Александр Дедок

1963, Минск (Беларусь)
журфак БГУ
журналист, прозаик, художник
живет и работает в Праге
facebook

Карлов мост — это место, где рождается зло. Здесь, в каменных заплесневелых утробах, живёт чудовищная каракатица — матка зла. Если лечь на камни Карлова моста и приложить к ним ухо, то можно отчётливо услышать урчащий утробный звук, доносящийся из глубины — это рождается очередная мразь!
Каждый день тысячи и тысячи подонков, негодяев, моральных уродов приезжают на Карлов мост, чтоб поклониться и отдать дань уважения своей маме, бабушке, прабабушке, лежащей в глубине Карлова моста и непрерывно рождающей всё новое и новое зло. Карлов мост — это мекка для подонков, их место встречи и место паломничества. Негодяи и мерзавцы со всего мира совершают здесь свои молитвы, воздев руки не вверх к небу, а вниз, вглубь Карлова моста, к своему божеству!
Мерзость, родившаяся в утробах Карлова моста, расползается по всему миру, заражая подлостью все сферы человеческой деятельности и разносит повсюду семена лжи, лицемерия и фальши. Один раз в год эта каракатица вылазит на поверхность Карлова моста, чтоб подкрепиться, и пожирает лучшего художника или музыканта. Бедолага, которого выберет матка зла, или сходит с ума, или бросается с моста или вешается.
Каждый год происходит эта трагедия, но художники с Карлова моста не уходят, как будто их кто-то заворожил, а наоборот, приходят всё новые и новые. И каждый раз провожая в последний путь своего товарища, пани Дзуркова, пан Шульц, Карл и я тешим себя пустой и никчемной мыслью, что следующий будет кто-то другой, но никак не мы…

Когда-нибудь я куплю в магазине батон кнедликов и пойду домой. Расстояние в полторы тысячи километров, разделяющих меня и мою родину, я пройду месяца за два или три. Торопиться мне будет некуда, а даже наоборот, буду идти помедленнее, ведь сознание того, что каждый день я отдаляюсь от Карлова моста, будет наполнять моё сердце радостью и невыразимым восторгом. Переживать такие дни, часы, минуты нужно медленно, смакуя каждое мгновение — ведь это настоящее счастье! Если ехать поездом или, тем более, лететь самолётом, то это счастье будет коротким и едва ли можно будет успеть как следует им насладиться.
На границе меня спросит таможенник: «Где те кнедлики, за которые ты продал свою родину?» Я вытащу из кармана тот горький и сухой батон, что загодя купил в магазине и молча отдам его таможеннику…

цинк

В каменном плену.

Несколько раз в году бывает так, что на Карлов мост падают лебеди. Почему они сюда падают, загадка природы — только что летал в вольной природе, радовался жизни и вдруг оказывается в каменной пасти, откуда самостоятельными силами выбраться не может. Для того, чтобы взлететь с Карлового моста, этой крупной птице, размах крыльев которой достигает двух с половиной метров, не хватает простора. К тому же и скорость ветра под крылом недостаточна для того, чтоб воздух приобрел необходимую для взлета плотность. Но самое главное препятствие для лебедя, попавшего в каменные тиски, это люди, снующие по мосту. Пытаясь взлететь, лебедь цепляется за людей и, бывает, даже ранит свои крылья.

Обезумевшая от страха и боли птица, мечется во все стороны, пока совсем не выбьется из сил. Глядя на эти отчаянные панические движения дикого животного, невольно приходят на ум грустные сравнения — а не этого ли рода мучения испытывает и художник, попавший волею судеб в этот каменный плен? И не те ли трудности испытывает он при попытках взлета с Карлова моста?

С Карлова моста взлететь невозможно. Это знает каждый лебедь, побывавший здесь. Но это совсем не значит, что каждый лебедь, упавший на Карлов мост, уже никогда не взлетит. Чтобы взлететь, нужно покинуть Карлов мост пешком и вернуться в дикую природу…

цинк

цинк

Последняя сигарета.
Графит. Бумага «Афродита».
Мои рисунки.

Чудо.

Когда я рисую портрет на Карловом мосту, то ни о чем, кроме как о предполагаемой прибыли, не думаю. Модель, которую я рисую, смотрит на меня с восхищением — ей кажется, что я такой задумчивый потому, что переживаю творческие муки. Напрасно. Задумчивый я потому, что подсчитываю в уме предполагаемый гонорар и на что его впоследствии потратить.
Когда утром я отправляюсь на работу, мной руководит только одно чувство — алчность к финансовому успеху и ничего кроме этого. Не будь во мне этой алчности, я никогда бы не заставил себя идти на Карлов мост рисовать там какие-нибудь портреты. Когда я встречаю на Карловом мосту пани Дзуркову, то в глазах её я вижу такую же алчность, как и у меня и это чувство сближает нас с примадонной Карлова моста и делает соучастниками одного и того же преступления. Если бы нас судили, то дали бы большой срок за групповое и особо тяжкое преступление против человечества. Когда нам с пани Дзурковой случается перекинуться двумя-тремя словами, (а наши мольберты на Карловом мосту почти рядом), то это всего-лишь вопросы о том «сколько?» И «по чём?». Если же нам случается встретиться вечером в баре Пропасть, куда пани Дзуркова тоже зачастила, то и там ещё некоторое время мы не можем найти никакой другой темы для разговора, кроме как о том, кто и сколько нарисовал и по чём. Пропустив по стаканчику бехеровки, мы немного оттаиваем и молчим. Но и молчим мы с пани Дзурковой тоже об одном и том же — как хорошо, что люди любят художников и согласны у нас покупать эту мазню, находя в ней какие-то несуществующие смыслы, лирические образы, и что какое это, в сущности, чудо —
Карлов мост.

цинк

Синдром Дауна.

Несколько лет назад мне пришлось рисовать девочку-подростка из Германии с синдромом Дауна. Эти дети все похожи друг на друга — у них одинаковые глаза, маленькие носы, плоские лица, постоянно незакрывающийся рот и часто неровные зубы.. Но главное, что их объединяет — это неусидчивость и бессмысленный, рассеянный взгляд. Оказавшись в роли модели, они часто не понимают, что происходит и не проявляют впоследствии к рисунку никакого интереса. К тому же в руках они всегда держат какой-нибудь предмет в качестве игрушки и, посидев немного с безучастным взором, возвращаются к прерванному и более приятному занятию. Так рисовать портрет трудно, но можно. Есть в искусстве и такой жанр — рисунок в движении.
Уличных художников, да и вообще — портретистов, часто упрекают в том, что они рисуют людей красивее, чем в жизни. Я не стал ломать этот стереотип, а даже наоборот — нарисовал девочку значительно красивее, чем она есть. Тем более, это нетрудно было сделать. Стоило только изобразить искрящуюся улыбку и пышнее нарисовать волосы, а также сообщить взгляду некоторую осмысленность и получилась красавица. Почти модель!
С тех пор не заростает к моему мольберту народная тропа! Идут и идут Дауны. Как только и находят!

Саша приходил в магазин прямо с утра, проспавшись. Здесь его уже ждали зрители — разношерстная толпа местных зевак. Саша брал бутылку, подмигивал какой-нибудь старушке, непременно улыбался и булькал содержимое в глотку. Когда бутылка пустела, Саша снова улыбался той же старушке и, обращаясь только к ней, говорил: «После первой не закусываю!» На этом первый акт заканчивался и начинался второй — пьянение! Саша брал гитару и хриплым голосом исполнял «Охоту на волков», но пьянел быстро, оставлял гитару в магазине и, шатаясь, шел домой. Поход Саши домой — это третий заключительный акт пиесы. Его шатало по всей ширине проезжей части от бордюра к бордюру.
В руках Саша бережно зажимал еще одну бутылку рома, которую ему давали в качестве гонорара.
А потом Саша ушел во Францию. Его взяли с собой какие-то албанские беженцы, собиравшиеся просить во Франции политическое убежище.

Фото Димы Дедка, на котором автор текста.

