Юрий Милославский — ЮЖНО-РУССКИЙ ВАЛЬС
Милославский
Юрий Георгиевич
Русский прозаик, поэт, историк религии и литературы, журналист. Родился в 1948 году в Харькове. Учился в Харьковском и Мичиганском (США) университетах. В эмиграции — с 1973 года. Живет в Нью-Йорке. Проза Ю. Милославского переведена на многие европейские языки. Был корреспондентом «Радио Свобода» на Ближнем Востоке. Почетный член Айовского Университета (США) по разряду изящной словесности (1989),
Член American PEN Center.
ЮЖНО-РУССКИЙ ВАЛЬС
(Киевский вальс 2014 года)
Бог тебя наказал до последних, засечных камней,
Не щадя куполов, что ворованным трачены златом.
Первозванный Рыбарь не побрезговал банькой твоей,
Но тебя — не отмыть ни огнём, ни водою, ни адом.
Всех простят и утешат. Отпустят им вечного сна.
Тем, что Мёртвое море втянуло отравленным илом, –
Всем отмоленным быть. А тебе — не подняться со дна,
Не уснуть, не проснуться, не встать никогда из могилы,
И не быть похоронену. Это ль не грёбаный стыд?
Никого не нашлось твоему воспротивиться тлену.
Только гетман Ивашка на «мерине» чёрном летит —
По дороге обугленной мчится в родную геенну.
Даже он тебя предал. И ты остаёшься — один.
Словно снайпер безглазый прицелом ведёшь по карнизу.
И на тело твоё из оконца мы молча глядим,
Где английскою краскою тронуло ночь из-под низа,
Где каштаны по-русски лопочут, а злой пулемёт
По-хазарски хрипит, издыхая у дальних заборов.
Где в поруганном граде любезная сердцу живёт
И спасает бродячих собак от твоих живодёров.
Памяти В. М. Мотрича
Чем владел — не оценил и в грош.
Грянул в угол тяготу постылу.
«Хрен догонишь!» — то ли «Хрен найдешь!» —
Красным дёгтем навалял я с тылу.
Долг уплачен хлебу и ножу,
И тюрьме-суме неизносимой.
Оттого и дерзостно гляжу
В гипсовые очи мнемозине.
Быть тому, чего не миновать.
мне в бегах, Владычице, споборствуй:
Наглой смерти смрадная кровать,
а над нею — светлячок Фаворский.
В небесах — златая чешуя
Сыплется бекетовской лепниной,
а внизу — гуляем ты да я
Вдоль по главной, мостовой, любимой.
В Петербурге дальнем не убит —
только тронут пулею шальною,
Алексан’ Сергеевич стоит
К Николай’ Васильичу спиною
(Сюртука — что, помнишь? — прободен
С той январской неутешной вьюги).
ты высок и строен — и согбен,
И дрожишь от лютой похмелюги.
Но в земле отецкой — ни твоя,
Ни моя вина не виновата.
И стаканом крепкого питья
Здесь утешат страждущего брата.
Чти ж стихи нам, как бывало встарь,
Где слова — в улёте безотрадном,
Где недаром уличный фонарь
Назван был — усталым оркестрантом,
Где надменья дымного и слез
тайная сумесица излита —
аж под самый Живоносный Крест,
обличая русского Пиита.
………………………………
твой espresso — горек был и густ.
Язвы плоти — вычернены йодом.
И взлетел ты — словно пух от уст
ангела с подствольным огнемётом.
Элегия
Слышу пѣнье жаворонка,
Слышу трели соловья.
Это русская сторонка,
Это родина моя.
Ѳедоръ Савиновъ
В магазине «Культтовары»,
там, где чёрные круги,
Где фанерные гитары
И доспехи из фольги,
Ятаганы из картона,
Где чугунная глава
Шепчет глухо и бессонно
Непотребные слова,
там, где лампочки цветные, —
там и я во дни былые
Под крученье тех кругов
Слушал песни удалые,
Пил вино — и гнал врагов.
то вино в стакане древнем, —
Красный сахар, белый спирт, —
Словно мёртвая царевна
В хрустале своём, — не спит!
те враги — друзья до гроба,
Верность братскую храня,
Исподлобья смотрят в оба
Из кромешного огня:
Дожидаются меня.
Слышу пенье мулермана,
Ярый клёкот бытия,
Гул великого обмана:
Это — молодость моя.
Чёрного крученье круга —
Подноготную мою,
Богоданная подруга, —
Всё тебе передаю:
Стогны града, мостовые,
Истуканы у реки,
Подворотни чумовые,
Стрёмные парадняки,
ропот камня, бой металла
О небесные края.
Это русская Валгалла.
Это — родина моя.
К ФОТОГРАФИИ ЖЕНЫ АВТОРА,
СДЕЛАННОЙ В МОНРЕАЛЕ НА РОЖДЕСТВО 200… ГОДА
Снился мнѣ садъ въ подвѣнечномъ уборѣ
Здесь под елью канадской не тает Снегурка,
Но стоит, не подъемля фаты.
