Юрий Казарновский — Последний, кто видел Мандельштама

фото: Август, 1929 год

Казарновский
Юрий Александрович

(1904-1960?)

Родился в Ростове-на-Дону. Арестован в конце 1926 года. С 1928 по 1932 год находился в лагере на Соловках, По отзыву Дмитрия Лихачева «был великий озорник, насколько это возможно в лагерных условиях». В 1936 году издал единственную книгу «Стихи», которой нет даже в фондах Российской государственной библиотеки. Что, впрочем, неудивительно: Юрий Казарновский повторно репрессирован в 1937 году (Колыма и Мариинские лагеря), а книги репрессированных авторов не всегда переводились на закрытое хранение. По свидетельству тогдашних библиографов, выборочно уничтожались. Лагерные стихи Юрия Казарновского печатались в журнале «Соловецкие острова», издававшемся Управлением Соловецких лагерей особого назначения ОГПУ. Реабилитирован в 1955 году при жизни.

---

«К сожалению… до сих пор в интернете имя Юрия Казарновского употребляется с ошибочным отчеством. Был он Александрович, а в сети превратился в Алексеевича.
http://rostov-80-90.livejournal.com/241228.html?thread=1396556

---

---

«Мы звали его на Соловках Юрка Казарновский. Он был великий озорник. Насколько это было возможно в лагерных условиях. Начальство в лагере было глупое и необразованное. Казарновский работал в культурно-воспитательной части. Во главе ее стоял совершенно неграмотный северянин.»
(Лихачёв Дмитрий. Книга беспокойств (статьи, беседы, воспоминания). Москва. Новости, 1991).

***
Он был, кстати, последним, кто видел О. Э. Мандельштама в лагере в Сучане — Надежда Яковлевна Мандельштам пыталась извлечь из него хоть какие-то сведения о своем покойном муже: тщетно! Юрий Алексеевич не соображал уже ничего…»
(Дмитрий Лихачев. Воспоминания. Серия: Мой 20 век. Издательство: Вагриус, 2007 г. 428 стр.).

http://www.solovki.info/?action=archive&id=397

---

 

«…без прописки и без хлебных карточек, прятался от милиции, боялся всех и каждого, запойно пил и за отсутствием обуви носил крошечные калошки моей покойной матери. Они пришлись ему впору, потому что у него не было пальцев на ногах. Он отморозил их в лагере и отрубил топором, чтобы не заболеть заражением крови».Надежда Яковлевна Мандельштам
«Из «зарисовок» мне запомнилась одна на тему о том, как лагерный блатной жаргон входит в лексикон даже бывших священнослужителей. На рисунке были изображены двое «доходяг». Один, поднеся к лицу другого руку с назидательно поднятым указательным пальцем, что-то ему объясняет. Надпись же под рисунком гласит: «Бывший поп поясняет богобоязненному старичку притчу из священного писания: “И вот тут-то апостол Павел зело фраернулся”».

“На вершок бы мне синего моря!..”: Осип Мандельштам и его солагерники.
Павел Нерлер
http://www.colta.ru/articles/literature/7319

---

---

---

 

 

Марк Альтшуллер рассказывает: «В 1930 году в журнале «СЛОН» (т. е. Соловецкие лагеря особого назначения) была напечатана подборка стихов, построенная по принципу «Парнаса дыбом»: «Кто, что из поэтов написал бы по прибытии на Соловки». Автором этой подборки был Юрий Казарновский.

ЧТО КТО ИЗ ПОЭТОВ НАПИСАЛ БЫ
ПО ПРИБЫТИИ НА СОЛОВКИ

Игорь Северянин

В СЕВЕРНОМ КОТТЕДЖЕ

Я трибуналом обусловлен,
Коллегиально осужден.

Среди красот полярного бомонда
В десерте экзотической тоски,
Бросая тень, как черная ротонда,
Галантно услонеют Соловки.

Ах, здесь изыск страны коллегиальной,
Здесь все сидят — не ходят, а сидят.
Но срок идет во фраке триумфальном,
И я ищу, пардон, читатель, blat.