 — в Прага (район Лученец)

О любви. Сон.

— Ahoj, Марушка! — обращаюсь я к своей соседке напротив по Карловому мосту.
— Ahoj! Только я не Марушка! — отвечает она, — но я согласна и на Марушку!
— А кто же ты? Как твое имя, прекрасная незнакомка?
— Бугунька!
— Богинька?
— Нет, не богинька, а Богунька? Богумила, значит..
Какое удивительное имя — Богу-мила! Даже как-то не по себе.. Я знаю Богумилу уже двадцать лет, вижу почти каждый день, мы сотни раз на день встречаемся взглядами, нас столько лет связывают общие беды и радости, а мы до сих пор не были знакомы, не здоровались при встрече и не прощались, уходя. Что было тому причиной — неприязнь? Обида? Может, конкуренция? Нет. Невозможно обьяснить. Кажется, все мог бы обьяснить только этот каменный монстр, на котором мы провели лучшие годы своей жизни — Карлов мост, но он молчит.
Двадцать лет назад Богумила была красавицей — я хорошо помню это время, но, почему-то она так и не вышла замуж и у нее нет детей. А, между прочим, кавалеров она меняла тогда, как перчатки, да, видно, не те это были кавалеры! Когда Богумила заводила очередной роман, она вспыхивала, как факел, расцветала и преображалась. И хотя физически она по прежнему была на Карловом мосту, но по выражению глаз было видно, что душой она находится где-то очень далеко — там, где царит восторг. Где? Хотел бы я знать..
Вот в эти времена ее бурной молодости мы и не замечали друг друга. Я считал ее пустышкой, она, видимо, платила мне той же монетой. За эти двадцать лет Богумила, конечно же, сильно сдала — каждый день на ветру, зимой и летом, состарят кого угодно. К тому же, Богунька приходит на работу поздно, часам к двенадцати, а это значит, что она любит поспать, следовательно, и поесть. Это уже видно. Тем не менее, Богунька все еще красавица и лукавые искорки в ее глазах не погасли.
После того, как мы, наконец, познакомились после двадцати лет немых продолжительных взглядов, Богунька подходит ко мне, кладет руки на мои плечи и говорит : «Пойдем со мной. Я живу здесь неподалеку». При этом она выразительно смотрит мне в глаза и я чувствую, что тону в них и не способен к самостоятельным решениям. Так и есть. Она берет меня за руку и мы медленно идем по Карлову мосту.. И тут я останавливаюсь и говорю ей: «Но ведь меня ждут срочные дела на Карловом мосту!» «Не беспокойся!- Отвечает, — «я и есть Карлов мост».
На этом месте я всегда просыпаюсь. Карлов мост — это мой кошмар, который сниться мне уже так долго! А Богунька-Марушка, напротив, продает свои безделушки и смотрит на меня таким же продолжительным взглядом, как и всегда, но к которому сегодня примешивается еще и нечто вроде сожаления. «Эх, ты!» — говорит молчаливый взгляд женщины, которая мила Богу.

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Несколько лет назад мне предложило сотрудничество одно пражское издание с невероятным по нынешним временам названием «Комсомольская правда». Я должен был написать серию зарисовок о скульптурах Карлового моста , каждая из которых изображает когда-то живших или возможно живших (Христофор до сих пор является спорной фигурой) святых или отображает фрагменты европейской истории или представляет героев чешских народных сказок, как, например, рыцарь Брунцвик, которого упомянула Марина Цветаева в одном из своих стихотворений:

— «С рокового мосту
Вниз — отважься!»
Я тебе по росту,
Рыцарь пражский.

Сласть ли, грусть ли
В ней — тебе видней,
Рыцарь, стерегущий
Реку — дней.

Марина Цветаева.
27 сентября 1923

Ревностно взявшись за эту работу, и надеясь на гонорар, я засел за соответствующую справочную литературу и после некоторых усилий написал три заметки: «О Непомуцком», «О Христофоре» и «О Брунцвике». Все они были напечатаны в различных номерах газеты, правда с сильными сокращениями и правками. В то время в этой газете редакторы менялись как перчатки у привередливой дамы. После номера с Брунцвиком очередной редактор Адась Калюта — мой долголетний товарищ и собутыльник, был изгнан с места редактора с весьма любопытной формулировкой: «За настойчивое требование зарплаты». Почему-то владелец газеты — бывший второй секретарь райкома комсомола, считал, что платить редактору зарплату вовсе не обязательно, а платить внештатному корреспонденту, то есть мне, не то, что не обязательно, а и вовсе глупо. Такая мысль, я уверен, даже и в голову ему не приходила! Я видел пару раз этого «хозяина»- довольно живописный жулик с хитрыми глазами, воровской походкой и с привычкой смеятся коротко, взахлеб, как будто ему щекочут под мышками. Газету эту он купил для каких-то крупных финансовых махинаций, или прикрытия каких-то темных делишек. Каких именно — сказать трудно, тем более что газета приносила ему каждую неделю более ста тысяч убытков и поэтому рассмотреть здравый смысл в этом предприятии не представлялось возможным. Вероятнее всего это была какая-то отмывка денег, или что-то типа того. В Праге такие явления не редкость — сюда стекаются многие негодяи, кому удалось безнаказанно наворовать на родине.
Таким образом гонорар за свои заметки я не получил и, следовательно, дальнейшую свою работу о изучении памятников Карлова моста прекратил. Честно говоря, даже если бы я и получил этот гонорар, то писать на эту тему уже бы не стал. Не потому что это не интересно, или никому не нужно, а это и неинтересно и никому не нужно, а потому, что я заинтересовался совершенно другой темой, которая, на мой взгляд, заслуживает большего внимания, чем эти груды камней, почерневших от времени и засиженные голубями. Я решил написать о людях, которые уже десятилетия работают на этом мосту в качестве художников и ремесленников. Каждый из этих людей уже легенда, заслуживающая каменного изваяния. Каждый из них — рудимент ушедшей эпохи, чья молодость пришлась на 90- е годы прошедшего века. Каждый из них оставил здесь и свою молодость и свой талант.

 — Прага,Чехия

Как я был художником.

