Татьяна Осинцева

Осинцева
Татьяна Павловна
Родилась в Свердловске. Окончила школу, радиотехнический техникум, университет («история и теория искусств»). Работала в Театре юного зрителя, Уральском филиале института технической эстетики, Свердловской епархии РПЦ МП, в мэрии Екатеринбурга, в Корпорации «ЯВА», в газете «Восточный Экспресс» и др. Публиковалась в разных изданиях Екатеринбурга. Написала несколько либретто для театра кукол.  «Каштанка» и «Руслан и Людмила» были поставлены в Нижневартовске.

facebook
Журнальный Зал

«Наша улица»

Живого сердца ум,
Что полнится потоком,
Ему не до слогов —
Ритмический вокал,
А только внутрь себя
Морским солёным оком
И запахом кулис,
Гримёрок и зеркал.

И догони меня,
Мой странник, стих букварный,
Глагол зимы, как жест,
Играть на мне нельзя.
Из гласных состоит
Дыханье пчёл янтарных
И ласточек слепых
Чистейшая стезя.

Страницами пожар,
Дорожка голонога,
И переплетов крест,
И мама моет лес,
Я помню, что я жил
И жил в гостях у Бога,
И не забуду тех
Беспечно детских мест.

---

.
.
***
Рельсы- рельсы, шпалы-шпалы,
Братья-братья, Сёстры-сёстры,
От вокзала до вокзала
Жизнь, что «уточка» по кроснам.
На окраине у рая
Серенький волчок в кроватке,
Вся страна моя без края
Недопаханая грядка.
И такие перекрёстки,
Сквозняки и тары-бары,
Что горят на небе сростки
Медно-пламенным угаром.
Буквы – буквы, слоги-слоги,
Онемела половина,
СтОрону мою не трогать,
Сердцевина и старИна.
Севера ли воскресают,
Чтоб за пазухой у Бога
От Фавора до Синая,
А страна моя – дорога!
Разлюбить – не выйдет сладу.
Раздробить – не будет толку.
Вся страна моя – из ада
Светом ставшая иголка.
…
Что ж ты плачешь? лихо с краю?
Мама знала, что пропало:
Деток жалко, жалко рая,
Рельсы-рельсы,
Шпалы-шпалы.

---

.
.
***
Она стирала вдохновенно,
Доска, корыто и хозмыло,
Она в корыте била пену,
А, может, пена её мыла.
Морской доски волнистый профиль
И груды туч в руках умелых!
Она отстирывала кофе
И в выварку бросала смело.
Там щёлок в градусе кипенья
Вымарывал грехи и пятна,
Она стирала, как на сцене,
Заворожённо непонятно.
И сохли простыни и майки,
Раскрытые вовне секреты,
Ещё трусы, чулки, фуфайки,
Заплатки праздничного цвета.
И деревянные прищепки
На пояске – надеть на шею,
Смолчать, потом послать всех крепко,
Чтобы не путались, злодеи…
…
Дыша божественным исподним
И слабым яблоневым цветом,
Все были чуточку свободней,
Все были чуточку «с приветом».
…
Она стирала, как мадонна,
И целый мир в её корыте
Из пены оживал влюблённо
И был свободен от событий.

.
.
***
Ни поездов, ни самолётов,
И мне уже не опоздать,
А ждать нелёгкая работа,
И потому не надо ждать.

.
.
***
Переселяясь в мир небесный,
Теряя всё, теряя всех,
В лазурный город неизвестный
И в сад невидимых утех

Ты устремишься безоглядно,
Куда же денешь свой багаж?
Из этой жизни невозвратной,
Крутой маршрут, седой пейзаж.

В отсутствие мостов обратно
Один лишь берег золотой,
Но умирая многократно,
Ты будешь вечно молодой.

И безмятежный, и беспечный,
Ты будешь сам в себе бродить,
На свете том, в котором вечность —
Неувядаемая нить,

А все поток! И не поспоришь!
И незнакомый дом-вокзал,
Ещё любовь, её же помнишь,
Да вот устал, искать устал.

---

***
Не тем холодным сном засну,
Не вечен дом-приют,
Я годовым кольцом – в сосну,
Так всё равно найдут.

.
.

Скверу посвящается

Природа — Божия невеста
Пусть не украсится борьбой,
Наш милый сквер, наш гений места,
Зеленый мир, а не забой.

Наш дом и сад, и знает город,
Как зорок пруд, как верен друг,
Природы Божий дар так молод,
А в ней живет Катеринбург.

О, нам не надо койкоместа,
Нам только малое – дышать,
Природа – Божия невеста,
Екатерина, благодать…

Любя зеленый мир растений,
Их ненавязчивый наряд,
Есть дом и сад для вдохновений,
Любимый сквер и верный взгляд.

2019

---

.
.
***
Куда нам деться, Боже мой,
Куда нам деться,
Учись у родника: домой,
Где бьётся сердце.

.
.
***
Я надеюсь, Бог уверен,
Что случится – знает случай,
Уходя, закройте двери,
Никого не надо мучить.

Отпустить себя навечно
В те края, что знают небо,
Это лично, это млечно
Неисполненная треба.

Все уходит за пределы
Той святой перегородки,
Свиток жизни черно-белый
Для Хароновой подлодки.

Подлинник-то – небылица,
Фотография святого,
Уходящему молиться,
Словом ли, дыханьем Слова?

---

.
.
***
Пожалеем, братцы, бедных,
Их у нас не перечесть.
И в последних-распоследних
Человеческое есть.

Им зимою безнадега,
Нынче мало подают,
Хлеб не вымолишь у Бога,
Черти водки не нальют.

Но в сиянии витрины
Вдруг увидишь, как пропал
Твой последний друг старинный,
Дом из тысячи зеркал.

Забытье – такая доля,
Что его не рассказать,
Если очень много боли,
Можно дО смерти устать.

Пожалеем, братцы, бедных
Это ведь благая честь,
У рождественских последних
Человеческое есть.