Полярит даль бушлат демимоденки,
Вальсит грезор, балан искрит печаль,
Каэрят* дамы — в сплетнях все оттенки,
И пьет эстет душистый вежеталь.

Компрометируют маман комроты,
На файв-о-клоках фейерея мат.
Под музыку Россини ловит шпроты
Большая чайка с занавеса МХАТ**.

Окончив срок, скажу «оревуар»,
Уйду домой, как в сказочную рощу,
Где ждет меня, эскизя будуар,
За самоваром девственная теща.

* От «КР» (каэр) — осужденные за контрреволюционную деятельность.
** Эмблемой журнала «Соловецкие острова» в 30-е годы было изображение беломорской большеклювой чайки, летящей над морем на фоне трех прибрежных камней. Только «летела» чайка (в отличие от мхатовской) слева направо.

 

А. С. Пушкин

НОВЫЕ СТРОФЫ ИЗ «ОНЕГИНА»

Мой дядя самых честных правил,
Когда внезапно «занемог»,
Москву он тотчас же оставил,
Чтоб в Соловках отбыть свой срок.
Он был помещик. Правил гладко.
Любил беспечное житье.
Читатель рифмы ждет: десятка * –
Так вот она — возьми ее!
Ему не милы те широты,
И вид кремля ему не мил,
Сперва за ним ходил комроты **,
Потом рукраб *** его сменил.
Мы все учились понемногу,
Втыкали резво где-нибудь,
Баланов**** сотней (слава богу?!)
У нас немудрено блеснуть.
……………………………….
……………………………….
В бушлат USLONoвский одет,
Мой дядюшка невзвидел свет.

* Имеется в виду срок заключения.
** Заключенные на Соловках делились на роты во главе с командирами (комроты). причем состав роты зависел от состава преступления. Например, 6-я рота именовалась «святейшей», поскольку в ней отбывали наказание священники..
*** Руководитель работ
**** Бревен

М. Ю. Лермонтов

Демон проникает в келью Тамары — в женбарак.

Тамара

…Клянися мне!

Демон

Клянусь я первым днем ареста.
Клянусь его последним днем.
Посылкою друзей из треста,
Освобожденья торжеством.
Клянусь этапа горькой мукой,
Разгрузки краткою мечтой,
Клянусь свиданием с тобой
И непременною разлукой.
Клянусь я сонмищем людей.
По учрежденью мне подвластных.
Мечами стражей беспристрастных.
Метелью снежных летних дней.
Клянусь в универмаге блатом,
УСЛОНом, ДПЗ, тюрьмой.
Клянусь твоим печальным платом,
Твоей бессчетною слезой.
Отрекся я от преступленья.
Отрекся я от всех статей,
Клянусь тебе я исправленьем
И безопасностью своей.
Отныне яд коварных действий
Лубянки не встревожит ум.
Отрекся я от глупой мести.
Отрекся я от гордых дум.
Хочу отныне примириться
С Лубянкой-2. Хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Твоей любви я жду, как дара,
И десять лет отдам за миг,
В любви, как в сроке, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, смелый сын УСЛОНа,
Возьму в укромные края,
Топчан нам будет вместо трона,
Царица пленная моя!

Тамара

О кто ты? Речь твоя опасна…
Царица я? — Избави Бог:
За это, совершенно ясно,
Наверняка прибавят срок!..

Демон (не обращая внимания)

Без сожаленья, без участья
Смотреть на остров будешь ты,
Где нет ни прочности, ни счастья,
Ни краткосрочной красоты.

В то время шел надзор дозорный,
И, слыша голос непокорный,
Вдруг в женбарак заходит он.
И гордый Демон — дух изгнанья –
За нелегальное свиданье
Был тотчас в карцер заключен.
Тамару ж въедчиво и тихо
Бранила долго старостиха.