Когда в начале золотых нулевых нам пришлось столкнуться с непростым делом интеграции в чужую страну и стало непонятно кого здесь обманывать, то я спросил моего друга Карена не стоит ли нам подаваться дальше на Запад, в более «цивилизованную» страну, Францию, например. Карен ответил сразу, видимо, он уже думал эб этом, что: «На Западе уже всех дураков, какие там были, обманули до нас, и что нам следует более тщательно поискать их здесь». Он задумчиво смотрел себе под ноги и сосредоточенно думал. Потом поднял на меня свои невинные голубые глаза и сказал: «Давай откроем авторемонтную мастерскую». Я спросил, умеет ли он ремонтировать машины, после чего Карен еще раз посмотрел на меня и резонно заметил: «А зачем их уметь ремонтировать?» Мне стало немного досадно на себя за то, что я задал такой глупый вопрос.
Эта идея мне не понравилась. Вся эта возня с помещениями, бумагами, что влекло за собой общение с государственными чиновниками — с этими, отличающимися особым цинизмом людьми, была для меня немыслима.
Нужно было придумать такой сценарий, постановка которого не предусматривала бы противоречий с уголовным законодательством с одной стороны и никакого сотрудничества с государством, которое мы ненавидели одинаково будь оно тоталитарным, или «демократическим», с другой стороны. И такой вариант вскоре был придуман.
Однажды вечером Карен вернулся чрезвычайно возбужденным. В его голубых армянских глазах прыгали черти, обещая долгожданный кураж.
— Шурик,- театрально воскликнул Карен,- вы рисовать умеете?
— Нет- буркнул я, тоном Воробьянинова.
— Я так и знал,- продолжал Карен.
Весело напевая сертаки, он поставил чайник и взорвал пачку грузинского чая.
Из этого я понял, что разговор будет длинным, на всю ночь — Карен умел готовит чифирь по тюремному, от которого колбасило всю ночь и весь следующий день.
В эту ночь мы решили переквалифицироваться в художники. Карен рассказал, что он был на Карловой улице и: «Ара, на свой глаза видель, там какой-то лох продавал, Ара, такой мазня, вай,вай, какой мазня, а глюпый турист покупать, Ара,» Мазня — это была какая-то, видимо,неудачная живопись, а лох, видимо, такой же жулик, как и мы.
Мы разогрелись чифирем и пошли в соседний барак за красками и полотнами — там жил какой-то казахский художник. Сейчас я не помню как его звали. Он рисовал обнаженных женщин, но почему-то то всех беременными и с чрезвызвычайно реалистически выписанными гениталиями. Позировала ему жена, забеременевшая от него проститутка, жившая с ним на правах гражданской жены. Мы думали, что он какой-то нравственный урод. Продавал он свои эти «полотна» в сексшопах Праги и говорил, что они идут на ура. Казах закончил Ленинградскую академию, а когда мы спросили как такого болвана туда взяли, он ответил, что его дядя был народным художником Казахстана, а это в мире искусства такое же авторитетное звание, как в уголовном мире вор в законе. Кстати, этот казах оказался не таким уж болваном. Впоследствии он уехал в Бельгию и заделался там перфоманистом. На своей первой персональной выставке в Брюсселе он держал перед собой двухметровый подрамник и в проделанную посредине дыру показывал свое мужское достоинство. Картина называлась «Нахуй». Она попала даже в какой-то информационный художественный бюллетень, и на фоне остального безобразия там напечатанного, смотрелась не так уж и кощунственно.
Здесь я должен несколько уклониться от темы и сделать следующее заявление: все события, мной описываемые, не являются вымышленными. В некоторых местах я поменял только имена, потому что люди могут обидеться. Также в некоторых местах я позволю себе немного утрировать в той, или иной мере — как бы сказал художник » добавлять красок», только лишь для удобства чтения. Если бы мне пришлось все это придумать, то я бы сошёл с ума, как сходят с ума современные авторы детективов, боевиков и триллеров.
Казах выдал нам по небольшому подрамнику и спросил какими красками мы собираемся «красить». Я выбрал масляные, в тюбиках, а Карен взял себе акварель, сказав при этом, что в детстве ему уже приходилось иметь дело с подобным занятием. Он расположился на кухонном столе, а я сел сразу за мольберт, почувствовав себя мэтром живописи.
Казах предложил нам прежде всего подумать над темой. «Тема», сказал он — » это самое главное. Нарисовать любой дурак сможет.» Меня несколько приободрили эти слова и я начал рисовать.
Карен решил нарисовать птичку на ветке, а я задумал более сложное полотно, которое должно было называться «Чечня в огне.» Это было время первой войны и эти события нас тогда волновали. На всю ширину холста я написал слово «Чечня» а под ним ядовито красной краской пламя, которое олизывало в некоторых местах нижний край букв. Казах сказал, что это больше похоже на политический плакат, а я был рад, что это хоть на что-то было похоже. Но все-таки, немного поразмыслив, я дорисовал сверху горы, покрытые снегом вершины, а слева в углу еще оставалось место, и я добавил туда пальму. Почему именно пальму? Не знаю, мне это дерево с детства нравилось, когда мы смотрели фильмы об индейцах.
Это был мой первый урок рисования. Казах показал мне как правильно нужно смешать краски, чтоб получить не просто алый цвет, но именно цвет пламени. А еще я тогда услышал от него впервые такие загадочные слова, как «принцип перспективного сокращения» ,»линия горизонта», «композиция», которые впоследствии стали для меня азбукой, или таблицей умножения. Это были те краеуголные камни, на которых стоит эта довольно сложная наука — изобразительное искусство.
Мою «чечню в огне» купили быстро, но не потому что она была хорошо нарисована, а потому что правильно была выбрана тема. Казах оказался прав. Люди тогда очень сочувствовали всем этим кровавым событиям и купили у меня эту мазню из сострадания. Они думали, что я ветеран и сильно нуждаюсь.
А вот «птичка на ветке» не продалась. Начинающего художника это обстоятельство подкосило, что называется, под корень. Но Карен не был из тех людей, которые сдаются без боя. Он научился вырезать из бумаги профиль человеческой головы и на этом впоследствии неплохо зарабатывал. Я помню, когда он учился этому ремеслу и приставал к обитателям нашего общежития чтоб они ему позировали, то один бродяга, спавший на верхнем ярусе лицом к стене, сказал , что если Карен его вырежет из бумаги, то он вырежет его из кровати. Мы долго потом смеялись над этим каламбуром, тем более, что это была не шутка. Бродяга этот был не тот, которого используют писатели для названия своих произведений, например, «Бродяга севера». Бродяга — это очень авторитетное звание в тюремной иерархии, позволяющее его обладателю особые привелегии. Наш бродяга получил это звание в харьковской тюрьме, где он отбывал наказание за транспортировку двух китайских мешков марихуаны. И он вполне мог выполнить свое обещание.
Карен был совершенно удивительным человеком и мне хотелось бы здесь, снова несколько уклоняясь от темы, посвятить этому человеку немного хороших и теплых слов. Однажды мы были на гастролях в Карловых Варах. К тому времени я уже более или менее освоил свою будущую профессию и рисовал там портреты русским туристам, а Карен, пристроившись рядом, вырезал им профили. Зарабатывали мы примерно одинаково — 100, иногда 200 долларов в день. Это был, кажется 2002 год. В одно погожее летнее утро ко мне на портрет сел ветеран Великой Отечественной войны Лев Моисеевич Бронштейн, прибывший в Карловы Вары с краткосрочным визитом из Израиля. Лев Моисеевич сказал, что он был танкистом и прошел всю войну на танке Т- 34 и даже «бгал Беглин». На нем был праздничный костюм весь увешанный юбилейным медалями, которые не только нарисовать, но даже сосчитать было трудно. Нижний ряд у меня композиционно не вмещался и я попросил Льва Моисеича, что вместо этого ряда я просто напишу, что это ткой-то и такой и что он герой второй мировой войны. Лев Моисеевич великодушно согласился. Портрет получился неплохой и я решил его просто подарить уважаемому ветерану. Карен же, пока я рисовал, вырезал несколько профилей, все очень похожие, благо что модель сидела как вкопанная, и тоже подарил их. Но каково же было удивление Льва Моисеича, да признаться и я был немало удивлен, когда Карен пригласил его к себе домой на «шашлыки». Он устроил нашему гостю из Израиля настоящий праздник — возил его три дня на своем Мерседесе по Карловым Варам и даже сьездил с ним в Прагу, подарил ему какую-то керамическую вазу, которую считал культурно-историческим раритетом Армении, и которая упорно не хотела продаваться ни в одном магазине этого города. «Ветеранов войны надо уважать» — говорил Карен, и я был абсолютно уверен в том, что он действительно так думал.
Карен вырезал профили настолько мастерски ( он говорил «профиля» с ударением на букву я) и собирал вокруг себя такое количество зевак, что ему мог бы позавидовать любой эстрадный певец средней руки. В Карловых Варах его знала каждая собака. К тому же делал он это так быстро, что это дало ему основание обратиться с соответствующим заявлением в редакцию книги рекордов Гиннеса. И оттуда пришел положительный ответ! В присутствии уважаемых членов комиссии чешского отделения редакции Карен вырезал профиль одного из членов этой комиссии за 10 сек. Похожесть была признанной единогласно (7 голосов) и фамилия Карена стала известна всему миру. Правда в области вырезания профилей, в этой книге Карен был единственным и я не знаю, появился ли там за это время какой-нибудь конкурент. Но, думаю, врядли. Потому что, во-первых, кому придет в голову заниматься такой ерундой, а во вторых- за мировое лидерство в книге Гиннеса не платят.
И хотя эта странная профессия — вырезальщик профилей, давала неплохой доход, но разбогател Карен совсем на другом деле. Он получил какое-то наследство из Армении, не очень большое, но очень выгодно его вложил. В то время государство распродавало свое имущество и этот безусловно жульнический процесс назывался «приватизация». Можно было купить целое здание за сущие копейки, а продать за миллионы. Государственным чиновникам, владеющим конфиденциальной информацией делать это было строго запрещено, но они находили подставных лиц, оформляли на них покупку, а выручку впоследствии делили по братски. Карену, что называется, удалось «попасть в струю» и серьезно разбогатеть, поправив свое материальное «палажьение».
Я же к тому времени подался в Прагу в местную академию искусств для того, чтобы пополнить недостающие мне знания в области рисования портрета и стать профессионалом. Помню, я попал в студию профессора Выбегаля, но он ходил очень медленно и из Выбегаля я его переименовал в Выползаля. Мной овладело такое жгучее желание научиться рисовать профессионально, что я забыл обо всем: и о деньгах, которых все время не хватало, и о девочках, о которых раньше думал все 24 часа в сутки и даже о том, что к тому времени мне было уже 40 лет

Продолжение следует.