Происходит, как видно, от пленного турка,
Что напился Крещенской воды
В полыньях Вифлеема, во льдах Иордана,
Где Христа не настигнет спецназ.
Из-под ели канадской прекрасная дама
Невнимательно смотрит на нас.
Как мы долго с тобою, и не врозь и не вместе,
Упреждаем последний удар.
Здесь под елью канадской вручают невесте
Долгожданный Рождественский дар.
Над пустынной Голгофой, захваченной с бою,
Пламенеет Рождественский Марс.
На реках Вавилонских седохом с тобою,
Повторяя старинный романс,
Запивая вином в потаённом растворе
Приумноженный свадебный хлеб —
В Гефсиманском Саду в подвенечном уборе,
Возле самого входа в Вертеп.
Из Рождественских песнопений
То ли Ангел Господень замешкался с горней трубой?
То ли демон смущенный затих во Христовой овчарне? —
Все молчит.
Подтверждает, что мы еще живы с тобой.
С каждым часом — случайней.
Как прекрасно и горько. Нелепо. Отрадно. Темно.
Как светло. Как легко. Тяжело. И отчаянно сладко.
И нечаянно весело.
Как нам с тобой все равно!
Все едино, все шатко.
Из кибитки гриневской не выглянуть больше во мрак.
Помышлений сумнительных буря проносится с пеньем.
И до новой разлуки — теперь не доедешь никак:
Мы едва ли поспеем.
На пребывание в Санкт-Петербурге
Расскажи мне, мой друг, – что владело тобою во сне?
Это многое значит.
Что встревожило-встретило бедное сердце – извне,
Почему оно плачет?
Извнутри сохраняет, чтоб нам не смущаться двоим,
Плод Едемского древа.
Он теперь затаился под шелковым спудом твоим:
Как положено, – слева.
Если вдруг прикоснуться к нему и шепнуть: «Отрави…»
Он ответит: «Не трогай».
Нам с тобою предложено вместе отведать любви, –
Перед дальней дорогой.
Это стоит усилий? – Да разве я знаю? Молчи,
Притворись иностранкой.
Наше лучшее черное мы надеваем в ночи –
И летим над Фонтанкой!
Где плывут, одурманены дымом заморской травы
Колоннады и своды,
Петербургские звери – крылатые смирные львы
Ниневийской породы.
14 июня: к портрету героя
Андрею Рюмину
Прелестница в златой соколке, —
Сколь не случайны эти встречи! —
Ты ведаешь ли cуть наколки,
Что на твоем видна предплечье?
Там полубог вполоборота, —
Очами чудными ярится,
Под самый бивень вертолета
Устремлена его десница
Движением почти балетным
Во сретение бранной славы.
И грезит боем он последним,
Решительным, святым и правым,
Проигранным, неутоленным
И отмененным без приказа;
Калашниковым раскаленным,
Взыскующим боезапаса.
Кто ж он? Герою честь и место.
Сама судьба забуксовала,
Чуть преградил ей путь Эрнесто —
Эль Команданте Че Гевара.
Се, имя грозное. Доспеха
Противоатомного паче.
СимвОл роскошный неуспеха,
Великолепной неудачи,
Блистательного недолета
Погибельное ликованье.
Как бы алмазный Знак Почета,
Привинченный к смертельной ране.
Знамен пленительная алость —
Рабов извечных неключимость.
О, право слово! — мы старались,
Но ничего не получилось
БАЛЛАДА О БЕГЛЕЦЕ
Раисе Андреевне Беляевой
— Вам кого, вам чего?! — она мне говорит.
На руках уж ребёнка держала.
— Мне сказали, что ты был в побеге убит:
Своё счастье с другим я связала.
(Из блатного романса)
Беглец:
— Я в побеге — убит, но по блату воскрес,
Ледяного отведав металла.
Лишь под левым соском, где наколот мой крест,
Прободенная ранка мерцала.
Там, на дальней горе, где у замкнутых врат,
Неопознан в кромешной метели,
За стеной потаённой — кладбищенский сад,
Где мы рядом с тобою сидели, —
Совсекретный объект, где сирени в цвету.
Там на вышках незримых, безсонно —
Сколько лет?! — часовые стоят на посту.
Это наша запретная зона.
Я оттуда бежал, как бегут из тайги,
Обманув неусыпную стражу.
Слава Богу, мертвы и друзья, и враги;
Ни единого слова не скажут.
Прокурор не поймёт, не прознают менты,
Где меня отыскать, и как прежде
Мои руки крепки, только б верила ты
Этой Вере, Любви и Надежде.
Воровайка, хранимая блядской судьбой,
Изнутри озарённая странно,
Ты в те дни и в те ночи являла собой
Нечто вроде стекла из Мурано:
Многоценного нарда прозрачный флакон,
Осенённый лазоревым чадом,
То он мёдом немел, то вскипал молоком,
Золотым сургучом опечатан.
Хоть изменой твоей — до кости я сожжён,
Не сужу, кто из нас виноватей.
Злую память унял я десантным ножом
С именной наборной рукоятью.
От погони — удрал и от смерти — рванул,
От неволи, от лесоповала.
