперек Европы. Их кровь вопиет, но голос их не слышен».
Именно этими знаменитыми словами начал генеральный прокурор Израиля Гидеон Хаузнер свою обвинительную речь в судебном процессе над Адольфом Эйхманом. Казалось, что приговор, как и сам процесс, евреями во всем мире был воспринят единственно возможным и справедливым актом возмездия военному преступнику, организовавшему и контролировавшему уничтожение миллионов евреев. Мнения сотен журналистов, следивших за процессом, выразились в объемных аналитических статьях после вынесения приговора. Они во многом сводились к официальной позиции стран и изданий, представителями которых выступали журналисты, поэтому и содержание их было вполне предсказуемо. Совершенно иначе дело обстояло с изложенными на страницах The New Yorker суждениями Ханны Аренд, немецкой еврейки, книга которой – «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» – до сих пор вызывает даже больше, чем просто «горячие споры».
Родилась она 14 октября 1906 года в немецком городе Линдене в еврейской семье выходцев из Восточной Пруссии. По воспоминаниям самой Ханы, несмотря на то, что в семье не следовали еврейским традициям, да и в принципе не произносили слово «еврей», на предмет антисемитских высказываний она была проинструктирована с самого детства. Так, если они звучали от одноклассников, то девочка должна была противостоять им сама. В случае же озвучивания их преподавателем Ханну учили встать и выйти из класса, предоставив дальнейшее разбирательство родителям. И несколько письменных жалоб по этому поводу от матери ложились директору школы не раз, случаев же, когда она «разбиралась» сама, Ханна даже и не считала. Дальнейшее образование она получала в Марбургском, Фрайбургском и Гейдельбергском университетах, а среди ее учителей были Карл Ясперс и Мартин Хайдеггер. К слову, без проведения всякой параллели с дальнейшими суждениями Ханны Аренд, с последним ее связывали в годы обучения не только тяга к учебе. И много позже именно Ханна приложит максимум усилий, чтобы вопрос приверженности Хайдеггера к нацизму из явного вдруг стал спорным, так как, по ее словам, «его понимание их политики было “неразумным”».
Сама Ханна еще студенткой увлеклась франкфуртским неомарксизмом, а после прихода к власти нацистов примкнула к антинацистской оппозиции и тайно распространяла изобличавшие их материалы. Арестованная за эту деятельность гестапо и обвиненная в связях с сионистскими организациями, она, однако, вскоре была освобождена. Причину столь чудесного спасения сама Ханна объясняла тем, что ей попался «благожелательно настроенный» следователь. Перебравшись после этого во Францию и прожив там до ее оккупации немецкими войсками, она была интернирована в концентрационный лагерь Гюрс, из которого ей удалось бежать. Дальнейшее бегство в 1941 году привело ее в Америку.
Начав преподавать в университетах США, она стала первой женщиной, удостоенной профессорского звания в Принстоне. Становясь неизменным лауреатом всевозможных премий и почетных титулов, Ханна Аренд смогла вскоре завоевать репутацию одного из ведущих политических мыслителей Соединенных Штатов. Мысли, естественно, находили отражение в ее книгах, только англоязычное число которых составляет более двухсот. Среди них фундаментальными исследованиями считаются «Истоки тоталитаризма», «Ситуация человека», «О революции» и «Эйхман в Иерусалиме» (1963 год).
До выхода этой последней книги были написаны десятки эссе, в которых периодически затрагивались вопросы, вызывавшие непонимание со стороны евреев. В частности, она не одобряла Балтиморскую программу 42-го года и не примирилась с разделом Палестины после 1948 года, проча израильтянам дальнейшую изоляцию от всего мира и эскалацию конфликта с арабским окружением. Но если до публикации книги о процессе над Эйхманом позиция Ханны вызывала лишь непонимание, то после нее иначе как гневом назвать обуявшие евреев чувства было нельзя.