Из сборника «Марафонец».

Память пани Марты.

(Рождественский рассказ)

У пани Марты провалы в памяти — она меня не узнает! А ведь какие мы друзья-то были еще пару лет назад! Увидев меня на противоположной стороне улицы, пани Марта всегда кричала «Агой, Сашьйо», махала мне рукой и ускоренным шагом переходила улицу, чтоб заключить меня в дружеские объятия и рассказать что-нибудь из своей жизни. Когда-то давно пани Марта училась в Ленинграде и у нее о том времени самые лучшие воспоминания. Русский человек для пани Марты — это образ великодушия и благородства и я всегда старался этот образ не разрушить.
Несколько лет назад сын пани Марты взял кредит в банке и свалил на Бали, в надежде, что его не найдут. Его действительно не нашли, но зато нашли пани Марту и заставили сплачивать эти деньги. С тех пор пани Марта перестала здороваться со своими коллегами на Карловом мосту и общаться с ними. А теперь пани Марта уже не только не здоровается, но и никого не узнает.
Утром пани Марте нужно вытащить свои вещи из подвала, но у нее уже так болят колени, что справиться самостоятельно с тележкой она не может. Поэтому каждый раз она просит оказать ей эту услугу какого-нибудь прохожего..
Сегодня этим прохожим оказался я.
Вещи пани Марты продаются плохо. Это акварели какого-то неизвестного чешского художника и они не то, чтоб были плохие, а это общая тенденция на Карловом мосту — каждый год картины продаются хуже и хуже. Кое -кто из художников уже не ходит на мост, а у некоторых ничего не продается неделями! Пани Марта еще скрипит. У нее продается как раз настолько, чтоб оплатить расходы на жизнь и долг в банке.
Я вытаскиваю тележку наверх и пани Марта долго благодарит, при этом совсем не узнавая меня. Она спрашивает:
— Вы Украинец?
— Нет, русский.
— О, русский, это хорошо!
Память у пани Марты избирательная. О том, что было очень давно, она помнит, а о том, что было несколько лет назад, нет. Кажется, такой формой склероза страдают все старые люди. То, что было давно, они помнят так хорошо, как будто это было вчера, а то, что было вчера, они не помнят совсем.
Сегодня рождество, но пани Марта с утра на работе. О Боге ей подумать некогда, она о нем забыла. Но Бог о пани Марте не забыл! Несмотря на чудовищные проблемы, свалившиеся на ее голову, пани Марта не разучилась смеяться в голос. Когда Бог посылает пани Марте покупателя и ей удается что-нибудь продать, то пани Марта смеется заливисто и звонко, и выглядит очень счастливым человеком. Это значит, что на месячный долг банку она уже заработала, ну, а на жизнь как-нибудь еще заработается.

 — место: Прага, Карлов Мост.

Два Ивана.

На мостНашем есть не только два Немца, но и два Ивана. Так оказалось, что на каждого Немца по Ивану. Случайно? Или это опять Карлуша шалит? Говорят, что все совпадения на Карловом мосту не случайны, а что это происки духа Карла четвертого, чьм именем был назван этот мост.
Обоим Иванам, как может догадаться читатель, уже за пятьдесят. Догадаться легко потому, что все Иваны получали свои имена до 1968 года, а после 1968 года, как отрезало — ни один младенец мужеского пола до сегодняшнего дня не получил имя Иван. Такова статистика. А до 1968 года имя Иван здесь было очень модным и распространенным. Именно поэтому на Карловом мосту их оказалось целых два! В настоящее время этим именем стали почему-то назвать женщин, то есть имя Иван — женское. И странно бывает слышать, «Иван, куда ты пошла?» Имя Миша, тоже женское и она, Миша, тоже ходит туда же, куда и Иван..
Такая вот метаморфоза.
Два Ивана, как и два Немца не знают о существовании друг друга. То есть они вот уже двадцать лет каждый день по многу раз ходят мимо друг друга, здороваются, а о том, что тезки, даже не подозревают. Недавно, я их, наконец, познакомил друг с другом. Два Ивана были очень удивлены, узнав о существовании друг друга, а особенно тому, что их познакомил третий, большой Иван. То есть я.
Два Немца, как и два Ивана являются моими читателями на фейсбуке. Может быть, как раз в эту минуту они читают мою заметку. Поэтому — Ahoj, Nemcy! Ahoj, Ivany! Дружба — фройндшафт!Два Немца.
Первый Немец гнет какие-то наушницы для женщин, причем делает он это и когда стоит на мосту, видимо, уже не представляет себя без работы. Руки у него все в царапинах и застарелых мозолях. Человечечкие руки можно сравнить с душой — душа у этого немца тоже вся в царапинах и застарелых болячках Он ни с кем не разговаривает, не здоровается, а когда кто-нибудь спросит у Немца почему он такой мрачный, то Немец не церемонится, отвечает резко и грубо.
По каким-то необьяснимым причинам второй Немец , тот, который рисует портреты, сидит напротив — в десяти шагах, но о том, что у него есть однофамилец, второй Немец не знает. Не знает и первый. Они не разговаривают и не здороваются и совсем не интересуются друг другом. Но даже если бы они и хотели поговорить, то не смогли бы — венгр не знает чешского, а чех не знает венгерского.
Что тут сказать? Немцы они и в Африке немцы.

Примечание: Рассказы об этих двух Немцах ниже.

Рассказ, берущий за душу даже мертвого.
Отто Немец утверждал, что он жид. Отто гнул руками какие-то наушницы на Карловом мосту для женщин и его руки всегда были в царапинах и застарелых мозолях.
— Какой же ты жид, Отто? — спрашивал я его, — у жидов мозолей на руках не бывает.
Отто щурил свои голубые глаза и упрямо утверждал, что чувствует в себе жидовскую кровь.
— Как это?- спрашивал я.
Мы, жиды, — твердил Немец, — богом избранный народ. Мы умнее и талантливее всех. Мы без трудов богаты, а вы от трудов горбаты.
В этот момент (когда Отто закончил свою тираду) издалека ветер донес странный шорох и позвякивание металлических предметов. Это переворачивался в гробу прадед Отто Немца — Фриц Немец, который был командиром фаустбатальона по уничтожению русских танков и, в составе дивизии «гитлерюгенд» доблестно защищая Берлин, словил себе в голову шальную советскую пулю.

Немец.
Немец венгр и он не говорит по-немецки. Немец вообще не говорит ни на каком языке, кроме венгерского и мы общаемся при помощи знаков и междометий. Венгерский язык -это какая-то тарабарщина. Так что происхождение своей фамилии Немец оправдывает вполне — это почти что немой.
Немец один из немногих профессионалов на Карловом мосту и ему нелегко, конечно, смотреть на ту чепуху, которую рисует, например, Серж. Серж гордится тем, что он «академиев» не заканчивал, а зарабатывает больше тех, кто их заканчивал.В последнее время Немцу приходится снижать цену на портрет, иначе он не выдерживает конкуренции с Сержем, но и на сниженные цены никто не кидается.
Когда Серж заканчивает свой очередной портрет, на котором он рисовал отдельно глаза, нос и губы и громко провозглашает : «О-о-окей!», Немец каждый раз сжимает плечи, словно его ударили плеткой.

