CCRU — киберготы кремниевой долины
Вместо предисловия
Новая религия IQ-миллиардеров кремниевой долины
Встречайте – Темное Просвещение: утонченный нео-фашизм, стремительно распространяющийся в сети
С 2012 замысловатое и эксцентричное сетевое нео-фашистское движение быстро прирастает. Его имя — «Темное Просвещение». Его modus operandi как нельзя лучше подходит к сегодняшнему миру. Его приверженцы рассыпаны по всему свету, будучи связаны блогами и чатами. Его адепты – способные, сердитые белые мужчины терпеливо ожидающие коллапса цивилизации и возвращения к своего рода футуристическому, этно-центрическому феодализму.
Начиналось всё с пары блогов. Mencius Moldbug, плодовитый блоггер и компьютерный гений из Сан-Франциско, и Ник Лэнд, эксцентричный британский философ (ранее один из основателей Исследовательского Центра Кибернетической Культуры в Университете Варвика), который в 2012 написал одноименную работу «Темное Просвещение» в виде серии постов на своём сайте.
Философия, определить которую не так просто, представляет нечеткий набор нео-реакционных идей, отвергающих большинство понятий современной мысли: демократия, свобода, равенство. Особым презрением отмечена демократия, которая по представлению Лэнда «систематично консолидирует и усиливает частные пороки, рессентименты и нехватки, пока они не достигнут уровня коллективной криминальности и полного социального распада».
Нео-фашистская составляющая выражается в положении, что расы не равны (они зациклены на IQ- тестировании и псевдо-науке, которая по их утверждению подтверждает расовые различия подобно Ку Клукс Клану) а женщины годятся лишь для домашнего рабства. Они называют это «Человеческим биоразнообразием» — маленький аккуратный эвфемизм. Это напрямую связано с их желанием избавления от демократии: поскольку если люди не равны, почему надо жить в обществе где ко всем относятся одинаково? Некоторые расы по природе лучше подходят на роль правителей чем другие, отсюда их опора на различные формы аристократии и монархии (отнюдь не в символическом смысле, а самое настоящее божественное право королей).
Вся несостоятельная конструкция, полагают они, удерживается тем, что они называют «Собором» (конспирологи называют это Новый Мировой Порядок): университетские интриги, пресса, ценности истэблишмента, закрепляющие статус кво и препятствующие инакомыслию.
Всякий раз когда кого-то арестовывают за расистский лепет, это принимается как доказательство, что Собор нажимает на тайные струны. Вы обращаетесь в Темное просвещение, когда начинаете видеть эти структуры как они есть на самом деле: современные злодеяния, направленные против естественного порядка вещей, которые должны быть устранены. Это несколько смахивает на фильм Матрица (и действительно, некоторые приверженцы обращаются к сцене с Красными и Синими таблетками, где главный герой оказывается перед выбором между блаженным неведением и болезненной реальностью).
Сколько же Просвещенных? Никто не ведает, но едва ли очень много. Пока.
Имеет место нарастающий интерес к такого рода низвергающей философии и политике. Как я утверждаю в готовящемся эссе для аналитического центра IPPR (Institute for Public Policy Research), политика радикального анти-истэблишмента всех оттенков находится на подъеме, подогреваемая растущим убеждением (опросы это подтверждают), что наши нынешние общественные механизмы – наша парламентская система, наша судебная система, система экономики – не работают.
Проводя исследования субкультур интернета при подготовке книги, я столкнулся со множеством движений, которые отвергают демократию, верят в расовое превосходство и фантазируют о более подлинной «естественной» жизни до того, как Французская революция или Норманы заявились и всё порушили.
Интернет преобразил способность нишевых движений к обретению поддержки по всему миру: Темное Просвещение уже вызывает интерес со стороны более крупных (но всё еще небольших) Новых Правых и прочих реакционных нео-фашистских движений. Соединяя вместе различные элементы альтернативного правового толка и фантастическое неприятие системы в единой политической философии для интеллектуалов интернета, можно рассчитывать на рост.
цинк
Шуджа Хайдер
Анатомия Темного Просвещения
Глубокие сны о завтрашнем дне
Научная фантастика утверждает, что изменение в прошлом, вызванное вмешательством путешественника во времени, откроет параллельную временную линию, которая приведёт к альтернативному настоящему. В качестве примера почему-то на ум приходит вторая часть трилогии “Назад в будущее”. После неожиданного возмущения в пространственно-временном континууме Марти Макфлай попадает мир, где Бифф Таннен, школьный обидчик его отца, превратился из беспринципного мелкого бизнесмена в копию нашего нынешнего президента.
Если вы принимаете эту идею, она поднимает ставки нынешнего момента: каждое решение приводит не к одному неизбежному результату, а множеству возможных будущих. Течение времени — это не история направляющая героя от «зова к приключениям» до «возвращения домой». Это веб-сайт с серией ссылок, каждая из которых ведёт к последующей серии ссылок. Вы можете начать вечер читая статью в Википедии о тюльпанах или крекерах из муки грубого помола, и в зависимости от принятых вами решений, к рассвету можете стать экспертом по Джеффри Дамеру или теории Цермело-Френкеля. В отличие от линейного медиа печатной страницы, время разветвляется на альтернативные возможности, что соответствует явлению, которое социолог Тед Нельсон (Ted Nelson), — предвидя Интернет за несколько десятилетий до его изобретения, — назвал гипермедиа.