Но с печальной усмешкой следил караул,
Как меня ты в уста целовала.
Я в побеге убит, но вернулся — живой,
А подельники сплошь перебиты.
И за нами, смеясь, наблюдает конвой,
Опершись o могильные плиты.
НА СМЕРТЬ И. А. БРОДСКОГО:
New York underground transportation authority
Скажи мне, кто ты есть, неладный мой сосед:
Бакинский сутенёр? Пекинский побродяга?
Ростовский каннибал? — Ты спишь, ответа нет,
И застит лик тебе газетная бумага.
Усталость — нам от Господа Живаго
Блаженный дар: — кто сатанинский свет
В очах смирит? — кто голову пригнёт
Жестоковыйному? И ты устал — во благо.
Взгляни: вот эфиоп играет на ведре,
а пьяный папуас в обильном серебре
и рваном бархате — ему внимает с плачем.
Вот где б тебе, Поэт, проехаться хоть раз.
Но ты в иную даль, в иной подспудный лаз, —
чистилищным огнём, скользишь, полуохвачен.
https://finbahn.com/юрий-милославский-о-бродском/
Стихотворения на случаи
На разговоры о родимой сторонке
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня…
Разве меня тяготит мертвая верности ноша?
Нет. Надоело терпеть собственный жалобный вой.
Я – никуда не вернусь. Ты – никуда не вернешься.
Лучше смолчи. Не позорься. И не мотай головой.
– Мы изолгались дотла. Мы закоснели в обмане.
– Ты на меня не серчай, я-то тебя – не виню.
– Ты мой погост – осквернил, речку мою – испоганил.
– Трупы твоих тополей сгнили во мне по корню.
Ночью мешают заснуть звуки притворного плача:
Сердце рыдает и врет, будто готовится в путь.
Барышню звали – не так, улицу звали – иначе,
Дом был снесен под шумок. Перекрестись – и забудь.
На тревожную ночь в отечестве
Стал я спать безпокойно и плохо.
Снится плеск пересохшей реки,
Снятся строек заброшенных грохот
И заводов умерших гудки, —
Запрещенные при Маленкове,
Чтобы нам не насиловать слух. –
Нет во снах моих плоти и крови
Лишь трусливо мятущийся дух,
Лишь предатель Победы железной,
Переметчик небесных Начал
Суетится во снах, безтелесный,
Мародерствует по мелочам.
Taк ли прежде со мною бывало?
Помолился — и тотчас уснул:
Хоть во чреве китовом вокзала,
Хоть почетный неся караул.
Развенчались державные скрепы,
И во снах моих, – где ни приляг, —
Детсадов обезчещенных лепет
Городов обезточенных лязг.
На 28 января/ 10 февраля 1837 года
Доктор Арндт – подносит йод.
Наташа – морошку,
И в уста ему сует
Золотую ложку.
Задичал весенний сад
Ганнибальской мызы.
…………………………………
В щепоти его зажат
Край Господней ризы.
На пребывание в Санкт-Петербурге
Расскажи мне, мой друг, – что владело тобою во сне?
Это многое значит.
Что встревожило-встретило бедное сердце – извне,
Почему оно плачет?
Извнутри сохраняет, чтоб нам не смущаться двоим,
Плод Едемского древа.
Он теперь затаился под шелковым спудом твоим:
Как положено, – слева.
Если вдруг прикоснуться к нему и шепнуть: «Отрави…»
Он ответит: «Не трогай».
Нам с тобою предложено вместе отведать любви, –
Перед дальней дорогой.
Это стоит усилий? – Да разве я знаю? Молчи,
Притворись иностранкой.
Наше лучшее черное мы надеваем в ночи –
И летим над Фонтанкой!
Где плывут, одурманены дымом заморской травы
Колоннады и своды,
Петербургские звери – крылатые смирные львы
Ниневийской породы.
На 9 Мая: эпитафия
Громъ побѣды раздавайся,
Веселися, храбрый Россъ!..
Еще немного – и мы здесь никого не застанем
В живых. Но тайну сию велику Единый ведает Бог:
Се, Росс, веселый и храбрый, — вышед на поле брани,
Принял он бой неравный – и победил. Как мог.
Се Росс – и его победы гром, вдали замирая,
Не оскорбляет слуха соседского, ибо сроки прошли.
Се Росс – и его могила, черная и сырая.
В ее головах – чекушка. В ногах ее – костыли.
А на груди у Росса – медали, медали, медали.
А на плечах у Росса – пара солдатских погон,
Или штаб-офицерских? Майора ему не дали:
Он победил, встряхнулся — и тотчас же вышел вон.
Теперь его не догонишь. Да если кто и решится,
Да если вдруг и догонишь – то все равно не возьмешь
И не поймешь его, дерзкий: се – Росс, кавалер и рыцарь.
Стой, где стоишь, злополучный! — Да и решится кто ж
Настичь его, уходяща? Кто возомнит, что достоин
Взойти во смоленское пламя – и выйти на невский лед?
Се – Росс, врагов победитель, христолюбивый воин
Глядит на тебя, потомок, и в морду твою плюет.