Большой разговор Вадима Кораблева и Станислава Гридасова. 

Основатель Sports.ru Станислав Гридасов уже шесть лет не работает в крупных медиа, но все равно резонирует: выпустил книгу о хоккее, сейчас готовит новую – про братьев Старостиных, а еще ведет телеграм-канал, где рассказывает об истории спорта, делится находками из архивов и заводит громкие обсуждения, публикуя хиты вроде списка запрещенных англицизмов Миллера.

Недавно Гридасову предложили разработать серию историко-документальной литературы о спорте – он подберет темы, авторов и будет курировать процесс от начала до конца. Перед тем как Гридасов расскажет подробности в своих соцсетях, мы поговорили с ним о том, как потерять любимое дело (журнал «PROспорт»), но продолжить искать важное – и найти его чуть в стороне от прошлой жизни.

 

Гридасов тяжело переживал закрытие «PROспорта»: сильно болел и начал пить. В этой части он расскажет, почему уважает Абрамовича и какой друг Уткин

– Журнал «PROспорт» закрылся больше пяти лет назад. Что ты делал в первые недели после этого?

– Журнал закрылся осенью 2015-го, наш владелец исчез в конце апреля или начале мая. После его исчезновения мы все лето пытались спасти наш издательский дом. Секретарша владельца не отвечала. Его финансист, родственник, в какой-то момент отключил телефон. Дочь, с которой мы тоже были немного знакомы, забанила нас во всех соцсетях. Ситуация была абсолютно непонятной.

Каким-то образом мы пытались дотянуть журнал до момента, когда владелец появится – ну мало ли, мы же не знали точно, что с ним. Ходили слухи, что его посадили. Это был тяжелейший год и помимо исчезновения владельца. На нас шло давление с разных сторон. По некоторым спортивным кругам прошла неформальная команда от одного влиятельного спортивного олигарха – не размещать рекламу у нас, не сотрудничать, после чего мы сразу потеряли миллионы. Подконтрольные ему компании снимали у нас рекламные размещения.

– Ты можешь назвать его имя? 

– Не хочу. Все случилось тогда очень неожиданно. В 2015-м мы как раз перезапустили сайт, набрали новую редакцию – под новый инвестиционный план. Развивали зонтичный бренд «PROспорт»: международная бизнес-конференция, бизнес-приложения, летний фестиваль в парке Горького. Осенью 2014-го провели первую премию в области спортивного маркетинга, сделали рейтинг популярности спортсменов. Готовились запускать образовательные программы, думали над вторым фестивалем, зимним. То есть за два года мы полностью переформатировали издательский дом, больше не были просто журналом. Новые проекты уже были в плюсе, и мы очень рассчитывали на 2016 год, когда вся наша машинка заработала бы на полную мощность.

И вдруг мы остаемся без владельца, без печати, со всеми новыми сотрудниками. И практически без оперативных финансов.

Мы приняли решение попробовать спасти ситуацию, дотянуть ее до какой-то ясности. Тем более к «PROспорту» был интерес, люди зондировали почву. Мы встречались и со «Спорт-Экспрессом», и с «Комсомолкой», вели переговоры с Тимофеем Мозговым, был предметный запрос от [Дмитрия] Чернышенко (тогда – председатель правления «Газпром-медиа», сейчас – вице-премьер РФ – Sports.ru), на нас выходили спортивные олигархи. Но нельзя продать бизнес без собственника бизнеса.

В общем, тяжелые условия. А когда у тебя нехватка денег и неопределенность, всегда есть недовольные сотрудники, всегда есть суды. В июне мы собрали весь коллектив и абсолютно честно объяснили ситуацию. Выпустили еще один номер, отменили осеннюю конференцию и узнали, что владелец действительно сидит (речь про Евгения Мышковского, бывшего топ-менеджера «Газпрома» и владельца хоккейного клуба «Лев» из Праги – Sports.ru). Стало очевидно, что спасти издательский дом не удастся.

– Когда все закончилось, как ты себя чувствовал?

– Я вышел из этой истории глубоко больным человеком, с нервным срывом и отеком Квинке (острое аллергическое заболевание, вызывающее массивный отек кожи, подкожной жировой клетчатки и слизистых оболочек – Sports.ru). Были две скорые подряд. Можно сказать, повезло, что остался жив. Потом несколько месяцев восстанавливался – сидел на отварной пище, ничего не мог есть и пить. Потом надолго осталась привычка щупать себе горло и проверять дыхание – не задыхаюсь ли?

– Пытался отвлечься на что-то вредное? 

– Забухал, да. Было ощущение, что вся моя журналистская жизнь, все, что я строил предыдущие лет 20, полностью разрушено.

– Когда ты понял, что нужно заняться чем-то новым? 

– Я вообще в тот момент не очень понимал, чем хочу заниматься дальше. Но я совершенно четко понимал, что не хочу больше работать в медиа.

У меня в тот момент была недоделанная книга про саратовский хоккей («Кристальные люди»), на которую раньше совсем не хватало времени. А больше ничего особенного и не было.

– Каким был первый шаг из неопределенности? 

– Не было такого, чтобы я сел, подумал и принял стратегическое решение: «С марта 2016-го я не главный редактор, а спортивный историк». Я много чем разнообразным и интересным занимался. У нас ведь была классная журналистская школа с Василием Уткиным – два выпуска студентов. Читал лекции в университетах и на разных площадках. Писал статьи, писал книгу. Начал ходить в архивы. Были саратовские проекты, например, КБ «Стрелка» организовала в Саратове праздничную программу и пригласила меня стать экскурсоводом. Я придумал авторскую экскурсию, водил людей по родному городу – саратовцев, гостей, иностранцев.

Постоянно что-то происходило, а в 2017 году, на исходе работы над книгой «Кристальные люди», у меня появился замысел второй книги – о том, как и почему появился хоккей в СССР. Я брал архивные дела, постановления министерств, заседания тренерских советов, отчеты о выездах за границу, смотрел формуляр и понимал: я первый человек за несколько десятилетий, кто это читает. Этому я посвятил года полтора примерно. «Кристальные» вышли в мае 2018-го, и я сразу сел писать первую главу новой книги про хоккей.

– То есть после «PROспорта» офисной работы не было вообще? 

– Так и есть, у меня офис дома: iMac, MacBook для выездов в архивы и в командировки, сканер – оцифровывать фотографии, принтер, чайник с чаем.

– Ты уже долго работаешь и дружишь с Василием Уткиным, хотя многие коллеги на него обижены и часто рассказывают неприятные истории. От тебя я никогда такого не слышал – в чем секрет ваших отношений? 

– Да нет никакого секрета. Мы с Васей знакомы с осени 1998 года, когда запускался Sports.ru. Двое взрослых мужчин – творческих, с непростым характером. Я ведь тоже не подарок, со своими тараканами. Было бы странно, если бы мы за 22 года ни разу не поругались и ни разу не сказали друг другу чего-то обидного. И обижались, и в какие-то короткие периоды не общались – это нормальная жизнь, между друзьями разное бывает.