Конь.
Как известно, пан Немец умел рисовать только с натуры. Он, конечно, был художником очень хорошим, но вот по воображению совершенно не мог ничего изобразить. Поэтому, когда однажды у Немца нарисовался один известный чешский жокей — долголетний победитель «Большой Пардубицкой» пан Ваня, то , как может предположить внимательный читатель, на следующий день Немец рисовал и его легендарного коня.
Немец, конечно, не ожидал такого поступка от пана Вани, когда говорил ему, что рисует только с натуры, все-таки он думал, что Ваня принесет ему фотографию своего коня, но прославленный жокей понял Немца слишком буквально. Когда пан Немец увидел утром этого коня и понял, что он идет по его душу, он, сначала испугался, потом рассмеялся, а потом махнул рукой и приступил к рисунку..

Дань.
Немец был великолепным рисовальщиком — копиистом (это была его профессия по диплому), но совершенно не умел рисовать по воображению (с головы). Когда он рисовал двойной портрет и клиенты просили нарисовать им сердца над головами, символизирующие любовь, то Немец давал им в руки вырезанные им из картона два сердечка и заказчики были вынуждены держать эти муляжи над головами до тех пор, пока художник не закончит рисунок..
Было это,конечно, и глупо и смешно, но это была все же маленькая и легко переносимая дань за тот великолепный образ, который Немец, единственный из всех художников на Карловом мосту, создавал силой своего необыкновенного таланта.

Мостнаш.
Ольга Борисовна была экскурсоводом и так интересно рассказывала о достопримечательностях Праги, с таким воодушевлением и самоотдачей (с каким-то даже придыхом, который бывает у восхищающихся людей) , что обычно в конце экскурсии ее одаривали и деньгами и аплодисментами. На Карловом мосту Ольга Борисовна неизменно говорила : «А вот это Наш Карлов мост!» Потом она поворачивалась в сторону Народного театра и снова говорила: «А это Наш Народный театр!» И в нашу сторону Ольга Борисовна тоже не забывала сказать: «А это Наши художники».

Рис. мой.

Каролина на дне.

(Рождественский рассказ)

Дно Праги — это публичный дом «Дарлинг». Но если верить неграм на Вацлавской площади, которые утверждают, что здесь самый большой выбор герл в Европе, то это самое большое дно не только Праги, но и всей западной Европы. Каролинка попала на этот Титаник после того, как ее фарфоровые ангелочки перестали продаваться на Карловом мосту и стало нечем платить за квартиру. На Карловом мосту Каролинка продавала ангелочков, а теперь она сама превратилась в ангелочка и ее продает кто-то другой.
В последнее время у Каролинки случились два важных события. Она вышла замуж и попробовала кокаин. В тот день, когда Каролинка попробовала кокаин, она поняла, что вся ее жизнь до этого дня была лишь бесконечно долгим ожиданием и ничего не стоила. Ей даже показалось, что именно для этого дня она и была рождена. Примерно в это же время она и вышла замуж — за того, кто угостил ее кокаином — местного предводителя краснокожих негра Самюэля. Теперь Каролинка будет работать на два хозяина — владельца «Дарлинга» и Самюэля.
До Праги «порошок жизни» приходит через третьи страны, уже разбавленный, а негры его разбавляют еще раз, смешивая со средством от грызунов. Это средство, если попробовать его на язык, обладает почему-то холодящим эффектом. Если проглотить грам кокаина, разбавленного средством по борьбе с грызунами, то возникнет такое чувство, что проглотил ледяное бревно. Часто можно видеть в «Дарлинге» обезумевших от желаний туристов, стоящих возле подиума и боящихся согнуться. У них внутри ледяной столб, мешающий им не только гнуться, но даже и двигаться.
Самюэль угостил Каролинку неразбавленным кокаином и предложил ей руку и сердце. Жить они стали в трехкомнатной квартире, в которой кроме них еще жили братья Самюэля и теперь Каролинка уже забыла, кто из этих братьев ее муж, а кто любовник.
От разбавленного мышиным ядом кокаина у Каролинки начинают портиться и выпадать зубы. Уже сейчас она стесняется широко улыбаться — сбоку отсутствует зуб. Втайне от Самюэля у Каролинки появился другой любимый — зазывала Гонза. Гонза угощает Каролинку первитином, который колбасит куда сильнее, чем кокаин Самюэля. Теперь Каролинка любит Гонзу так же, как совсем недавно любила Самюэля.
Гонза и Самюэль знают друг друга и работают в одной фирме — он ищут и опускают на дно молоденьких проституток. Это их профессия. Кажется, Самюэль совсем не горюеет по поводу измены жены и даже не говорит с Гонзой на эту тему. Ему все-равно кого выберет Каролинка..
Вечером в «Дарлинге» зажигаются яркие неоновые огни. Дом терпимости буквально утопает в этих огнях. Входная дверь широко открыта, внутри на полу лежит ковер, на стенах картины. Случайный прохожий из числа неожиданно разбогатевших на вещевом рынке подольских крестьян, заглянув внутрь, задумчиво и грустно произносит «Культу-у-ура..»

Из сборника Голая правда.

Конь.

Мой конь — это железный монстр под названием мерседес с-180 1994 года выпуска с бензиновым мотором. Несколько раз я заправлял его по ошибке дизельным топливом, но он выдержал. Правда, ехал медленно и из выхлопной трубы валил черный дым, а в остальном ничего — все крутилось и работало. В последнее время, заправляя этого коня, я не обращаю внимания на надписи на заправочных шлангах — раз моему коню все равно что жрать, то мне и подавно. Говорят, что эту машину можно заправлять даже ослиной мочой, она все равно поедет, но заправлять ослиной мочой своего старого друга я уже не буду. Хотя, если учитывать количество ослов вокруг меня, то топлива подобного типа мне хватило бы надолго.
Последние десять лет я не меняю масла в двигателе и не подымаю капот чтоб проверить его уровень. Именно десять лет назад я решил ничего не делать в этой машине и ездить на ней до тех пор, пока она не остановится. На автомагистрали я разгоняю этого мерина до двухсот километров в час и довожу количество оборотов до запрещенных пяти тысяч оборотов на тахометре. Мне кажется, любая другая машина давно бы уже обиделась на меня и перегрелась, но не эта. Наоборот, от встречного ветра, который летит в радиатор с бешеной скоростью, охлаждающая жидкость не нагревается, а остывает до шестидесяти градусов цельсия.
Говорят, что в последние годы люди все меньше покупают картины и скульптуры, чтоб украсить свое жилище. Вместо скульптур они покупают машины замысловатых конструкций и украшают ими свою жизнь. Эти скульптуры люди возят по улице и показывают их окружающим. Вместо картин люди покупают татуировки и не вешают их в своей квартире, а носят их на своей коже.
Мне тоже хочется купить новую скульптуру, то есть машину замысловатого дизайна и с гордым видом показывать ее окружающим. И не ездить на этом броневике из прошлого столетия. Увы, я такой же, как все.
Когда я останавливаю свою скульптуру на светофоре и со мной равняются более красивые скульптуры, то владельцы этих скульптур с насмешкой смотрят на меня. Меня настолько угнетают эти взгляды, что я готов выпрыгнуть и поучить кое кого уму-разуму. Но вместо этого, я сутулюсь и смотрю прямо перед собой — ведь всех ослов не переделаешь!
Когда меня обгоняет белая скульптура, похожая на лебедя, она никогда не включает поворот. Этим она показывает свое глубочайшее презрение ко мне и к моему железному монстру. Когда я запаркую мерина возле подобного лебедя , то его владелец, а чаще владелица, тут же садится за руль и, поглядывая на меня с о страхом, перепарковывается в другое место. Это было бы смешно, если бы не повторялось так часто.
Возле Карлова моста у меня есть парковочное место, но оно находится под деревом, на котором летом живут птицы. За целый день эти птицы оставляют на моем мерине множество отметин. Эти отметины следовало бы смыть, но я не смываю, а так и вожу их, потому что я человек суеверный, я верю в то, что птичьи экскременты на капоте приносят счастье..