Способствовали же этому две мысли, выраженные автором в книге. Первая и центральная – что Эйхман был вовсе не монстром или садистом, а обычным служакой и карьеристом. И таких, по ее мнению, было много не только в рядах Третьего рейха, но и в каждом бюрократическом обществе. Людей, просто закрывающих глаза на факты и не желающих их анализировать, где-то поступающихся своей совестью, но в сущности своей совсем не жестоких. «Было бы очень удобным поверить, что Эйхман – чудовище. Проблема заключалась именно в том, что таких, как он, было много, и многие не были ни извращенцами, ни садистами – они были и есть ужасающе нормальны», – писала Арендт. Вины при этом с него она, конечно, не снимала, и при определенных обстоятельствах, возможно, восприятие книги в еврейской среде было бы куда более лояльно, если бы не вторая мысль, изложенная Арендт.
В Холокосте она обвинила не только нацистов. Из жертв в разряд соучастников она перевела и самих евреев. Причем не только представителей юденратов, создававшихся немцами на оккупированных территориях, но и в принципе евреев, в первую очередь европейских. Вина их, по мнению Арендт, крылась в самообмане, в сладкой надежде, что все обойдется. Обвинила в слепой вере в государство и откладывании, казалось, столь очевидного бегства. Обвинила в послушании главам общин, которые произносили успокоительные речи вместо призывов к действию.
Сразу после выхода книги читатели разделились на три лагеря. Позицию первого можно описать строками открытого письма Гершома Шолема: «В еврейском языке есть такое понятие, которое совершенно не поддается определению и при этом вполне конкретно, – это аават Исраэль, или любовь к еврейскому народу. У вас, моя дорогая Ханна, не наблюдается и следа этого чувства». Представители второго лагеря считали изложенное Ханной абсолютно справедливым. В третьем лагере заняли позицию: «Я там не был, не мне судить». Ханна прислушивалась ко всем аргументам, исходящим из первых двух лагерей, но вот позицию отказа от выбора считала недопустимой. А еще много позже призналась, что очень рано разворошила в книге память, которую еще не успели похоронить.
2016
Алексей Викторов
Григорий Дашевский о русском издании «Эйхмана в Иерусалиме» Ханны Арендт
Вышедшая по-русски книга Ханны Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» о процессе 1961 года над «архитектором Холокоста» давно стала классикой политической мысли ХХ века. Это не «чрезвычайно дотошное исследование» Холокоста (как заявляет издательская аннотация). Арендт написала не исторический труд, а подробное, разделенное на множество случаев и примеров, рассуждение о причинах — прежде всего политических — того, почему люди отказываются слышать голос совести и смотреть в лицо действительности. Герои ее книги делятся не на палачей и жертв, а на тех, кто эти способности сохранил, и тех, кто их утратил. Жесткий, часто саркастический тон книги, отсутствие пиетета к жертвам и резкость оценок возмутили и до сих пор возмущают многих. Арендт пишет о немцах — «немецкое общество, состоявшее из восьмидесяти миллионов человек, так же было защищено от реальности и фактов теми же самыми средствами, тем же самообманом, ложью и глупостью, которые стали сутью его, Эйхмана, менталитета». Но так же беспощадна она и к самообману жертв и особенно к тем, кто — подобно части еврейской элиты — из «гуманных» или иных соображений поддерживал этот самообман в других.
Судя по аннотации, говорящей об «упорных попытках Запада «приватизировать» тему преступлений против человечности», издатели рассчитывали, что русское издание Арендт укрепит нашу защиту «от реальности и фактов», наш «самообман» и нашу «глупость». На эти расчеты можно было бы не обращать внимания (нам ведь важна книга, а не расчеты издателей), — если бы, рассчитывая превратить издание в своевременную идеологическую акцию, издатели не торопились и эта спешка не сказалась бы на качестве самого издания. Только так я могу объяснить его многочисленные странности.
