Александр Володин
Александр Моисеевич Володин (Лифшиц)
1919, Минск — 2001, Санкт-Петербург
Русский драматург, сценарист и поэт.
Из дневника
Выпил в семь утра,
потом допил
Вредно для нутра,
зато — допинг.
Мне уже пора,
а вам рано.
Что же до нутра,
так там — рана.
Берегу ее,
пою водкой.
Вот житье мое.
Живу вот как.
***
Простите, простите, простите меня!
И я вас прощаю, и я вас прощаю.
Я зла не держу, это вам обещаю.
Но только вы тоже простите меня!
Забудьте, забудьте, забудьте меня!
И я вас забуду, и я вас забуду.
Я вам обещаю: вас помнить не буду.
Но только вы тоже забудьте меня!
Как будто мы жители разных планет.
На вашей планете я не проживаю.
Я вас уважаю, я вас уважаю,
Но я на другой проживаю. Привет!
Глаза провинциала
Гордый город Москва.
Там начальство в велюровых шляпах.
Там талант на таланте,
и тоже причастны к верхам.
Там вручают награды,
свершают торжественный шабаш.
На угрюмых столах
там безумных бумаг вороха.
Там клыки как штыки
и любовны лихие улыбки.
Там по пропуску, скромно
— в обширный глухой кабинет.
Там подловят тебя
на твоей нестоличной ошибке.
И готов. И позор.
И на двор. И обратный билет.
Там автобусы
иногородних везут за добычей,
от щедрот неизведанных
в ЦУМе иль в ГУМе вкусить.
Гордый город Москва.
Вознеслась в магазинном величье
и на алчную родину
пристальным глазом косит.
***
Говорят — Бога нет.
А есть Законы Физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма.
Раньше, когда я был здоров,
Бог мне и не нужен был.
А Законы Физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма
объясняли мне все
и насыщали верой
в порядок мирозданья
и в самого себя.
(Когда я был здоров).
Но теперь, когда душа моя больна,
ей не помогают Законы Физики,
ей не помогают Законы Химии
и Закон Исторического Материализма.
Вот если бы Бог был —
ну не Бог, а хотя бы что-то высшее,
чем Законы физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма, —
я бы сказал Ему:
— Я болен.
И Оно ответило бы:
— Это верно.
Вот беда какая, ты болен…
***
А девушки меж тем бегут,
пересекая свет и тьму.
Зачем бегут? Куда? К кому?
Им плохо тут? Неплохо тут.
На них бредущие в обиде.
Завидуют уставшие.
«Бегите, девушки, бегите!» —
кричат им сестры старшие…
Бегите же, пока бежится.
А не снесете головы —
хотя бы память сохранится,
как весело бежали вы…
***
Нашел никем не занятое место.
Стоять на нем назначила судьба.
О вашей жизни долетают вести.
Забавные, летят ко мне сюда.
Телеанкеты и телевопросы.
Попробуй-ка, найди на них ответ!
Вот: «Что такое счастье?»
Все непросто.
«Ты счастлив?»
«Да.»
«А если честно?»
«Нет.»
***
По статистике, многие женщины
от усталости сходят с ума.
Не позором — базаром развенчаны
в сумасшедшие едут дома.
И живут на окраине города
в корпусах за глухими оградами,
некрасивые и негордые,
непричесанные, ненарядные.
Им мужья передачи приносят.
Детям врут, что они отдыхают.
Они больше не требуют — просят.
Они больше не плачут — вздыхают.
И мужчинам дают указанья,
чтоб питались! И чтоб не терзались!
Осторожно по улице шли!
И чтоб нервы свои берегли!..
***
Все шло навстречу в эти дни.
Троллейбусы и те. Они
вмиг подходили к остановке…
Поступки, как всегда, неловки —
там в лужу сел, тут ляпнул чушь
и сам казниться начал уж,
прощенья по привычке просишь —
в ответ прощенья просят те!
И все в порядке. В небе просинь,
и так повсюду и везде.
Стал в очередь за водкой
и
достал! Последняя бутылка!
А это ангелы мои
следят с хорошею ухмылкой,
пронзая облаков слои.
Так лампочка, читал я где-то,
включенная в электросеть,
вдруг вспыхивает ярким светом,
чтобы потом перегореть.
***
А новое так отрицает старое!
Так беспощадно отрицает старое,
как будто даже не подозревает,
что, не успев заметить, станет старым.
Оно стареет на глазах! Уже
короче юбки. Вот уже длиннее!
Вожди моложе. Вот уже старее!
Добрее нравы. Вот уже подлее!
А новое так отрицает старое,
так беспощадно отрицает старое,
как будто даже не подозревает…
***
А легко ль переносить,
сдерживать себя, крепиться,
постепенно научиться
в непроглядном рабстве жить?