---

.
.
Ван-Гог

Кто Брабант в дождик одевает,
Тому псалтырь.
Без солнца сердце умирает,
Дух – поводырь.
Абсент полынного застолья,
Зелёный трус,
Фламандский образ богомолья
Стоглаз, стоуст.
Рисунок слева – поле справа,
Царапай, кисть.
Творец как высшая потрава
На слове «жисть».
И миф земельного порядка
Коричневат,
Ты отпусти, картошка, грядки,
В орань-закат.
Ты отпусти в парижи лодку,
Магнитный Босх,
Свои печальные походки
В канканы брось.
Мели на мельницах оливы
Да охры звон,
И сад цветущего разлива
В портретный стон,
И ухо, что не стало глухо,
Когда абсент,
Вдруг перемкнул судьбу без духа
У жёлтых стен.
Подсолнух выразил волненье
Наивных дум,
И по спирали в поселенье,
Где вакуум.
И поводырь — почти что плазма,
Звезда из дыр,
Молчанья вызревшая фраза:
Кормить эфир.

---

.
.
***
Как быстро жизнь перегорела…
Вот-вот и скрипнут тормоза.
И в полный мрак земного тела
Вернётся синяя гроза.

И в почку спрячется, и точно
Найдёт невидимый причал,
Воспоминания заочно:
Опять экзамены не сдал…

Опять навеки растерялся,
Как ни проси, а виноват,
В печалях мудрым не остался,
И в нищете не стал богат.

А был ли долг переиначен
Перед ушедшею роднёй,
И спрятанным на сердце плачем
Оплачен вечный выходной?

Так мало времени осталось,
Вот-вот и кончится она…
Тот вдох и выдох — жизни малость
И взгляд открытого окна.

---

.
.
***
Мы все когда-нибудь умрём.
И это будет не прекрасно.
Уход в какой-то новый дом,
А там прекрасное – напрасно.

.
.
***
Я плачу и рыдаю всякий раз…
Есть в смертной памяти озноб и соль.
И вижу красоты погибший образ:
Куда, куда уходит красота.

Простите мне, что я совсем угас,
И, что опять вам доставляю боль,
Я – лишь зерно и, может, буду колос,
А, может, дождь для малого куста.

Душа, душа, ты – пограничный страж,
И зорок, и невидим, и хранитель,
Меж двух миров есть тонкая стремнина,
Туда-туда уходит красота…

Там беспечален дух, отсутствует багаж,
И дорог жизни дар, в котором небожитель
В тебя глядит как будто беспричинно
И так светло, как детская мечта.

Лишь в красоте таится милый отклик,
А плач ли музыка, любовь ли звукоряд,
Но только бы без скорби в тесноте,
Не в темноту уходит красота…

Я плачу всякий раз, когда встречаю облик,
Неповторимый миг, невыразимый лад
На крайней августовской наготе,
Где только небеса для чистого листа.

---

.
.
Университет

В садах возможностей чужих
Без права совершить ошибку
Когда-то мы курили «Шипку»
В художественных мастерских.
От бедной лени жгли мосты
И не желали полутени,
Садились смело на колени,
Листали атласов мечты.
У вопрошающих времен
Ни спасу не было, ни ладу,
Возможности чужого сада —
Запретный плод и самогон.
Но книги! Божья благодать!
Но Феофановые фрески!
Но купола у Брунеллеско
И Мандельштама обнимать.
И это вымысел и то,
И переплыть переживанье,
И кто-то мчится на свиданье,
И кто-то чувствует Кокто.
И я здесь был. Как вольный птах.
И совершил свою ошибку.
И немоту злачёной рыбки
Я изучил до самых плах.
???

---

.
.
***
Молчание. Печаль моя без сил.
Возможно, и на небе есть олени.
Для уходящих кончилось терпенье,
Зачем тебя наш Бог не сохранил?

А из дому с мешком из душных дум,
Земля в тебе сгорела или речка?
Но нет покоя в бабочке сердечка,
А только Алконост и Гамаюн.

Опять мороз, опять немой грустит,
Молчание, которого довольно,
Переживая на пределе «вольно»,
Зачем тебе сиреневый магнит?

О, напряженье гласное ума,
И упаковки краденой свободы…
Молчания алмазные природы
И пустотой мерцающая тьма,

Когда сосредоточенный настрой
Всё бессловесно пробует молитву,
И соль небес – невидимая битва,
И розовый кипрей, и звёздный рой.

Молчание. Последний срок зимы
Люблю, когда «чуть-чуть», и жизни мало.
В ней ничего как будто не пропало
В отсутствие того, чем станем мы.

2016

---

.
.
***
Ты знаешь, метрики Гомера —
Такая, в общем, ерунда,
Как нежность в облике химеры —
Для будущих детей вода.

.
.
***
Слободка многих погубила,
Бараки досками зашиты,
И всё-таки там что-то было,
У каждого своё корыто.

И наледь с листьями аканта —
Как переводные картинки,
И боевые мои санки,
И огневые мандаринки.

И дровеник, и дым трубою,
Гулять до самой тёмной ночи,
Дружить с любым, как бы с собою,
И удивляться что есть мочи.

Как будто бы росли из грязи,
Из-под земли, из коридоров,
Потом, конечно, горько вязли,
Но всё-таки хранили норов.

И в долг давали до зарплаты,
Пила слободка и крутилась,
Простые люди небогаты,
И всё-таки там сердце билось.

И книги дальние, как страны,
Небесные ветра-коренья,
Живого духа океаны,
Судеб родительских терпенье.

2017

---

.
.
***
Мне с уральской топографией,
Словно замужем за мафией,
Старой Уткой, Новой Лялею,
Чусовскою блудной Шалею,
Двоеперстной хрупкой травкою,
Деревянною удавкою,
Дымной солью полустанковой,
Полигон Старатель с танками,
Верхотурье растаможенно,
Север в рост, кресты, мороженно!
И Бисерть, да Ивдель лагерный,
По гнилой лежнёвке краденый,
Сарана налепит пряники,
А Быньги пекут сухарики,
Богдановичские яблоки-
Журавли мои, кораблики…
Здесь черничники и рыжики,
Без вина хмелеют чижики,
Молоко густеет в глечиках,
Нейва – море для кузнечиков.
…
Горы хвойные Ежовые,
И Волчихи все суровые.
И родимые калиточки,
И погостовые свиточки.
—

• Гора Ежовая близ Кировграда
• Гора Волчиха близ Ревды
• Река Чусовая
• Река Нейва в Невьянском районе
• Деревня Старая Утка
• Город Новая Ляля
• Районный центр Шаля
• Пос. Старатель близ Нижнего Тагила – танковый полигон, институт испытания металлов
• Город Верхотурье – бывшая таможня, север, места Симеона Праведного, монастырь
• П.г.т. Бисерть Нижнесергинского района – колонии
• Ивдель – северный город. Тоже лагеря.
• Сарана Красноуфимского района. Ручной работы пряники.
• Быньги Невьянского района – сухарики и хлеб лучшие.

