Владимир Шинкарев (Россия) — «цвет сопротивления яркой современности»

Я читала несколько ваших интервью, где вы говорили про цвет. И в ваших работах они действительно меняются со временем. Вы говорили, что устали от городского цвета. Что вы имели в виду?

Современность ассоциируется с ярким цветом. Яркий анилиновый цвет реклам, который налип на тело реального мира, словно выпил из него все краски. И теперь реальный мир пристойно изображать сереньким, как у меня. Не то что сереньким — но сдержанным. Это как бы цвет сопротивления этой яркой современности. Есть еще один момент, про время: конечно, молодости характерно пристрастие к ярким цветам, это цвета энергии. А сдержанные цвета — это цвета раздумья, статичности.

Но в ваших работах очень много динамики!

Надеюсь!

Возможно, это достигается работой со светом?

Да, светотень трудоемкая штука для изображения. Поэтому часто у художников модернизма условные цвета, условное освещение. Я стремлюсь к естественности, поэтому иногда мои работы так похожи на фотографии. Мы ведь привыкли к тому, что именно на фотографиях свет не условный, а похож на настоящий.

Все художники и вообще творческие люди по-разному отвечают на вопрос: «Почему вы пишете?»

Конечно, в разном настроении можно совершенно по-разному ответить на этот вопрос. Можно ответить по-хулигански встречным вопросом: а почему вы утром чистите зубы, завтракаете, а не пьете водку?
Почему я занимаюсь живописью? Больше ничего не умею делать толком. Раньше я писал книги, но оказалось, что живопись — гораздо более важное занятие. Самое таинственное и эзотерическое из искусств. Трудное и неприятное часто. Обидное: только что была готова картина — и вдруг исчезла под твоими руками.

Действительно эзотерическое, таинственное искусство. Веяние музы, как раньше говорили. Я для себя выбрал слово «ангел». Ангел коснулся картины — и она вдруг получилась. А пытаешься сделать копию — ангел ни за что не прикоснется, картина не получится. И вдруг снова получилась, но совсем другая.

Когда плохо себя чувствую, делаю что-то попроще. Или наоборот — когда плохо себя чувствую, хочется себя чем-то утешить. А утешить себя можно только одним — написав хорошую картину. Поэтому чем хуже себя чувствуешь, тем лучше и лучше вынужден картины писать.

Вы замечали, что обычно плохие художники — очень приятные в общении люди? Им и без того весело жить, они не должны себя ублажать тем, чтобы ко всему прочему писать хорошие картины. И наоборот, наши самые выдающиеся художники, подлинные гении, тот же «арефьевский круг», в последнее время возвеличенный, — они чаще всего нелюдимые, замкнутые, неприятные в общении люди, нередко — алкоголики или шизофреники. А лучше — все это одновременно. Но они должны это постоянно компенсировать своей замечательной, сияющей живописью.

70–80-е годы были для творческих людей сложным временем — особенно для тех, кто не хотел вписываться в рамки официального соцреализма. Сейчас время проще, у всех равные права. Но по вашей логике получается, что тем, кому сейчас стало проще жить, стало труднее работать?

Я думаю, художники, которые занимались в то время живописью, все как один скажут, что тогда было лучше. А то, что проще и свободнее сейчас — это как сказать! Мы тогда все были дилетантами, делали картины для себя и своих товарищей. По любви занимались живописью. Сейчас же люди часто занимаются творчеством, чтобы продать свою продукцию, а не понравиться товарищам.

То есть рамки остаются — просто меняются?

Остаются, конечно. Сейчас рамки жестче. Можно было бы сказать «рука рынка», но рынка нет, а рука есть — такое вот давление.

Вы говорили, что митьки существуют всегда, что в каждое время митек — это нечто совсем другое, чем в предыдущие времена.

Митек — это среднестатистический срез общества. В 80-е все пили как на подбор, обязаловка такая была. В 90-е все бросили. Не нужно стало пить. Митьки, стало быть, изменились. Сейчас это совсем другие люди, но они есть — коль скоро это среднестатистический срез общества.

Почему в 70–80-е было столько художественных групп, объединений, а сейчас их значительно меньше? Как вы это объясняете?

Народ был более компанейский. Как мы время проводили? Сидели на кухне и пили всю жизнь напролет! И во всем вместе держались. Компанией было проще пробиться, добиться выставки в Управлении культуры. И это касалось не только советской действительности, а вообще жизни. Как Джон Харрисон вспоминал: «Нам было легко, потому что мы были вместе и я сочувствовал Элвису Пресли — каково ему было одному?!»

Рихард Васми (советский и российский художник, входивший в «Арефьевский круг» — прим. редактора) еще тогда говорил: группа художников — это группа ничтожеств, когда каждый не уверен в себе настолько, что вынужден цепляться за товарищей. Хотя это не так, конечно. Сейчас по-другому структурирована художественная жизнь. Есть группы художников конкретной галереи. Их можно считать группой, но они гораздо более свободны и самостоятельны, нежели участники художественной группы.

Давайте анонсируем вашу выставку, которая проходит в Москве. Где именно она проходит?Она проходит на ВИНЗАВОДе, в галерее pop\off\art — продлится до 17 апреля. «Мрачные картины» — так стандартно у меня называются выставки, уже раз шесть я их так называл.Почему мрачные? Они скорее… задумчивые?Совершенно верно! Каждый примерно так себе и говорит! Название провокационное. Каждый приходит и понимает, что на самом деле они не мрачные. Хотя первая из этих выставок действительно была мрачная.