Эдуард Лимонов
Над Парижем. На крыше Нотрэ-дам-дэ Пари. Сзади здание префектуры, дворец Правосудия, Сена — ВЕСЬ ПАРИЖ
Эдуард Лимонов
Эдуард Вениаминович Савенко
1943-2020
В 15-м номере журнала «Континент» за 1978 год в рубрике «Мастерская» была опубликована небольшая подборка стихов Эдуарда Лимонова с кратким предисловием Иосифа Бродского.
«Стихи Э. Лимонова требуют от читателя известной подготовки. То, что представляется в них эксцентрическим, на деле есть ничто иное, как естественное развитие той поэзии, основы которой были заложены М.В. Ломоносовым и освоены в нашем столетии Хлебниковым и поэтами группы Обериу. Обстоятельством, сближающим творчество Э. Лимонова с последними, служит глубокий трагизм содержания, облеченный, как правило, в чрезвычайно легкие одежды абсолютно сознательного эстетизма, временами граничащего с манерностью. Обстоятельством же, отличающим Э. Лимонова от обериутов и вообще от всех остальных существующих или существовавших поэтов, является то, что стилистический прием, сколь бы смел он ни был (следует отметить чрезвычайную перенасыщенность лимоновского стиха инверсиями), никогда не самоцель, но сам как бы дополнительная иллюстрация высокой степени эмоционального неблагополучия — то есть того материала, который, как правило, и есть единый хлеб поэзии. Э. Лимонов — поэт, который лучше многих осознал, что путь к философическим прозрениям лежит не столько через тезис и антитезис, сколько через самый язык, из которого удалено все лишнее».
***
Я уже прожил свой Париж,
Что в чешуе ребристых крыш.
Когда скопленья тучевые,
пронзают пики лучевые…
И озарялся Лувр как сон,
(Каштанов это был сезон!)
В каштанах свечи их стояли
(Тогда меня там все читали!)
Я уже прожил свой Париж,
Те — умерли, а тех — не чтишь,
А эти провалились сквозь подкладку…
Но я целую эту беспорядку…
И мысленно вдоль Сены прохожу,
С буксирами с песком в дожде дрожу
И двигаюсь к вокзалу Аустерлица,
Какие же знакомые всё лица….
Прежние времена
Все эти бабушки, все эти дети,
Ездили ранее в твёрдой карете,
Их сотрясало! Их так бросало !
Но путешествие всех развлекало…
Станут бывало. Сойдут по ступеням,
В глубь ресторации, к Фролам и Феням,
Их, улыбаясь, встречал ресторатор,
Немец побритый, иль грек Пантократор…
Моцарт катался во всю по Европе !
Музыку слышал в каретном притопе,
То из Парижа, то в Вену, то в Прагу!
Моцарт весёлый, похожий на шпагу…
Фройлян и фрау сквозь шторы глядели,
От знаменитого Моцарта рдели,
Театры пылали в багровом закате,
Через Дунай был паром на канате…
Лошади, женщины, дети, собаки
И у трактиров весёлые драки,
Воздух, — навозом, вином и камином,
А если лето, то пах и жасмином…
***
Под утро мне снятся советские песни,
И мама, в советском, несложном пальто,
Ну мама, воскресни, воскресни, воскресни!
Я буду примерным сыночком за то…
⠀
Я буду ходить в ненавистную школу,
Давиться яишницей, мало читать,
Не стану в ботинках по мытому полу,
И может быть буду очки надевать…
⠀
Там печка гудит, там стоят табуреты,
На кухне соседей толпятся столы,
Отец мой пришёл, как горят эполеты!
Погоны от Сталина, яркие, злы…
⠀
Повсюду потом, в болевых заграницах
Я буду погоны отца вспоминать,
И видеть во сне, как пришёл заступиться,
Обидчиков сына пришёл покарать..
⠀
А мама, а мама моя молодая!
Мой эльф, моя мама, принцесса татар!
Ты мне никогда не приснилась седая,
И даже теперь, когда я уже стар…
Св. Иероним в пустыне. Джованни Беллини, 1480
Лев и Святой Франциск
Святой Франциск поучает льва,
Лев слушает Слово божье,
Он пасть приоткрыл и ловит слова…
Скалистое бездорожье
На заднем плане, и бос святой,
И борода по пояс
Висит величаво, совсем седой.
