Сергей Шестаков

By alexandrbabushkin , in чирикают on 01.12.2014 .

Шестаков
Сергей Алексеевич
российский поэт и педагог
1962, Москва

Окончил мех-мат МГУ им. М. В. Ломоносова в 1984 году. Работал геологом, ночным комендантом, инженером на оборонном предприятии, преподавал высшую математику в пединституте. В настоящее время — учитель математики средней школы. Учитель года (1994) г. Москва. Заслуженный учитель РФ (2004). Награждён медалью Ордена «За заслуги перед Отечеством 2-й степени» (1995). Публиковался в журналах «Волга», «Звезда», «Знамя», «Нева», «Новый берег» и др. Автор сборников стихотворений. «Стихотворения» (М.: Весть-Вимо, 1993), «Стихотворения (вторая книга)» (М.: Христианское издательство, 1997), «Непрямая речь» (М.: Водолей-Publishers, 2007), «Схолии» (М.: Ателье вентура, 2011). Заместитель главного редактора литературно-общественного журнала «Новый берег» (Копенгаген).

facebook
ЖЗ

Сергей Шестаков и Николай Якимов. «Гиперион», 05.05.18

Интервью в «Литосфере»

.
.
***
приходит на почту и говорит: письмо,
я, говорит, письмо, положите меня в конверт,
поставьте штемпель, сиречь клеймо,
запечатайте сургучом, отправьте на этот свет,
пусть она прочитает от кончиков и до сих
безнадежных пор, что такое воздух, вот здесь, что такое твердь,
и докуда жизнь, и откуда весь мир изник,
его кладут в конверт и отправляют лететь, лететь…

.
.
***
посмотри, во что превратило время
нашу радость, наши сердца и лица,
опадает, пеплом и прелью вея,
но покуда длится,

где теперь щеглы, соловьи и славки,
синева, открытое счастью ложе,
говорили нам, что остатки сладки,
где остатки эти, но всё же, всё же

посмотри, во что превратила время
наша память, нет для нее причала,
позади бессмертье сияет, рея,
впереди − начало.

.
.
***
он говорит говорит я дал тебе алфавит говорит я дал тебе мир и меру
время я дал тебе говорит и всякую мысль и свет наделил тебя сим и тем
ты из тыщи тыщ нищете чету на щите тщету утвердил возлюбил химеру
падаешь падаешь в персть человечью млечью внечеловечью темь
александрийские библиотекари чащи чаши чаны черного молочая
рыб уже гласных нет и согласных птиц последний корчится козодой
буквы такие маленькие а жизнь такая большая
он говорит говорит говорит и гасит гасит звезду за звездой…

.
.

***
и пока ты думаешь что насовсем один
что дома лишь дыры а люди пустоты мира
над землёй проходит маленький господин
колокольчик в левой руке его в правой лира

и ночной его глаз берилл а дневной топаз,
и невидимый свет нисходит из этих глаз
словно новая в новом небе звезда зажглась
чтоб не меркнуть впредь

и листва начинает блестеть и звенеть роса
что любая жизнь и смерть любая проста
как волы на пашне как парные паруса

и встают гуртом пренатальные голоса
и земля начинает петь

IN MEMORIAM

(выбранные места)

***
в августе ночью столько на небе астр,
весь вертоград усыпан ими по край сетчатки…
спи… нас уже читали сегодня, нас
не занесли пока еще в опечатки,
значит, не время черным твоим щеглам
смерть щебетать на аптечной кривой латыни,
спи — это звезды катятся по щекам
белые, синие, красные, золотые…

***
вот и настало время учиться цветным азам
что ж повторяй усевшись птицей на подлокотник
каждый охотник желает знать где сидит фазан
каждый фазан желает знать где стоит охотник
он то и так запомнит как выгнется голос твой
и поплывут по нежным трепетным оробелым
красный оранжевый желтый зеленый и голубой
синий и фиолетовый ставшие белым белым…

***
а когда Господь отодвинет лиру,
ты услышишь хлопанье всех дверей,
и звезду Полынь поведут по миру
семь ее печальных поводырей,
и на небе маленькая прореха
разойдется, воздух вбирая весь,
ибо кончилось время для человека,
для всего, чем был он и что он есть…

***
воробьиный почерк торопится прочь с открытки
улететь чирикнув бессмысленное прости
что спешу что поздно что высохли маргаритки
что часы разбиты что синтаксис не в чести
что в толпе безлюдно что холодно что свобода
солоней неволи и тягостней чем она
под осенним ветром когда от звезды у входа
ровно столько света чтоб видеть как ночь темна…

***
изобрести бумагу проще простого особенно если почерк давно известен
имя цай лунь любимая гексаграмма линь любимый иероглиф чжи
а тут еще осень и donnerwetter и остерн вестерн
и маркес палой листвой заносит первые этажи
твой запах от выдуманного письма переходящий в форте
сводит с ума и время объемлет меня до души моей как вода и мати моя беда
услыши мя господи где санитары твои кирилл и мефодий
услыши мя господи абонент недоступен номер заблокирован…

***
По-немецки, а может, на идиш
Ночь бормочет, отставив тетрадь,
И не видишь, как из дому выйдешь,
Что чирикать, о чем ворковать,
То ли эту промозглую слякоть
Рифмовать со слезами опять,
То ли с ветром по-птичьи калякать
И последние крохи клевать…

***
В Петербурге жить — не веревки вить,
коноплю клевать или просо,
вся-то жизнь на посвист один: фьюить,
вот и ходишь как знак вопроса,
а ответа нет, и черна туга,
все родное и все — пустое,
в Петербурге жизнь дорога, ага,
да почти ничего не стоит…

***
переведи это слово с мертвого на живой
переведи это время с прошлого на теперь
слышишь в крови ревет одинокий зверь
переведи его через улицу дверь закрой
дай ему хлеба черного белого молока
дай ему губы чермные смертному научи
дай ему имя чтобы в земной ночи
звать его окликать из небесного далека…

***
первая говорит мой то мой совсем никакой душа сквозь кожу видна
явишься с ним засмеют для чего мне такой ведь и без меня будто нет его поживу одна
а моя то моя говорит вторая маленькая смешная с пяточки на носок
переступает горя не знает вот и походит пусть поблажит чуток покривит роток наберет жирок
едут вздыхая косточки перемывая сопя в нулевом трамвае
сетуя привирая перебирая где ухватить кусок каравая забросить сеть
боже какие дуры думает третья смерть
приду заберу обоих приходит и забирает…

***
синее солнце мое синим веснам вслед
ты уплываешь по синим волнам покуда
синим становится этот небесный свет
бьющий в глазницы из всех закоулков чуда
синие тени ложатся на нас двоих
синее время нас медленно настигает
ночь закипает в синих зрачках твоих
и по ресницам в сердце мое стекает…