Александр Блок

По вечерам над соловчанами
Весенний воздух мглист и сыр.
И правит окриками пьяными
Суровый ротный командир.
А там, за далью принудительной,
Над пылью повседневных скук
СЛОН серебрится упоительный
И раздается чей-то «стук».
А дальше, за постами самыми, —
Касаясь трепетной руки,
Среди канав гуляют с дамами
Рискующие остряки.

И каждый вечер омрачающим
Туманом полон небосклон,
И я опять неубывающим
Остатком срока оглушен.
А рядом, у дневальных столиков,
Проверок записи торчат,
И ротные, противней кроликов,
«Сдавайте сведенья» кричат.
И каждый вечер в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, бушлатом схваченный,
В казенном движется окне.
И, медленно пройдя меж ротами,
Без надзирателя, одна,
Томима общими работами,
Она садится у бревна.
И веет тягостным поверьем
Метелка в узенькой руке,
Полна Особым Назначеньем
Нога в болотном сапоге.
Сибирь и минусы склоненные
В моем качаются мозгу.
И сроки длинные, бездонные
Цветут на синем берегу.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чьи-то сроки вручены,
И все души моей излучины
Осенней скукою полны.

Сергей Есенин

НЕДОШЕДШЕЕ «ПИСЬМО К МАТЕРИ»

Ты еще жива, моя старушка,
Жив и я. Привет тебе, привет…
Получил в посылке я подушку
И цилиндр с парою штиблет.

Слышал я: тая тоску во взоре,
Ты взгрустнула шибко обо мне.
Ты так часто ходишь к прокурору
В старомодном ветхом шушуне.

Ничего, родная, успокойся…
Не грусти на дальнем берегу.
Я, хотя отчаянный пропойца,
Но без водки — спиться не могу.

Я по-прежнему такой же нежный,
И мечта одна лишь в сердце есть:
Чтоб скорей от этой вьюги снежной
Возвратиться к нам — на минус шесть.

Я приду, когда раскинет ветви
Сад, купаясь в розовости вод,
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как в роте на развод.

Не томи ж меня печальным взором,
Не грусти так шибко обо мне,
Не ходи так часто к прокурору
В старомодном ветхом шушуне.

Владимир Маяковский

(После получения посылки из Моссельпрома)

Мой лозунг:
«От жизни
все берите»,
Но все
я
брать не готов:
Это вам
не какой-нибудь
толстый критик,
А 10 лет Соловков!
СЛОН высок,
но и я высокий,
Мы оба —
пара из пар.
Ненавижу
всяческие сроки!
Обожаю
всяческий гонорар!
Мой голос
ударит
громом,
И рядом скиснет медь:
Кроме
Как вУСЛОНе,
Нигде
не хочу сидеть!!!
Тысяча тысяч,
знайте:
Нет больше голов тоски:
Вам говорю:
— Покупайте
«Новые Соловки»*.

* Название газеты УСЛОНа. Цена отдельного номера 5 коп., на год — 1р. 30 коп.

---

---

---

 

 

.

ТРАМВАЙ

Он везет
одиннадцать свиданий,
Две разлуки,
сумочку в руке,
Семь портфелей,
восемь опозданий.
И жука
на чьем-то пиджаке.
Он спешит.
И множит громыханье,
Режет вечер,
молод и жесток.
Он звонит —
и тотчас расстоянье
Без оглядки
мчится на звонок.
Он везет
закутанное пенье,
В серых брюках
едущий доклад.
Пьяный нос
(в обратном направлении),
Женских глаз
лукавый виноград.
Он везет
намотанное время
Всех часов —
карманных и ручных,
Он спешит
в гудящей теореме
Доказать
величие прямых.
Наступили летчику на ногу,
Как обидно
другу облаков.
Пролагая
торную дорогу,
Прется танком
шар семи пудов.
А трамвай
быстрее режет вечер.
Хорошо
и мчаться и звенеть, —
И углы,
и улицы навстречу
Подбегают
ближе посмотреть.
Он везет
толстовку на собранье,
Двух влюбленных —
в марево луны.
Мне влезает
на ноги, как зданье,
Существо
трехспальной ширины.
За подножку
уцепилось лето
И роняет
звезды от толчков…
— Дайте мне, кондуктор,
два билета:
Для меня
и для моих стихов.

