Фёдор Терентьев

Терентьев
Фёдор Александрович
1944 — 1983

Родился на Украине в г. Новгород-Северский Черниговской области. В 1963 году поступает на филологический факультет в Киевский педагогический институт имени А. М. Горького. В 1970-х годах живёт в Москве, Киеве и Ленинграде, нигде не публикуясь и не принимая участия в литературной жизни. Погиб 6 декабря 1983 года во время одиночного похода в горы Копетдага от заражения крови. Похоронен на Ватутинском кладбище в Ашхабаде.

wiki

***
Как лёгкий галстук пионера,
закат мне горло развязал –
ты будешь первым, будешь первым,
но я ни слова не сказал.

Звезда – невольница – игрушка
и самоволка, как тетрадь, –
моя красивая подружка,
пойдём – нам скоро умирать.

Смотри вокруг: какие ночи,
и как мерцают фонари,
и расскажи о том, что – прочерк –
и ничего не говори.

1968

***
Тогда он на прощание сказал –
ты знаешь, что несчастные, ну, то есть,
блаженные приходят на вокзал,
но всё же не бросаются под поезд.

А в шаге застывают, и когда
холодный дождь гремит на небосклоне,
то вспышкой озаряется вода
и слёзы на трясущейся ладони.

Вот так они, блаженные, скорбят
о музыке, что выразить не могут –
как Хлебников с туманом говорят,
как Лермонтов выходят на дорогу.

1971

***
Видит кот в моём окне
грусть, известную коту,
красоту, которой мне
не увидеть в темноту.

Шнур от бритвы завязать
в осторожную петлю,
чтобы небу рассказать,
как я сам его люблю.

Но сегодня день другой:
в таксофоне пропоют –
улыбайся, дорогой,
за тебя сегодня пьют.

За тебя и за того,
кто носил бумажный нож,
чтобы бросили его
в деревянный макинтош.

Это – зимнее кино,
оттого погашен свет.
Не печалься, что окно
слишком тёмное, поэт.

1972

***
Так много выпили, что брага
сегодня плещется из глаз,
летит газетная бумага
и пролетает мимо нас.
Молчат петровские деревья,
дороги льются в города,
на сорок вёрст одна деревня
и вертикальная вода.
Оставь железную посуду,
я умираю или как?
Сверкают молнии повсюду,
и голос, стёртый об наждак,
читает что-то к коринфянам,
как краткий курс ВКП(б), –
не это ль истина, что пьяным
вдруг открывается в тебе,
в сухой крови, Господь, in vino?
И обретает человек
глаза, размокшие, как глина
на рукавах библейских рек.

1973

***
Сегодня вечером напьюсь,
найду принцессу,
а не найду, так перебьюсь
и без процессу.

Или вообще уйду в запой
блуждать в тумане,
в таком тумане, чёрт с тобой,
и нож в кармане –

Разрезать белое сукно,
надеть, как тогу,
и выйти в чёрное окно
навстречу богу.

Когда от водки не умру –
я сам с крылами
пойду, как ангел по миру,
чтоб жить словами.

И скажет барышня «прости»
на пару строчек –
я соберу слова в горсти,
сложу в платочек.

И до тумана донесу,
а там, как птица,
я это сам произнесу.
И что случится?

1973

***
Ты говоришь – приятна жалость
ко мне приезжему, и что?
Ты целовала, обнажалась,
а я застёгивал пальто
и выходил на чёрный берег,
залив анисовой глаза,
дурак, оставшийся без денег,
ещё зелёный Бальтазар –
да бог весть кто, теперь не важно,
когда кусаешь рукава,
орёшь в подъезд многоэтажный
по старой памяти слова
в каком-то ритме и на ощупь
ложишься спать, но сон тяжёл,
и эвкалиптовые рощи
растут, куда б я ни пошёл.

1973

***
Токката, тление заката,
аллитерация, мюзле,
луна из ядохимиката
и блеск муската в хрустале.
О, мрак, элегия, эклога,
почти идиллия, дуэль,
мычанье, язва монолога,
мне снится снег и Израэль.
Я ненавижу это чувство:
вот это «как бы написать
стихотворение», искусство
крутить катушку, твою мать,
и умирать одновременно.
Ты слышишь музыку, Мари?
Играет Бах, мне охуенно,
я пью вино, нетопыри
сонливых глаз глотают небо
до тошноты, до асфиксии.

***
Закрывая глаза, вижу пыль на листве,
открывая – снега; говорят,
пластилин и тд. и тп. в большинстве
рецептур – азиатчина, яд,
помутнение, тяга: внутри не абы
как ложится на музыку тьма
ингаляции, тают в чинарах клубы,
тяжелеет язык и чалма,
растекается нега, арабская вязь
повторяет движения птиц,
и поэзия вторит деревьям, ветвясь
в капиллярах вокруг роговиц.