.
.
люсетт. фиалки

плоть наше счастье, плоть наше горе,
сердцем не обуздать стихию,
мерой вершин устроили плоскогорье,
мерой вещей и времени ‒ ностальгию,

в каждой твердыне воют пустоты мира,
подлинное не передать словами,
где тишина взрывается, словно мина,
там нестерпимо музыки целованье,

дух заполняет сущее, как плаценту,
мы и доныне в самом низу девона,
только бесценное в сердце имеет цену,
даже одной фиалки у ног довольно,

где наши боги?‒ умерли; наши чувства
выродились и вырядились такими
фифами, что и, когда очнутся,
не различить их в сумрачной летаргии,

скоро мне за полночь ‒ возраст, в котором лучше
к зеркалу не подходить, избегать пророчеств,
вот этажерка, ларчик, а выше ‒ лучик,
ни приручить его, ни присвоить, ни опорочить,

может на то и жизнь, чтоб однажды утром
в сонном окне увидев сиянье мира,
стать на мгновенье солнечным демиургом
в токе небес, блистающих, как порфира.

#Сhemin_des_Amoureux

.
.

***
ты большой уже, четыре,
подойди к окошку…
где сегодня по квартире
черти носят кошку…

не трясись так, ты же смелый…
что, скажи, за шторой,
этот свет, который белый,
или тот, который…

.
.
***
и когда от неё отдалится плоть,
и она воспарит, легка,
и вернётся персти земной щепоть
в пеленальные облака,

и когда безмысленной шелухой
опадут в тишину слова
и прозреет музыкой слух глухой ‒
той, что ныне слышна едва,

и когда невиданный вспыхнет луч
в бестелесной твоей тюрьме,
ко всему на свете найдется ключ
и второй ‒ ко всему во тьме,

но река последняя глубока,
и вокруг неё на века
только эти белые облака,
эти белые облака.

.
.
***
однажды утешное нас развернёт,
сорвав потайные засовы,
мостов будет семь и двенадцать ворот,
но буквы и числа ‒ условны,

когда мы пройдём через эти мосты
и эти минуем ворота,
движенья и выдохи станут чисты,
телесного сгинет хвороба,

и свет разольётся по всем письменам,
заставив подумать о чуде,
и новые смыслы откроются нам,
и тварного больше не будет,

и путник, уснувший на склоне холма,
очнётся и двинется дальше,
и трёх измерений сомкнётся тюрьма,
и мы не почувствуем фальши,

и зелень, и солнечный луч над столом,
и времени грубая сила,
и тихо синичка поёт за окном,
что всё, чего не было ‒ было.

.
.
four postcards for yuliia yanhol

в серой футболке с надписью на груди гуд бай,
скажет: ты был ни сном, ни явью, бесполой мгой,
талыми буквами в чате, не уплывай,
мой никакой,
не удержать полночной звезды в пике,
вот и дожди, промолвит, мои дожди,
в сирой футболке с надписью на спине
не уходи…

грома боялась, сразу под одеяло –
вся, с головой, дрожала, едва дыша,
так за живой водой – ударами – отлетала
и возвращалась – паузами – душа,
чтобы однажды, от синевы ликуя,
там, где ромашки, ирисы, львиный зев,
на парусах воздушного поцелуя
солнечным бликом в этот впорхнуть напев…

там, где тени ветвей, точно тени больших игуан,
там, где ночью лопочет листва на лиловом урду,
научи его празднествам этим, черешневым этим губам,
этим бабочкам карим, за всю золотую орду
поцелуев кромешных, влетевших в одну из ролей
параллельных, где входят наощупь в ночной неолит
виртуальные двое, ряды единиц и нулей,
над единственной клавишей enter сегодня, а завтра delete…

нежной зарянкой на огонёк влетела,
что-то напела, стала сама огнём,
мир был лишь абрисом твоего тела
ночью, да что говорить, и днём,
ветви и ствол в саду оплела омела,
пламенем не разнимешь, ни даже льдом,
нет, не зарянка, неженка-филомела
в кроне поёт – и полнится светом дом…

.
.
***
всю ночь лил дождь, и карие глаза
побронзовели от небесной влаги,
впитав до дна зелёные овраги,
вобрав дотла окрестные леса,

гроза резвилась, тёплая слеза,
скатившись, остывала на бумаге,
а утром разом все волхвы и маги
вмешались, и такая бирюза

наполнила воздушные баклаги,
как будто это млечная лоза
себя сполна им отдала во благе,

а ты спала, и щурилась роса
на склонах, словно там кутили скряги,
и мир не чудом был, а тем, что за…

.
.
***
оленёнок мой миленький маленький
c неоплаканной лакомой веточкой
над лесной узловатой грамматикой
угловатой приземистой весточкой

под последними звёздными каплями
алфавитом ночным не насытившись
изумлёнными влажными карими
опрокинешь изношенный синтаксис

чтоб налившись весёлыми силами
из-под гибельной зимней окалины
иртышами нездешними синими
задышали на небе прогалины

и намёком на необычайное
всем дарителям и вдохновителям
как завещанное обещание
навсегда растворишься в творительном.

.
.
***
она приходит и говорит:
мы будем сегодня вместе,
но ты не ты, а лишь этот ритм,
не весть, а предместье вести,

не больше всяк, чем его пальто,
что мыслимо, то конечно,
и если я окликаю ничто,
оно обращается в нечто,

где чёрен мел, там и пепел бел,
без моря не скажешь: суша,
и кто из нас эту песню пел,
не знает и тот, кто слушал.

.
.
перед рассветом

Когда подобна мысль волне
И в дрожи бездорожье,
Твоё присутствие во мне
И вне ‒ oдно и то же.

Мир тишиной наполнен весь,
И счастье в нём, как залежь,
Никто не знает, что ты здесь,
Ты и сама не знаешь.

Твое дыханье и тепло,
Как сущего основа,
Чтоб вновь от сердца отлегло
И плотью стало слово.

Как руны вечные, рука
Перебирает прядки ‒
Вне мер и времени пока,
В таком миропорядке.

.
.
***
время скисает в маленьких городках,
тонет, барахтаясь, в маках и маргаритках,
теплится еле на сирых ночных ростках,
сиплых афишах выцветших и открытках,

глохнет в тумане утреннем, как в пахте,
в пух проиграв пространству, не ждёт реванша,
выйдешь из дома в сад и забудешь, где
тело твоё, и твоё ли оно ‒ не важно,

мелос блуждает в дольнем, что батискаф,
тихо шуршит бобина, не то кассета,
передаём друг другу, не расплескав,
пригоршни, полные тишины и света…

.
.
la neige. maison angélus

в детстве мы всех соседей знали по именам
джулио помолчал отойдя за чаем
нынче милан разросся не в меру нам
все по своим углам но порой скучаем

[марио, 3 года, рисует снег]

замужем кьяра но как сингапур далёк
грустно кристина молвила не добраться
скис и почти не теплится уголёк
сестринства пылкого некогда или братства

[жюльен, 14 лет, на песке выводит: мари ты прекрасней всех]

мир изменился не восстановишь пин
к дружеству правда всё же сильна привычка
хлеба накрошим и прилетят на пир
le goéland lo scricciolo и синичка

[марта, 16 лет: я животное парни подонки мы все умрём]

смертной зиме невместно цветенье губ
но и когда исчезнем за зеркалами
мальвы гортензии каллы гибискус дуб
розы камелии всё породнится с нами

[падает снег настоящее тонет в нём].