И навеки кротким стать,
чтоб не выйти из терпенья,
угасая постепенно,
и смиряться и прощать?
Мол, дотерпим до зимы…
Проползли ее метели.
Так до лета неужели
как-то не дотерпим мы?
А потом до той зимы…
А случится, и до лета,
ну, случится, до тюрьмы
(где-то в смысле шутки это).
И не то перетерпели!
Ведь не мы одни. Теперь
терпят все — и те и эти,
но доколе так терпеть и
сколько можно так терпеть!
Мол, дотерпим до зимы…
Проползли ее метели.
Так до лета неужели
как-то не дотерпим мы?..
***
Сначала трясся на подножке
от контролеров поездных,
потом проник в вагон, к окошку,
потом на мягкой полке дрых,
потом утратил осторожность,
не помню сам и как отстал.
Один стою в пыли дорожной,
уехал медленный состав.
Дорожный разговор уехал
и маленький портфель идей,
а я стою как бы для смеха,
для развлечения людей,
которые глядят из окон.
Все едут мимо поезда…
Стою в сомнении жестоком,
что они едут не туда.
***
Надо следить за своим лицом,
чтоб никто не застал врасплох,
чтоб не понял никто, как плох,
чтоб никто не узнал о том.
Стыдно с таким лицом весной.
Грешно, когда небеса сини,
белые ночи стоят стеной —
белые ночи, черные дни.
Скошенное (виноват!),
мрачное (не уследил!),
я бы другое взял напрокат,
я не снимая его б носил,
я никогда не смотрел бы вниз,
скинул бы переживаний груз.
Вы оптимисты? И я оптимист.
Вы веселитесь? И я веселюсь.
***
А что природа делает без нас?
Кому тогда блистает снежный наст?
Кого пугает оголтелый гром?
Кого кромешно угнетает туча?
Зачем воде качать пустой паром
и падать для чего звезде падучей?..
Ни для кого? На всякий случай?..
Вода бесплодно по березам льется,
глухой овраг слепой водой залит.
В надежде роща только обернется —
он тут как тут. Остолбенев, стоит.
Ну, пусть сидит. Пьет водку и смеется.
Но роща тут же примет должный вид:
осмысленно замельтешились сосны,
и лопухи, как никогда, серьезны,
и, космоса превозмогая косность,
к нему звезда падучая летит.
З. Гердту
Правда почему-то потом торжествует.
Почему-то торжествует.
Почему-то потом.
Почему-то торжествует правда.
Правда, потом.
Ho обязательно торжествует.
Людям она почему-то нужна.
Хотя бы потом.
Почему-то потом.
Но почему-то обязательно.
***
Девушка не спит, не спит, не спит,
полюбила злого чудака.
Неудачник, люмпен, эрудит
и, возможно, тронутый слегка.
Он читает старые стихи,
о самоубийстве говорит,
у него глаза тихи, тихи,
он немолод и небрит, небрит.
Некогда любовь его сожгла,
у него в груди зола, зола,
под глазами у него круги,
за спиною у него враги.
Девушка в тоске, в беде, в бреду,
полюбила на свою беду
не за то, что тенор или бас,
а за то, что непохож на нас…
Из дневника
Нас времена всё били, били.
И способы различны были.
Тридцатые. Парадный срам.
Тех посадили, тех забрили,
загнали в камеры казарм.
Потом война. Сороковые.
Убитые остались там,
а мы, пока еще живые,
всё допиваем фронтовые,
навек законные сто грамм.
Затем надежд наивных эра,
шестидесятые года.
Опять глупцы, как пионеры,
нельзя и вспомнить без стыда…
Всё заново! На пепелище!
Всё, что доселе было — прах:
вожди, один другого чище,
хапуга тот, другой — что взыщешь,
едва держался на ногах…
И вот — пришел. И вот ура.
Он хочет правды и добра.
Достоин быть главой народа.
Он просит нас: друзья, пора!
А мы бы рады, прям с утра!
Ан нет, не та уже порода.
Устали, вялы, безразличны
к разоблачениям скандальным,
починам местным и столичным
и переменам кардинальным.
Лет через двадцать, сто, пятьсот,
быть может, дорастет народ.
Но чья звезда взойдет тогда?
Кто нам — иль им — главою будет?
Что он одобрит? Что осудит?
Неведомо. Вот в чем беда.
***
Беззвучно пролетают мимо
немые дни. Недели-мимы.
— Задумайся! — мне намекают
и молча мимо пролетают.
Нищаю, чувствую, нищаю.
Но по привычке обещаю:
задумаюсь, придет пора…
А та пора прошла вчера.