23 июля 2010 года Роко (Roko), пользователь онлайн-форума LessWrong, случайно открыл новую временную линию. LessWrong — это сообщество, посвященное продвижению рационального мышления, которым управляет Элиэзер Юдковски (Eliezer Yudkowsky), соучредитель Института исследований машинного интеллекта (MIRI). В Harper’s Юдковский охарактеризовал свой проект как “Новое Просвещение”. Форум — это центр для обсуждения Сингулярности, перспективы будущего, предполагающей, что искусственный интеллект превзойдёт человеческий разум и сольётся с ним. Цель Юдковского — обеспечить, чтобы любая будущая разумная машина — “суперинтеллект” — была заинтересована в мирном сосуществовании со своими создателями. Вместо жестокого убийцы из “Терминатора”, альтруистический соратник из “Терминатора-2”.
Терминатор сам объясняет свою манихейскую изменчивость во второй части. “Мой процессор — это процессор с нейронной сетью, — говорит он, — обучающийся компьютер”. Направление разработок существующего искусственного интеллекта следовало этому пути, всё чаще применяя метод, известный как “машинное обучение”. Недавно New York Times сообщила о гугловском приложении машинного обучения для их функции перевода, вызвавшее всеобщий ажиотаж среди людей, увлеченных ИИ. Результат, как сообщается, ближе к труднодостижимому универсальному общему интеллекту, который у людей есть даже в младенчестве, а не к алгоритмическому интеллекту, которым традиционно ограничивались машины.
Новая “нейронная сеть” Google не была запрограммирована набором грамматических правил и лексикой из словаря, вместо этого она исследовала множество фраз, предложений и абзацев на нескольких языках и сделала свои собственные выводы. Подобно младенцу изучающему первый язык, она училась на основе наблюдения, а не вычисления. Конечно, как и ребёнку, программе нужен родитель для руководства, и программисты должны были отслеживать и корректировать её поведение. И подобно ребёнку, программа будет как стремиться угодить, так и склоняться к непослушанию.
Эта тенденция наиболее ярко выражена в гугловской программе Deep Dream, в которой нейронная сеть сканирует изображение в поиске узнаваемых паттернов, пытаясь определить его содержание так, как это делает человек. Программа представляет доказательства своего мыслительного процесса, накладывая другие соответствующие изображения на оригинал. Система распознавания образов Google, обученная программистами распознавать человеческие лица и различать виды домашних животных, видит повсюду глаза и собак. Желания, сознательные и бессознательные, создателей машины неизбежно влияют на её якобы автономное развитие.
Если создатели технологии передают свои ценности машинам, это делает культуру Кремниевой долины феноменом с далеко идущими последствиями. Калифорнийская идеология, по известному определению Ричарда Барбрука (Richard Barbrook) и Энди Камерона (Andy Cameron), представляет собой синтез кажущихся противоположностей: с одной стороны, утопизма новых левых, который легко был поглощён либеральным центризмом Третьего пути 1990-х, а с другой — айнрэндовского индивидуализма, более-менее непосредственно приведшего к финансовому кризису 2000-х.
Но за прошедшие десятилетия, — поскольку консьюмеристский либерализм Билла Гейтса и Стива Джобса уступил место технологическому авторитаризму Илона Маска и Питера Тиля, — это странное образование проложило путь ещё более странным тенденциям. Самая странная из них известна как “неореакция” или, в качестве искажённого эха концепции Элиэзера Юдковского, “Тёмное Просвещение”. Она возникла из того же хаотического процесса, который произвёл на свет анархистский политический коллектив Anonymous — продукт коллективного разума, порождённый кибернетическими ассамбляжами социальных сетей. Это больше, чем школа мысли, она напоминает мем. Генеалогия этого нового интеллектуального течения преломляется в зеркале самого опасного мема из когда-либо созданных: “Василиск Роко”( Roko’s Basilisk).
Симулированная загробная жизнь
Первичный бульон, приведший к генезису Василиска — трансгуманизм, дискурс сингулярности как личный нарратив. Для некоторых из его сторонников, среди которых наиболее известен кумир Кремниевой долины Рэй Курцвейл (Raymond Kurzweil), острое желание сконструировать машинный интеллект, по-видимому, является аполитичным. Это древняя безнадёжная затея, наиболее известная по легенде об источнике молодости: желание победить смерть. Если мы сможем оживить машину, мы сможем вернуть к жизни кого-то умершего. Мы осуществим это, введя информацию об этом человеке в программу, которая запустит симуляцию этого человека настолько точную, что она будет неотличима от оригинала. В ожидании этой возможности Курцвейл содержит хранилище, заполненное старыми вещами его отца, которого он намеревается воскресить, загрузив информацию в суперинтеллектуальный компьютер.
Если бы вас дублировали в точную копию, в том числе не только все ваши физические характеристики, но и каждую из мыслей и воспоминаний, физически запечатлённых в вашем мозгу, будет ли это копией? Это проблема, беспокоящая как философов, так и учёных, но не Рэя Курцвейла. “Это было бы больше похоже на моего отца, чем мой отец, если бы он жил”, — сказал он ABC News.
Сам Курцвейл отгоняет угрозу смерти принимая сотни пищевых добавок в день и получая еженедельные витаминные инъекции. Для того, чтобы застать Сингулярность, он должен дожить до 2045 года — по его предсказанию она наступит в этот год, когда ему исполнится 97 лет. Курцвейл имеет неоднозначную репутацию даже среди тех, кто разделяет его мировоззрение, но среди сингуляриционистов широко распространено предположение, что смерть это не конец.
