Самсон Либерман — КРУЧУ-ВЕРЧУ…

By , in дело тёмное on .

От Редакции ФИНБАНА ?

Вместо предисловия


— И тоже останешься с носом, — говорю я. — Этот фермер стряхнул с себя всякие путы овчарни. Он забаррикадировался высшими достижениями электричества, образования, литературы и разума.

— Попробую, — говорит Энди. — Существуют законы природы, которых не может изменить даже Бесплатная Доставка на Дом в Сельских Местностях.
Тут Энди удаляется в чуланчик и выходит оттуда в клетчатом костюме; бурые клетки и желтые, и такие большие, как ваша ладонь. Блестящий цилиндр и ярко-красный жилет с синими крапинками. Усы у него были песочного цвета, а теперь, смотрю, они синие, как будто он окунул их в чернила.
— Великий Барнум ! -говорю я. — Что это ты так расфуфырился? Точно цирковой фокусник, хоть сейчас на арену.
— Ладно, — отвечает Энди. — Тележка еще у крыльца? Жди меня, я скоро вернусь.
Через два часа Энди входит в комнату и кладет на стол пачку долларов.
— Восемьсот шестьдесят, — говорит он. — Дело было так. Я застал его дома. Он посмотрел на меня и начал надо мною издеваться. Я не ответил ни слова, но достал скорлупки от грецких орехов и стал катать по столу маленький шарик. Потом, посвистев немного, я сказал старинную формулу:
— Ну, джентльмены, подходите поближе и смотрите на этот маленький шарик. Ведь за это с вас не требуют денег. Вот он здесь, а вот его нету. Отгадайте, где он теперь. Ловкость рук обманывает глаз.
Говорю, а сам смотрю на фермера. У того даже пот на лбу выступил. Он идет, закрывает парадную дверь и смотрит, не отрываясь, на шарик. А потом говорит:
— Ставлю двадцать долларов, что я знаю, под какой скорлупкой спрятана ваша горошина. Вот под этой…
— Дальше рассказывать нечего, — продолжал Энди. — Он имел при себе только восемьсот шестьдесят долларов наличными. Когда я уходил, он проводил меня до ворот. Он крепко пожал мне руку и со слезами на глазах сказал:
— Милый, спасибо тебе; много лет я не испытывал такого блаженства. Твоя игра в скорлупку напомнила мне те счастливые невозвратные годы, когда я еще был не аграрием, а просто-напросто фермером. Всего тебе хорошего.
Тут Джефф Питерс умолк, и я понял, что рассказ его окончен.
— Так вы думаете… — начал я.

— Да, — сказал Джефф, — в этом роде. Пускай себе фермеры идут по пути прогресса и развлекаются высшей политикой. Житье-то на ферме скучное; а в скорлупку им приходилось играть и прежде.

О’Генри «Развлечения современной деревни»


Самсон Либерман

Что такое социальный конструкт: наукообразное пустословие или инструмент познания мира?

Бруно Латур / Фото: Бруно Бизу, deviantart.com/brunobizu / Что такое социальный конструкт: наукообразное пустословие или инструмент познания мира? — Discours.io

Бруно Латур / Фото: Бруно Бизу, deviantart.com/brunobizu



Что общего между вашим телом, Крымом и «Черным квадратом» Малевича? И то, и другое, и третье современная интеллектуальная публицистика время от времени именует «социальным конструктом».
 Это понятие, вышедшее из академической среды, в последнее время становится всё более популярным и даже модным. Философ Самсон Либерман рассказывает, что это такое, зачем нужны социальные конструкты, как они влияют на нашу повседневную жизнь и почему сконструированное «на бумаге» — реально.

Основы социального конструирования

Строго говоря, «конструктом» можно назвать практически все. Логика социальной критики, продолжением которой многие считают социальный конструкционизм, чрезвычайно проста. Первый шаг: что-то объявляется искусственным, социальным, общественным, сконструированным. Второй шаг: раз это нечто искусственно, значит мы имеем право его изменить.