.
.
***
что осень − золото и тлен,
хтонические параллели,
поплин и полипропилен,
проскрипции и пропилеи,

как бубенцами дурачок,
гремит округлыми громами,
вворачиваясь в мозжечок,
ворочаясь в сердечной яме,

в кольце тоски пороховой,
сжимающемся перед краем,
мы поцелуем роковой
предвечный холод размыкаем…

/другие ландшафты\

.
.
st-malo. le voisin

вы-то здесь, а я уже за окоёмом,
пошутил андре, возвратясь к беседе,
столько птиц пролетело над этим домом,
если их сосчитать, обретёшь бессмертье,

возраст такой, что поручни, скрепы, скобы,
ищет каждый, не каждый находит только,
вот и целюсь шарами в прошлое, чтобы
удержаться в нынешнем ненадолго,

многажды побеждал, жаловаться негоже,
кубки смешные, пыжась, блестят на блюде,
как ни переставляй их, не скроют всё же
пустоту в том месте, где были люди,

тьма прирастает ненавистью, любовью
свет, и поэтому год от года
дни всё темней, но к любящих изголовью
луч проберётся, не разбирая входа,

видел сегодня здесь, в декабре чугунном:
комнату, где уснули двое, накрыло светом,
сердце моё вспорхнуло галчонком юным,
вечером к ним зашёл рассказать об этом.

.
.
музей

человек на картине (назовём его арнольфини
возможно любое имя)
пристально
всматривается в нас разглядывающих его
пожимает плечами отворачивается
дама в небесно-красном кроваво-синем
взвизгивает оседает сползает на пол
когда она приходит в себя
во всех
кто рядом и днесь
мы поднимаем глаза
на холсте внутри рамы
кто разбросал их
здесь
чтобы лучше видеть
страх наш смятение наше в мазках воздушных
арнольфини разглядывает картину
и жена его в этом небрежно-красном кровельно-синем
указывает ему на фигуру
речи
творца
арнольфини
не оборачиваясь говорит
покупаю
ван эйк смеется…

.
.
С.К.

не услады ищи, а отрады,
о насущном ‒ и только ‒ проси:
щебетать, как на суржике травы,
как листва на зелёном фарси,
то распутица, то бездорожье,
то тропинкой ложится строка,
все стихи ‒ дуновение Божье,
вот и ёжимся от сквозняка…

.
.
памяти Владимира Таблера

Исчезнут звуки, синие глаза
К утру сольются с васильками луга,
Небесные лазурь и бирюза
Полнее станут, но посредством слуха
И зрения не различить уже
Примет сиротства брошенной душе.

Что это тело, если без вранья?–
Уток, приставка, даже не основа,
А вечность будет каждому своя –
Пять без пяти, двенадцать, полвосьмого,
И, может, встреча ожидает нас
Лишь с теми, кто в такой же призван час.

Шут заскучал, рыбак забросил сеть:
Пусть сонник лжёт, но каждому – по вере.
Проходит жизнь, за ней проходит смерть,
И вот иное открывает двери,
А шмель гудит, и клёны высоки,
И всё синее в небе васильки.

.
.
***
поручик шеншин не желает в отставку
в деревню, на тёплую печь,
пить горькую, глашку щипать или клавку,
ночные глаголы стеречь,

он всё ещё фетом, и анна – на шее
другого, и стелется дым,
и грязь сапоги его месят в траншее,
и сшиты они не толстым,

здесь время как будто немного моложе
и в прятки играет с судьбой,
и в крышках потников московские кожи
чернее печали любой,

здесь смерть на паях весела, как в духане,
и воздух тифозный ничком,
и шёпот, и робкое обочь дыханье
корнета в дозоре ночном,

и зрением цвета линялого ситца
последний вбирая пейзаж,
здесь проще понять, и принять, и проститься,
и жирный сломать карандаш…

———————————
Комментарии.

Декабрь. Бюлер командирует Фета в Москву для приёмки чёрных кож на крышки для потников.

30 декабря. Фет пишет Борисову: «Я могу жизнь свою сравнить с грязной лужей, которую лучше не трогать ни описаниями, ни воспоминаниями. Никогда ещё не был я убит морально до такой степени. Просто живой мертвец. Самые страданья мои похожи на удушье заживо схороненного».

Май. У Фета тифозная горячка.

Лето. Фет «впадает в тяжёлую скуку».

1885, 1 января. Фет награждается орденом Анны 1-й степени «за литературные заслуги».

8 января. Толстой приносит сшитые им для Фета сапоги.

.
.
***
ввысь по холмам лазурным, по синим кручам,
млечной не убоявшись и той, что за ней, стерни,
в будущем больше прошлого, чем в текучем
нынешнем, орошающем эти дни,

мысль обретённая, маленькое цунами,
сущее опрокидывает, как грааль,
всё, что мы видим, видим не мы, а нами
всматривается в иную даль,

катятся звуки полыми валунами,
этот орган без клавиш, одна педаль,
всё, что мы слышим, слышим не мы, а нами,
вслушивается в иную даль,

мнимое исчислимо, как на бирнаме,
подлинное ‒ вне меры, границ и вех,
всё, что мы любим, любим не мы, а нами,
делится неделимым, одним на всех,

голову запрокинь без полей и скобок,
солнечный блик на коже, весенний спам,‒
всё, что возьмём с собой, как пойдём бок о бок
ввысь по лазурным кущам, по синим снам…

.
.
***
по сугробам бегать аки по облакам,
пировать с морозцем нашаромыжку,
добежать вприпрыжку до альп, а не то балкан,
и морошку выменять на мормышку,
шанежки напеки, саночки приготовь, держись,
буду возить тебя по снежку угловатым сердцем,
в русском языке слово любовь длиннее, чем слово жизнь,
потому и родился не англичанином али немцем…

.
.
***
снова медленный вдох, снова солнечный водоворот,
снова счастья грибной холодок и кошачья повадка,
кто хотя бы на миг в эти долгие воды войдёт,
тот останется в них и навек пропадёт без остатка,
не одно, но и не разложимы на две до поры
безымянные данности, кто мы и чьи мы, как мемы ,
в этом новом предвременье, там , где с начала игры
даже сущности слиты и не различимы фонемы

.
.
***
они оборачиваются и видят: осенний сад,
кувшин с молоком, простой деревянный стол,
и двое, которых уже не вернуть назад,
в обнимку бредущие в синий небесный дол,
они оборачиваются и видят: весенний сад,
стеклянные руки смерти, пустой кувшин,
и двое, которых уже не вернуть назад,
бредущие обок, земных не тревожа глин,
они оборачиваются и видят: небесный дол.