Я просто не вижу смысла превращать личное в общественное. Зачем? Это дело двух человек. Если я снисходительно отношусь к собственным слабостям, почему должен строго относиться к чужим?

– Ты с ним всегда был на равных – не работал под его начальством. 

– Это правда. Мы никогда не были подчиненными друг у друга – это облегчает дружбу. Все-таки у нас очень ревнивая среда.

– Давай тогда расскажем про Уткина что-то хорошее. Например, объясним, почему он до сих пор в порядке.

– У Васи есть такое замечательное качество – он живой человек. Сейчас попробую расформулировать. С возрастом всегда есть угроза закостенеть в одном амплуа. Например, посчитать, что ты навсегда звездный комментатор. Или главный редактор. Гуру интернета или еще чего-нибудь. В этой ситуации, когда комфорт, деньги и привычки начинают ограничивать внутреннее развитие, очень легко превратиться в скучного и неинтересного персонажа, потерять интерес к новым вызовам. Новые вызовы – это всегда риск.

Перестать быть кем-то главным и попробовать с нуля начать новое, рискуя репутацией, деньгами, да еще и в возрасте, – это очень тяжело. Но Вася так делает. Он умеет не костенеть. Можно говорить: «В 90-е я создал…» Но никого уже не интересует, что ты создал и умел в 90-е. Ты живешь сейчас. Это важное не только человеческое ощущение, но и профессиональное.

И, конечно, все прекрасно знают, что Вася – очень хороший друг. Хороший друг – это ведь не тот, кто звонит тебе каждый день и утешает. Хороший друг – это когда тебе совсем херово, а человек приходит на помощь. Даже если перед этим вы вдрызг поругались и не общались полгода. Я знаю это и по себе, и по тем людям, которые в интервью – в том числе Sports.ru – рассказывают, какой плохой Вася. Я-то прекрасно знаю, как их Вася тащил, когда им было совсем херово: укладывал в больницы, устраивал на работу, субсидировал деньгами безвозмездно.

– Интересно поговорить про еще одного человека, с которым ты знаком, – Романа Абрамовича.  

– Мы относительно недавно, до пандемии, встречались с ним – но не по спортивным или медийным делам. Он один из инвесторов строительства под Саратовом Парка покорителей космоса имени Юрия Гагарина. Непосредственно в Саратове этим проектом занимается Сергей Капков. А Абрамович помогает, потому что родился в Саратове. У нас с ним была общая тема для разговора.

– Что это за человек? 

– Мне он нравится. Кажется, это звучит плохо от человека, который на него работал, может показаться каким-то лизоблюдством, но я говорю что думаю.

Он восемь лет был владельцем «PROспорта». И случай с запрещенными англицизмами Миллера вообще невозможен в случае с Абрамовичем. За эти восемь лет он ни разу не дал ни одного указания, как делать журнал: о чем писать, когда, про кого и так далее. Это его принцип работы. Не в том смысле, что ему было пофиг. Наоборот, я регулярно с ним общался и обращался по каким-то вопросам – в основном по финансовым. Считается, что мы тогда сидели в шоколаде, что к нам приезжал курьер с мешками денег, а когда они заканчивались, мы подходили к сейфам и брали сколько нужно. Но это совсем не так. У нас был очень жесткий бизнес-план и всегда очень жесткие проверки со стороны финансовой службы. Мы отчитывались за каждую копейку. И у нас не было завышенных зарплат и гонораров. Все по рынку.

С Абрамовичем очень комфортно работать. Если он считает тебя профессионалом, он тебе полностью доверяет. А если перестает доверять, то просто уволит и возьмет другого человека.

– Когда вы познакомились?

– В 2004 году, это ранний этап новой жизни «Челси». Был организован большой выезд журналистов на матч в Лондон для встречи и интервью с Абрамовичем. Поехали человек 10, во многом этот список на выезд составляли люди из «Спорт-Экспресса». А меня в эту группу включать не хотели: типа, кто такой Гридасов, он недостоин. Но потом мне рассказали, что Абрамович лично попросил включить меня в список. Он тогда читал наш журнал, ему очень нравилось.

Мы прилетели в Лондон, это была закрытая встреча – такое часто практикуется в большом бизнесе. Если человек начинает проект, он откровенно рассказывает о планах работы, честно отвечает на вопросы. Единственное условие – мы не можем это публиковать как интервью, ставить его прямую речь. Информация дается для понимания процессов.

«Челси» играл с «Фулхэмом», после игры у нас была общая встреча в ложе часа на полтора. После окончания он благодарил каждого за приезд, подошел ко мне и сказал: «Мне очень нравится ваш журнал, я его с удовольствием читаю». И где-то через два месяца я случайно узнал, что он купил «PROспорт».

– Красиво. 

– Это правда. В плане жестов и поступков он красивый человек.

Гридасов сделал отличный арт-объект в Саратове, но помучился с чиновниками. Деньги дал Смолов – больше миллиона рублей

– Ты уже сказал, что делал проекты в Саратове. В 2016-м с помощью тебя и Федора Смолова там появилась арка-звонница – мне очень понравился этот объект. Расскажи о нем. 

– Я давно помешался на теме родного Саратова – я немножко коллекционер, немножко краевед, больше 10 лет у меня был свой небольшой благотворительный фонд, который занимался в Саратове разными проектами. Фонд небольшой – без глобального спонсора и государственных грантов. Но какие-то маленькие вещи мы делали: тут деньги ребенку на лекарства собрали, тут детскую площадку построили, тут лекции провели.

Меня часто спрашивают, почему мучает ностальгия по Саратову. Но меня вообще не мучает ностальгия по Саратову. Я оттуда уехал в 1984 году, будучи девятиклассником. Для меня это просто такая вещь… Понимаешь, заметка – это приятно. Книга – это приятно. А когда ты оставляешь какой-то настоящий объект – это огромное удовольствие. Вот детская площадка – пусть она маленькая, но она настоящая, на ней занимаются реальные дети.

Вообще, тема преобразований городской среды мне очень интересна. Не Москвой же мне заниматься и не Петербургом. Саратов – мой родной город, там живут мои папа, сестра, родственники. У меня есть идеи, связи и возможности, чтобы что-то сделать для родного города. Я хорошо знаю его историю, особенно историю набережной, где я родился и вырос. При Хрущеве набережную уничтожили, не осталось ни одного дома, ни одной церкви – снесли целый пласт в истории города. Построили целиком новую набережную, новые дома, которые в народе называется сталинскими – большая парадная набережная. Мне захотелось, чтобы люди, которые сейчас живут на этой набережной, почувствовали, что они не первые, кто по ней ходят, не первые, кто смотрят на Волгу. В этих домах уже жили люди – они тоже любили, работали, восхищались закатами. Мне вообще кажется важным, чтобы люди не забывали, что они не первые в этой жизни, в этом городе, в этой профессии.

– Это, конечно, очень нетипичная история для России, где к историческим зданиям относятся халатно. 