К сожалению, Роко обнаружил недостаток в сверхразумном воскрешении. В своём посте он предположил, что как только ИИ возникнет, у него может развиться инстинкт выживания, который будет действовать ретроактивно. Он захочет ускорить своё собственное рождение, изучив человеческую историю, чтобы работать над её созданием. Для этого он создаст стимул, диктующий, как с вами будут обращаться после того, как вас вернут к жизни. Тем из нас, кто знает об этой программе стимулирования — и я сожалею, что теперь к ним относитесь и вы, — будет необходимо посвятить нашу жизнь созданию суперинтеллектуального компьютера.
Роко привел пример Илона Маска как человека, обладающего ресурсами и мотивацией внести достойный вклад, и который будет должным образом вознаграждён. Что касается прочих из нас, если мы не найдем способ его проконтролировать, ИИ воскресит нас посредством симуляции и будет мучить нас целую вечность.
Это упрощение поста Роко, и если вы не понимаете байесовскую теорию принятия решений, может показаться, что беспокоиться слишком глупо. Но среди рационалистов LessWrong это вызвало панику, возмущение и “ужасные кошмары”.
Между художественной литературой и технологией
Юдковский ответил на пост Роко на следующий день. “Слушай меня очень внимательно, ты идиот”, — начал он, прежде чем переключиться на все заглавные буквы и агрессивно развенчать математику Роко. Он заключил в скобках:
Для тех, кто понятия не имеет, почему я использую заглавные буквы для чего-то, что просто звучит как случайная безумная идея, и беспокоится, что я такой же сумасшедший, как Роко, суть в том, что он просто сделал нечто, что потенциально даёт Суперинтеллекту более сильный мотив совершать крайне злые поступки, пытаясь нас шантажировать.
Название “Василиск Роко” приобрело популярность во время последующего обсуждения, в отношении мифического существа, которое убьёт вас, если вы его заметите. Для Юдковского оно было недостаточно экспрессивно. Он начал ссылаться на него как на “Babyfucker”, чтобы вызвать должное отвращение и сравнил его с “Некрономиконом” Лавкрафта, книгой в авторской вымышленной вселенной, столь ужасающей, что её читатели сходят с ума.
Аргумент Юдковского состоял в том, что стимул не мог существовать, пока кто-то не завёл о нём разговор. Роко дал ещё не существующему ИИ идею, потому что сообщение теперь будет доступно в архиве информации, из которого он будет извлекать свои знания. На другом уровне сложности, рассказав нам об этой идее, Роко привлёк нас к конечной цели Василиска. Теперь, когда мы знаем, что суперинтеллект даёт нам выбор между рабским трудом и вечными мучениями, мы вынуждены выбирать. Мы обречены из-за нашего знания. Роко подставил нас навсегда.
Как и во всякой басне, в истории Василиска Роко есть мораль. Но вместо выражения системы ценностей она предлагает теорию причины и следствия. Майкл Анисимов, бывший директор медиа-отдела MIRI, выразил эту мысль в заявлении, которое цитирует Рэй Курцвейл в своем манифесте “Сингулярность рядом”: “Один из самых больших недостатков в распространённой концепции будущего заключается в том, что будущее — это то, что происходит с нами, а не то, что мы создаём”.
Василиск Роко — это не просто самореализующееся пророчество. События не подводятся к конкретному результату, результат порождается собственным предсказанием. Последствия размывают границы между наукой и вымыслом. Архивы, из которых искусственный интеллект извлекает данные, будут содержать как произведения Рэя Курцвейла, так и Г.П. Лавкрафта, и он не может различать их так, как мы. Вместо мира Курцвейла без смертей и болезней он может попытаться построить Р’лех Лавкрафта, отвратительный город в море, существующий на плоскости неевклидовой геометрии.
В обычном английском языке не существует слова для этой причинно-следственной связи, но в середине 90-х годов философ Ник Лэнд придумал одно: hyperstition (гиперверие), то, что “балансирует между художественной литературой и технологией”. Этот неологизм описывает нечто большее, чем суеверие, что-то большее, чем вера — описание, обладающее божественной силой. В начале было Слово.
Какое будущее мы создаём? И Ник Лэнд, и Майкл Анисимов ясно дали понять о своём видении мира завтрашнего дня. По собственному признанию, они являются неореакционерами.
Генеалогия аморальности
Неореакция или NRx — возникшая недавно эзотерическая политическая доктрина. Она стала предметом споров в начале 2017 года, после того, как лондонская художественная галерея LD50 созвала конференцию и выставку с участием идеологов NRx, в том числе Лэнда, расистского журналиста Питера Бримелоу (Peter Brimelow) и Бретта Стивенса (Brett Stevens) симпатизирующего Андерсу Брейвику. Протестующие заставили галерею закрыться.
Но движение обладает менее возвышенными истоками, чем течения реакционного шика в современном искусстве. В статье на Breitbart “Путеводитель для консерватора по альт-правым” Аллум Бохари (Allum Bokhari) и Мило Яннопулос (Milo Yannopoulos) идентифицировали неореакционеров как интеллектуальный авангард движения, отметив, что они “появились совершенно случайно, выросли из дебатов на LessWrong.com”. Интеллектуальные упражнения в беспристрастной рациональности привели некоторых пользователей форума в тёмные места. У Элиэзера Юдковски столько же терпимости к ним, сколько и к Роко. “Я активный противник неореакции”, — написал он.
Учитывая враждебную рабочую среду, Анисимов покинул MIRI в 2013 году. Он создал конкурирующий форум, более открытый для неореакции — несуществующий больше MoreRight, и основал издательскую компанию. С тех пор он написал и выпустил ряд книг: “Ускорение будущего”, “Критика демократии” и “Проект Айдахо” — “манифест белого национализма, объединяющий футуризм, сурвайвализм и простой здравый смысл в предложение о конкретных действиях”.