---

.

Художник Анастасия Гаврикова

***
А я уставший,
Совсем уставший,
Как на морозе
Напрасно ждавший,
И как атлант
Небосвод державший,
Вот все ушли,
Ну, а я-то старший.

А я уставший,
Совсем уставший,
И пропадающий,
И пропавший,
И на пределе,
А не догнавший,
Как все летели,
А я упавший.

Такой уставший,
Как воин павший
Средь снежной мУки
Всё потерявший
И, может быть,
Навсегда отставший,
Но обещавший,
Но слово давший.

---

.
.
***
Дворовая галактика,
Дровеники с помойкою,
Барак – такая практика,
Свободная и стойкая.
Безденежная, пьяная
Окраина дощатая,
И голь весны желанная
Наполнена ребятами.
Равны — ровнее некуда,
Просты ли – тайна мнения,
И так бедны те бедные,
Что в долг дают последнее.
И там хохлы с татарами,
Еврейские соседушки,
Ещё полячки старые,
Старообрядцы-дедушки.
И там сирени мощные,
И занавески строгие,
И тополя всенОщные,
И никогда «убогие».
Мы были не убогие,
А братские согласные,
И знали голоногие
Секреты жизни царственной.
И задний двор – укрытие,
Секретики и фантики…
Родители, родители…
Кораблики и странники.
???

---

.
.
***
Ноябрь звонцов, когда на тройке
Чайковский запрягает слух,
Когда от Невского до Мойки
Ветра несутся во весь дух.

***
И время ненасытно, и судьба,
Которая и после смерти тщится
Уехать сладким дымом заграницу
И оживить угасшего раба,
Что в лодочку к Харону не идёт,
А копит свои драхмы и кораллы,
Узнать бы, где хранится смерти жало,
И подстелить соломки под живот.
Копи-копи, потом и это «вон»,
И книжки на помойку, и записки,
И фото близких, тех ушедших близких,
В которых беззаветно был влюблён.
Не двинет за тобой твой караван
И не утешит волей и покоем,
Река течёт, и отдыхает воин,
У одиночества другой талант.
Возможно, беден и совсем затих,
Но надобно платить за переправу.
Уже неважно, кто и как был правый,
Когда тебя не будет в вас двоих.

---

.
.
***
Быть невозможным до конца,
Быть несбывающимся вечно,
Переплавляясь в части речи,
Как ждут наречия гонца!

.
.
ЛАО-ЦЗЫ

Покажи мне в проломе Великой стены
Тот пейзаж, где потоки спускаются с гор,
Где в туманных драконах хвоинки сосны –
Иероглифом света ласкают простор,
Где в живой седовласой игре мудреца
Равновесный расчёт и баланс стратагем,
Воля Неба прекрасна, как воля Отца,
Постоянство сияет в лице Перемен.
Там, где чайный листок и цветы мэй-хуа,
Для живущих водица, роса и настой,
Где судьба – это сила и слабость гуа,
А поэт – и философ, и бражник простой.
Путь бессмертных нефритовым вымощен сном,
Рыбка грезит, мешая крыло и плавник,
Загляни в Млечный путь, как в небесный пролом
И узнай пустоты очарованный миг.
Узришь всадника – Дао – источник всего,
И держись за пустыню и хвостик быка,
«Я не знаю младенца мудрее его,
И моложе его не встречал старика».

---

.
.
***
Смерть – всего лишь переход,
Продых жизни в горле узком,
И потоком прямо в устье:
Раз! И ты уже не тот.
Как сквозь стену — прямиком
Из одной страны, как лишний,
Это прятки, где не ищут,
Это творческий паром.
И оттуда нет дорог,
И оттуда нет известий,
Мера мести, мера чести,
И немного Бог помог.
Ящик в стол и не греши.
Вещью стать – благое дело,
Там идея тихо пела
На проекции души.
Знают тени дальний свет,
Что за стареньким сараем,
Там мы прячемся, играем,
Это рай. И нас там нет.
Это край, где ангел прост,
И в капусте народился,
Это жизнью окрестился,
Стрекозою на мороз.
Что не мерено – смешно,
Что безмерно – чудо, мало!
Где-то молоко сбежало,
Сердце прыгнуло в окно.

---

.
.
***
А жизнь мирская, жизнь мирская,
Она по кругу, я – по краю,
Она навстречу, я не встречен,
Она – рекою, я – по речи.
Она прижмёт – аж сердце стынет,
И то приходит, то уны мне,
И не в раю играют дудки
Свои военные побудки,
И дай мне, Боже, не перечить,
А чувство речи, чувство речи.
И образ сосредоточенья
Для точки пламенного бденья,
И восклицание без цели,
Мели, Емеля, сказки Леля,
Мирская жизнь колесовая,
Босая и голосовая,
А там за краем ветер-очник,
И льды ломают позвоночник.

---

.
.
***
И этих нет, и те далече,
Вовлечены наперечёт
Они в другие части речи
И там играют чёт-нечёт.
И там их счёты с этой жизнью,
И иорданская купель,
И оставляется на тризнах
Платочек синенький и хмель.
Той независимости воды,
(А тоже можно умереть),
Чтобы в воскресные свободы
Впаять и чернь, и зернь, и плеть.
И, путешествуя в Египет,
Четыре дня не спать в пути,
И серпик месяца в избыток,
В одно крыло, луна, лети.
…
И те далече – не дозваться.
И этих нет на поводу,
Но только памяти пиратство
Хранит зелёную звезду.
На звуках пламенного лета,
На ливневых колоколах
Играй, играй, любви примета,
Свободной волею для птах.

---

.
.
***
Как мне пусто, Заратустра,
Как мне грустно, друг-Платон,
Снежно-русское искусство:
Неба пласт и гвоздь в ладонь.
Где живет моя отрада,
Что добраться нету сил,
Без фамилии и сада,
Только пара острых крыл,
Всё-то режет, не изнежен,
Ветер-стриж – коса и серп,
Зимний вечный путь понеже
Тянет жилы, словно смерть.
Ни подстрочника, ни точки
Для прожилок и корней,
Сон потерянной заточки:
Не убий, а одолей.
Ждёт весны и не дождётся:
Сороковка — синий лёд,
Под водою сердце бьётся,
Солнце плавится на мёд,
Веселится, поезд мчится…
Как мне грустно, друг-Платон,
Как слабеет кобылица
В Переменах всех времён.

