Сергей Никольский

Сергей Никольский

Родился в 1961 году в Москве.
Окончил Строгановское художественное училище.
Эмигрировал в Израиль в 1990 году. В Нидерландах с 2004 года.
В 2010 году в Иерусалиме издал книгу стихов «Каталог женщин».
Публиковался в «Иерусалимском журнале» и «Интерпоэзии».

.
.
*  *  *
Женщину лет сорока-сорока пяти
очисти от копоти и жира. Прокипяти.
Дай ей денег, чтоб не тужила, ведь ты не жИла.
Она сторожила твоих и своих детей, кормила их молоком…
и сохранилась в общем-то целиком.

.
.

АВАЛОН

Дурак и фраер, баловень небес,
при малом росте – семь пудов на вес,
побейся об заклад или не бейся –
он в выигрыше… в Голландию пролез,
в страну, где сыр, голландки и собес,
где ни одной ермолки или пейса.
Дурак и лох, растяпа из растяп…
Скажите, для чего таких растят?!
Тайгетская скала… или с моста б…
Запомните, отметьте в протоколе:
ему подходит именно такое.
Всем ясно виден истинный масштаб,
когда глядишь на Умерших от кори,
бесплодных женщин, спившихся парней,
чья жизнь могла бы в сотни раз полней…
На толпы серой перекатной голи.
Вот выпало… Из тыщи – одному!
Пресыщенному, слабому уму…
Пять евро упадет – не подниму!
Ох, это оговорка. Не поднимет!
Он мельтешит, как нынче мельтешат.
В земле лежат погибшие, под ними
такие же погибшие лежат…
Его остроты старые смешат,
он срама, словно мертвые не имет.

Рассада, семена. Взгляд отдыхает на
брюхатых женщинах и золотых колосьях.
Молочный павильон, медовая страна
и вереницы фур восьмиколесных,
везущих для калек, спортсменов и салаг
кульки конфет вовек, вовек не дорожавших.
Ни одиночества, ни женщин нерожавших,
ни скорченных гуляк, кончающих в кулак…

.
.

***
Заперто. Мало воздуха. Темнота.
За партой сидит, отсчитывая минуты,
не просто девочка, но именно та,
которая через десять лет почему-то…

Сумерки. Другая страна, но опять она…
С трудом отыскиваю свой дом на карте,
со стыдом вспоминаю крикнутое с утра в азарте
и отворачиваюсь от окна…

Еще через десять лет. Или двадцать пять.
Там, где она жила, в очередях стояла…
Единственная возможность потоку противостоять –
это подушка, снотворное, одеяло.

.
.
*  *  *
И хотя перемена мест ничего не меняет в корне…
Никогда господином не станет простолюдин.
Уроженцам Львова, живущим в Кельне,
Севастополь все так же будет необходим…
Все равно мечтают уехать от этой мути, постылой дачи
в страну, где Орнелла Мути. По сути эти
люди лет сорок тому…  в Сохнуте… скорее в Джойнте…
эти люди глупо попали в сети
слухов и радиопередачи.
Попали… Теперь довольны.
И у каждого дети, а то и двойни.
Так же и вы – бегите, потом пижоньте,
и ходите в джинсах, а то и коже,
ковыряйтесь в багете, а то и чолнте.
Да я и сам такой же.

.
.
*  *  *
Выгрызать согласие спать с тобой, согласие жить с тобой,
пусть размер груди у нее любой, мужиков было пруд пруди,
все равно приманить манком, и призвать боевой трубой, в ее горле стоять комком,
зацепиться, дерзать, ползти, не ходить в кабак – одиночество впереди, одиночество впереди!
Чтобы не завести себе двух собак или трех котов вместо живых детей,
добиваться толстых и невысоких, и высохших до костей,
напиваться с теми, кто выше тебя на голову, с той, у кого Ростов
это родина… И пускай всех видов и возрастов,
абсолютно любых мастей и любых сортов,
даже из дальних провинций и областей.
Правда, если родит и еще раз потом родит – не спасет, не огородит…
Это как-будто ты взял кредит, двадцать лет отдавал-платил,
одевал драгоценных чад, от безумия убегал, уберегал от свинок и скарлатин,
словно кретин звонил, и писал им в чат, и кричал-шутил,
и живешь один, над тобою парад светил и они молчат.

.
.
*  *  *
Целовала избранника, сделанного из пряника, денег, внимания, неумения…
Тем не менее целовала и издавала звуки, растягивала слова, залезала рукою в брюки.
Без него жизнь безвкусная, как трава, как диета бессолевая,
без него голова болела, и скука одолевала.
Трудно выбрать из дряни кого-то годного или модного, сильного или статного,
выкурить нежного и высокого из убежища или логова…
на охоте взять двуногого, двужильного, а не ватного-прошлогоднего…
похожего на принца из таблоида-целлулоида (у Парамаунта все права),
оказаться около, сцапать сокола, потому что обычно они – глухие тетерева.