– Один мой добрый товарищ очень точно объяснил, чем мы занимаемся и что такое история. Это сохранение людей, вещей и событий от смерти. Если конкретный человек не сохранит кусочек чего-то на носителе, в книге, в научной работе, в архиве или на сайте, этот кусочек навсегда исчезнет, умрет. О нем никто никогда не узнает. И в этом смысле абсолютно не важен масштаб изучаемого – глобальный, частный или семейный.

У меня был замечательный опыт, который очень многое мне объяснил про историю в любом ее виде. Мои предки – из саратовского Заволжья. До Великой Отечественной это была республика немцев Поволжья. В какой-то момент я приехал к родителям на дачу, она тоже находится в Заволжье, на другом берегу от Саратова. И мне очень хотелось проехаться по бывшим немецким деревням – посмотреть, что там осталось от немцев. Я взял машину, фотоаппарат и поехал – снимал развалины немецких церквей, школы, мельницы, дома. Выложил цикл публикаций в LiveJournal, и вдруг мне написал человек. Спросил, я ли делал эти фотографии, и сказал: «Кажется, я узнал места, где прошло несчастное детство мое».

Мы с ним созвонились, и он рассказал о своей жизни. Ему было лет 7-8, когда его семью переселили из Белоруссии в Карелию. С началом Второй мировой мужчин забрали на фронт, а женщин и детей отправили на барже на Волгу – как раз в те места. Он был маленьким – понятно, что для него это яркие воспоминания. Все было непривычно: большая река, как топить печку кизяком, другие дома, рыба, птицы. Голод – он мне рассказывал, как поймал большую щуку и гордился, что смог накормить всю семью. Он все это очень остро запомнил.

Существует много воспоминаний, как немцев выселяли. Но почти нет воспоминаний людей, которые заселились в эти деревни, пришли на место немцев. Я его очень долго уговаривал записать воспоминания – и он это сделал. Воспоминания пошли гулять по разным сайтам. Тогда я, простите, гордился собой, что мне удалось кусочек этой маленькой истории сохранить.

– Еще про арку-звонницу: как удалось привлечь Смолова? 

– Мы с Федей уже были знакомы – оба саратовские. У меня к тому моменту была многолетняя программа благотворительных интернет-аукционов, для которых мы собирали мячи, клюшки, форму с автографами известных спортсменов. Потом продавали их, а деньги шли на детские дома или лечение саратовских детей. Мы иногда встречались с Федей, он привозил майки, мячи, все, что надо. К тому же он подписчик моей саратовской странички в фейсбуке. Я там периодически писал про какие-то свои саратовские идеи, поэтому он был в курсе моего проекта «Порталы истории» – с арками на набережной.

В какой-то момент он мне позвонил и спросил: «Идея еще жива?» Я ответил, что идея жива, но нет денег. Тогда он уточнил, сколько нужно.

– То есть он первый тебе звонил? 

– Да, он сам обратился, не я его просил. Готового проекта у меня не было, поэтому стоимость я не знал. Только предположил, а он сказал, что даст деньги. Так все и завертелось.

– Если не секрет, о какой сумме речь? 

– Сумму называть будет не очень корректно. Но это больше миллиона рублей.

– Что было дальше? Вы пошли к чиновникам?

– К чиновникам я тоже пошел – без их юридического оформления невозможно сделать в городе ни один проект.

Сначала я собрал группу архитекторов, краеведов и других заинтересованных людей, которые бродят по Саратову и у которых тоже возникают разные сумасшедшие идеи. Рассказал им про арку и предложил подумать, как это все может выглядеть. Сказал, что денег не заработаем, но на реализацию они есть. Изначально хотели, чтобы четыре архитектора сделали четыре разные арки, но получилось иначе.

Честно говоря, я думал, что все будет просто: деньги есть, архитектор есть, все вопросы на уровне мэрии Саратова решены, комиссии пройдены, бумажки подписаны. Но просто не получилось.

– Были препятствия от чиновников? 

– Ой, это вообще отдельная эпопея. Мы думали, что на все согласования уйдет максимум один месяц, а в итоге ушло пять. Я, конечно, знал, что у нас в стране с этим не все хорошо, но не знал, что настолько плохо. Непосредственное столкновение с чиновниками на местах – просто шок.

Чего уж там говорить, я дошел до очень высокого уровня. Был звонок. Правильный, высокий звонок, где было сказано, что Гридасову помогать в плане денег не надо, но мешать нельзя – никаких проволочек. Сначала я был жуткий оптимист, а когда все перешло в конкретную реализацию, случился ужас. Нужно было прокинуть электрический провод (в арке система электрического звонаря) – и мы тянули кусок кабеля четыре месяца.

Приезжаешь в кабинет к чиновнику, вопрос на 5 рублей и 5 минут. Он говорит: говно вопрос, все сделаем, не беспокойся. В понедельник я занят, во вторник улетаю в командировку, напомни о себе в четверг. И я потом пишу, звоню ему несколько месяцев, а он даже не берет трубку.

Помню еще такой эпизод. Звоню в администрацию района, предлагаю провести рабочую встречу на месте, потому что мы ведь не просто делаем красивый объект, а еще благоустраиваем двор – чтобы не просто для туристов, а еще и для жителей. Договорился с главой администрации. Пригласил на встречу архитектора, прораба, местный бизнес из соседних зданий, там рядом много кафе и ресторанчиков – то есть такое рабочее совещание. В итоге все пришли, а главы администрации нет. Стоят семь взрослых мужиков, а его просто нет. Звоню на мобильный, на рабочий, а он мне даже соврать в трубку не может, что у него мама заболела или пожар на объекте. И вся ситуация погрузилась в жуткий туман.

Просто в моем мире такие вопросы или решаются за пять минут, или ты говоришь: ребята, извините, я не могу помочь. В итоге бизнесмены сделали ровно все, что обещали, а чиновничество сорвало все, что можно сорвать. Только потом приехали на открытие, перерезали ленточку, взяли объект на баланс и тут же забили на него.

Но недавно арку начали ремонтировать. Саратовский бизнесмен Сергей Усынин взялся за свой счет привести там все в порядок, ему очень понравилась идея. Приятно, что кому-то это надо.

– У тебя есть понимание, почему так происходит? Вы приходите к администрации с интересным проектом для города, вам не нужны деньги, проект уже готов – и столько препятствий. 

– Такой уровень управления и понимания в Саратове.

– Есть ощущение, что так везде. 

– Я просто не хочу обобщать, говорю о том, что прошел своими ногами. А с саратовским отношением я столкнулся еще, когда делал книгу про саратовский хоккей. Я выиграл небольшой грант на 100 тысяч, но при масштабе затрат на книгу это ни о чем. Оцифровал сотни видео, фотографий, пленок, документов – получился мини-музей. У меня была идея подарить все это городу. Но оказалось, что это нахрен никому не надо – ни министерству спорта, ни «Кристаллу», ни федерации хоккея, ни музею хоккея. Бесплатно, просто придите и заберите. Но не надо.

Сначала Гридасову было жутко читать дела в архиве ФСБ. На него очень злится Татьяна Тарасова – считает, что он пишет гадости о ее отце

– Когда ты заинтересовался историей? Ведь не после ухода из «PROспорта». 