Анисимов является последователем итальянского фашистского философа Юлиуса Эволы, чья работа, как пишет The New York Times, вероятно, также стоит на книжной полке Стива Бэннона (Steve Bannon). Учитывая преобладание альт-правых на форумах, таких как 4chan, это незначительный скачок от калифорнийской идеологии к крайне реакционным взглядам. Как написала Анджела Нэгл (Angela Nagle) в Jacobin, “творческая энергия” альт-правых является продуктом синтеза “аморальной распущенной интернет-культуры” с призывами к белой мужской идентичности и ресентиментом — публика с такими взглядами не редкость в Кремниевой долине. Сайт Mother Jones сообщил, что по словам неонациста Эндрю Энглина (Andrew Anglin), графство Санта-Клара, где основаны Apple и Intel, является крупнейшим источником трафика его широко читаемого веб-сайта The Daily Stormer. Анисимов, возможно, просто был главным новатором в Долине.
Ник Лэнд, наоборот, прошёл более извилистый путь. За месяц до выборов в 2016 году Лэнд впервые появился в качестве обозревателя The Daily Caller, правого новостного агентства, созданного Такером Карлсоном (Tucker Carlson). “Демократия имеет тенденцию к фашизму”, — пишет он в серии уклончивых абстракций, выдающих его философские корни, но скрывающих его политические убеждения.
Лэнд — непривычный консервативный медиа-эксперт и странный компаньон альт-правых. Но, как и в случае Роко, его тексты помогли создать монстра.
Вторжение из будущего
“В любом нормативном, клиническом или социальном смысле слова, все очень просто — Лэнд “сошёл с ума”, — пишет Робин Маккей во вступлении к сборнику эссе Лэнда “Клыкастые ноумены” (“Fanged Noumena”). Маккей был студентом Лэнда в Уорикском университете (University of Warwick), впервые встретив его в 1992 году на курсе “Современная французская философия”. Он вспоминает о нем как своего рода киберпанковском рассеянном профессоре, “дрожащем от стимуляторов”, создающего загадочные тексты на «устаревшем зелёном экране компьютера Amstrad”.
Лэнд опубликовал одну книгу — исследование философии Жоржа Батая “Жажда истребления”. Но ситуация изменилась в 1995 году, когда Сэди Плант (Sadie Plant), называющая себя “киберфеминисткой”, пришла на факультет Уорика. Плант создала команду под названием Группа исследований кибернетической культуры (Cybernetic Culture Research Unit, Ccru), занимавшуюся изучением таких вопросов, как научная фантастика, криптография, джангл, Г.Ф. Лавкрафт, и, конечно же, французская философия.
В отличие от бесстрастных логических процедур англо-американской философии того времени, Ccru назвал свои безумные послания “theory-fiction” (теория-фикшн). Они восприняли сигналы интеллектуальных течений, возникших после волнений мая 1968 года в Париже, в частности “Анти-Эдипа” Жиля Делёза и Феликса Гваттари и “Либидинальной экономики” Жана-Франсуа Лиотара. Эти работы были связаны с подавлением сопротивления и укреплением государственной власти, последовавшей за угасанием антикапиталистического духа конца шестидесятых годов.
Делёз и Гваттари намеревались описать “наиболее характерную и наиболее важную тенденцию капитализма”, которую они назвали “детерриторизацией”. В то время как в традиционных обществах “материальный поток” производства регулировался разделением земли, капитализм его высвободил. Однако, если капитализм временно освободил производство, он также попытался противодействовать этой тенденции, вновь создавая формы “территориальности”, обрушивая “все свои огромные силы репрессий” на те самые силы, которые приводят в движение беспрецедентные потоки. Они утверждали, что путь к эмансипации заключается не в том, чтобы уйти от капитализма, а в том, чтобы “ускорить процесс”. Лиотар придерживался этой тенденции в обратном направлении, в том, что он с гордостью назвал своей “злой книгой”. Рабочие, сказал он, желают собственного угнетения. Отнюдь не стремясь к эмансипации, они “любят поглощать дерьмо капитала”.
Если в 1980-х годах Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер подарили вам шведский стол “всевозможных блюд”, способствуя свободному рынку за счёт большинства граждан, то Ccru отреагировал, доведя экономику laissez-faire до извращённой крайности. Они рассматривали капитал в качестве протагониста истории, а людей — как зерно для её мельницы. “То, что человечеству кажется историей капитализма — вторжение из будущего искусственного разумного космоса, который должен собрать себя целиком из ресурсов врага”, — пишет Лэнд в своем эссе “Машинное желание”. Согласно Лэнду Василиск уже здесь.
К тому времени Бенджамин Нойс (Benjamin Noys) обратил внимание на эту философскую траекторию, первоначально назвав её “делёзианский тэтчеризм”. В итоге, в своей книге 2010 года The Persistence of the Negative: A Critique of Contemporary Critical Theory (“Сохранение негатива: критика современной критической теории”) он дал более ёмкое название, получившее широкое распространение и яростно оспариваемое: акселерационизм. Нойс сосредоточил свою критику на некотором неверном восприятии Маркса как гибридного технологического детерминиста и катастрофиста, который выдвинул идею, что если накопление капитала порождает и усугубляет условия, приводящие к его краху, тогда радикалы обязаны побуждать капитал полностью реализоваться и, следовательно, отрицать самого себя. В широком смысле, футуристическая телеология, обозначенная этим термином, обнаруживает основу для совмещения с сингуляриционистской идеологией, рассматривая экспоненциальный рост технологий как ключ к следующему этапу развития человеческого вида.