По сути, социальная критика — это теоретическая санкция на деконструкцию того или иного социального института. И в этом значении социальный конструкционизм используется абсолютно всеми политическими силами: к нему обращаются и теоретики феминизма и ультраправые, консерваторы и либералы, представители экологического движения и религиозные фундаменталисты, и т. д., и т. п.

Если государство — это договор граждан об ограничении собственных прав, значит мы можем его пересмотреть; если капитализм — это угнетение и классовое неравенство, значит мы имеем право на пролетарскую революцию; если гендер — это роль навязанная обществом, значит мы можем ее переопределить.

Социальный конструкционизм — представление о социальной реальности как о совокупности социальных конструктов — становится важным трендом не только современной мысли, но и общественной практики. Нечто похожее случилось с фрейдизмом во второй половине XX, когда он превратился из рискованной радикальной теории в часть массовой культуры. Такое превращение часто сопровождается потерей «остроты» теории: если инструмент использовать слишком часто и не для своих основных целей, он теряет в качестве. Разумеется, социальная критика — это благо: иллюзии и предрассудки должны быть «расколдованы».

Когда критическая теория реализуется на практике, критика подменяет собой критикуемое: выявление неврозов становится невротической одержимостью.

Ключевой термин современной критической теории — «социальный конструкт» — был введён в широкий оборот в работе «Социальное конструирование реальности» Питера Бергера и Томаса Лукмана, но современная популярность социальных конструктов связана с работами Бруно Латура. Последний в своей статье «Дайте мне лабораторию, и я переверну мир» приводит в качестве примера социального конструкта бактерию сибирской язвы. По его мнению, сибирская язва была сконструирована в лабораториях Луи Пастера, которому принадлежит ее открытие. Не в конспирологическом смысле, а в социальном.

Что имеется в виду? Латур убедительно показывает, что до открытий Пастера, палочки сибирской язвы как общественного феномена, как части общественной практики, не существовало. Социальная реальность конструировалась иначе. Сибирская язва была вопросом практики — фермеров и ветеринаров, но не науки. Пастер сначала переводит событие из мира фермы в мир науки, а потом возвращает обратно. В полевой лаборатории, путем этого двойного перевода, создается новый конструкт «палочка сибирской язвы», который действительно всерьез меняет мир. Бактерии становятся настолько реальными, что создают целые государственные медицинские институции, индустрию антибиотиков и невротические расстройства.

Этот же процесс лабораторного конструирования социальной реальности красочно показан в английской телеверсии булгаковских «Записок юного врача». Только там речь идет о сифилисе. Контраст между миром медицины как науки и реальной практикой показан намеренно гротескно и абсурдно, но от того оказывается только нагляднее.

Дэниэл Рэдклифф в сериале «Записки юного врача»
Дэниэл Рэдклифф в сериале «Записки юного врача»

Ни юный врач (17 пятерок в дипломе!), ни его пациенты до встречи друг с другом не представляют, что такое сифилис. Для первого сифилис — это картинка в учебнике, для вторых это совокупность «чешется», «гниет» и «болит». Сифилис может стать фактором жизни общества, только будучи сконструирован в полевой лаборатории из двух источников — симптомов, описываемых обыденным языком, и теории, не применявшейся до этого на практике.

Социальный конструкт, фетиш и невроз

Что мы имеем в виду, когда заявляем «пол — это всего лишь социальный конструкт»? Что имеет в виду Латур, рассуждая о сибирской язве как конструкте Луи Пастера? Кажется, что оба примера — это продолжение марксовой критики фетишизации, превращения созданных нами объектов в самостоятельные «естественные» сущности. Так же, как тотему, созданному людьми из подручных материалов, приписываются магические абсолютные свойства, деньгам приписывается самостоятельная стоимость и ценность, гендеру — естественность, диагнозу «сибирская язва» — объективность.