1932

---

.

СЕВЕРНОЕ ЛЕТО

Сначала было чуть морозно,
Но вот и лето, как всегда,
По принципу: уж лучше поздно,
Чем никогда!

В июне шла метель, играя,
И на снегу дробился свет.
— «Люблю грозу в начале мая» —
Читал рассеянный поэт.

Но это было и уплыло
Со льдами, с рокотами вьюг.
И солнце — умное светило —
Уже работает под юг.

Доставлен летнею волною
Обветрен, важен и безус,
Рыбак торгует камбалою
Одностороннею, как флюс.

И мой сосед ушел гулять,
Но ненадежны солнца выси.
Я лучше буду загорать
От приходящих с юга писем.

Но непоседства мил мне бес,
И вот иду в лесную просинь,
Где ставят тот же хвойный «Лес»
В нехитрой постановке сосен.

Как быстро развернулось лето, —
Вот старый гриб украсил бор…
Разочаровываюсь: это
Гуляет бывший прокурор.

1931

---

.

Футбол

Ударь ногою быстро ты, —
И рыжим шаром упоенья,
В немом неистовстве вращенья
Взлетает мяч, как нетерпенье,
Как глаз косящей быстроты

---

.

ШАХМАТЫ

Саперы, штабы
и повозки,
И провианты
для полков —
Все это скрыто
под прической
Двух худощавых
игроков.

Неслышен
пушечный огонь.
И бомбовозы
не нависли,
Но падает
сраженный конь,
Убитый
вражескою мыслью.

С линкоров
Не было огня,
Никто не слышал
мины пенья,
Но волей замысла
ладья
Идет
на дно исчезновенья.

Уходит
пешка в лазарет,
И офицеру
не подняться,
Но он убит
не пулей — нет, —
А тонким током
комбинаций.

(Так верно
представлял Вольтер
Войну
грядущих поколений:
Пойдут, как конница,
в карьер
Полки острот
и изречений.

И остроумец —
генерал
Шепнет врагу,
склоняя шею:
— Какое mot —
я проиграл,
Берите крепость:
вы умнее.)

Но новый ход
решил войну.
Король, начав
предсмертный танец,
Клянется
пешке и слону,
Что он
давно республиканец,

Что он
почти социалист.
И не заслуживает
гнева:
Его точил
специалист
Ударной фабрики
Мосдрева.

И примет все
свой прежний вид…
Все живы…
Нет кровопролитья…
Король с конями
побежит
В их общий
ящик-общежитье.

Все будет,
Как мечтал Вольтер,
С одной
поправкой основною:
Войну
Всемирный СССР
Заменит
шахматной доскою.

И боен
дикое убранство
Забудет
просветленный мир.
С веселой песней
новобранцы
Пойдут
на шахматный турнир.

1933

---

---

---

 

Прогулка

Печаль его светла…
Она читает Пушкина.

Припомнил все… И сразу снова
Чужого горя сумрак лег:
Мы, утром, встретили слепого,
И он — увидеть вас не мог.

Смотрю на вас… И слепо верю,
Что немота страшнее мглы:
Немой, сидевший с нами в сквере,
Не мог сказать — как вы милы.

Полоска дыма… Стон мотора…
Дивлюсь, глазам не веря сам,
Геройству летчика — который
Летит так быстро… И — не к вам.

Вот ЗИМ промчался, с ветром споря,
Мелькнул седок, бледней чем мел:
Он бледен так — конечно, с горя,
Что увезти вас не сумел.

Шопен… Венки… Сквозь ваши веки
Синеет грусть огромных глаз…
И — очень жаль мне человека,
Который умер не за вас.

Но я несчастней, чем другие, —
Немного стар уже поэт…
Где вам найти очки такие,
Чтоб стекла минус десять лет?

1956