Нина.

Каждый раз прощаясь со мной, Нина с надеждой в голосе спрашивает, не хотел бы я остаться у нее навсегда. Она считает, что мы могли бы стать хорошей семьей — художник, ее четырнадцатилетняя дочь-порнозвезда и она — стриптизерша-проститутка. Нина говорит, что на приват она ходит не каждую ночь и не с каждым клиентом, который выразит желание, а только с теми, кто ей самой понравится. Видимо, в их среде такие привилегии может себе позволить не каждая проститутка, а только знающая себе цену. Я тоже не рисую на Карловом мосту всех, кто изъявит желание, а только тех, чьи лица уже карикатурны сами по себе и мне ничего не нужно будет выдумывать. Поэтому с этой стороны я, отчасти, понимаю Нину, но не понимаю, как ей могла прийти в голову мысль, что я могу быть членом такой семьи.. «Ты будешь встречать меня с работы каждое утро и делать со мной все, что захочешь» -заискивающе говорит Нина и внимательно смотрит в мои глаза, отчаянно разыскивая там что-то. Она надеется, что сама мысль встретить проститутку с ночной смены и делать с ней все, что захочется, подействует на меня магическим образом..
Нине уже далеко за тридцать и она заметно стареет. Особенно это видно, когда она дома, ненакрашенная и уже не пытается никому понравится. От неправильного ли образа жизни, от употребления ли легких наркотиков, но у Нины начали портится зубы. Сбоку один выпал и теперь, когда Нина смется от души и широко открывает рот, этот досадный изьян заметен и от этого в профиле Нины появляется что-то конское.. Нина знает об этом и на подиуме у шеста улыбается, едва приоткрыв влажные губы. Нина знает, что уже приближается тот час, когда ее выгонят с работы по возврасту и хочет спрятаться хоть за чьи-нибудь мужские плечи. Олигарха для нее не нашлось, так хоть за художника — примерно так думает она.
Еще несколько лет назад Нина танцевала в лучшем клубе Праги — Дарлинге и имела там успех. Ей даже не приходилось показывать там все части своего тела и кое о чем она оставляла клиентам додумывать. Это кокетство и плюс смазливая развратная улыбка неизменно приносили успех. А теперь Нина работает в «Коале» — третьеразрядном стрипбаре, в котором чтоб заработать, мало показать свое нагое тело, а нужно дать им еще и попользоваться. И, хоть Нина и не ходит на приват с каждым, но чтобы привлечь к себе внимание и опутать клиента, ей приходиться показывать на подиуме уже решительно все, что есть любопытного на ее теле. Она корячится так, что это как-то уже и неприлично даже для такой клоаки, как эта Коала. Нина отчаянно хочет отложить как можно больше денег и уехать домой, на Украину, потому что здесь ее ничего не ждет, если, конечно, она не выйдет замуж за художника. Глубоко в душе Нина понимает, что вариант с художником, то есть, со мной, вряд ли возможен, но до последнего не будет отпускать этого шанса.
А еще Нина надеется на то, что вместе с дочерью ей удасться заработать столько, чтоб купить у себя на родине дом..

Голимый фотошоп.

В последний раз Шульц так вылизал свои портреты, что они стали похожи на фотографии. Туристы не верят, что так нарисовать способна человеческая рука и говорят как бы в сторону, но и так, чтоб слышал Шульц: «Голимый фотошоп!» Но Шульц уже глуховат и эту реплику он не слышит, а только диву дается, почему это туристы перестали залипать на его портреты?.
В свою очередь, пани Дзуркова, неспособная достичь уровня Шульца, обработала свои портреты через фотошоп и теперь туристы, обходя стороной мольберт Шульца, идут прямо к пани Дзурковой. Им кажется, что портреты пани Дзурковой, обработанные через фотошоп, настоящие, а портреты Шульца, которые настоящие, это голимый фотошоп.
Конечно, это большая несправедливость по отношению к пану Шульцу, который отдал искусству уличного портрета всю сознательную жизнь и уже способен так нарисовать, что это выглядит лучше фотографии! И разве мог ожидать пан Шульц, что его искусство, доведенное до высших пределов мастерства, обернется против его же самого!
Каждый раз, поймав заказчика, который обошел стороной мольберт пана Шульца, пани Дзуркова злорадно косится на своего конкурента и разводит руками, что означает «Я не виновата, что они меня выбрали». А когда пани Дзуркова нарисует этого заказчика, она подходит к пану Шульцу и долго говорит, что публика дура, что она не разбирается, кто здесь хороший художник, а кто плохой. Шульц кивает головой и помалкивает. Он не может обижаться на пани Дзуркову, поскольку толком не понимает, что такое фотошоп и никак не возьмет в толк, как это пани Дзурковой так быстро удалось повысить свой профессиональный уровень…

Маша.

Дорисовав последний портрет и дождавшись темноты, я отношу свои вещи на склад и иду в ночной клуб Пропасть. Мне нужно как-то расслабиться и освободиться от дневного стресса. Конечно, лучше было бы в бассейн или на фитнес, но я быбираю почему-то Пропасть. Это и ближе и проще. Примерно в это же время сюда приходит и Клетчатый — ему тоже нужно освободится от дневного стресса. Несмотря на то, что Клетчатый подрабатывает помощником режиссера и подделывает дипломы о высшем образовании, ему все еще приходится воровать, чтоб удержать привычный образ жизни. В пражских магазинах лицо Клетчатого примелькалось, поэтому он привлек к своей преступной деятельности бывшую посудомойку Люду. Пока охранники следят за Клетчатым, Люда выносит приглянувшиеся вещи.
Ровно в десять вечера мы спускаемся в подвал — здесь начинает работу стрипбар «Коала» или, как его называет между собой зазывалы, «Клоака». Это клоака и есть. Здесь слышится украинская речь и по диванам валяются тоже бывшие посудомойки и уборщицы. Изредка какая-нибудь из них выходит на подиум и начинает кривляться возле шеста. Это эротический танец. Завидя нас с Клетчатым, танцовщицы подходят и начинают доставать из обьемистой сумки все то, что наворовала для них Люда. Тут же меряют и прицениваются. Среди этой толпы я выделяю одну — переходящий красный вымпел по имени Нина. Сегодня этот вымпел должен перейти мне, потому что я куплю ей то, что она выберет. Клетчатый делает мне скидку, но я отказываюсь и плачу дороже. Мне тоже хочется сыграть фраера перед проституткой — я такой же как все.
Я знаю Нину уже давно. Лет пятнадцать назад она была симпатичной восемнадцатилетней шалуньей и даже вышла замуж за какого-то русского нефтяного магната. Но неудачно. Муж уехал в Америку и пропал, а от брака осталась дочь Маша, которой сейчас уже четырнадцать лет, она ходит в школу и читает по чешски все еще очень плохо. Учиться Маше некогда — она снимается в немецких порнографических фильмах. Маленькая Маша порнозвезда и зарабатывает в несколько раз больше мамы.
Иногда по вечерам Нина приходит в бар Пропасть вместе с Машей. Здесь еще нет посетилей, кроме нас с Клетчатым, поэтому семейство подсаживается к нам и Нина заказывает из соседненго ресторана для Маши ужин. Маша очень разбалованный и капризный ребенок. Внешне она похожа на маленькую Аллу Пугачеву из клипа «Нынче в школе первый класс хуже института» у нее такая же лохматая прическа, большой рот и маленькая дырочка между передними зубами. Только в отличии от Аллы, Маша не играет в маленькую дурочку — она и есть маленькая дурочка. Когда Маша капризничает и не хочет есть, мама покрикивает на нее, но я заступаюсь — мне жалко это дитя. Увидев, что я защищаю ее, Маша вскакивает со своего стульчика и подбегает ко мне. Привычным движением она забирается ко мне на колени и засовывает указательный палец в рот. При этом внимательно заглядывает мне в глаза, как будто разыскивая там что-то.
Два раза в неделю Нина возит свою дочь на сьемки. Это довольно далеко от центра Праги — в микрорайоне «Дьяблице» подпольная киностудия снимает четырехкомнатную двухэтажную квартиру с двумя туалетами и двумя балконами. Туалет, лестница на второй этаж и балконы тоже служат сьемочной площадкой. Нина говорит, что к девочкам здесь относятся очень вежливо, балуют их и никогда не обижают. За день сьемок Нине вручают 15 тысяч крон — это 600 евро. Таких как Маша здесь много и даже существует очередь для сьемок — получить лишний день — удача. В основном здесь цыганские дети, но есть и такие как Маша — маленькие белокурые бестии. Эти ценятся дороже.
Ближе к полуночи я выхожу на улицу. Мне нужно попасть к Музею — там запаркован мой мерседес. Путь мой лежит через Вацлавскую площадь, но я обхожу ее соседними улицами, потому что на этой площади меня знает каждая собака и мне пришлось бы свернуть шею, здороваясь с ними и беспрестанно поворачивая голову направо и налево. 