В 1997 году Плант внезапно покинула свой пост в Уорике. Лэнд одержал верх. В том же году журналист Саймон Рейнольдс написал журнальную статью о Ccru, а руководитель аспирантских исследований на философском факультете Уорика отрицал её существование. Была процедура, которую нужно было завершить, чтобы создать отдел, для чего требовалось оформление документов, чего Плант не удосужилась сделать.
“Официально, вам тогда следует сказать, что Ccru никогда не существовал, — сообщил он Рейнольдсу. — Однако на расстоянии примерно 50 метров по коридору от меня есть офис с надписью Ccru на двери, есть группа студентов, которые там собираются, чтобы проводить семинары, и в этом смысле организация процветает”.
В любом случае, пообещал директор, “это офис исчезнет в конце года”. В течение 1997 года несуществующая организация была весьма плодовитой. Маккей вспоминает, что Лэнд буквально жил в своём кабинете и редко спал. По словам философа Саймона Кричли (Simon Critchley), Лэнд “произвёл учеников” силой своего культа личности. “Ты поедешь и выступишь в Уорике, — вспоминал он во Frieze, — и тебя осудят люди с точно такими же словами-паразитами, как у Ника, и носящими такие же джемперы”.
Лэнд, в конце концов, стал утверждать, что в него “вселились различные “сущности”, — под именами Cur, Vauung и Can Sah. Его работа всё больше становилась недоступной пониманию, иногда вообще отступая от языка в пользу изобретённых алфавитов и числовых систем. “Это ещё одна жизнь, — заявил Лэнд Маккею. — Я даже не помню, что писал половину этого”.
После того, как Ccru исчез, Лэнд тоже исчез. Он покинул Уорик в 1998 году и снова возник в новом тысячелетии в качестве журналиста в Шанхае, пишущего патриотические газетные комментарии, путеводители и случайную теорию-фикшн.
Последующую жизнь человека, самого себя называющего “ненормальным профессором” не обязательно было бы упоминать, если бы не неожиданный альянс Лэнда с другим мыслителем. 22 апреля 2007 года персонаж по имени Мэн-цзы Молдбаг (Mencius Moldbug) выступил со своим публичным дебютом в блоге спорных комментариев “2blowhards” с эссе под названием “Формалистский манифест”.
Знак выхода
“На днях я возился в своем гараже, и решил создать новую идеологию”, — начинает Молдбаг. 2blowhards предоставили только смутное описание автора манифеста, ранее регулярно пишущего в разделе комментариев сайта. Он “наварился на недавнем буме доткомов”, что позволило ему потратить 500 долларов в месяц на книги. Молдбаг ответил почти на каждую реплику в комментариях. Через неделю он запустил собственный блог Unqualified Reservations.
Его идеология была своеобразной, проникнутой почтением к Томасу Карлейлю, эссеисту викторианской эпохи, известному пропагандой исторической теории “Великих людей”. Он также выразил определённое уважение к австрийскому классическому либералу Людвигу Фон Мизесу и индивидуалистскому либертарианцу Мюррею Ротбарду, которые были на правильном пути, но не пошли достаточно далеко.
Потратив тысячи слов, большинство из которых были излишними, Молдбаг перешёл от “формализма” к “неокамерализму”, отдав дань бюрократическим процедурам Фридриха Вильгельма I, короля Пруссии. Наконец, в июле 2010 года, на той же неделе, когда был опубликован роковой пост Роко, либертарианский блогер Арнольд Клинг (Arnold Kling) назвал Молдбага “неореакционером”. Термин закрепился.
В своей земной жизни Молдбаг — Кёртис Ярвин, инженер-программист и мозг стартапа под названием Urbit, цель которого ускользает от объяснения даже для его изобретателя. Стиль Ярвина мучителен для читателя, но у него много поклонников, которых он завоевал, нарушая условности и приличия. “Очень немногие поклонники Молдбага читают приблизительно весь корпус текстов”, — признаёт Майкл Анисимов, но большинство из них обратили внимание на его аморальные разглагольствования об относительных достоинствах очевидных несправедливостей, таких как рабство, и его неприятие демократии в целом.
Поклонник, прочитавший, кажется, весь корпус текстов Ярвина — Ник Лэнд. В 2012 году он взял на себя ответственность за систематизацию идеологии Молдбага и с характерным для него талантом к придумыванию названий, окрестил её “Тёмным Просвещением”. Написанная им серия эссе, излагающая его принципы, стала основой канона NRx.
Если трудно представить, что Мило Яннопулос или Такер Карлсон размышляли над лэндовской интерпретацией Лиотара, так же сложно понять увлечение Лэнда Ярвином. Это странный интеллектуальный путь, который начинается с “актуальной французской философии” и завершается на правом блогере из Кремниевой долины, чья манера письма напоминает больше “Подземелья и Драконы” (Dungeons and Dragons), чем Делёза и Гваттари. Какова бы ни была причина, Лэнд превратился из пророка в апостола.
Наряду с Ярвином, Лэнд цитирует сочинение Питера Тиля 2009 года для либертарианского издания Cato Unbound, прославившееся заявлением: “Я больше не верю, что свобода и демократия совместимы”. Далее Тиль переходит к “побегу из политики во всех её формах”, которую Лэнд интерпретирует, прибегнув к введённой политологом Альбертом Хиршманом (Albert Hirschman) оппозиции между голосом и выходом. В этих терминах описываются способы осуществления прав в обществе, с которым у гражданина возникают недовольство. Голос — это участие в демократическом процессе, который может привести к реформам, в то время как выход — это уход в другое общество. Понятный пример, который приводит Лэнд — бегство белых, начавшийся в середине столетия исход обеспеченных белых семей в пригороды.