Критика идеи «естественности» и «природности» — важный мотив и классиков, и Латура, но есть существенное отличие. Латур, в отличие от Маркса или Фрейда, не признает существование «подлинной» «действительной» реальности, скрывающейся за конструктом. Социальный конструкт не имеет субстрата, который нужно выявить и обнаружить. Когда Маркс и Фрейд пишут о товарно-денежном фетишизме и истерии соответственно, они называют подлинные причины (труд и бессознательное), скрытые за внешними явлениями (неврозом и фетишем). Когда Латур пишет о социальных конструктах, он подчеркивает отсутствие «особых социальных объектов», существующих до момента «сборки», до объективации: конструкт возникает в тот момент, когда он сформулирован. Фетишизация и невроз — объективные процессы не зависящие от воли индивида, социальный конструкт — инструмент познания, формирующий реальность.

Гендерные различия, в отличие от сибирской язвы, не были созданы в лаборатории. Оба явления имеют общественную природу и, в этом смысле, искусственны и неприродны: оба имеют теоретическое обоснование, с которым можно спорить. Но половые различия возникают из общественной практики, и только потом объясняются идеологами патриархата, матриархата или современными феминистками. Тогда как сибирская язва сначала возникает в лабораториях Луи Пастера и только потом становится частью практики.

Аналогично, Бурдье отмечал, что до марксовой классовой теории никаких социальных классов не было: сначала Маркс создал их «на бумаге», и только потом они стали существовать в качестве социальных реалий. Бодрийяр писал, что понятие фетиша само становится понятием-фетишем, когда мы начинаем использовать его бездумно, для всего подряд. Оба философа показывают, что «класс», «фетиш» и другие инструменты социальной критики — это только теоретические построения и конструкты.

И когда мы это забываем, мы попадаем в собственную ловушку — начинаем заниматься магией и колдовством, впадать в тот самый фетишизм.

Вместо гороскопов мы теперь верим в типы личности, вместо сглаза — в магнитные бури, вместо проклятия богов — в экономический кризис.

Социальный конструкт призван, по выражению Латура «собрать» объект, то есть структурировать и придать форму бесформенному и бесструктурному. Конструкты «пересобирают» привычные общественные практики: гендерные исследования заново конструируют половую идентичность, сибирская язва — падеж скота, социальные сети — кланы и общины.

Социальный конструкт всегда искусственен и именно в этом его сила и пугающая способность «пересобирать» реальное. Поэтому, когда мы читаем что-нибудь вроде «либерализм (гомосексуализм, свобода, права граждан) — это конструкт Запада» или «Русская душа (соборность, духовность, самодержавие) — это кремлевский конструкт», нельзя думать, что конструкты не реальны — наоборот.

Они реальны именно потому, что искусственны.

Люди действуют так, будто конструкт — часть реальности, поэтому собранный «на бумаге», «в лаборатории», он становится реальным в той степени, в какой оказывает влияние на окружающий мир.

Социальный конструкт не зря этимологически противопоставлен понятию деконструкции: последняя — метод радикальной критики, способ дереализации реального. Социальный конструкционизм же — это попытка разглядеть реальное в дереализованом мире. Конструкционизм говорит: наше представление о явлениях столь же реально, как сами явления — и его тоже надо учитывать.

Деконструкция освобождает от власти «естественного» и «природного», показывая, почему не стоит верить ни патриархальным родителям, ни жене-феминистке. Конструкционизм к этому добавляет: все так, их представления сконструированы, — только от этого они не становятся менее реальными. При воспитании детей всё равно придется учитывать как материальную реальность, так и представления патриархальных бабушек-дедушек и жены-феминистки. Конструкционистская оптика позволяет назвать, категоризировать феномен — и тем самым выбрать оптимальный способ взаимодействия с ним.

ссылка

иллюстрация обложки — Иероним Босх. Фокусник. 1502г

Recommended articles