---

.
.
Екатеринбургская лучинушка

То не просьба и не треба:
Екатеринбурга масть,
Терракотовое небо
И трефовая напасть.

И короны, и коронки,
Металлические сны,
Воронки — не жаворОнки,
Жди полгода до весны.

По окраинам сараи
И безглазы тупики,
И в окошко смотрит Каин,
Сатанея от тоски.

На конечной остановке,
Где зияет Уралмаш,
Краснорылые торговки,
Заводчан угрюмый хадж.

Этот город пешим дралом
Проходили мы не раз,
Тракт Московский верным налом,
Тракт Сибирский нас на спас.

А спасали только чувства,
Только дружба и добро,
Бескорыстное искусство,
Как на темечке тавро.

И десяток верных книжек,
Тихих музык рождество,
Что-то дальше, что-то ближе,
Баловство и божество.

---

.
.
***
Зима (ни дна и ни покрышки)…
Не прячет в прорву пустоту,
А шьёт казённые делишки
В одну последнюю версту.

Она — фланелевая роба
Для окон градского пруда,
Она, как рыба из сугроба,
Которой не нужна вода,

Она, как пряник и печенье,
Начинка – гречишный медок,
Она, как день до Вознесенья,
А лето, словно посошок.

Она – гугнивая ворона,
Почти цыганская родня,
Она – суровая корона,
Ангина грешного огня.

Она – и саночки и лыжи,
Вся расписная, как Фамарь,
Она забор целует рыжий
И мокрый розовый фонарь.

Она – не тётка и не дева,
А звон воскресных холодов
На вечной памяти сугрева
И поминальных пирогов.

И как ни прячутся те дали
В лесах белейшей густоты,
Я вижу мнимые печали
И мимолётные черты…

---

.
.
***
Январь качает коромысло —
То ветра северного нож,
И на веревке стынут смыслы
Белья, которое не трожь.

Простынки ломкие, что иней,
Как целина на пустыре,
Но вспоминается и ныне
Арбуза запах в январе.

И санки быстрые скрипучи,
На них катают кто кого,
И, кажется, не надо лучше,
А по-простому и легко.

И ты в своем родном проулке,
Всё, утекая со двора,
А слышишь, как смеются гулко,
Когда сбывается игра.

Воспоминания ревнивы,
Воспоминания – молчок,
Мороженка и сам счастливый,
А ключик – под половичок.

---

.
.
***
Что нам победы? Выстоять бы…стой,
Твои качели — маятника позы.
Переживая средоточье розы,
Влюбись в чертополоший сухостой.

Сядь на трамвай с расхлябанным «хвостом»,
От Сортировки и до Вторчермета,
Переживая средоточье ветра,
Храни и помни, как идти пешком.

На сизых венах молчаливых рек,
В часах песочных, атласах и тризнах,
Переживая средоточье жизни
Воистину с аминем реет снег:

На третье в ночь? Была ли та дуэль?
Ах, бедный Ленский, никому не верьте!
Переживая средоточье смерти,
Писать письмо под синюю метель.

И строить плот, и плыть всегда за край,
За горизонт земли, закрывшей очи,
Переживая средоточье ночи,
Где небо вспоминает ад и рай.

---

.
.
***
Пойдём на озеро Плещеево,
На бережок, где камень Синий,
Там чудеса, там пахнет клевером,
И в разнотравье дышит иней.

Когда закат с водой встречается,
Когда сторонка смотрит в душу,
Ты сам, как звон для иван-чаянья,
Влюблён по самые, по уши.

---

.
.
***
Дворовая галактика,
Дровеники с помойкою,
Барак – такая практика,
Свободная и стойкая.
Безденежная, пьяная
Окраина дощатая,
И голь весны желанная
Наполнена ребятами.
Равны — ровнее некуда,
Просты ли – тайна мнения,
И так бедны те бедные,
Что в долг дают последнее.
И там хохлы с татарами,
Еврейские соседушки,
Ещё полячки старые,
Старообрядцы-дедушки.
И там сирени мощные,
И занавески строгие,
И тополя всенОщные,
И никогда «убогие».
Мы были не убогие,
А братские согласные,
И знали голоногие
Секреты жизни царственной.
И задний двор – укрытие,
Секретики и фантики…
Родители, родители…
Кораблики и странники.

---

.
.
***
Мы все живём на пустырях.
На этих росстанях и стынях,
Наш Рим – просторная Россия,
И Даль в безбрежных словарях.

Наш север от сияний зряч
И даже ультрафиолетов,
И в вечной мерзлоте об этом:
Огонь, гори! Любовь, не плачь!

Наш мир – такая лебеда,
Кремли, дороги и базары,
И тары-бары, и угары,
Но не беда, но не беда.

Не всё сражаться с пустырём
И трогать горькую рябину
На этих росстанях и стынях,
Где Даль с горячим словарём
Листает вещую страну,
Чтоб для любви созрело сердце,
И там энергии и герцы,
Луч превращается в струну.

И постепенно вяжет нить
Единую картину века,
И ту любовь для человека,
В которой нам случится быть.

---

.
.
***
Ну, как без яблока Парису,
И как без яблока Адаму?
И сэру Ньютону Исаку:
Сто озарений в белый свет.

Вильгельму Теллю в жанре риска,
И Гесперид златую драму
Для ненасытного «тик-така»,
В котором мякоти рассвет.

Антоновка, анис, ранетки
Витают в праздничном соборе,
И там Фавор Преображенья,
И Свет нетварного руна,

И напрягаются все ветки,
Как музыкальные повторы,
Призванье просится в ученье,
А жизнь желает пить до дна.

Летите, яблоки вселенной,
В её ветрах и палестинах,
И сокрушайте грех унынья
Мадонной с яблоком в руке,

И смысл законов переменных
Для блудного, возможно, сына
Прощение присно и поныне,
А что там дальше? – Налегке!

---

.
.
***
Сыплет, сыплет, подсыпает
Правда-матка соль в глаза,
Легкокрылого аза
Смыслы снежные срывает.

Правда до смерти ревнива
И без выгоды проста,
Правда круга и креста
Так бессонно молчалива.

И всегда пророк не нужен,
А юродивый блажит,
Правда – самый вечный жид,
Кто не приглашён на ужин.