.
.
***
переключая время, увидишь вдруг
смутно знакомый мир в пелене разлук,
боен, скорбей, удушливой нелюбви…
нет,- говорит она,- не смотри, лови
яблоко-берег, оберег от пустот,
слышишь, как сердце бьётся, звенит, поёт,
выключи этот мир,- говорит она,-
лучше любовь до гроба, точнее — сна…

.
.
***
говори, говори со мною,
говори, даже если свет
обернется такою тьмою,
из которой возврата нет,

говори, даже если губы
лубяная сведет тоска,
полоумные лесорубы
ждут безумного лесника,

говори, говори дыханьем,
криком, шёпотом, немотой,
яблонь розовым полыханьем,
горем, радостью, всей собой,

чтобы время не шло, а пело –
до предела, до той поры,
как вонзятся в глухое тело
милосердные топоры.

/непрямая речь\

.
.
***
это она с пасхальным ангелом на крылечке,
белое платье, русых волос колечки,
кожа чуть золотится, вербы стоят, как свечки,
рядом смешные взрослые человечки,
крыш с черепицей красной сплошной петит,
сердце в лучах заката к тебе летит,

дай же ей чуточку, самую малость, совсем немного:
чтобы горело ясно, чтобы не гасло, чтобы не мокло,
маленький домик с мальвами у порога,
доброго пастора по субботам, по воскресеньям доброго бога,
ласточку в небе, штопающую облака,
черного хлеба, белого молока,

голос, омытый воздухом побережья, земной, отважный,
взгляд, отраженный морем, солёный, влажный,
тело, словно звенящее от весенней жажды,
парус, в который его завернут однажды,
девочку с ангелом на крылечке, снега, снега,
синие реки, лазоревые берега…

/схолии\

.
.

in memoriam

1

а.п.

что там, алёша, всё то же, но зренье острей:
видишь и видим насквозь до последней ремарки,
стрелки срослись, а у вечности нет новостей,
вот и пусты наши выселки, скобки, времянки,
как там, алёша, всё так же, но певчий словарь
мысль заменила и каждый теперь собеседник,
слышишь, как песенку эту бормочет лопарь,
зимней сигналя звездой из пределов соседних…

всё неприметней ландшафт, и едва ли пейзажу
дольнему это во благо при здешнем подзоле,
мишу помянем, алёшу, и лёву, и сашу,
всех безнадежных ловцов на возлюбленном поле,
больше ни мер, ни весов, не исчислишь, кто выше,
горек отечества дым, не промыслишь и слово,
только вот яблони, сливы, черёмухи, вишни,
только вот миша, алёша, и саша, и лёва…

.
.

* * *
как растёт, пугая младенческим нежным ртом,
до чего ясны колокольчики, веки, венчики…
пироги с вязигой, огурчики, а потом
ей захочется человечинки.

поделись последним — отнимет всё,
протяни ей руку — отхватит обе.
в саркофаге узком, в чертогах твоих Мавсол,
с деревянной биркой, нагим, на снегу, во гробе,

всё равно в каком облаченье, в какой пыли
под певучим пологом зыблющихся вершин
будет сладко спать государю всея земли,
всех её бескрайних, нескладных, скаредных трёх аршин…

.
.
конечная

когда-нибудь мы выйдем на другой,
чужой и незнакомой остановке,
и поплывём над пылью и травой,
внезапной удивлённые сноровке,

и станет ночь, где звёздам нет числа,
и поведут нас по небесной бровке
проводники без тени и чела
и ангелы в глухой экипировке,

и мы войдём в необозримый зал,
как будто внутрь гигантского кристалла,
смотри,- ты скажешь,- всё, чем ты не стал,
смотри,- отвечу,- всё, чем ты мне стала,

как будто нас вселенная прочла
и странную устроила затею,
смотри,- ты скажешь,- вот и смерть прошла,
смотри,- отвечу,- вот и свет за нею,

здесь будут наши горести и сны,
здесь будут вёсны и печали наши,
и это всё положат на весы,
и покачнутся медленные чаши,

и чей-то голос, жолт и нарочит,
произнесёт вердикт за пылью млечной,
конечная,- водитель пробурчит,-
и мы, очнувшись, выйдем на конечной.

.
.

* * *
хорошо железным быть и каменным,
из прорех земных не выпадать,
на чужой огонь кромешным гаммельном
не брести во мраке аки тать,
больше бреши не латает дудочка,
хоть от губ ее не отводи,
ах ты, пуля, маленькая дурочка,
крошечная дырочка в груди…

.
.

***
красные маки, платьице из муслина,
синие кущи неба с молочным раем,
маки цветут, а жизнь отцветает, лина,
завтра себя сегодняшних не узнаем,
где они, лина, все, кем я был когда-то,
выдержка, диафрагма, как время зыбко,
вылетит птичка — и улетит, крылата,
на отпечатке – только твоя улыбка…

.
.
***
днём помститься, присниться под утро,
улыбнуться, присесть на кровать,
зренье всеми ветрами продуто,
не укроешься, – тихо сказать, –
проницаема всякая тайна, –
помолчать,– но сокрыта уму, –
прошептать: бытие непрестанно, –
и скользнуть в сопредельную тьму…

.
.
алеаторика
(стихи из форточки)

человек-стрела говорит человеку-среде
хорошо тебе ты всегда везде
а я четвертую каланчу
от пятой не отличу
человек-среда говорит человеку-стреле
хорошо тебе ты в мире словно в стволе
нажмут курок и летишь аки рок
к тем кто в сердце своем продрог
приходит девочка маша и говорит я ваша
только не маша не девочка и ничья не важно зато не вражья
но жизни в вас на один поворот ключа без млечного калача

и колокол им звонит и падает пятая каланча…

это хлеб твой манана
мы будем вкушать его молча
молча мы будем вкушать от ломтей этих чермных и горьких
чёрного горя эвксинские воды манана
горлинок тени и тени их криков над нами
женщины веки подводят золою и пеплом
снег в их сердцах и зола и серебряный пепел
где их мужчины ливнями стали и ветром
глиной и мглой ледяной лебедой и пшеницей

хлеб твой манана мы будем вкушать его молча

медленно движется время арба за арбою

черной водой осенней меня омой…

лань – пугливая – написал бы и написал да перечеркнул
видит зимний подземный гул
слышит вещий предвечный свет
мыслит весть наклонившуюся как ветвь
рядом с ней человек которого нет и не сней а снег
гол голубиной мглой глубиной в парсек
он тишиной набряк пустотой намок ледяной комок
тщанием и тщетой крошечный занемог

звезды это небесный мох и олений бог
разворачивая световой клубок
млечной тропой ведет за собой на утренний водопой

стой оглянись домой…

.
.