Волнуясь и беспокоясь,
Лев лапу поднял, взволнован он,
Но стойкий святой аскетом
Читает животному божий закон
Средневековым летом.
Горячий над ними пылает диск,
Ущелье грозит тесниной,
Воняет потом Святой Франциск,
А лев его пахнет псиной…
***
Ах родная родная земля
Я скажу тебе русское — «бля»
До чего в тебе много иных
золотых и нагих
Так зачем же тебе я — урод
народившийся из темных вод
подколодных ночных берегов
городов
Так зачем я тебе от стены
Где всегда раздвигали штаны
Где воняет безмерно мочой
так зачем я тебе городской
Краснощеких возьми деревень
У них поросль растет каждый день
Я зачем тебе с тонким лицом
Со здоровым возись подлецом
Отвечает родная земля
— Ты назад забери свое «бля»
Только ты мне и нужен один
Ты специально для этих равнин
Ты и сделан для этой беды
для моей для травы лебеды
И для шепота ржавых ножей
Я ищу бедной груди твоей
Но за службу такую плачу
Твое имя свиваю в свечу
и горит же она все горит
тебя всякий из русских простит
И поймет все поймет
шапку снимет и слезы прольет
Ода Сибири
Россия солнцем освященна
Москва и зданиев верхи
Стоит в зиме непротивленна
Поди ее воспеть смоги!
и рельсы что идут повсюду
через полянные леса
и хвои синие. И груды
мехов. их длинные власа
В стране и соболь и куница
и мелкий безобразный мех
и я владею кошек всех
мечтая шкурой насладиться
То хмур то мрачен лес восточный
и грузный холм стоит Хинган
единственный сквозь лес и срочный
стремится поезд северян
Его охватывают фонари
немногие кусочки рядом
А остальное — посмотри
Все так же дремлет под нарядом
из хвои и шишек и снегов
иль летней многослойной пыли
Жильцы сибирские цедили
на переездах мало слов
Когда в щедроте ресторанной
из Магадана дикий гости*
бросает деньги добрый пьяный
(вам это видеть довелось?)
— не верьте щедрому собрату
назавтра ломит голова
Вы римлянин а он проклятый
Раз варвар он. и варвар два
Могучая лежит держава
там в прикитайской стороне
Возле Амура слева справа
живут войска на целине
Там танки сном еще объяты
ракеты спрятаны в холмах
и там китайские ребята
разведкой ползают во тьмах
Вполглаза спят мои Иваны
Казак же — белый старожил
рассказывает в меру пьяный
как он и в царскую их бил
А на востоке там эскадра
Матросы бегают в порту
В Японию глядят и правда
лишь адмиралу в рапорту
Японцы вроде ищут рыбу
на шкунах небольших систем
но приглядеться коль могли бы
увидим — заняты не тем
От городов идет японских
могучий пар и твердый жар
и закрывает даже солнце
и с населением кошмар
У них подъем в литературе
Акутагава. Такубок
(Но если б были в нашей шкуре
японец вряд ли что бы мог)
Но мы вернемся под обрывы
родных восточных берегов
Иваны. Пети ищут рыбу
и ловят крабов и китов
и порт Находка. доски. доски
и крики «Майна!» — подымай
Пока же спит весь град московский
да и вообще весь старый край
Люблю Сибирь когда подумать
люблю ее призывников
идущих в армию. и чумы
ее чукчей-охотников
люблю московских переводчиц
и слово громкое
ее досафовцев и летчиц
и в яркой тундре оленят
Кипят чаи. смеются чумы
Восходит солнце в стороне
но непричастен я угрюмо
и ледовито скучно мне
Я не могу их дни простые
с усмешкой брата разделить
Ведь вот стихи эти такие
журнал не может поместить
Мне нужно книжек от Бодлера
От Андре Жида и Мишо
А нет — нехороша и эра
В стране и жить не хорошо*
И если нет И. Кабакова
на выставке. а вышел срок
И нарисованного слова
«Где Петя?» я найти не смог
и коль уехали ребята
на Запады в чужую глушь
и я уеду. что же я-то!
Прощайте вы — мильены душ!
И вы — о редкие дороги!
И ты внизу — Хорезм. Памир!
И пусть к стране мы слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей пир!