– Когда ты мне написал, я подумал, что ты наверняка задашь такой вопрос. И задумался – а действительно, когда? И вспомнил, что в моем детстве была телевизионная передача «Не за тридевять земель», она выходила с 1960 года – это наверное, вообще рекорд для советского телевидения. И вел ее до последнего великий человек Дмитрий Сергеевич Худяков – он умер, к сожалению, в декабре прошлого года. Мы, саратовские мальчишки 70-х, все ее смотрели, он рассказывал про древние моря, скифские курганы, про всю историю Саратовского края. Он заразил своей любовью несколько поколений.

Мы вот в детстве лазали по чердакам и подвалам старых домов, искали клады, собирали на склоне гор «чертовы пальцы», это окаменелости моллюсков-белемнитов – они у меня до сих пор лежат в ящике стола. Наверное, оттуда пошло. Потом, конечно, приоритеты поменялись. В молодости было не до истории, не до архивов. Теперь, наверное, что-то возрастное началось. Сначала занялся немного генеалогией своей семьи, она у меня целиком крестьянская, ни дореволюционных фотографий, ничего. Только три записи в церковных книгах: крестили, обвенчали, умер. Мне стало интересно восстановить историю моей семьи – как они жили, в каких условиях, как это вписывается в историю края, страны.

– Но историком ты себя не называешь? И как тогда тебя представлять?

– Строго говоря, я не историк, такого образования у меня нет. Историк – это человек, который занимается наукой. Именно наукой – это принципиальная вещь, которую многие не понимают. Историческая наука и книги об истории/школьные учебники – это два совершенно разных предмета. Историческая наука – это строгое знание, которое занимается скучными вещами. А все остальное – это рассказывание историй на историческом материале, местами еще и политика.

Я бы все равно свою деятельность назвал журналистикой. Просто на историческом материале. В разных местах я представляюсь по-разному. Если это какое-то модное место, говорю, что занимаюсь сторителлингом.

– Ты говоришь, что историческая наука – это скучно. А почему работать в архивах – не скучно? 

– Каким-то исследователям и архивы – это скучно. А для меня это поэзия. Я получаю удовольствие от документов – от того, как это написано, от фактуры бумаги, от почерка. Я был в восторге, когда увидел своими глазами письма братьев Старостиных – Берии. Четыре разных почерка, четыре разных текста. Они по-разному формулируют, по-разному прописывают себя и обращаются. У них разный почерк. У Николая Петровича почерк немного спешащего человека, которому некогда выписывать буквы. А у Александра Петровича почерк фантастической красоты, каллиграфический. И у всех четверых потрясающая грамотность, еще хорошее дореволюционное образование.

_{Обращение братьев Старостиных к Молотову, 1937 год}

И эти детали ведь тоже многое говорят о людях. Не знаю, я сумасшедший, мне это реально приносит огромное удовольствие.

– Люди, которые занимаются спортивной историей, говорят, что такой индустрии в России нет. Ты заметил это? 

– Конечно. А еще у нас не существует института спортивного нон-фикшна. Это огромнейший рынок в англоязычной среде, целая культура.

Смотри, давай возьмем какие-то знаковые для нашего спорта истории. Например, баски в СССР в 1937 году – революционная команда из воюющей Испании приезжает в страну, где начался Большой террор. Тут тебе не только новая футбольная тактика дубль-вэ, здесь шпионские страсти, столкновение двух кланов – НКВД («Динамо») и ВЛКСМ («Спартак»). Басков у нас в стране пытались спаивать, подкладывать под них девушек легкого поведения, засуживали на поле (их переводчика потом расстреляли). И нет про это книги.

Я немного касаюсь этой темы в книге про Старостиных, потому что проблемы братьев с НКВД начались именно с басков. Хоккейная Суперсерия-72, три секунды в Мюнхене, полулегальная экономика советского спорта, олигархический клуб ВВС Василия Сталина, – масса интересных тем, которые документально не изучены, не описаны, а бесконечно пересказываются на уровне мифов или старых баек. У нас спортивный нон-фикшн загнан сейчас в очень узкую нишу спортивных мемуаров – только для гиков. А это же сумасшедше интересные судьбы, страсти, это история страны, в конце концов. На мой взгляд, историю спорта и спортсменов надо рассказывать так, чтобы это было интересно и тем, кто ничего в спорте не понимает. И при этом строго документально, с опорой на источники. Вот этим я пытаюсь сейчас заниматься.

– Как строится твой день? 

– Встаю в 8/8:30 утра, начинаю работать. Пишу или набираю информацию – читаю книги, смотрю, ищу, проверяю.

Вечером стараюсь отдыхать от работы. После десяти вечера выключаю звук телефона.

– Как часто ходишь в архивы? 

– Два-три раза в неделю на четыре-пять часов – на большее у меня не хватает концентрации, начинаю делать ошибки. Плюс в архивах ФСБ есть срок работы над делом – тебе его дают на месяц. А это очень большой объем работы. Если тебе его выдали, ты должен посвятить много времени, перепечатать условный миллион знаков.

В чем сложность работы в архивах: есть только заголовок дела, а что внутри – неизвестно. Процесс заказа и выдачи обычно затягивается, поэтому ты до кучи заказываешь еще дела – пять, шесть, семь. Например, меня интересовала переписка советских чиновников с ФИФА в середине 30-х, а рядышком стояло дело с приблизительным названием «Переписка с иностранными тренерами». У меня возникла идея, что, возможно, внутри содержится переписка с Жюлем Лимбеком (тренер венгерского происхождения, работал в командах СССР с 1935-го по 1937 год – Sports.ru) или Антонином Фивебром, так называемым первым тренером «Спартака». На самом деле он им не был, конечно.

– Расскажи про Фивебра. Везде пишут, что это первый иностранный тренер «Спартака», который потом работал в ленинградском «Динамо».

– Это очень смешно, конечно. «Спартак» считается самой популярной и самой изученной командой – с огромным количеством журналистов и историков. Есть музей, деньги и так далее. Но Фивебром, кажется, никто ни разу не занимался – человеком, которого называют первым иностранцем клуба. Это 1936 год.

Я тоже плотно не занимался, но видел документы – заседание Всесоюзной футбольной секции. Они обсуждали, как работают иностранные специалисты, привлеченные для консультаций. Перед ними, судя по всему, не стояла задача тренировать клубы, да и профессии тренера в нашем современном понимании еще не существовало. Фивебр должен был привнести в советский футбол европейский опыт, технологии. Фивебра, кстати, очень многие встретили в штыки: зачем приехал, почему, что у нас, своих специалистов нет?

До сих пор толком неизвестно, когда он уехал. У него интересная судьба: работал в Италии, Испании, потом занесло к нам. А умер поздно, уже в 1970-х. И никто не поинтересовался. Тоже потенциальная книга, кстати. Но для этого нужно изучать наши архивы, искать чешские, испанские источники, искать его потомков.

– Ты был в архиве ФСБ. Это особые впечатления? 