Сюрприз.

Иногда, в минуты какой-то беспричинной тоски , Клетчатый искал в интернете своих одноклассников и однокурсников. Многих находил и радовался, словно возвращаясь в далёкую юность, а некоторых совершенно не мог разглядеть в той куче морщин, которую представляли их лица. Не узнавал и думал, что это однофамильцы, но, вспомнив, что однофамильцами они никак быть не могут, ибо учились-то в одной школе и в том же году, сильно удивлялся — как время может обезобразить человеческие лица!
Обрадовавшись тому, что нашел дорогих сердцу людей в какой-нибудь соцсети, Клетчатый писал расчувствованные, полные ностальгических излияний, длинные философские письма, и потом долго смотрел в окно монитора, ожидая ответа. Но ответ не приходил. Ни от кого. Никто из однокурсников и однокласников почему-то не хотел общаться с Клетчатым. Словно он был болен какой-то неизлечимой заразной болезнью, которой можно было бы заразиться на огромном расстоянии, только лишь от его писем, или от разговора по скайпу..
Или как будто, написав ему ответное письмо, они боялись испачкать себе руки.

Преимущество.

Когда требовалось доказать преимущества западной модели демократии, Клетчатый всегда употреблял один, но убийственный аргумент. «Дома,» — утверждал он, — «у меня одна судимость и 25 лет тюрьмы, а здесь 25 судимостей и ни одного дня тюрьмы!» При этом он делал круглые глаза, слегка наклонял голову и весь его вид как будто говорил: «Ну, что? Съели?»
А между тем, Клетчатый спорил всегда из вредности. Ему самому эта западная модель демократии уже давно стояла поперек горла. И у него действительно было 25 судов, но ни на одном из них он даже не присутствовал.

Двадцать пять судимостей.
Когда Клетчатого ловили в метро или трамвае и штрафовали, он всегда дерзил и просил штраф по максимуму. Выписанные квитанции Клетчатый не оплачивал — такая мысль даже и в голову ему не могла прийти. Поэтому, когда накапливалась приличная сумма, был суд, на который Клетчатый, естественно, не являлся и по месту прописки приходили экзекуторы. А прописан Клетчатый был на Ольшанском кладбище по улице Израильской. Как Клетчатому удалось прописаться на кладбище, да ещё и с адресом могилы, которая действительно существовала и действительно под его именем, об этом сказать трудно, видимо, дал взятку соответствующему лицу или просто подделал документы. Во всяком случае, экзекуторы приходили на кладбище дважды, потому что были из двух автономных экзекуторских фирм .
Поскольку ловили и штрафовали Клетчатого часто, то за двадцать пять лет пребывания за границей у него уже было 25 судов. Когда Клетчатому требовался серьезный аргумент в споре, он всегда употреблял этот: «У меня 25 судимостей, детка!» И при этом иногда, по мере необходимости, даже рвал рубаху на груди.
Этот аргумент всегда срабатывал безотказно!

Из сборника «Клетчатый»

Слёзы Шульца.

Пани Дзуркова влюбляется в каждую мужскую особь, которую рисует. Поэтому мужские портреты у нее получаются особенно хороши и.. непохожи — всех мужчин пани Дзуркова рисует необыкновенными красавцами с массивной шеей и брутальным взглядом. Она их так видит! С массивной шеей и брутальным взглядом пани Дзуркова рисует даже женщин, не потому, что она их любит, а просто так, по-привычке.
Особенно пани Дзурковой нравятся чернокожие клиенты. Она буквально расцветает, когда видит на мосту какого-нибудь афроамериканца и призывно машет ему рукой. Но афроамериканец обходит стороной пани Дзуркову и не обращает внимания ни на ее призывные жесты, ни на обещания нарисовать его бесплатно. Потрепаный вид пани Дзурковой, её прокуренный голос отпугивают афроамериканца, к тому же он и не знает, что пани Дзуркова художник, а думает, что она женщина лёгкого поведения.
Однако, Карлов мост благосклонен к каждому, в том числе и к пани Дзурковой. Лов на живца дает свои результаты, и к вечеру в сетях пани Дзурковой обязательно окажется какой-нибудь осётр. Романтический вечер, который последует за рисунком и явится логическим его продолжением, утешит пани Дзуркову, и на некоторое время она почувствует себя женщиной, а не рабочей лошадкой.
Бывает, что пани Дзуркова так загуляет, что не приходит на работу несколько дней. Пан Шульц очень тревожится за свою подругу и без конца звонит на ее номер, который, естественно, отключен. Пани Дзурковой не до Шульца, ей все равно, что пан Шульц рвет на себе волосы от волнения и страдает. В такие дни пани Дзуркова — это кошка, которая гуляет сама по себе. Когда эта кошка приходит, наконец, на работу, то вид она имеет крайне изможденный и потрепаный. Ведь пани Дзурковой уже немало лет, а она все еще ходит в студио-54 и старается выжать из своего бренного тела значительно больше, чем оно может дать.
Шульц очень радуется, когда пани Дзуркова приходит, наконец, на работу. Он любит её, но любовь эта уже старческая, беспомощная. Когда Шульц нежно гладит пани Дзуркову по руке, во время перекура, то эти ласки выглядят отцовскими, трогательными, не мужскими.. Пани Дзуркова рассказывет Шульцу о своих любовных приключениях, включая и пикантные подробности, и они, эти два заговорщика, бывает, вместе смеются или тихо шушукаются.. Когда пикантные подробности из эротической жизни пани Дзурковой особенно смешные, то Шульц смеётся до слез, а когда потом вытирает эти слезы, то прохожим непонятно, были ли это слезы радости или слезы горя..

Снежные люди.

Несколько раз в день возле мольберта пана Ивана (который рисует абстракции) останавливаются снежные люди и , показывая пальцем на его картины, спрашивают: » Вас ист дас?» … «Пикчерс», — равнодушно каждый раз отвечает пан Иван. «Пикчерс!?» — в крайнем изумлении восклицает снежный человек, — «Какой же это пикчерс, если на нём ничего не нарисовано?»
За эти годы пан Иван привык к таким вопросам и не обращает на них никакого внимания. Только иногда он задумывается на минуту о том, что вот эти люди прожили свою снежную жизнь, даже не подозревая о существовании абстрактного искусства, и что эта их жизнь, возможно, ничуть не хуже его жизни, большую часть которой он посвятил именно абстрактному искусству.. Думает пан Иван еще и о том, как много на свете существует вещей, о существовании которых ему тоже лучше было бы не знать. В такие минуты пан Иван закрывает глаза и начинает мечтать о том, какой могла быть прекрасной его жизнь, если бы он никогда не знал о существовании Карлова моста!
На другом конце этого моста эти же снежные люди подходят к мольберту Карла и, тыкая пальцем в карикатуры, тоже с удивлением спрашивают: «Что это?» Карл более терпелив и каждый раз с удовольствием читает просветительскую лекцию о происхождении карикатуры. Он показывает снежным людям свой автошарж, приставляет его к своему лицу и спрашивает : «Похоже?» И часто бывает, что снежные люди, вдоволь насмеявшись с Карла, все же заказывают у него карикатуру и потом долго смеются уже с себя.
Карл тоже иногда думает о том, что многих вещей в жизни ему лучше было бы не знать. «От того, что я не знал бы пани Дзуркову» — думает Карл, — «моя жизнь могла бы быть намного лучше!»
Пани Дзуркова сидит возле своего мольберта и вот уже несколько лет читает одну и ту же книгу — «Карлов мост». Иногда, если пани Дзуркова находит в тексте себя, она отрывается от чтения и посматривает на автора с глубочайшим презрением. Двадцать лет назад, когда деревья были большими, она была тайно влюблена в автора, но потом время стёрло даже следы от этого чувства, оставив пани Дзурковой лишь небольшую морщину возле краешка губ, которая, когда примадонна Карлова моста улыбается, придаёт её лицу лёгкое презрительное выражение.