21 СЕНТЯБРЯ
(материнский реквием)

[ad te omnis caro veniet]

для чего эта улица лина и смерть посреди нее
целомудренна и пустынна с гарденией в рукаве
и глаза ее синие лина и губы синие и ладони синие и лицо ее синее
а ведь думали травница марта ильинична с пятого боже мой
и навстречу ей из двенадцатой александра павловна
а ведь думали это любовь любовь любовь это лина думали на реке оке на реке москве
и горят ее губы алые и горит лицо ее алое и в руке ее роза алая
не отринь нас господи не прости прости не оставь оставь не держи больше здесь отпусти домой…

[kyrie eleison]

первая говорит мой то мой совсем никакой душа сквозь кожу видна
явишься с ним засмеют для чего мне такой ведь и без меня будто нет его поживу одна
а моя то моя говорит вторая маленькая смешная с пяточки на носок
переступает горя не знает вот и походит пусть поблажит чуток покривит роток наберет жирок
едут вздыхая косточки перемывая сопя в нулевом трамвае
сетуя привирая перебирая где ухватить кусок каравая забросить сеть
боже какие дуры думает третья смерть
приду заберу обоих приходит и забирает…

[quantus tremor est futures]

что же ты смотришь в эту сторону а не в ту
помнишь как жаворонок над тобою пел что в этой роса золою слеза блесною печаль стеною а в той
в яблоневом и черемуховом время плывет цвету
в эту не уходи не глядись не тянись постой
знаю кто там на козлах с серебряным колокольчиком под дугой с ухмылкой берестяной
знаю не коноплянкой не ласточкой не синичкой станешь пеночкой золотой
так же ночами будешь высвистывать надо мной
в эту не уходи не глядись не тянись постой…

[coget omnes ante thronum]

смерть набивает брюхо она голодна
волосы гладить твои шептать чепуху посадить тебя на колени упасть на медвежью доху
гертруда к. открывает рот спускает курок теперь она не одна
волосы гладить твои шептать чепуху целовать тебя в губы шептать чепуху шептать чепуху
гамлет п. перепутав устав насыпает в бокал мышьяку выпивает до дна
целовать тебя в губы шептать чепуху шептать чепуху шептать чепуху
смерть набивает брюхо она голодна
забудь о нас Господи потеряй нас хотя б до утра… там в вишневом снегу тополином пуху…

[liber scriptus proferetur]

черными янтарями в чугунных дольках какое слово еще ты вменишь мне в вину
я похоронил уже стольких что хватило б на маленькую войну
некоторые под землей кто чист а кто в золотой парше некоторые на земле
клавишами для твоего туше жаворонками об одном крыле
думали что смыкаем объятье а это кружил когтябрь
девочка персефона в гранатовом платье повремени полслога полтакта вздохни хотя б
хочешь я стану тем что играешь ты день за днем сон за сном а нет
запечатай мои уста но забудь на ком белым белым белым клином сошелся свет…

[qui salvandos salvas gratis]

ходишь бормочешь маменька маменька а она в ответ катманду катманду
полно мой маленький моя маленькая я ведь уже одной ногой по колено нигде нигде
помню омыли меня ключевой водой обернули меня белым облаком в шестьдесят никаком году
время смерти моей подошло к концу к ледяной черте золотой кутье подступающей темноте
если там куда я уйду и впрямь темно если это дно черное рядно теневой надир
не грусти мой маленький моя маленькая повторяй корея корея и все пройдет
посмотрите на малых сих сих двоих что сейчас одно нет прекрасней их они меня впустят в мир
одного зовут иоаким другую анна и ждать им неполный год…

[donum fac remissionis]

бритоголовое зимнее солнце
девушка с вышколенными волосами получает дисконтную карту
она теперь не умрет
побудь со мной лина
молодой человек получает прекрасную кружку прислав десять крышек от кофе
он теперь не умрет
побудь со мной лина
и никто не умрет это наверное рай
азбуку перелистай
человек-павел говорит глагол есть добро
человек-петр говорит добро есть земля
следующей остановки не будет
побудь со мной лина
тридцать четвертая буква смерть…

[mihi qouque spem dedisti]

проворонь ее черная птица-ноль
вспомни фекла немочь как ела с ее ладоней
стань авдотья ночь вездесущая посторонней
через кущи забвенья пройти позволь
ты аглая зевота небытия
ты февронья смерть повернись к ней изнанкой волглой
оберни ее хлебной камой гречишной волгой
и меня тонкой нитью вплети в края…

[lacrimosa dies illa]

посмотри на нее зима посмотри на нее весна посмотри на нее лето
и ты молодая кровь леа цинтия зульфия
видишь глажу по волосам ее остаются пряди седые в моих руках
неужели это
время жатвы жертвы житницы твоея
и не там еще и уже не здесь в желтизне и прели
больше нечем помнить и нечем верить и нечем сметь
вот свое и отщебетали вот на два голоса и отпели
птица болезна птица железна жизнь смерть…

[ne cadant in obscurum]

поврозь или рядом —
не страшно, кому каким —
кленовым, тетрадным —
не важно, — в промозглый дым,
бубновые спины,
трефовые мотыльки —
на жирные глины
под желтые каблуки…

[de morte transire ad vitam]

неточка ниточка запятая смерть а не точка
отчего же тогда они
до последнего до махонького листочка
дрожат от пустяшной хни
будто вся осенняя снулость
разом выплеснуться на них должна из небесных сит
а ведь это просто форточка распахнулась
вот и сквозит…

[pleni sunt coeli et terra gloria tua]

смерть начинается в понедельник
сладко потягивается маленькая саами,
у нее веселый нрав молодое тело
хей молодое тело полосы от бретелек,
дергает за плечо смотри где был ягель теперь секвойя
гладит по волосам ластится неумело
вглядывается журавлиными глазами
летящими сквозь тебя говорит не сегодня…

[libera me]

отпусти меня опусти меня в немоту
мне от голоса твоего темно бестелесно душно
я по эту сторону ты по ту
замерзает пеночка на лету
как зовут ее делия лу надюша
ледяной комочек печаль в цвету
забери ее в свой надмирный китеж
ты по эту сторону я по ту
если долго всматриваться в пустоту
то — увидишь…

[dona eis requiem sempiternam]

думаешь осень а это энди уорхол пришел с того света
мнется болезный стучит костылями копеечку просит
жалко беднягу маялся целое лето
лето ведь было супом кэмпбелл он лучше пушек
думаешь осень а энди думает зиму выходит проседь
анджей анджей кричала мама останься дескать
господи для чего тебе столько игрушек
мы уже не помещаемся в детской…