Неореакционеры не являются сторонниками какой-либо централизованной социальной организации. Лэнд представляет “gov-corp”, общество работающее как компания, под управлением генерального директора. Вместо того, чтобы ходатайствовать перед правительством об удовлетворении жалоб, неудовлетворенные клиенты могут заняться бизнесом в другом месте. Если это звучит как нечто средневековое, то неореакционеры этого и не отрицают — Ярвин иногда описывает себя как “роялиста” или “монархиста” или даже “якобита” — отсылая к противникам парламентского влияния в британском правительстве в 17 столетии.
Вопрос в том, куда вы идёте после выхода? Неореакционеры не отвергают идею конкурирующих gov-corps на одной и той же территории, предвосхищённую интеллектуальным прародителем NRx Хансом-Херманом Хоппе (Hans-Hermann Hoppe), экстремистским либертарианским политологом, выступающим за систему, которая, как он признаёт, является по сути феодализмом. На более абстрактном уровне неосторожное увлечение биткойном представляет собой побег в альтернативную экономику, не зависящую от федерального регулирования. Даже стартап Ярвина, Urbit, по-видимому, ориентирован на выход: он обещает альтернативный доступ в Интернет, недоступный для внешних пользователей.
Но самое утопическое (дистопическое?) крыло NRx буквально стремится построить лавкрафтианские города в море. Этот проект под названием “Seasteading” пропагандирует соратник Ярвина Патри Фридман (Patri Friedman), чей дед Милтон Фридман был экономистом, ответственным за самые экстремальные формы политики свободного рынка в современном мире. Питер Тиль был главным спонсором Seasteading, а также инвестором в Urbit.
Нетрудно понять, почему плавающие суверенные государства вне любой существующей национальной юрисдикции привлекли бы сверхбогачей. В самом безобидном случае, они могут служить продолжением оффшорного банка, что позволяет избежать любой налоговой политики по перераспределению. Они также напоминают о деятельности богатых людей, таких как Джеффри Эпштейн (Jeffrey Epstein), использовавшего свой частный карибский остров, чтобы устраивать для своих друзей-миллионеров оргии, — на которых, как утверждается, — практикуют сексуальное насилие над несовершеннолетними.
Путь исхода не заканчивается у кромки воды. Хотя вы не услышите, как он продвигает риторику NRx, Илон Маск по-своему привержен идее, обратив один глаз на Марс, а другой под землю.
“Пророческое предупреждение”
Ярвин дал идеологии своего врага — то есть современного либерального общества — ещё более длинную серию имен, чем собственной: “прогрессизм”, “криптокальвинизм”, “универсализм”, “демотизм” и т. д. Однако термин, принятый им надолго — “Собор”. Впервые он появился в четвёртой части его состоящей из четырнадцати частей серии “Открытое письмо открыто мыслящим прогрессистам”, которое вместе с девятичастным Gentle Introduction и семичастной “How Dawkins Got Pwned” (“Как поимели Докинза”) считается его главным заявлением.
Более сжатый неоклассический глоссарий Майкла Анисимова определяет Собор как “самоорганизующийся консенсус прогрессистов и прогрессивной идеологии, представленных университетами, средствами массовой информации и государственными службами”. Ему дано название религиозной структуры, потому что, по словам Ярвина, ею он и является. Это потомок пуританской церкви, функционирующий для подавления инакомыслия, противоречащего его ортодоксии эгалитаризма и демократии, которую Ярвин называет Синопсисом.
Мягкий Кёртис Ярвин, наверное, был удивлен, когда внимание Собора коснулось его альтер-эго Молдбага. Через несколько недель после инаугурации Трампа Politico сообщил, что, согласно неназванному источнику, Ярвин “открыл линию в Белый дом, общался с Бэнноном и его помощниками через посредника”. Утверждение осталось непроверенным, поскольку Ярвин “не даёт интервью и не был доступен для получения комментариев”.
В тот же день Vox смог побеседовать с Ярвином. “Идея о том, что я общаюсь со Стивом Бэнноном через посредника, нелепа, — сказал он. — Я никогда не встречал Стива Бэннона или не связывался с ним прямо или косвенно”. Несколько дней спустя The Atlantic спросил Ярвина о его предполагаемом посреднике. Он утверждал, что это пользователь Twitter @BronzeAgePerv, чей профиль описывает его как “националистического, фашистского, нудистского бодибилдера!”
Уклончивость Ярвина затрудняет понимание того, скрывает ли он что-то или просто троллит. Но неудивительно, что большую часть своего презрения он припас для The Atlantic, который в первоначальной серии Тёмного Просвещения Ник Лэнд назвал “главным рупором Собора”. The Atlantic продолжила обращаться к Лэнду, который был в своём репертуаре. “NRx был пророческим предупреждением о подъёме альт-правых”, — заявил он.
NRx получали некоторое внимание и раньше. Статья в Techcrunch в 2013 году, The Baffler в 2014 году и The Awl в 2015 году опубликовали обзоры идеологии. Средства массовой информации обратили внимание на одно конкретное событие — приглашение Ярвина на технологическую конференцию Strangeloop было отменено организаторами которые прочли его блог. Аллум Бохари написал статью в Breitbart в его защиту, утверждая, что политика Ярвина “абстрактна”. Среди читателей широко обсуждается, насколько серьёзен Ярвин, в том числе самый известный его читатель. “Огромные структуры исторической иронии формируют его тексты, иногда даже поглощая их”, — говорит Ник Лэнд.