***
Трескучая и снежная погода,
Все в капюшонах головы народа,
И женщин лягушачие трико,
О, Родина! О, Пушкин! О, Клико!
Снег нежный, но прискорбно надоевший,
И ангел до сих пор над нами певший,
Вдруг перестали. И как лазер, луч,
Пронзая небеса, рассёк, могуч!
Весна пришла ? Нет, рыжей Афродиты,
Вы не увидите на улицах Москвы.
Все мамонты, как динозавры, биты,
Лежат в снегах, безмолвные, увы…
***
Менялись сезоны…
И прятались шапки в шкафы,
В окне зеленели газоны,
Когда выводились клопы…
И не домработницы Клавы,
Но граждане Белых Столбов,
Все веселы, счастливы, правы,
Пекли кипятками клопов…
Весна. Отражённые лужи,
И девок румянец сырой…
Кальсоны…Халаты…Простужен,
В шиздоме живущий герой
На карту смотря полушарий,
Он пьёт ярко-красный кисель,
И голосом пробует арий…
Апрель потому что, апрель!
***
Больного снега срочно снятый скальп,
Топлёным солнцем политый асфальт,
Проспектов запылённые просторы,
Да этажей над ними злые норы,
Москва — столица пожилых людей,
Москва воняет затхлостью идей,
Здесь утром кинотеатры волком воют
И воплями прохожих беспокоют…
Весна лежит, как бы яйцо вкрутую,
Явивши сущность бледно-городскую,
Топлёным солнцем пролитый желток,
Да автострад потёртый поясок…
Частушка хулиганская
Эх мальчики, да пидарасики!
На вас курточки, и адидасики!
Эх мальчики, глаза — щёлочки,
Привлекают же меня девки-тёлочки!
Девки мокрые, девки потные!
Девки сильные, и животные!
***
Человек, как поломанная игрушка,
Ноги срезанные висят,
Вот что делает даже не пушка,
А один минометный снаряд…
Человек, как упавшая с крыши кошка,
Череп треснул, кишки висят,
Вот что делает лишь немножко
Чуть задевший его «Град».
Человек, как раздавленная собака,
Тесто тонкое, как бельё,
Вот что делает танка трака,
Лишь одна, коль попал под неё.
Человеку с железом трудно,
Он — весь мягкий, оно — твердо
Вот и в госпитале многолюдно
Переломано от и до…
НЕБЫТИЕ
С Небытием встречаться рано,
Пожалуй, мне еще успеть,
Придется, деду-хулигану
Немало девок претерпеть.
Небытие, качая шеей,
Пусть ждет меня чудовищЕм,
И наблюдает, свирепея,
Как я у девок мясо ем,
Как глупые и молодые,
Лежат и стонут и мычат,
как сиськи их нестроевые
И животы у них торчат…
«Слезай, проклятый с этой внучки!»,-
хрипит ко мне Небытие,
«Не отрывай меня от случки!
Приди позднее-еее!»
И фыркая и рассердившись,
Стоит поодаль в темноте
Пока я с внучкой вместе слившись,
Ее качаю на хвосте…
***
Дорогой Эдуард! На круги возвращаются люди
На свои на круги. И на кладбища где имена
Наших предков. К той потной мордве, к той Руси или чуди
Отмечая свой мясовый праздник — война!
Дорогой Эдуард! С нами грубая сила и храмы
Не одеть нас Европе в костюмчик смешной
И не втиснуть монгольско-славянские рамы
Под пижамы и не положить под стеной
Как другой океан неизвестный внизу созерцая
Первый раз. Открыватели старых тяжелых земель
Мы стоим — соискатели ада и рая
Обнимая Елену за плечики тонких качель
О Елена-Европа! Их женщин нагие коленки
Все, что виделось деду, прадеду — крестьянам, и мне
Потому глубоки мои раны от сказочной Ленки
Горячей и страшней тех что мог получить на войне
Я уже ничего не боюсь в этой жизни
Ничего — ни людей, ни машин, ни богов
И я весел как скиф. Хохоча громогласно на тризне
Хороня молодых. Я в восторге коль смерть прибрала
стариков!
Прибирай, убирай нашу горницу — мир благовонный
От усталых телес. От измученных глаз
А когда я умру — гадкий, подлый, безумный, влюбленный
Я оставлю одних — ненадежных, растерянных вас.