Глаза Шульца.

Наш Шульц заболел какой-то странной психической болезнью и попал в больницу на краю Праги, которая известна в народе как дурдом. То есть, Шульц из одного дурдома, грубо говоря, попал в другой, где кормят бесплатно и рисовать не надо. В последнее время на Карловом мосту Шульц страдал галюцинациями, то есть, он слышал и видел то, чего нет на самом деле. Например, бедный Шульц жаловался, что вокруг него на Карлову мосту ползают крысы, и даже говорил Карлу: «Посмотри, Карл, крысы!» Карл посмеивался с Шульца, но потом дело приобрело серьёзный оборот. А именно. Шульц разделся догола и побежал по Карлову мосту. То есть, он повторил прошлогодний подвиг скрипача и в итоге кончил так же и там же. Когда два санитара одевали на Шульца смирительную рубашку, то на правом запястье великого страдальца сверкнул золотой браслет с бриликами, в который не так давно Шульц вложил свои капиталы. Снять этот браслет хотел Клетчатый и уже присматривался к нему, но, слава богу, не успел.
Пани Дзуркова, когда узнала об этой чудовищной истории, то схватилась за голову и начала клочками вырывать из неё волосы. Но не потому, что она переживала за Шульца, а потому, что пани Дзуркова, как и все малограмотные и мнительные люди, считает, что все болезни заразны и что теперь и она носит в себе «бациллы», поскольку близко общалась с Шульцем и давала ему погладить себя по руке. Теперь это место на руке пани Дзуркова постоянно протирает средством против прыщей, которое содержит 70-типроцентный спирт.
Такие вот дела на Карловом мосту.
Когда вернётся Шульц и вернётся ли — неизвестно. Думаю, что вернётся, потому что возвращаться ему больше некуда и не к кому, кроме как к его крысам. То-то будет рада его возвращению главная крыса — пани Дзуркова. И ещё я думаю, что пани Дзуркова будет следующим кандидатом (вернее кандидаткой) на смирительную рубашку, но не потому, что она заразилась от Шульца, а потому, что в её возрасте уже не стоило бы сутками пропадать в студио-54 и нюхать там вёдрами кокаин. Это, кстати, не стоило бы делать в любом возрасте, а не только когда уже стукнуло пятьдесят! Пани Дзуркова опрометчиво считает, что пятьдесят — это вторые тридцать и когда надевает рваные джинсы, и напускает искру в глаза, то похожа на идейную проститутку, стремящуюся любой ценой выжать из своего бренного тела значительно больше удовольствий, нежели оно может дать.

Со свиным рылом да в калашный ряд

Ютуб, который я использую для прослушивания аудиокниг, настойчиво подсовывает Бориса Акунина — незнакомого мне писателя. Решил прослушать во время рисования портретов (предназначенных для иллюстраций моей книги «Карлов мост»), чтобы хоть как-то скрасить эту страшную рутинную работу втирания графита слой в слой для того, чтоб добиться «эффекта присутствия» — так я называю свою технику, придуманную мной же. Эта техника хоть и трудна, муторна и забирает много сил, но всё же выгодна в том, что при определёном освещении мои портреты способны вступить со зрителем в некий диалог, то есть как будто нечто важное сказать. «Вот-вот заговорит» — так люди говорят об этих портретах. А ещё одна выгода такой техники в том, что она позволяет мозгам художника, то есть, моим, паралельно заняться чем-то другим (как и во время всякой рутинной работы), например, слушать аудиокнигу, причём, весьма внимательно, даже обострённо внимательно.
Что можно сказать об историческом романе Бориса Акунина «Ореховый Будда», которуя я прослушал не всю и, видимо, уже так до конца и не прослушаю? Неубедительное и от этого скучное повествование. Это раз! Два: автор использует для характеристи своих героев такие эпитеты, как «тупой», «морда», «свиное рыло».. Допустимо ли это? Этот окололитературный жупел вступил в резкий контраст с теми книгами, которые мне приходилось слушать ранее — Чехов, Бунин, Набоков, Роллан и так далее.. Не дослушав книгу, отправился в википедию, чтоб посмотреть что это за писатель такой? И вот, что я там вычитал: «Успех Акунина меня не удивляет. Меня уже ничто не способно удивить. Сегодня публика кинотеатров, да и читающая публика, резко изменилась. Шестьдесят процентов кинозрителей — это тинейджеры. Двадцать пять — офисная дурь, тридцатилетние яппи, чей уровень развития ещё ниже, чем у подростков. Читают теперь только то, что входит в джентльменский набор: Мураками, Коэльо, Акунин, Донцова и прочее. Акунин — это не исторические романы, это псевдоистория. Мне как члену Союза Советских читателей, как человеку, который читает много и легко ориентируется даже в нынешнем океане издаваемой литературы — это читать скучно».
Ужас! Ужас! В печку! Зачем мне подсунули такую макулатуру? Как это могло оказаться в одном ряду с авторами, приведёнными выше? Эпитет «свиное рыло» хорош только для пословицы «Со свиным рылом да в калашный ряд» или для названия галереи современного искусства ибо, как сказал Авдей Степанович Тер Оганян : «Всё современное искусство — это гавно, а не гавно только коммунистическая партия Китая».

Кормилец.

К-650

К — 650 это не подводная лодка, а мотоцикл с объёмом двигателя в 650 см. кубических. В 1940 году немцы передали Советскому Союзу лицензию и чертежи своего мотоцикла «BMV — R 71», хорошо известных нам по фильмам о Великой Отечественной войне. Вначале выпуск этих мотоциклов был организован в Москве, потом на Урале, а потом и в Киеве. Владимир Высоцкий рассказывал, что когда снимался в фильме «Мы родом из детства» и по белорусской деревне ехали на этих мотоциклах переодетые в немецкую форму актёры, то жители прятались по хатам и даже убегали в лес. Это были уже 60- е годы, а страх в народе перед 1941 годом всё ещё жил.
На мотоцикле К-650 прошло всё моё детство — это его самое яркое воспоминание. Мой отец, Дедок Фёдор Артёмович, купил К -650 в 1967 году, когда мне было четыре года.Казалось бы, что человек может помнить в четыре года — не папу, не маму, а мотоцикл! Вначале я восседал в коляске, конечно, но потом, когда подрос и понял как этим всем нужно управлять, пересел на водительское место. Мне было лет десять, когда я все это понял и как только дома никого не оказывалось, тут же воровал железного коня из гаража и выезжал на тропу войны. Особенно мне нравилось на повороте поднимать коляску и так и ехать на двух колёсах через всё футбольное поле. А дома в то время часто никого не оказывалось, потому что отец мой через несколько месяцев после покупки мотоцикла разбился на нём же, не разминувшись с прицепом трактора. Мотоцикл от этой аварии почти не пострадал, а то что пострадало, было воосстановлено моими старшими братьями. Старшему в то время было черырнадцать лет, мне четыре, а всех нас было пятеро.Мать на момент аварии была в больнице с неутешительным диагнозом — раковая опухоль, так что она и не знала обо всём этом.

продолжение следует