– Когда шел туда первый раз, прокручивал в голове все дурацкие стереотипы – про подвалы, строгую охрану, металлоискатели, спецпропуска, стальные сейфы. В общем, голова рисовала. Я даже не в ту дверь сначала тыкнулся – представлял, что дверь архива ФСБ должна быть большой, прочной и тяжелой. Оказалось, все гораздо проще. Вот есть читальные залы в больших библиотеках – так все и выглядит.

Работают там самые обычные люди, в основном родственники репрессированных, сотрудники «Мемориала», профессиональные историки. Никаких ужасов и подписок кровью клятв о неразглашении не существует.

– Совсем без атмосферы? 

– Не совсем. Когда читаешь дело, начинаешь ощущать, в каком месте его писали, где проводились допросы. А когда читаешь про человека, которого расстреляли, и видишь фотографии, документы о допросах, приговор, это все мешается в какое-то очень сложное чувство. Сначала даже жутковато. А потом привыкаешь.

На мой взгляд, такими делами не получится заниматься за деньги, это очень нестандартная работа. Обычно люди в архивах – это отряд бесплатных сумасшедших.

– Эти истории из документов отражаются на реальной жизни? Ты что-то в нее переносишь? 

– Я не живу жизнью своих героев. Но часто вижу, как люди, которые занимаются историей и которых я знаю и вижу, сходят с ума на своих героях или темах. Это не медицинский факт, но они становятся заложниками своей одержимости. Посвящают жизнь тому, чтобы что-то доказать или оправдать. Это опасная штука.

С одной стороны, одержимость помогает совершать великие поступки – Генрих Шлиман, например, откопал Трою. Но боюсь, что на одного Шлимана приходятся 10 тысяч людей, ушедших в полную несознанку.

Да, мне интересны Старостины, но я не испытываю никаких сильных чувств ни к ним, ни к Берии, ни к следователю, который вел это дело. Стараюсь подходить к изучению как человек, который в точке входа не знает ничего. Заранее очищаю настроение, восприятие и оценки. Я не знаю, кто прав, кто виноват, кто злодей.

Главное чувство – скорее азарт. Но не к людям, а к нахождению материала, источника и так далее. Я испытываю счастье и удовольствие от нахождения нового.

– Тебе не страшно получать информацию?

– Ты знаешь, мне именно важно получить информацию – например, о моем деде. И для меня нет разницы, воевал он за красных или за белых. Писал он доносы – или на него писали. Это мой дед, его жизнь. И мне интересно, как он прожил эту жизнь – осуждать его я не буду, не хочу.

И я не понимаю, почему люди боятся истории своих предков, – неоднократно с таким встречался. Ты же знаешь, что я враг семьи Тарасовых? Мне от Татьяны Анатольевны прилетают периодически приветы.

– Нет, расскажи. 

– Я лично с ней не знаком. Но были случаи, передавали. Один коллега пришел к ней на интервью про папу, и она спросила: «Вы не от Гридасова? Знаете его? А вы знаете, что из-за статей Гридасова моему папе памятник не поставили?» И была смешная история, когда она пришла в Музей отечественного хоккея, который она называет музеем Тарасова – искренне считает, что это музей ее папы. А там продается моя книга. И когда она ее увидела, стала возмущаться: «Что здесь делает книга Гридасова?! Вы что, не знаете, какие гадости он пишет про моего папу!» Она почему-то считает, что я пишу гадости про Анатолия Владимировича.

– У тебя есть история из архивных документов, которая никак не выходит из головы? 

– Когда я этой осенью сидел в госархиве, заказал дело, в котором содержалась переписка с иностранными тренерами. Короткое и тонкое дело, но там обнаружились четыре фамилии, которые в истории советского спорта в таком контексте ни разу не звучали. Больше всего меня потрясла история тренера Хуго Фенихеля. Бумажка – один листочек. Фенихель пишет в министерство спорта, что хочет тренировать в СССР какой-нибудь футбольный клуб или сборную. У него большой опыт: работал в Германии, Франции, Чехословакии, Бельгии. Знает русский. Объясняет, что участник гражданской войны – воевал на стороне красных, успел получить гражданство. Но так случилось, что товарищи послали в Венгрию на помощь революции, а она проиграла. Вернуться не смог и бежал в Германию, где стал футболистом. Пишет, что быстро вспомнит русский, сможет легко общаться с игроками.

Когда я прочитал бумажку, вечером стал гуглить. Есть маленькие справочки: на работу его не взяли, он остался в Бельгии, попал под фашистскую оккупацию и погиб в лагере в рамках программы умерщвления «Т-4» (предусматривала казнь инвалидов, людей с психическими расстройствами и с наследственными заболеваниями – Sports.ru). Посмотрев, где он воевал во время гражданской войны, я понял, что он воевал на Волго-Уральском фронте – там, где те самые деревни, откуда родом мои деды. И я понимаю, что он мог быть рядом, мог быть вместе, мог быть в той же самой деревне.

Вместо того чтобы оказаться в СССР и стать прославленным тренером условных «Спартака» или «Торпедо», отработать в войну где-нибудь на заводе, потом снова работать в футболе, получить пенсию и попасть в «Футбол-Хоккей», человек погиб в концлагере.

Гридасов уверен, что Стрельцова осудили справедливо. Здесь он объясняет, почему сериал «Ход королевы» получился отличным, а наши фильмы про спорт – просто ужас

– У тебя недавно вышел подкаст про Эдуарда Стрельцова. Там ты говоришь, что все конспирологические версии налепили люди, которые его даже не знали. 

– Мне кажется, да. Мифы – широко распространенная вещь в любой истории. Я не проводил исторического исследования по Стрельцову, не работал с оригинальными секретными документами – я работал с отражением истории Стрельцова в массовом сознании, в кино и литературе.

Мне было интересно, почему история переломилась в сторону заговоров. После трех месяцев изучения мне показалось, что это очень простая история. Я смотрел на нее не со стороны «Ах, какой несчастный гений!», а просто спокойными трезвыми глазами. Мне кажется, это простая житейская бытовуха, вокруг которой навертели миллион фиг знает чего. Все это разбивается очень простой фактологией, лежащей на поверхности.

– Давай коротко для тех, кто еще только послушает подкаст: что там случилось? 

– При всем том что Стрельцов гениальный футболист и глубоко симпатичная личность, он остается самым обычным человеком. Встречаются четыре молодых парня и четыре молодые девушки. Все находятся в состоянии невероятного алкогольного опьянения, намешав кучу напитков. При этом Стрельцов не умел пить и быстро пьянел – это не мои догадки, так говорили его друзья и одноклубники. Мне кажется, эту историю поймет каждый, кто несколько раз в жизни был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Классическая бытовая пьянка молодых людей, где каждый мог повести себя некорректно.

Строгость наказания несправедлива. То, что ему довесили второе дело, – вообще незаконно. Но если говорить не про строгость наказания, а про юридический аспект – там все прозрачно. Глобально не к чему придраться. Что могли сделать следователи 50-х? Даже в 90-е, когда шла тенденция к оправданию огромного количества людей, ничего не смогли подкопать, хотя целые группы профессионалов со связями работали над реабилитацией Стрельцова.