И опять пошла волною
Через поле, через грязь,
Правда – самый верный князь,
Как ковчег, знакомый Ною.

Только не убей до смерти,
Только не сожги дотла,
Только жизни два крыла,
Только верьте, только верьте.

---

.
.
***
Дай паруса,
Качели — скрипка,
Для тех, кто учится играть,
Дай, маятник, свою улыбку,
В которой рыбку не поймать.
В которой плачущей сирене
Готов платок-ангажемент,
И ветка краденой сирени
Под горный Шуберта момент.
И дышащие пятки лета
Ступают в будущих снегах,
И птички Нового Завета
Лучом распарывают страх.
И гнутся мировые дуги,
И буквы озаряют згу,
Где гуттенберговские дрУги
Рисуют Библию в пургу.

---

.
.
***
Чужого не беру.
А и своё теряю.
Когда себя бросаю
В последнюю игру.
Чужого не хочу.
Оно ведь чьё-то тоже,
И стог оно, и ложе,
И молвлю и молчу.
Чужое не гублю,
А что моё – не знаю,
Я это обретаю,
Когда его люблю.
Чужой – он тоже мой,
Хоть половина чья-то,
Последняя цикада
Последнею зимой.
Что значит быть чужим?
Почувствуй и отведай,
Как скуден стол к обеду,
А жизнь – сплошной зажим.
Чужой всегда с тобой.
И это не ошибка,
Но лёгкая улыбка,
А не смертельный бой.
А не смертельный бой,
Где никому прощенье.
Чужой – твоё терпенье
Твой холод, голод, зной.
Когда он станет друг,
И выиграет и снова
Вы будете основа
И поворот, и круг!
Отдай ему себя,
Делись землёй и хлебом
И ощути, как Небо
Бездумно и любя.

---

.
.
***
Вся жизнь моя – платочек синий,
Острожный иней,
Провинциальная и ныне,
Ещё с «аминем».

И благодарственная сага,
Хотя бумага —
Отчасти дух, порой отвага,
Февраль и влага.

Осенний сад перегорает,
Сто лет до рая,
И жизнь короткая такая
И всё по краю.

А лето катится: вагончик,
Любовный прочерк,
И снова синенький платочек
Нам кто-то прочит.

И жизни хвостики и рожки,
Пустые стёжки,
И ни горошины на ложки,
Одни рогожки.

И кличет утка свою стаю,
Охота знает,
Что жизнь короткая такая
И всё по краю.

---

.
.
***
Я тоже валенок и ватник,
Точней, платок и телогрейка,
И воробьиная семейка,
Зелёный хмель на красный праздник.

Я тоже с краю, где украли,
Где тот волчок, что лижет рану,
И там живёт мой ослик странный
И домовой моей печали.

И та сторонка – жаворОнки,
И сойки бойкие, как галлы,
И красных тальников кораллы,
Заборов царские коронки.

И телогрейка для работы,
Как тёплый миф в руках Гомера,
И полюбовная галера
Для воробья и санкюлота.

А на окраине не глухо,
Свои звонцы, свои рассады,
Хоть снится бой, но гостю рады,
И видит звук слепое ухо.

Не по одёжке выгнуть ножки,
А с Амадеем Мандельштама…
…
А в телогрейке моя мама:
Дрова. Рубить непонарошку.

---

.
.
***
Все ощущенья места силы
На стыках важности дорог,
Все ощущения России,
Когда один, но Бог помог,
Все средоточия молчанья
В ответах зреющей грозы
И временнЫе иван-чаянья
Для Волги средней полосы.
Все ощущения разлуки,
Что сам в себе переживёшь,
И жизни главные докуки,
И Шишкина картину «Рожь» —
Всё здесь, и в речи чувство речи —
От неба прёт земную плоть,
И волк, и ворон человечий,
И долг, и твой последний плот.
Все ощущения сторонки,
Что выбрала тебя сама,
Как сумасшедшая девчонка
И машет книжкой из окна.
И пахнет деревом и смирной,
Ага! И чуем мы страну,
И Лукоморья кот всемирный
Соединяет всех в струну.

---

.
.
***
Каким вином нас угощали
На театральных посиделках,
Какие речи: «трали-вали»,
А в часиках скакали белки.

В каких трущобных мастерских —
Так распевали под гитару
Слова романсов городских
И собирали стеклотару.

Какие ночи – лето в боки,
И день, как будто век не ели,
Не возвращали книги в сроки,
Чужой не помнили постели.

Но только занавес волнует,
Стена кирпичная и доски,
Из оркестровой ямы дует,
Солисты — пуговки и блёстки.

Читать роскошно Мандельштама,
Играть на простенькой свирели,
И от комедии до драмы
Быть бледным, словно «Ркацители».

В снах коллективного застоя,
В слезах немыслимой свободы,
Желать скоромного удоя,
Жевать плоды родной природы.

Гудки вокзальные пораньше,
«В Москву!» да, чтобы без оглядки,
А, если повезёт, то дальше,
А нет, пора идти на блядки.

Но тихо прятались мечтанья
В провинциальные печали,
И от свиданья до свиданья
Мы очень часто бедовали.

Теряя всё, что кроме книжек,
И в пустоте, что не пустая,
Мы жили, словно грешный чижик,
И пили водку не стеная.

А нет успеха, нет Синая,
Особенно, когда в последних
Рядах уснула птичья стая,
«Чего изволите?» (в передней).

Наверно, скромности не лишку,
Наверно, всё простить пора бы,
Но дайте вольной воли книжку
Из офигительных парабол.

---

.
.
***
Да, эта Пиковая Дама —
Шальной сюжет, сплошные нервы,
Там нет ни страха, ни упрёка,
А только выиграть дотла.

Там есть обыденная драма,
Когда ты беден и не первый,
И не морочьте на ночь Бога,
Любовь не выманит орла.

Все эти призрачные страсти,
Ангажементы Монте-Карло,
И веер-бабочка не сцене,
Короткий век – не одолей.

И бес в ребро, и пики в масти,
И ничего не перепало,
И Германом играют тени,
А он шестёрка из червей.
…
Ещё духи…стеклянный гробик,
А в нём хрустальная иголка,
И цвет густого опиата,
Что под портьерами сластит.

И чувственность, что нас угробит,
Такая муторная смолка
Под небом серого разврата,
На мостике, который смыт.