[et lux perpetua luceat eis]

дождь лил и лил, лиловы были дни,
когда тебя оплакивали в вышних,
как будто став подобием родни,
или собрав причастных на девичник,
металось пламя черное в груди,
и тьма росла, и звуки мира глохли,
и смерть твоя стояла посреди
осенних вод, вся в пурпуре и охре,

и смерть твоя сочилась между строк,
и корчилась, и сладко ухмылялась,
что не сумел, не смог, не устерег,
что все в сравненье с ней — тщета и малость,

дождь лил и лил, и словно вторил ей,
что всякое смешно обетованье,
что все слова в любом из словарей —
ее земных имен чередованье,

а я твердил, что скоро им в закут,
что ты вот-вот, устав от их занудства,
шепнешь: апрель, — и вишни зацветут,
шепнешь: весна, — и пеночки вернутся,
пусть мы ничто и меньше, чем петит,
неотличимы от песка в пустыне,
но пеночка уже летит, летит,
летит назад из залетейской стыни…

.
.

вместо реквиема

ступай, ступай в тринадцатую тьму,
в седьмую, тридевятую, любую,
а в этой места – больше никому,
коснусь руки – и воздух обниму,
всё в дырах сердце – не перелицую,

здесь поздно быть – и розно, и в одной
ночной двоякосердой оболочке,
и мёртвой тлеть, и течь живой водой,
и вторить певчим трелью заводной,
вычерпывая прошлое по строчке,

куда как мал медвежий уголок
плеча и золотистая ключица:
кого сей сладкий войлок уволок,
тому в груди отверстой уголёк –
не хорохорься – больше не случится,

но не для тех восьмая нота лю
и синева цейлонская за нею,
кто был шутом и кумом королю,
и я на доли ямбами делю
сырую боль и мыслью костенею,

ступай, ступай, там будет невдомёк
зачем цезурам пряные приправы,
ступай, ступай, в глазах московский смог,
от зимних губ державинский дымок,
и не обол, а два для переправы…

смотри, смотри бездомными глазами,
зелёными, презревшими две смерти,
пока сады воздушные над нами
топорщатся стократными плодами
и осень всей не раздарила меди,

смотри, смотри, как повисают птицы
над временем в серебряной отваге,
пока о сны ломают мастерицы
вязальных стрелок часовые спицы
и проступают буквы на бумаге,

смотри, смотри, как тяжелеет слово
и падает с неразличимой ветви,
что яблоко в ладони птицелова,
и вздрагивает луч, и гаснет снова,
и узнаванья слаще нет на свете,

смотри, смотри, пока ещё кулиса
приподнята над сценою ледащей,
смотри, смотри, уже светают лица,
пока ты смотришь, узнаванью длиться,
и мы одно – и здесь, и вне, и дальше…

.
.

IN MEMORIAM

1.
«Спи, еще рано, спи…»
Д. Эфендиева

в августе ночью столько на небе астр,
весь вертоград усыпан ими по край сетчатки…
спи… нас уже читали сегодня, нас
не занесли пока еще в опечатки,
значит, не время черным твоим щеглам
смерть щебетать на аптечной кривой латыни,
спи — это звезды катятся по щекам
белые, синие, красные, золотые…

.
2.

вот и настало время учиться цветным азам
что ж повторяй усевшись птицей на подлокотник
каждый охотник желает знать где сидит фазан
каждый фазан желает знать где стоит охотник
он то и так запомнит как выгнется голос твой
и поплывут по нежным трепетным оробелым
красный оранжевый желтый зеленый и голубой
синий и фиолетовый ставшие белым белым…

.
3.

.
4.

.
5.

бритоголовое зимнее солнце
девушка с вышколенными волосами получает дисконтную карту
она теперь не умрет
побудь со мной Лина
молодой человек получает прекрасную кружку прислав десять крышек от кофе
он теперь не умрет
побудь со мной Лина
и никто не умрет это наверное рай
азбуку перелистай
человек-павел говорит глагол есть добро
человек-петр говорит добро есть земля
следующей остановки не будет
побудь со мной Лина
тридцать четвертая буква смерть…

.
6.

журавля прими, отпусти синицу,
свет покуда бел и рука легка,
подними перо, допиши страницу,
не прельстись соблазном черновика,
это просто: небо, земля, цикада,
эрзерум, туман, грибоед в арбе,
это мы, печаль Твоя и отрада,
будем петь хвалу и хулу Тебе…

.
7.

.
8.

губы медвяны кожа как шелк светла
мята имбирь корица и куркума
а в зеркалах налево синеет мгла
а в зеркалах направо зима зима
ставили время на кон который раз
кости бросали в вечность лови лови
синие боги смерти кого из нас
вы проиграли белым богам любви…

.
9.

на губах таруса в глазах москва
и куда ни кинь журавлиный клин
и до белых мух только два мазка
госпожа два росчерка господин
на какое небо уводит звук
если смерть и нежность в одной горсти
госпожа а много ль над сердцем вьюг
господин нет счета им не грусти…

.
10.

а когда Господь отодвинет лиру,
ты услышишь хлопанье всех дверей,
и звезду Полынь поведут по миру
семь ее печальных поводырей,
и на небе маленькая прореха
разойдется, воздух вбирая весь,
ибо кончилось время для человека,
для всего, чем был он и что он есть…

.
11.

Потемнели тени, остыл песок,
Молоко свернулось клубком в кувшине.
Что еще читается между строк?
Тишина — и только она отныне.
Всю любовь и смерть почтальон развез,
Даже память кажется нелюдимой
Под одной из некогда певчих звезд,
До которой ближе, чем до любимой.

.
12.

воробьиный почерк торопится прочь с открытки
улететь чирикнув бессмысленное прости
что спешу что поздно что высохли маргаритки
что часы разбиты что синтаксис не в чести
что в толпе безлюдно что холодно что свобода
солоней неволи и тягостней чем она
под осенним ветром когда от звезды у входа
ровно столько света чтоб видеть как ночь темна…

.
13.

изобрести бумагу проще простого особенно если почерк давно известен
имя цай лунь любимая гексаграмма линь любимый иероглиф чжи
а тут еще осень и donnerwetter и остерн вестерн
и маркес палой листвой заносит первые этажи
твой запах от выдуманного письма переходящий в форте
сводит с ума и время объемлет меня до души моей как вода и мати моя беда
услыши мя господи где санитары твои кирилл и мефодий
услыши мя господи абонент недоступен номер заблокирован…

.
14.

где мой сон мой свет сон-трава одолень-трава
даже если косточку вытряхнешь из рукава
обернуться не сможет ни лебедем ни звездой
лишь бурьяном вздыбленным да лебедой-бедой
оттого и смотришь все чаще не ввысь а вниз
и бормочешь где же ты где же ты отзовись
просто к небу лицом это значит к земле спиной
просто я не с Ним говорю сейчас а с тобой одной…

.
15.