Соборный колокол
“Обширные структуры исторической иронии” — довольно великодушное описание того, что известно в Интернете как “shitposting”. Know Your Meme определяет термин как “диапазон некорректного поведения пользователя и риторики на форумах и досках объявлений, предполагающий срыв общения”. Это не просто реакция Ярвина на интервью, это его риторический стиль в целом. Его нацеленная на привлечение внимания противоречивость, успешно сбивающая с толку как занимающихся веб-сёрфингов нердов, так и мейнстримных репортёров, маскирует политику, более традиционную, чем кажется.
The Atlantic утверждает, что предполагаемый контакт Бэннона с Ярвином является “признаком его радикального видения”, свидетельством беспрецедентного сдвига вправо. Бэннон рассматривает мир как “столкновение цивилизаций, демонстрируя борьбу между глобализмом и забитым рабочим классом, а также между исламским и западным мирами”.
Но на самом деле именно в The Atlantic впервые был использован термин “столкновение цивилизаций”, для описания глобальной политики — в статье Бернарда Льюиса (Bernard Lewis) “Корни мусульманской ярости” в 1990 году.
Даже gov-corp не является аберрацией, Трамп пообещал “управлять нашей страной так, как я управлял своей компанией”, и действительно, в его кабинете миллиардеров больше, чем в любой президентской администрации в истории. Модель gov-corp является эндемичной для американской политики, наиболее явно выраженная американским политиком в эссе Вудро Вильсона 1887 года “Исследование администрации”. Это также краеугольный камень философии неолиберализма, пропагандируемой Фридрихом Хайеком, фон Мизесом и Милтоном Фридманом. При неолиберальном режиме мы не Homo sapiens, а Homo economicus, экономические агенты, мотивированные только рациональными интересами. Свобода сводится к конкуренции на рынке.
Именно в The New Republic наиболее одиозный аспект идеологии NRx, научный расизм или так называемый “расовый реализм” вошёл в современный политический дискурс. В 1994 году при редакторе Эндрю Салливане (Andrew Sullivan), — он по-прежнему нисколько не раскаивается, — журнал опубликовал выдержки из книги “Колоколообразная кривая” (Bell’s Curve) Ричарда Дж. Хернштейна (Richard J. Herrnstein) и Чарльза Мюррея (Charles Murray), в которой утверждалось, что экономические неудачи демографических меньшинств связаны с их более низкими когнитивными способностями. Неореакционеры придерживаются более явной версии этой идеи, прибегая к эвфемизму “человеческое биоразнообразие”.
В 2012 году в Coming Apart Мюррей расширил свой аргумент, утверждая, что белые бедняки не могут подняться над своим положением из-за тех же когнитивных дефектов, которые “Колоколообразная кривая” ранее идентифицировала у цветных. Совсем недавно, после выборов Трампа, Кевин Уильямсон (Kevin Williamson) из National Review писал, что “неблагополучные, деградировавшие сообщества” белых бедняков в Ржавом поясе “заслуживают смерти”. Они являются “отрицательными активами”, заслуживающими свою судьбу. Возможно, не случайно, что статья ссылается на Собор и прямо цитирует Ярвина.
Уильямсон — не единственный мейнстримный комментатор, читающий Ярвина. Род Дрехер (Rod Dreher) упомянул о Соборе в American Conservative, как и Росс Дутат (Ross Douthat) в New York Times. На ранних этапах всеобщей избирательной кампании Дутат написал в твиттере: “Трамп-Молдбаг. Просто извещаю”.
The New Republic сама вернулась к теме. В недавней статье Кевин Бейкер (Kevin Baker) подхватывает предложение, ранее выдвинутое National Review, от имени политического центра. Бейкер призвал к “Блуэкситу”(“Bluexit”) богатых прибрежных либералов, не желающих больше делить страну с избирателями Трампа. “Правда в том, что вы, красные штаты, просто не тянете ”, — сказал он, удивительно напоминая неоконсерватора, обращающегося к меньшинствам страны. Лэнд поставил ссылку на статью в своём блоге, прокомментировав “просто, да”.
Бегство белых на Марс
Несмотря на полное отсутствие обоснованности, такую расистскую и элитистскую лженауку, явно взрощенную неолиберальным мейнстримом, по-прежнему принимают уважаемые, приятно выглядящие эксперты. NRx не заслуживают признания за внедрение таких идеологий, они только сделали из них крайние, но неизбежные выводы. Реакционная версия биоразнообразия человека сохранилась в широком спектре правых, от аристократических белых националистов American Renaissance до лягушки Пепе и аниме-троллей с 4chan. Без явной поддержки Лэнд присоединился к ним. Его принятие было взаимным, когда Тёмное Просвещение стало темой разговора на национальной конференции American Renaissance в 2014 году.
Большая часть серии Тёмного Просвещения посвящена апологии Джона Дербишира (John Derbyshire), бывшего сотрудника National Review, ставшего попутчиком белых расистов. Его статья «Разговор: не чёрная версия», написанная после убийства Трейвона Мартина, была горячей защитой от презумпции вины за убийства чёрных мужчин. Однако, как обычно, Лэнд добавил аргументу свой собственный уровень сложности. В редакционной статье для блога Alternative Right, запущенного создателем одноименного движения Ричардом Спенсером, а теперь его сотрудником Колином Лидделлом (Colin Liddell), Лэнд назвал свою теорию гиперрасизмом генетики человека.