---

.
.
АНДРЕЙ РУБЛЕВ

У них закат и срок – Винсент ван Гог,
У нас восток – Покров. Андрей Рублев.
У них на небе – глаз: спираль из астр.
У нас иконостас. Чернец и мраз.
У них подсолнух – рок. И виноград.
У нас молитвы сок. И Страшный сад.
У них цветы полей. Пыльца жужжит.
У нас не охай — пей. Будь Вечный жид.
А скомороший грех так любит смех.
И полюби-ка всех, да не сумех.
Той багряницы сласть и азурит,
И белой глины власть, и дух летит,
И мир под колесом – пробел, движки —
Вмещает ремесло и корешки.
И покаянья – ниц, а свет зари,
Иисусовой весной «воскрес» ори.
Проваливаясь в стон, сбылось — не «бых»
И васильковый сон, и ангел тих.

---

.
.
***
А я про жизнь…с младенческих затей
Дыханье — дух и слово-воробьишка —
Везучий перепуганный воришка,
Ум без ума — есть тайна скоростей.
Ум без ума есть тайна пустоты,
И оптика для звёздной трассировки.
Пройду по краю и у самой бровки
Забуду страх голодной высоты.
Забуду страх, точней, в него войду.
Куда ж нам возвращаться после смерти?
Я помню, что я жил, вы мне поверьте,
Хоть был гонец и где себя найду?
Я был гонец и дом носил в руке,
Там корневая внутренняя сила
Гоняла сахарА и хлорофиллы,
И тайный образ прятала в реке.
Там зрела щука, и гулял карась,
Там сочинялись праздные куплеты,
Для озорства под юбками у лета
Вооружался комариный князь…
…
Страничный ветер не забыл про дух,
Что пламенеет в образах дыханья,
Когда идёт пустыня на свиданье,
Как средоточье одиноких двух.

---

.
.
***
Люди становятся более святыми после смерти,
Когда кто-то не стесняется бить их до смерти…
Просто до исподнего и внутренности наружу,
А ведь тот, кого убивают, кому-то нужен.
Игры с названием: все умирают героями,
Это просто безумие и неостановимо,
Как святой Себастьян, и стрелы роями,
А за что пострадал — за Христово Имя.
Тот, кто мученик или свидетель событий
У поселка Счастье на войне остался,
И прогорклое небо, пустое «не быть»,
И как жить, если не попрощался?

---

.
.
***
Но только всё-таки права
На том дворе жила трава,
Ещё была права река
И грозовые облака.
И те, кто не пришёл с войны,
Они правы и так верны.
Ещё кто был без рук и ног,
Контужен, словно древний бог,
Они желали правоты,
Чтоб превозмочь свои мечты.
И мать права, и прав отец
Без золотых своих крылец.
И колея слепых дорог,
Где прав всегда, кто нам помог.
И правота – почти игра,
В ней рыбам блазнится икра.
На жизни правильных цветов
Лежит брусчатка вещих снов.
И в отражении ума
Права весна, права зима.
И даже перемены соль,
Как изморозь на чью-то боль.
…
Когда б мы были не правы,
Не ели бы от той травы,
Что часть забвений и мостов
В виду небесных городов.

---

.
.
***
Стать почкой, сверкнувшей обратно,
Свернувшей все листики рощи
В материи веток, где складно
Таятся священные мощи.
Из гущи воскресного сада,
Что зреет и прёт через тучи,
Любовного русского ада
Сверкает серебряный Тютчев.
Из стати — в динамику термо,
Из грусти — в энергию лодки,
И жизни вселенская сперма,
И смерти могучая водка.
И жажда без мести стакана —
Посланье в бутылке с ответом,
И ночь накануне Ивана —
Летящая бабочка света.

---

.
.
А мне Русланова поётся
В пурге апрелевских затей,
И колесо её несётся,
И в глотке плещется Антей.
И мне на муромской дороге
Среди трёх сосен не блудить,
По еле слышимой тревоге
Беду чужую отводить.
В страданьях Коли-Николая
Самара – лучший городок,
По диким стЕпям Забайкалья
Горит неугасимый срок.
Очаровательные глазки:
Война роняет кровь в траву,
И от тюрьмы такие «ласки»,
Что сердце, кажется, взорву.
Когда б имел златые горы
Во глубине сибирских руд…
Всё отдал бы за синь-просторы,
Подшиты валенки – не трут.
За эти песни огневые
Ты награди меня, зима,
А липы плачут вековые,
У нас на всех одна сума.

---

.
.
АНТВЕРПЕН

Под рёбрами живых соборов
Сердечко прячется в капелле,
И Рубенс жестом необъятным
Гигантский плющит завиток,
Чтоб тело плыло без укоров
На полотне, сияя белым,
Потом уж облаком приватным
В одно касание, как ток…
Горит брусчатка под трамваем,
Кривоколенно скачут тени
И мальвы – россыпь граммофонов,
Вишнёвой колокольней в рост.
От Брейгеля к портовым сваям
И так всегда, почти без денег,
В подвальных кружевах притонов
Коричневатых, как погост…
Семи грехов не трогай ручки
И доброты на дне таверны,
А что гравюры ослепляют –
Там смех и грех, и швец и жнец,
Но, Боже мой, какие штучки
Царапает и режет верно
Тот мастер, время обгоняя,
Для умолкающих сердец…
. . . . . . . . . . . . .
Лови, цветущее мерцанье,
Тайник души, где не напрасно
Все линии сплелись в косицу,
И ждёт кирпичный бегинаж
То легкокрылое касанье,
Тот анжелюс крестообразный,
И снова по святу водицу
В неугасаемый витраж.

---

.
.
***
В ожидании весны,
Между внутренним и внешним,
Постепенным снегом пешим
До вибрации струны…
До иголок и до слёз
Воют маленькие волки,
Самой длинной ночи толки
Ждут рождественских стрекоз.
Воробьиная родня —
Искра Божия не плачет,
И не делает заначек
Для священного огня.
Ну, а мы – волчок к волчку,
Только верное сердечко:
Всей-то речи – пульсом речка,
Ветер выстрелом в строку.