По-немецки, а может, на идиш
Ночь бормочет, отставив тетрадь,
И не видишь, как из дому выйдешь,
Что чирикать, о чем ворковать,
То ли эту промозглую слякоть
Рифмовать со слезами опять,
То ли с ветром по-птичьи калякать
И последние крохи клевать…

.
16.

В Петербурге жить — не веревки вить,
коноплю клевать или просо,
вся-то жизнь на посвист один: фьюить,
вот и ходишь как знак вопроса,
а ответа нет, и черна туга,
все родное и все — пустое,
в Петербурге жизнь дорога, ага,
да почти ничего не стоит…

.
17.

ходишь бормочешь маменька маменька а она в ответ катманду катманду
полно мой маленький моя маленькая я ведь уже одной ногой по колено нигде нигде
помню омыли меня ключевой водой обернули меня белым облаком в шестьдесят никаком году
время смерти моей подошло к концу к ледяной черте к золотой кутье к подступающей темноте
если там куда я уйду и впрямь темно если это дно черное рядно теневой надир
не грусти мой маленький моя маленькая повторяй корея корея и все пройдет
посмотрите на малых сих сих двоих что сейчас одно нет прекрасней их они меня впустят в мир
одного зовут иоаким другую анна и ждать им неполный год…

.
18.

переведи это слово с мертвого на живой
переведи это время с прошлого на теперь
слышишь в крови ревет одинокий зверь
переведи его через улицу дверь закрой
дай ему хлеба черного белого молока
дай ему губы чермные смертному научи
дай ему имя чтобы в земной ночи
звать его окликать из небесного далека…

.
19.

ночь полнолунье маленький борей
по сердцу рыщет в поисках оброка…
забудь не плачь прижмись ко мне скорей
все наболтала глупая сорока
где есть любовь там смерти нет не плачь
прижмись ко мне забудь покуда с нами
бродяжка-жизнь и тихий этот плащ
и вертоград с небесными дарами…

.
20.

что-то делать ничего не хочется
третий час в отечестве зима
устаешь от имени и отчества
становясь подобием зерна
только эти круглые черешенки
смуглый сумрак сурик да сурьма
да ладони маленькой черкешенки
все зовут протяжно как зурна…

.
21.

.
22.

синее солнце мое синим веснам вслед
ты уплываешь по синим волнам покуда
синим становится этот небесный свет
бьющий в глазницы из всех закоулков чуда
синие тени ложатся на нас двоих
синее время нас медленно настигает
ночь закипает в синих зрачках твоих
и по ресницам в сердце мое стекает…

.
23.

убери ее имя господи вычеркни из всех
списков как будто нет ее для земного дня
утром мы сами справимся утром легчайший снег
и тишины серебряная броня
переставляя горы меняя теченье рек
смотрит она сквозь мир за кромешный край
так неотступно будто навек навек
так безоглядно будто прощай прощай…

.
24.

небо все выше выше все дальше земля земля
мир стал сплошной прорехой не подберешь лоскут
температура времени падает до нуля
утром тебя разбудят но не спасут
встанешь и вновь умрешь в эту жизнь в ее
прелесть и персть что подымут как донный ил
люди и птицы ангелы и зверье
боги и рыбы все кто тебя любил…

.
.

* * *
Где эти туфельки с маленькими каблуками,
Сброшенные у порога, брошенные как попало
В доме, пропахшем яблоками, под облаками
Плюшевыми, что упавшее покрывало,
Палевым было время, потом опаловым,
И, застывая лавой, щипало икры…
Где — по каким перронам, платформам, палубам —
Цокают, из каких сердец высекают искры…

.
.

* * *
Ты прости им, матушка, ты прости
Опустелый дом, разорённый край,
И по морю Белому не грусти,
И на море Красное не серчай,
Ты прости им, нежная, даже тем,
Для кого на небе прощенья нет,
Дай хоть раз увидеть им в эту темь
Одиноких звёзд одинокий свет…

.
.

* * *
а когда Господь отодвинет лиру,
ты услышишь хлопанье всех дверей,
и звезду Полынь поведут по миру
семь её печальных поводырей,
и на небе маленькая прореха
разойдётся, воздух вбирая весь,
ибо кончилось время для человека,
для всего, чем был он и что он есть…

.
.

* * *
губы её зима и персты и сны
в тёмных зрачках стоят как вода в колодцах
думай о ны не думай молись не молись о ны
льдам не успеть растаять времени расколоться
столько зимы в ней что хватит на целый год
ирмос пока прочтёшь догорит столетье
видишь сиянье это она поёт
слышишь стенанье это сомкнулись нети…

.
.

* * *
проворонь её чёрная птица-ноль
вспомни фёкла немочь как ела с её ладоней
стань авдотья ночь вездесущая посторонней
через кущи забвенья пройти позволь
ты аглая зевота небытия
ты февронья смерть повернись к ней изнанкой волглой
оберни её хлебной камой гречишной волгой
и меня тонкой нитью вплети в края…

.
.

* * *
поручик шеншин не желает в отставку
в деревню, на тёплую печь,
пить горькую, глашку щипать или клавку,
ночные глаголы стеречь,

он всё ещё — фетом, и анна — на шее
другого, и стелется дым,
и грязь сапоги его месят в траншее,
и сшиты они не толстым,

здесь время как будто немного моложе
и в прятки играет с судьбой,

и в крышках потников московские кожи
чернее печали любой,

здесь смерть на паях, весела как в духане,
и воздух тифозный ничком,
и шёпот, и робкое обочь дыханье
корнета в дозоре ночном,

и зрением цвета линялого ситца
последний вбирая пейзаж,
здесь проще принять, что никто не польстится
на жирный его карандаш…

.
.

* * *
Не целовать запнувшиеся прядки,
Весь ливень скошен гребнем для волос,
А остальное — в полном беспорядке,
Какого видеть вам не довелось.

Калачиком свернувшееся счастье,
Кувшин с водой, подснежники в руках,
Вселенная, разъятая на части
И собранная наспех, кое-как,

Лишь для того, чтоб на одно мгновенье
Остановиться, дух перевести
И вновь упасть, как в головокруженье,

Туда, куда рассудку нет пути.

.
.