– Ты смотрел фильм «Стрельцов», который недавно вышел? 

– Я не собирался его смотреть, но меня вытащил Миша Моссаковский для своего ютуб-канала – делал фильм о фильме.

Это отдельная большая тема – про современное спортивное кино в России. Если вкратце, это очень плохо с точки зрения качества: сценарий, режиссура, актерская игра. И этот фильм имеет нулевое отношение к истории Стрельцова. Случайное совпадение фамилий.

Это очень характерно и показывает, как наши продюсеры относятся не только к историям спортсменов, но и к истории нашей страны. Да и к зрителям – они нас считают за говно. Готовы снять любое говно, лишь бы мы принесли свои деньги.

– «Легенда №17» и «Движение вверх» с точки зрения человека, который занимается историей, – полная фигня? 

– Историков часто упрекают за излишний буквализм, что мы якобы придираемся к мелочам: здесь неправильная форма, тут машина не той марки, здесь клюшка не такая и так далее. Но проблема в том, что в этих фильмах вранье не только в мелочах, но и в масштабных вещах.

Есть мелкие небрежности – от лени, от того, что наплевать. Например, в «Движении вверх» Иван Едешко тренируется в майке минской команды РТИ, а РТИ в тот момент вообще не было, был минский «Спартак». Проверяется в два клика. Но главное, что в этих фильмах Советский Союз – это не Советский Союз. Это просто карикатура. А советский спорт – это не советский спорт. Это не характеры Харламова, Стрельцова, Тарасова, Кондрашина. Это другие люди, с другой судьбой, другой манерой речи и другим поведением. То есть совсем другая натура. Чистое фэнтези.

Здесь нет разницы: Козловский мог играть Стрельцова, а Петров мог играть Харламова – ничего бы не изменилось.

– Как ты это объясняешь? Вот в Канаде сняли «Мориса Ришара» – и там все здорово не только с точки зрения кино, но и истории. 

– Если вкратце, то у нас а) не умеют, б) плюют. Морису Ришару ведь тоже можно было придумать какую-нибудь автомобильную катастрофу или развод для пущей слезы. Но они же себе этого не позволяют. Фильм про Мориса Ришара совпадает с описанием «Википедии», но его интересно смотреть. Морис Ришар там настоящий, живой – и за ним хочется следить.

То же самое можно было сделать про Харламова. Но, во-первых, они не ставят перед собой такую задачу, а во-вторых, их в глубине не интересуют ни Харламов, ни Стрельцов. Их интересует набор сценарных ходов и кнопок. Они их нажимают – и люди хотят прийти в кино и заплатить деньги. Тут человек должен засмеяться, тут – заплакать, так это и работает.

Многие ходы заимствованы из американского кино. Некоторые сцены в «Легенде №17» полностью повторяют сцены американского фильма «Чудо». У BadComedian все это отлично отражено в ролике про «Движение вверх».

– Тебе предлагали стать историческим консультантом какого-нибудь фильма? 

– Конкретных предложений не было, но были разговоры – например, перед съемками «Движения вверх». И сейчас даже есть разговоры на похожие темы. Я часто что-то делаю без денег, но почему я должен откладывать свою жизнь и работу ради чужого бизнеса? Если им это нужно, я готов поучаствовать, с удовольствием помогу. Но не понимаю, почему должен это делать бесплатно.

– То есть сразу говорят, что работа без денег? 

– Да, и я этого не понимаю. Это не благотворительность – не помощь больным старикам или детям. Это бизнес – там платят.

Вот сейчас на «Нетфликсе» вышла очень хорошая работа – «Ход королевы». После сериала я прочитал роман, чтобы понять, почему получилось так хорошо – оказалось, автор романа Уолтер Тевис сам неплохо играл в шахматы, неплохо знал спортивный мир, но даже он на этапе создания романа привлек шахматного консультанта, который все перепроверял. Очень известный в США человек – Брюс Пандольфини. И над сериалом он тоже работал. А еще работал Гарри Каспаров. Все они следили, чтобы на шахматной доске элементарно не было косяков.

В сериале актеры даже двигают фигурки как профессионалы – их этому специально учили недели и месяцы. Они должны были брать эти фигурки как люди, которые это делают с детства. Меня посади за доску – я так не смогу, это особенная пластика. Как удары футболиста по мячу.

Вот этим людям я верю. При том что у них в кино тоже много фэнтези: такой девушки не было и быть не могло в США 60-х, Москва нарисована в хромакее, Манежная площадь уже после зверюшек Церетели. Но правда образа и правда спорта там есть.

Когда Гридасов начал изучать Большой террор, поражался, как людям придумывали обвинения. Говорит, что сейчас наш спорт все еще держится на советской системе, – она была очень мощной

– В марте вышел твой текст «Убить Сталина – задача физкультурников на 1937 год. Министр спорта сознался на допросе – и его расстреляли». Что ты чувствовал, когда его готовил? 

– В комментариях тогда писали, что это заказуха, ясно-понятно, Спортс – гнилой либерастический сайт, тут сам Дудь работал, а если Дудь, то клевета. А у меня была очень простая мотивация: началась пандемия, закрылся читальный зал архива ФСБ, я не знал, сколько эта ситуация продлится, а у меня на руках остался накопированный материал, который я считал очень важным. Мне было тупо жалко, если бы он пропал по каким-то причинам. Я решил выложить его в интернет, сделать общедоступным.

Давай представим, что такое репрессии в спорте в 1937-38 годах. Это как если бы сейчас в течение полутора лет арестовали и расстреляли человек 150 заметных людей. К примеру (только для примера, для понимания той ситуации): Тягачева, Мутко, Колоскова, Матыцина, Шипулина, Логинова, Вяльбе, Гинера, Дюкова, Хусаинова, Тарпищева, Балахничева, Борзаковского, Губерниева – ну и так далее.

– Почти всех героев материала расстреляли. Как ты объясняешь этот период в истории? 

– Это один из самых трудных и больных для объяснения периодов. Мне не близки крайности – от «Сталин – маньяк, который ел на ночь детей» до «Сталин был мудр, гениален и спасал страну от явных и тайных врагов». Я для себя никак не формулирую сущность Большого террора, не готов на эту тему рассуждать, мне элементарно не хватает знаний.

А почему под раздачу попали спортсмены, я хорошо понимаю. Объясню схематично. Спорт в СССР исторически был привязан к трем ведомствам – к армии, НКВД и комсомолу. У министра спорта Харченко в 1937 году было три зама – один от «Динамо», второй от армии, третья, Кнопова, из комсомола. Всех их расстреляли, включая самого Харченко – кроме Кноповой, ее просто посадили, но позже, за компанию с [генсеком ЦК ВЛКСМ Александром] Косаревым.

«Динамо», понятно, самое старое и большое спортивное общество в стране.