---

.
.
* * *
Да, это мания Жизели,
Босые пяточки росы,
И это магия свирели
Для Волги средней полосы,
И это снова отозваться
На той сверхдлинной частоте,
Где песен млечное пиратство
Желает плыть по высоте,
Там плещутся ультрамарины
За терракотовой стеной,
И на салазках скользких линий
Меня отправят за весной,
За миром и потом по миру
Кленовым семечком весла,
И это магия эфира,
И это мания крыла,
И эта мания Жизели –
Преображенье красоты,
Освобождение без цели
На бис, на право нищеты.
Пусть будет целовать следочки
Сгоревший набело контекст,
Но дышат всходы многоточий
И отменён судьбы арест…
Как дрогнут ветры в милях книги
По кругосветке в небесах
На Аполлоновой квадриге
В аплодисментах-парусах!

---

.
.
***
Ветер северный железный,
Как дракон змеится шалый,
По дороге жжёт окрестной,
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,

Что за поезд мчится мимо?
Деревянные вокзалы…
Это пульс дороги длинной,
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,

Это ветер вещих скиний,
Что в морозные порталы,
Шлёт огонь на стыни синей,
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,

Душу вывернет до донца
И снегами полушалок,
И в серебряное солнце –
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы.

---

.
.
***
Бедность была не первым пороком моим.
Точнее, пророком.
За ней шли другие пророки.
Точнее, пороги.
И это не всё.
Потому что за ними – тревоги,
Но это лишь часть,
Потому что за ними дороги,
Которые – участь и грязь.
Слепой поводырь у дальнего зрения мира,
Бесхитростный странник,
Нельзя ли помиловать
И обменять на улыбку…
Орешник безгрешен,
Почём барабан и лира?
Отдай же права
И потеряй ошибку.
Бедностью думать
Всегда прощаться до срока.
Точнее, жить на пороге,
Нянчить за пазухой бога.
Но смысл горизонта –
Не думать особенно строго
О той стороне, где нас нет,
Но свет и всего много.

---

.
.
***
Бредут свинцовые погоды,
Куют подковы ноябри,
Немые травные свободы
Жгут цветоносные цари.

И обмирают перелески,
И бусый дождь идёт в народ,
Как отцветающие фрески,
Где умолчанья полный рот.

Жизнь, бездорожная дорога,
Меняет сосны на дрова,
Но жив карась в гостях у Бога,
И уточка-нырок жива.

И перемены густоваты,
Туманы ходят за рекой
И шлют осенние закаты
На Левитановский покой.

Всё дальше солнце Палестины,
И жаркий шёпот барселон,
И на пороге синий иней
А за окном вечерний звон.
…
Прости, бессмертное окошко,
Последний вдох летит в трубу,
И ждёт алмазная серёжка
Свою невестную судьбу.

---

.
.
***
Души моей осенний сад,
Побеги яблочных закатов
И ржавых «проволок» кусты,

Он гол и бос, и пестроват…
И сухоцветен, и крылатов
На золотом крыльце мечты.

И он всегда провинциал,
Как три сестры и стая галок,
Свободы в поле завались.

И он — живой инициал,
В котором смерть теряет жало,
Пьянея досыта и вдрызг.

Душе бессмертной бы не спать,
А за брусникой и шишкарить,
Но не убить зверья и птах.

И жёлтых листиков тетрадь
Пусть бережёт воздушный шарик,
Где озеро стоит в ветвях.

---

.
.
***
В поле путь – не маршрут, —
Бездорожья рожки,
Дай, осенний приют,
Огонька рогожке,
Дай промозглой дыре
Свежести арбуза,
Невечерней поре
Голоса Карузо,
Воробьиную сеть
На прозрачном клёне —
Как платочек надеть
С озорством в поклоне.
Перёлетами в рай
Караваны птичьи,
Как сияет мой край
В своём духе личном,
Как свивают без сна
Стаи голосами,
Клин за клином волна:
Журавли с дроздами,
…
Где проложен тот путь
Или та дорога…
Полететь — отдохнуть
На руках у Бога.

---

.
.
***
Жизнь – иноверка, иностранка.
Ещё она «инако» мыслит.
Она почти что самозванка,
Она – прыжок воздушной рыси.
И в ней икра небесной рыбы,
И строй фасеточного взгляда.
Она на дыбе, словно глыба
Неумирающего сада.
Она, конечно, иностранка,
Переводимая в подстрочник,
И грустная комедиантка,
Где между датами есть прочерк.
Но в ней всегда царят «чуть-чути»,
А «да» и «нет» для осужденья.
На небесах священной мути
В ней нет ни облака сомненья.
Жизнь – не граница, а страница,
Немного мот и богомолка,
И шамаханская царица,
И волчий переулок толка.
Но выбирает не судьбину,
Не человеческие годы,
А ту рябину, что у тына,
И Лукоморья дуб свободы.

---

.
.
***
Из всех печалей малахольных
Я ненавижу суету.
И тесноту, где ты – невольник,
Как крылья бабочки в аду…

Где нет прохладной небылицы
На золотом крыльце окна,
Там жгут невинные страницы,
А речь бедна и голодна.

Мне только снится, только снится
Слободки яблоневый свет
И предсказания про лица
Моих давно ушедших лет.

И всё надеюсь и надеюсь,
Что мир спасётся добротой,
Театром кукол тихо греюсь
И ненаглядной наготой.

А гости в дом, а отликаться,
А сквознячок откроет дверь!..
И все надежды, словно святцы,
По речке речи без потерь.

---

.
.
***
Я не рядком и не на грядке,
А сам в себе, как лук и стрелы,
И лягу в грядку я для дела
Наверняка в другом порядке.
Вот там и будут мои прятки
И те секреты удобренья,
Когда из формулы растенья
Пробьётся стебель горько-сладкий.

Какая жизнь вернётся снова,
И кто по ней пройдётся плугом,
И станет служкой или другом
Неисчисляемого слова?
Для птичек новгородских вече,
Колодцев с воротом и цепкой,
И поимённо крепко-крепко
Влюбиться до слиянья речи…

Потом разбрасывая корни
И, перемалывая спячку,
У лета вымолить заначку
Дождя и грома топот горний.
А те порядки слишком кратки,-
А те рядки бывают мнимы,
Всей жизни пласт, как дом ранимый,
Трава для маленькой лошадки.

---

.
.
***
Сколько стоит небесная манна,
Иоакимова плачется Анна,
Сколько стоит скитанье без рабства,
Закулисье невидного братства.

Сколько стоит молчанье и схима
Для голодной узды пилигрима,
Сколько выдержит лодочка бегства,
Фараоново злое соседство.