маленькие зимние элегии-1

1
думай думай пока не выпадет снег не выпадет смерть
пока ты не перестанешь плыть не перестанешь петь
пока ты не перестанешь быть не перестанешь сметь
пока не уйдешь туда не уйдешь оттуда любовь моя
думай думай ибо земля холодна холодна она и не держит больше стопы
больше строки не держит больше буквы больше судьбы
думай думай зачем нам гиблые эти полые те края
ибо земля холодна и небо и к слову слово и к персти персть…

2
человек который тебе говорит прощай
превращается постепенно хотя на глазах но не сразу
в колумбийский кофе французской обжарки в китайский чай
в стекленеющую на морозе фразу
в черную точку всасывающую как черная же дыра
жадная жедыра ненасытная жедыра выползшая на сушу
и болит болит где-то в области отнятого ребра
и свербит свербит и просится просится все наружу…

3
в провинции ночь наступает к пяти часам
ни зги не видно да кто ее видел згу
и капли света скатываются по щекам
и поцелуй подкрадывается к виску
а там где реки воркуя стекались к твоим рукам
шутихи вспыхивают земля горит под ногами там
и пять одиноких теней стоят на пяти мостах
и ангелы переходят небо в пяти местах…

4
когда она переходит улицу
в домах на нечетной стороне зацветают фиалки
в домах на четной стороне скисает молоко не успевшее убежать
и полубезумная полька с прозрачными волосами весталки
в семнадцатом молится чтобы она подольше не возвращалась
морис бежар
роза в моей руке покрывается инеем губы темнеют пустеет имя
едва она открывает дверь невнятную как черновик и на всех пяти
чувствах чистописанию начинает учить ангельскими своими
маленькими такими тоненькими земными ролан пети…

5
губы медвяны кожа как шелк светла
мята имбирь корица и куркума
а в зеркалах налево синеет мгла
а в зеркалах направо зима зима
ставили время на кон который раз
кости бросали в вечность лови лови
синие боги смерти кого из нас
вы проиграли белым богам любви…

/непрямая речь\

.
.

разговор

пирс после шторма, лодка, рыбак и сеть,
– петер, привет,– говорю ему,– чище смерть,
он отвечает,– в море, чем на земле,
трое нас было, не уцелел никто,–

– с кем же я разговариваю?– не с тем,
кто вышел в пять, и не с тем, кто вернулся в семь,
подлинности в настоящем, что льда в стекле,
каждый – лишь форма для своего пальто,–

– господи,– спрашиваю,– да что с тобой?
время нас косит, станем и мы травой,
не о чем спорить, время забросить сеть,
даже плотва весомей бесплотных слов,–

– рай – только разница между возможным и
мыслимым, оглянись, шелуху сними,
это ли повод мреть, изнутри темнеть,
видишь, какой сегодня у нас улов?–

– ты отвечаешь, словно увидел знак,
словно ты ключник божий, а не рыбак,
кто эти трое?– ты же один всегда,
будущее настоящее впереди,–

– все ипостаси бога, все имена –
лишь костыли для немощных, суть – одна,
ключик с рожденья у каждого есть, звезда
светит любому, видишь?– тогда иди.

/другие ландшафты\

.
.

***
потому что снова пеночки и ласточки,
и воздушные оборочки у полечки,
потому что свежевыкрашенны лавочки
и почиют свитера на дальней полочке,

потому что снова щипчики и пилочки,
и не дамочки опричь зеркал, а панночки,
и срезаются с коротких платьиц бирочки,
и прохаживаются в обнимку парочки,

потому что снова всласть лопочут лапочки
по колясочкам в неведомую дырочку,
потому что нам зима уже до лампочки,
потому что мы уже давно − впритирочку…

/схолии\

.
.

маленькие летние элегии-1

пока она расчёсывает волосы,
зелёный лиловеет виноград,
дожди шалят по всей москве и в области
под возгласы сияющих наяд,
промоклому в эклоге нашей голубю
недолго гулевать у этих вод:
вот-вот, смеясь, она закинет голову –
и взгляд о взгляд воспламенится влёт…

это дерево называют гинкго билоба,
каждый лист на нем перепонкой дрожит резной,
я смотрю на тебя всем телом, куда там в оба,
как, быть может, смотрел ещё в мезозой
птерозавром, увальнем теплокровным,
выкликая в птичьей своей тоске
эту песнь под тем же зелёным кровом
на понятном каждому языке…

что оставят нам улочки эти —
сен-лазар, линуа, боже мой,
пару солнечных в сердце отметин,
да кораблик на сене льняной,
ухнет колокол глухо, как филин,
ты склонишься впотьмах надо мной,
виноград из небесных давилен
губы выкрасит в пурпур хмельной…

в августе ночью столько на небе астр,
весь вертоград усыпан ими по край сетчатки,
спи, нас уже читали сегодня, нас
не занесли пока ещё в опечатки,
значит, не время чёрным твоим щеглам
смерть щебетать на аптечной кривой латыни,
спи – это звёзды катятся по щекам
белые, синие, красные, золотые…

/из разных книг\

.
.

маленькие осенние элегии − 3

напиши мне открытку простую:
обнимаю, целую, люблю,
я на тёмную воду подую
и зелёную лампу куплю,
чтоб надежды цветок потаённый
среди сумрачных вспыхнул куртин,
но небесные спят почтальоны
и сюда не дойдёт ни один…

хорошо железным быть и каменным,
из прорех земных не выпадать,
на чужой огонь кромешным гаммельном
не брести во мраке аки тать,
больше бреши не латает дудочка,
хоть от губ её не отводи,
ах, ты, пуля, маленькая дурочка,
крошечная дырочка в груди…

что мы, цветная азбука разрезная, кусочки смальты живой,
складывающиеся в слоги, читаемые по складам,
рифмующиеся не в лад,
вспахивает толстой небесный, устали вновь не зная,
полночью ножевой
орфографический минимум, фонетический хаос,
синтаксический ад,
диккенс и достоевский, cumulus congestus, облачный каталог
звёздной библиотеки, последний ярус, где в темноте,
вспыхивая и мерцая, нас как словарь листая,
праздничен и далёк,
перистый мелвилл на белом плывет ките…

она рисует белого льва и сирень на дверце,
ладони её подобны ливням, слова − сетям,
а он − человек с отвесной осенью в сердце,
и в каждом его зрачке молодой сентябрь,
он смотрит в неё, как в воду, и входит в неё, как в воду,
она вдыхает его, как воздух, и он обращается в воздух,
и руки их прозревают, и реки пересыхают, и тают льды,
и сон их белые оберегают львы…

/из разных книг/

.
.
***
так вот и будешь петь щебетать шептать
ветру и всем пернатым и всем земным
глядя на море на горькую эту гладь
гладя ладонь бесценную эту кладь
перебирая волны за прядью прядь
щуриться длиться небо цедить и дым
ночью как невод разбухнет от слов тетрадь
но никогда не станет улов твоим…

.
.
***
изумрудное море не знает о том,
кто вдоль берега бродит,
говорящий планктон, человек ли, фантом,
что в нём зреет и бродит.

что молчит и растёт на воздушных дрожжах
предвечернего света,
в наклоненьях каких и каких падежах,
для какого фацета,

он пустынный прохожий при взгляде извне,
в городском непросторе,
но у ног его блещет, как в сбывшемся сне,
изумлённое море.