.
.

ВЕНЕЦИЯ

Я на вилле Адриана в Тиволи не бывал,
у Канопы я восторженно не рыдал,
не сразило меня прекрасное наповал,
не попало бесподобное на радар.
Изобилием славных древностей и руин
пренебрег и на все это наплевал,
а кому-то они, как водка и героин,
те рассказы про героев и героинь,
те каналы, те гондолы и купола…
За окном шумит до ночи бензопила,
а по радио трансляции викторин,
я живу без машины и гаража,
я надеюсь пробарахтаться дО ста лет,
да и вряд ли, что получится с гаражом,
на культуру ни охоты, ни куража,
как услышу, так хватаюсь за пистолет,
жаль, что я не вооружен.
При всеобщем восхищении громовом,
не хочу я восхищаться, как попугай,
идиот или граммофон.
Мои дети Ноа и Абигайль.
Моя боль и физиотерапевт.
Магазин, где баранина и халяль
(там ни пива слабого, ни вина,
я гляжу на турка, оторопев).
И билеты уцененные на Эль Аль,
если там война.

.
.
***
Поменять расписное, цветное на серое.
Поселиться в сарае без света и радио,
не узнав, чем закончилась пятая серия.
Не узнать, чем закончится смута в Ичкерии.
Никого не печаля и сильно не радуя…
Покупать мешковатое, чтобы не меряя.
Позабыть про людей из-за сильного голода.
Испугаться, что пять, а ещё не прополото.
Жить и жить, где никто за меня не поручится,
где не видно Америки вместе с Европою,
всё равно мне от смерти сбежать не получится,
а от жизни попробую.

.
.
***
Не забыть ему небогатой событьями,
спокойной, покатой, прямоугольной
не освещённой софитами и окольной,
незащищённой жизни.
Которая продолжается,
потому что что-то жарится на плите,
потому что надо успеть к открытию
и жена у зеркала наряжается.
Не забыть про детей, которые в темноте
рассказывали страшное про отлитую
из меди статую, отрытую,
стоящую в парке на пьедестале,
про людей, которыми они стали,
и кому теперь обременительно встать со стула,
у которых так же стремительно пролетела…
Так же неосознанно проскользнула…

.
.
НИДЕРЛАНДСКИЙ ПЕЙЗАЖ С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЁТА

Солнце слепило зимой и весну обещало,
люди земные клялись, начинали сначала,
ночь наставала, луна их назад возвращала.
И на равнине – от Ассена до океана,
что-то бубнили потом покаянно о времени трудном,
об окаянной привычке, о смутном, о крупном
и просыпались от звона пустого стакана.
Вот они встали и вышли на площади града,
вот они в таре уносят пустую посуду,
рада чему-то толпа,
у суда тарахтит эстакада,
люди повсюду!
Вот женихи провожают невест из чертога,
в зеркало каждая дева глядится
и не наглядится…
Захомутала голландца чертовка с востока,
захомутала бельгийца.
Из Приднестровья на запад летят голубицы,
аж до Флорид долетают и до Калифорний,
сразу готовы влюбляться,
навеки влюбиться.
хочется быть им за сильным,
живым и за сытым.
А у Днестра под землёю
мужчины лежат в униформе,
каждый надёжно засыпан.
(Кто же захочет пойти за убогих, убитых?)
Роз не хватает, поедем на рынок купить их,
химию в вазу насыпем
и свежими долго продержим.
Едет кортеж за кортежем.
Стража застыла на страже, а дирижёры за пультом,
пушка гремит в Бауртанге у самой границы,
хоры церковные песню заводят в больнице,
чтобы счастливее были больные инсультом.
Руки и ноги, и что-то ещё выступает из торса,
он прохудился за годы, сломался, истёрся,
вот на прогулку его на колёсах вывозит сиделка,
поит калеку бульоном, гранатовым соком,
возле окурка очки, возле копчика грелка.
Кто-то здоровый идёт по дороге,
жену обнимая.
Птица кружится над низкой землёю,
над морем высоким –
всё это видит и ждёт наступления мая.

.
.
* * *
Посторонний в ночном районе, где все друг друга…
Успей до закрытия, запыхайся! Держись упруго.
Кассирша в кассе, кривей и страшней Пикассо,
Глядит словно ты ворюга: давай, покайся!

Незнакомая местная женщина взглянет мельком,
решит – ты слишком крупный по здешним меркам,
но посмотрит снова, подумает и, прощая –
тронет, поправит волосы, обещая…