Сколько весят скрижали Завета,
Моисея гугнивая мета,
Сколько стоит телец толстоногий
У открытого Неба дороги.

Сколько пашет и сеет та Книга,
И под дубом вздыхают три мига,
И в ладонях руна золотого
Пляшет манна воскресного Слова.

---

.
.
***
Память. Память-голубятня.
Старый дворик, дровеник.
Светит в синей луже блик,
От сугроба пахнет мятно.

Миг! задорные молодки:
Половица заскрипит,
В выварке бельё кипит,
К вечеру чекушка водки.

И кирпичик хлеба карий,
И бидончик молока,
Покурить в рукав, пока
Розовый горит фонарик.

Та картошка и картишки,
Да премудрость бедноты
Сшили валенки мечты
И секретные излишки.

В них зелёные чернила
На тетрадь косых дождей,
Красногалстучных вождей
Позабытая могила.

И горбыль, и подворотня,
Где никто уж не живёт,
Память – голубь, память – кот,
Оборотень или сводня.

Или печка да ангина,
С сеткой панцирной кровать,
И читать, читать, читать,
И повинно, и невинно.

---

.
.
***
Выйти из старого дома, (как будто театр),
Сцена, галёрка и яма, партер, бельэтаж.
Вид с мезонина и высечен, словно меандр,
Света квадрат на ступенях, небесный багаж.
Жизни женьшень и оленья чиста беготня.
Освобождённого лета урок и укроп.
Но благодать из того голубого огня:
Пара следочков для пары неведомых троп.
Вышел из старого дома с открытым окном,
Сам, как окно, газировка, секретик цветной.
Вот и свободен, и это большое кино
Или театр, где никто не стоит за ценой.
Вот и свободен, и даже немного богат —
Уличный ангел-хранитель, курящий в рукав,
Непобедим, потому что не нужно наград,
Непогрешим, потому что гуляет без прав.
Вышел из дома, как солнечный заяц в бегах,
Запах поймал, что из постного масла добыт,
По восходящей струне, словно Моцарт и Бах,
На золочёном крыльце не убит, не забыт.

---

.
.
Гексаграмма 60. ЦЗЕ. Мера.

По Мере Неба и Земли
Осуществляется Природа,
Ограничения и воды,
И жизни спелые нули.

.

Гексаграмма 34. ДА ЧЖУАН. Большая Мощь.

Большая мощь – большой корабль,
Который вряд ли остановишь.
С такой твердыней не поспоришь:
Небесный Гром – растёт коралл.
Любая мощь – суть накопленья,
В которой сильный стал сильней,
Соизмеряй движенье дней
Душевного средоточенья.
Счастливый знак, владей собой,
Используй каждое мгновенье.
И цель, и результат – везенье.
Большая мощь вершит судьбой.
Будь осторожен и внимай
Дыханью трудности и ветра.
Живи в потоках километров,
Не отступай, не отступай.
Но помни, пик расцвета мал,
Удача может быть индейкой,
И чемоданный дух Корейко
Не обналичит бедный «нал».
Что остаётся? — Инструмент.
Уменье трат, и это сила,
Большая мощь всегда красива,
Как боевой ангажемент.

---

.
.
***
От любви до «позови»
Расстоянья нет ни крошки,
У гармонии в ладошке:
Оживи мя, оживи…

Дай мне воздуха чуток
И беспечную поруку,
От любви звоночек другу,
Оживи любви глоток.

Аромат цветущих трав
Разноцветного застолья,
Вижу чудное приволье,
Оживи мя, буду прав.

И , конечно, не нова
Жизнь, что жжёт и отпевает,
Как крапива за сараем,
Оживи меня в слова.

И, как будто позови,
И позволь-ка надышаться,
Перелистывая святцы,
Оживи мя, оживи.

---

.
.
***
И, тем не менее,
И, как бы ни было,
А жизнь не мнение,
Не встреча с идолом,
И не питание,
И не растение,
И не литания:
Молитва с пением.
Не зга осенняя,
А покаянная
Та боль последняя,
Что будет главная.
И, тем не менее,
Есть воля Божия,
Перекрещение
Простое — сложное,
Пространство случая
И время бедствия.
Чья доля лучшая —
Не надо следствия.
И возраст гения,
И чудо творчества,
И на колени бы,
И дайте отчество,
И дайте родственно
Постигнуть сущее,
И в круге тройственно
Обнять грядущее.
И, тем не менее,
Дорога длинная,
И жизнь цветение
И книга дивная,
По речи Родины
Всё то, чем живы мы,
Пусть будет пройдено,
И будем жилы мы.
И станем нитями
Переплетёнными,
Корнями крепкими
До неба кронами.
И в вечной памяти
Соединение,
И рок призвания,
Трава забвения…

---

.
.
Троицкая родительская суббота

Смерть – всего лишь переход,
Продых жизни в горле узком,
И потоком прямо в устье:
Раз! И ты уже не тот.

Как сквозь стену — прямиком
Из одной страны, как лишний,
Это прятки, где не ищут,
И Хароновский паром.

И оттуда нет дорог,
И оттуда нет известий,
Мера мести, мера чести,
Бог помог, но как помог?

Ящик в стол и не греши.
Вещью стать – благое дело,
Там идея тихо спела
На проекции души.

Знают тени дальний свет,
Что за стареньким сараем,
Там мы прячемся, играем,
Это рай. И нас там нет.

Это край, где ангел прост,
И в капусте народился,
Это жизнью окрестился,
Стрекозою на мороз.

Что не смерено – не взять,
Что безмерно – перепало…
То судьба переиграла:
Жизни мало, жизни мало!
Дай оставшимся дышать.

---

.
.
***
Меня волнует слово море,
Но более меня волнует
Тот человек, что принял горе
И сам в себе его бедует.

И слово знак меня волнует,
В котором графика спасенья,
Но в нём, бывает, ветер дует,
А смысл корячится в значенье.

Ещё меня тревожит слово,
То слово, что звенит и снится,
Хотя в нём плавится основа,
Оно рисуется и мнится.

И слово боль меня волнует,
Хотя любовь, скорее, слышу,
Из всех чудес, в которых чует,
Из всех путей, в которых дышит.

Ещё спасибо, «мудрость, прОсти»,
И Дух живого и Живаго,
И весть, в которой звон и гости,
Ступень и след – всегда отвага.

И слово имя, в нём же мета,
Родители, печали, доли,
Ладья последняя и Лета,
И правило любви и боли.