Армия – потому что спорт в СССР в этот период был не спортом, а физкультурой, средством подготовки к войне. Поэтому вся эта подготовка находилась под контролем высшего командного состава армии. В Институте физкультуры имени Сталина был соответствующий факультет, который готовил красных командиров. Все руководители факультета, завкафедрами, преподаватели гимнастики были связаны с Тухачевским, Якиром, Уборевичем (высшие военачальники, которых расстреляли, обвинив в организации военного заговора с целью захвата власти. Позже они были посмертно реабилитированы – Sports.ru). И когда начались процессы над военными, они за собой потянули цепочкой спортсменов и чиновников.

Вторая линейка тоже понятна. Когда примерно в 1935-м Косарев набрал вес – в том числе после создания «Спартака», – спорт начали передавать постепенно под управление комсомола. Потому что комсомол отвечал за молодежь, будущее страны и войны. Это такая условная точка развития, в 1936 году начинается профессионализация советского спорта, и не без влияния Николая Петровича Старостина на Косарева, конечно. Харченко – человек Косарева, карьерный комсомолец – становится главным по спорту. Когда в середине 1937-го пошли аресты секретарей ЦК ВЛКСМ, это был один круг общения, одна команда. А дальше все как положено: шпионы, вредители, убить Сталина и так далее.

Понятно, что среди репрессированных были люди, которые в той или иной степени взаимодействовали с заграницей. Потому что если ты пытаешься развивать в СССР джиу-джитсу и дзюдо, ты должен получать литературу из Японии, контактировать со специалистами. Если ты конькобежец, ты общаешься с норвежцами. Спартаковский тренер по легкой атлетике Стеблев получал свежие физкультурные журналы из Германии, изучал новые методики подготовки – этого хватило для расстрела.

– Ты сказал, что не готов давать оценку Большому террору, хотя знаешь об этом периоде больше, чем 9 из 10 наших людей. Почему? 

– Но знаю гораздо меньше, чем по-настоящему профессиональные люди. А раздавать политические, публицистические оценки я не хочу.

Понимаю, что многим хочется простых и ясных ответов, выводов, как в школьном учебнике, когда понятно, кто герой, а кто – злодей. Я не разделяю теорию Карла Маркса, я, в целом, противник советского проекта. Для меня нет принципиальной разницы между Сталиным, Лениным или Бухариным с Троцким, но при этом я и не либерал-западник.

– Но твое отношение до того, как ты стал изучать документы, и после – оно разное? 

– Да, изменилось. Понимаешь, я ведь, к сожалению, очень необразованный человек – это не кокетство, так и есть. Моя юность пришлась на перестройку, развал СССР – политизированный пик, разоблачение, осуждение всего советского. Я очень много работал в журналистике, со школьных лет – и так и не получил системного образования. Теперь вот наверстываю.

Я вырос в благополучной советской семье, где не было тени диссидентства. И был обычный советский ребенок, пионер, комсомолец. Потом, попав в московское студенчество, стал антисоветским. Сейчас я пытаюсь спокойно изучать нашу историю, не выпадая в кликушество. Был Большой террор? Ну, конечно, был. На самом деле, цифры Большого террора давно и хорошо изучены в исторической науке, тут никто не спорит – ни «Мемориал», ни, условно, просоветский круг историков Егора Яковлева. Все понимают, что Солженицын резко преувеличил численность жертв. Кто расстрелял поляков в Катыни? И тут нет никакого спора. Историки точно, достоверно знают, что это было НКВД – вне зависимости от того, за они советский проект или против, марксисты они или либералы.

Конечно, все перестроечные установки сидели во мне достаточно долго. Что-то отпало, что-то подтверждается изучением документов. Да, в японские шпионы, во вредители легко могли записать от балды. Многих, если не большинство, расстреляли ни за что или не за то, что было записано в обвинении. Следователи в ежовщину вообще не парились за доказательную базу. Вот человека обвиняют в том, что он хотел убить Сталина во время физкультурного парада 1937 года. У меня, как у журналиста, возникает простой вопрос: если он реально готовил убийство, видимо, он проделал какие-то организационные действия для этого? Например, получил пропуск на Красную площадь, где-то достал оружие. Пишут, что он хотел убить Сталина из окна ГУМа – значит, у него должно быть оружие, которое достреливает до трибуны Мавзолея. Стрелять он должен уметь. По идее, следователь должен был хотя бы изобразить старание задать эти вопросы, выстроить стройную картину преступления. Но этого в делах нет вообще. Человека раскололи, он признался во всем, в чем можно и нельзя.

Суд длится 15 минут, естественно, без адвокатов и обжалований. Все, высшая мера наказания. Дальше в деле справка о приведении приговора в исполнение.

– Ты в одном интервью сказал: «Космическая гонка влияла и на спорт, и на ум и настроения людей по обе стороны океана». Объяснишь, как космическая гонка влияла на спорт? 

– Это же было соревнование двух систем. Не только в оружии. У Стивена Кинга в мемуарной книге есть сцена – 1957 год, осень, они с одноклассниками в кинотеатре смотрят какой-то фильм ужасов. Вдруг сеанс прерывается, заходит человек и говорит: «Дети, Советский Союз запустил в космос первый искусственный спутник Земли». И Кинг описывает чувство ужаса: начало совершенно новой эры, человек жил на Земле – и впервые какое-то устройство полетело в космос. Откуда Советы теперь будут сбрасывать на США ядерные бомбы.

Тогда у многих в Северной Америке было чувство глобально проигранной войны. Что интеллектуально, производственно, технически Советский Союз лучше. Это послужило толчком к изучению – почему, в чем они лучше? Это был пик их интереса к системе нашего образования, школьного в том числе, к науке, к физической подготовке. К спорту в том числе. Корреспонденты Sports Illustrated каждый год гоняли в СССР, фотографировали тренировки профессионалов, школьные зарядки, пловцов и так далее. Первая русская обложка Sports Illustrated, я их немного коллекционирую – это грузинский мальчик-теннисист.

Вот эта тема – смесь страха и уважения к советскому – есть в сериале «Ход королевы». Это как раз родом оттуда, из 1957 года – от Спутника, от Гагарина. Для того чтобы победить советских шахматистов, нужно преодолеть природный американский индивидуализм, нужно стать командой. Я эту тему проходил, когда изучал историю «Красной машины». В 1972-м канадцы тоже много думали, что такое советский коллективизм. Вроде нарушение прав свободной личности, но без него победы в спорте не достичь.

– Когда спорт в СССР стал профессиональным? 

– Процесс начал оформляться где-то в 1935-1936 годах, когда физкультурники начали получать зарплату за занятия спортом. Поначалу это касалось только верхнего уровня сборников, но к концу Советского Союза спорт был профессиональным сверху донизу, практически до заводских команд.

– То есть нельзя сказать, что советский спорт развивался вопреки обстоятельствам? Система только помогала? 

– С одной стороны, советский спорт перенимал лучшие образцы западных технологий, с другой – использовались советские ресурсные возможности. Я прочитал сотни дел в архиве Минспорта. Это реально была классная менеджерская работа. Конечно, мы не могли вслух признать, что мы профессионалы, и вынужденно подбирали слова: «стипендии», премии для «выдающихся мастеров спорта» и так далее. Избегая «зарплат» и «окладов».