В русском названии заглавие и подзаголовок почему-то поменялись местами. Почему-то для перевода выбрано первое, 1963 года, издание книги, а не вышедшее в 1965 пересмотренное и дополненное «Постскриптумом» второе, которое с тех пор и переиздается — и является той классической книгой, которую читает весь мир. Но главное — у перевода почему-то отсутствует редактор (указаны «главный редактор — Г. Павловский» и «ответственный за выпуск — Т. Раппопорт», но вычитка и сверка перевода в их функции явно не входила). Переводить Арендт (говорю по собственному опыту) — особенно не с ее родного немецкого, а с английского, на котором она часто выражалась неточно, — занятие медленное и непростое. А в отсутствие редактора перевод вышел не то чтобы плохой или даже неточный — а ненадежный. Дело не в том, что тут, как в любом переводе, есть ошибки (например, «радикальная разновидность» антисемитизма превращена в бессмысленный «радикальный ассортимент»), а в том, что эти ошибки искажают тон и мысль книги, искажают авторский голос. «Судьи, слишком хорошо помнящие об основах своей профессии», превращаются у переводчиков в «слишком совестливых для своей профессии» — и сама Арендт вдруг превращается в циника. Вместо «процесс начал превращаться в кровавое шоу», переводчики, путая буквальное и бранное значение слова «bloody», пишут «чертово шоу» — и жесткая оценка превращается в грубую брань.
Но главная тенденция переводческих искажений — банализация мысли Арендт. Поэтому «множественность», ключевое понятие политической философии Арендт, превращается в шаблонный и здесь бессмысленный «плюрализм мнений». Арендт пишет: «На свете существует многое, что страшнее смерти, и эсэсовцы уж постарались, чтобы эти страшные вещи постоянно предстояли сознанию и воображению их жертв». А в русском переводе читаем: «эсэсовцы постарались, чтобы их узники испытали все вообразимые и невообразимые страдания». Говоря о восстании в Варшавском гетто, Арендт пишет: подвиг восставших в том и состоит, что они «отказались от сравнительно легкой смерти, которую нацисты им предлагали, — перед расстрельным взводом или в газовой камере». А переводчики пишут: «отказались принять от нацистов «легкую» смерть» — и эти дешевые риторические кавычки выдают всю пропасть между их текстом и текстом Арендт.
Обиднее всего, что таких ошибок не так уж много — если бы перевод был отредактирован, то мы бы все с благодарностью им пользовались. Но в нынешнем состоянии каждый отдельный пассаж доверия не вызывает. А без такого доверия из книги можно получить только самое общее — примерное — представление об идеях Арендт. Но если издатели действительно отказались от редактуры потому, что хотели превратить русское издание в идеологическую акцию, то со своей точки зрения они поступили вполне разумно — такие акции обычно и адресованы тем, кому обо всем хватает примерных представлений.
Ханна Арендт. «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» («Европа», 2008; пер. С. Кастальского, Н. Рудницкой).
Банальность зла и «гибридность» морали
— Как судебный репортер, Ханна Арендт предельно беспристрастна — настолько, что прямо указывает на политические цели процесса над Эйхманом, который был инициирован правительством Израиля, в том числе для пропаганды интересов молодого государства: «Предполагалось, что процесс должен продемонстрировать, что значит жить среди неевреев, убедить их, что только в Израиле еврей может жить безопасно и достойно». Арендт обращает внимание на то, что суд над одним из нацистских лидеров проходил в здании театра и, как бы ни вели себя участники процесса, происходящее невольно воспринималось как часть театрального представления, где «публикой был весь мир, а пьесой была широкая панорама еврейских страданий».
Вряд ли Арендт указывает на это из соображений только объективности. Думаю, ей было важно показать, что зло не является характеристикой только нацистского режима, как и евреи не являются исключительной жертвой массовых злодеяний — геноцида и преступлений против человечности. В отличие от судебной «пьесы», герои ее книги делятся не на палачей и жертв, а на тех, кто способен на внутреннюю борьбу и сопротивление обстоятельствам, и тех, кто не способен.
Юлия Счастливцева, Высшая школа экономики (Москва)