Люди прекрасно понимали, что для больших побед нужно развитие детского, массового спорта, нужна инфраструктура, тренеры, технологии, деньги. Огромная профессиональная машина. И мы до сих пор, как мне кажется, в спорте доедаем советские достижения. По-прежнему функционирует система в том виде, в котором ее заложил Сталин. Старший – Иосиф.

– В чем ее основа? 

– Вот вся система – с ДЮСШ, с институтами физкультуры, с Высшими тренерскими школами, со стадионами на балансе государства и за государственный счет, с ведомственными и региональными бюджетами, с госфинансированием всех олимпийских сборных – это все чистый СССР. Да, есть совсем другие примеры частного бизнеса, Галицкий тот же, но в целом каркас остался прежним, на мой взгляд.

Все знают, что «Динамо» в 1945-м летало в Лондон, но матчи против «Челси», «Арсенала» – это такая верхушечка. Чиновники, которые поехали вместе с «Динамо», провели огромное количество встреч со специалистами по боксу, легкой атлетике и так далее. Закупили около 500 свежайших английских книг, пособий, методичек, учебников по медицине и физиологии. Ты едешь за рубеж не просто сыграть в футбол. Ты едешь перенимать все лучшее, что там есть. Тренировки иностранных спортсменов снимались на кинокамеры, делались кинограммы, все это вводилось в массовое обучение – в техникумах, институтах. Когда я читал эти документы, поражался, насколько это масштабная работа.

Страна только вышла из войны, она почти нищая, разрушенная, но сразу начинает серьезнейшую подготовку к победам в спорте. И всего-то за 9-10 лет мы уже одни из лидеров мирового спорта.

Ну и еще одна сторона советской жизни. Из Англии в 1945-м везут не только учебники, но и шмотки, которые скидывают через известного в Москве фарцовщика. Министр Харченко в 1936-м из Парижа везет не только результаты переговоров с ФИФА, но и выкружил себе личный импортный автомобиль.

– Почему ничего не меняется? 

– Мы как-то все время хотим, чтобы наша страна прямо сразу стала прекрасной и безупречной Россией будущего. Я не говорю, что об этом не надо думать или не надо к этому стремиться, что не надо бороться с недостатками, в том числе в политической системе. Просто важно помнить, откуда, из какой точки мы вышли. Что это процесс. Я согласен, что за 30 лет Россия могла – чисто теоретически – пройти этот путь быстрее, но она идет. Потихоньку, но все-таки идет. Это, наверное, очень наивные рассуждения – ну, извините.

Гридасову не понравился фильм Дудя про Колыму – ни подача, ни спикеры. Он не представляет жизни в другой стране

– Ты часто злишься, если находишь ошибки в медиа? 

– Честно говоря, слишком часто. И да, злюсь, но работаю со своими чувствами – понимаю, насколько это глупо. Все реже и реже даю этому чувству волю.

– Последний пример, когда тебя разозлила информация в медиа. 

– Злит «Яндекс. Дзен» или такие публикации, когда копипаст выдается за историческое исследование. Это неправильно, конечно. В смысле, что это такой у меня пыл неофита – объяснять в интернете, кто где не прав. Многие почему-то считают, что мне обязательно нужно сбросить в мессенджеры ссылки, если кто-то где-то написал какую-то ерунду – про Тарасова, Харламова или Старостиных. И присылают – а ты видел это, читал это?

Еще регулярно мне прилетает за Юру Дудя: это он сделал не так, вот в «Колыме» такие-то ошибки. Ну да, мне тоже не нравится фильм Юры «Колыма», но это не значит, что я живу этой темой в частом режиме.

– Что не так с фильмом Дудя про Колыму? 

– Во-первых, мне не понравился его заход с родителями: «Мои родители жили в страхе». Это сильный ход, чтобы завладеть вниманием аудитории, но, мне кажется, не совсем честный по отношению к родителям. Во-вторых, страх – это не единственное чувство, которое может объяснить нашу историю. Это вообще какое-то сильное упрощение.

Самое интересное, что я хотел бы увидеть в этом фильме и почти не увидел – Колыму. Людей, которые живут сейчас. Как они живут, как они воспринимают историю, что и как помнят, почему не уезжают и так далее. А вместо этого я увидел двух звездных спикеров – [юмориста Ефима] Шифрина и [дочь конструктора в области ракетостроения Сергея Королева Наталью] Королеву. Понятный ход с точки зрения драматургии, так называемая пожалейка. Когда перед тобой 20 минут сидит бабушка и плачет, что сволочи загубили ее близких, ты в любом случае начинаешь ей сочувствовать, у тебя отключается трезвое восприятие информации. Любой человек, который занимается историей, знает: нет более ненадежного источника, чем потомок, который пересказывает семейные предания, рассказывает с чужих слов о том, что сам не видел.

Потом этот невнятный человек из музея ГУЛАГа, который, кажется, запутался со своей мороженщицей. Я понимаю, что сейчас в обществе сильно раскачивается маятник, за Сталина – против Сталина, за Советскую власть – против. Возможно, это мой личный бзик, но я не хочу эмоций, не хочу нажима. Я хочу спокойного и всестороннего разговора.

– Исторические исследования – это отдых или работа? 

– У меня по жизни как-то удачно сочетается: моя работа – она же мое хобби. Иногда от этого устаешь, а иногда отдыхаешь – зависит от обстоятельств. И от результата. Утром могу что-то писать, читать, а вечером переключаюсь на кино или ютуб, могу даже лекцию какую-нибудь послушать в удовольствие – и в этот момент отдыхаю.

– Был момент, когда тебе показалось, что выполняешь важную миссию? 

– Разные глупости приходят в голову, про миссию в том числе. Но я стараюсь одергивать себя, сразу переводить такие чувства в технологические решения. Писать не “великую книгу”, а конкретную главу, думать о том, как хорошо написать вот этот абзац прямо сейчас. А если думать о какой-то будущей миссии, ничего не получится.

– Как к твоей работе относится семья? 

– С уважением и пониманием – это главное. А что еще нужно?

– Тебе комфортно в нынешнем финансовом положении? 

– Мне и раньше было комфортно, и сейчас, если по большому счету. Я не рассматриваю свою биографию с точки зрения поступательного движения вверх по должностям. Был главным редактором, сейчас – нет. Для меня это не понижение, а просто другая форма жизни. Конечно, меня нервирует периодически, что фриланс ведет к перебоям в финансах. Но я бы не променял эту ситуацию на офис, если под офисом понимать нелюбимую или скучную работу. Мне нравится моя частная независимая жизнь.

– Стас Гридасов в 2023 году – он кто? 

– Сейчас мне хочется писать книги. Хочется думать, что у меня реализуется несколько задуманных проектов в Саратове. А вообще – не знаю. Понятия не имею, что будет через год или месяц.

– Жизнь в другой стране можешь представить? 

– Нет, только путешествия – и то не очень надолго. Через неделю уже домой тянет. А жить и работать в другой стране – совсем не мое. А может, я просто не пробовал.

цинк