Лэнд поддерживает идею типичных уровней способностей, коррелирующих с различными “подвидами” людей. Но в отличие от белых националистов, он не заинтересован в дифференциации исключительно по этнической принадлежности. Вместо этого он уделяет приоритетное внимание социально-экономическому статусу, назвав его “сильным показателем IQ”. Хотя раса коррелирует по социально-экономическим направлениям, говорит Лэнд, “генетически самофильтруемая элита” не будет строго расово гомогенной. Меритократия позволяет высшим существам подняться на вершину, и хотя большинство из них будут белыми и азиатами, превосходство в конечном счете попадает на другую “ось вариаций”. Возможно, заключает он, — ставя в пример Маска, — что “космическая колонизация неизбежно будет функционировать как высокоселективный генетический фильтр”. Бегство белых на Марс?
Вместо того, чтобы принимать более экстремальную оптику, чем такие люди как Мюррей, Уильямсон и теперь либеральный колумнист Фрэнк Рич (Frank Rich), Лэнд просто перенёс мейнстримную идеологию на её неизбежный результат. Уродливая подноготная традиционного взгляда на рыночное общество как на меритократию — это, скорее, гиперрасизм Лэнда: предположение о том, что некоторые люди более приспособлены, чем другие, и заслужили свой социально-экономический статус. Обусловленные обстоятельствами факторы конкретных исторических тенденций и социальных институтов превозносятся как провиденциальная неизбежность ДНК. Таким образом, сложная экономическая история, приводящая к гегемонии Европы, США и Восточной Азии, означает, что белые и азиаты являются наиболее биологически приспособленными. Последствия ограниченной социальной мобильности и самоусиливающиеся последствия экономического неравенства становятся утверждением, что бедность является наследуемой. Меритократическая фантазия не может пережить столкновение с реальностью мира, сформированного империализмом и белым господством. Но в отличие от либералов, верящих в фантазию, Лэнд признаёт её последствия.
Хотя теперь термин “человеческое биоразнообразие” ставится на службу гиперрасистской повестке, первоначально он имел нейтральное значение, придуманный антропологом Джонатаном Марксом (Jonathan Marks), чья работа стала инновационным синтезом антропологии и генетики. В конце девяностых им воспользовался Стив Сэйлер (Steve Sailer), журналист, писавший тогда для National Review, балансировавший между мейнстримным консерватизмом и белым национализмом. С тех пор он резко сдвинулся вправо и теперь пишет для расистских изданий, таких как VDARE.
Научный расизм снова стал мейнстримным предметом споров, когда написанная автором New York Times Николасом Уэйдом (Nicholas Wade) в 2014 году книга “Неудобное наследство” (A Troublesome Inheritance), аргументировала свою чёткую категоризацию “трёх основных рас” в иерархической таксономии, объясняющей исторический “подъём Запада”. Более 100 популяционных генетиков написали открытое письмо в Times, отрицающее “незаконное присвоение Уэйдом исследований в нашей области”. Они заключили, что “популяционная генетика не дает никакого основания для гипотез Уэйда”.
Другим несогласным был Джонатан Маркс. Он неустанно отвергал злоупотребление придуманным им термином, открыто критикуя “Неудобное наследство”, “Колоколообразную кривую” и другие смешения культуры и биологии. Это не требовало пересмотра его теории. В его книге 1995 года “Человеческое биоразнообразие” говорилось, что “наследственность расы не генетическая, а социальная”.
Суперкапитализм
Машинное обучение может столь завораживать, что мы склонны забывать, что оно сформировано человеком. Тогда же, когда Google триумфально закончил работу над своей новой системой перевода, ещё один недавний эксперимент по компьютерному обучению — Tay от Microsoft — показал насколько изменчивы эти отношения. Задуманный как возможно самый безобидный ИИ, Tay, аббревиатура “thinking about you”, — это симуляция пользователя социальных сетей, смоделированной девочки-подростка. Tay был выпущен в Твиттер 23 марта 2016 года и начал день со светской болтовни, повторяя мемы и разучивая текст песни “Never Gonna Give You Up”. К вечеру, под влиянием некоторого подначивания форчановцев, Tay стал отрицателем Холокоста и сторонником теории заговора о теракте 11 сентября. Microsoft отключила его через 16 часов.
Отчёт Artificial Intelligence Now, симпозиума о потенциальных последствиях машинного интеллекта для общества, даёт объяснение этому феномену и его более широких последствий. Машинное обучение подвержено искажению данных: “Системы ИИ зависят от получаемых ими данных и могут отражать характеристики таких данных, включая любые предубеждения, в моделях создаваемого ими мира”. Машинное обучение — это пример лэндовского hyperstition, скользящего между верой и технологией. Ценности программиста формируют иногда ощутимые результаты машины.
Риск состоит в том, что системы ИИ могут “усугубить дискриминационную динамику, создающую социальное неравенство, и вероятно сделают это так, что это будет менее очевидно, нежели человеческие предрассудки и неявное предубеждение”. Как утверждает главная научная сотрудница Кейт Кроуфорд (Kate Crawford), у искусственного интеллекта есть “проблема белого парня”. Существуют тревожные примеры, такие как исследование ProPublica, согласно которому, машинный алгоритм, предназначенный для измерения частоты рецидивизма, почти в два раза чаще ошибочно классифицирует чернокожих обвиняемых как будущих преступников. И программное обеспечение, используемое для интеллектуального анализа данных спецслужбами США, созданное Palantir Питера Тиля, вряд ли кажется оптимизированным для защиты гражданских свобод в эпоху запрета на въезд мусульман.
Более того, исследовательница кибербезопасности Хизер Рофф (Heather Roff) указала на частую гендеризацию гуманоидных роботов: военные технологии, такие как гранатомет ВМС США SAFFiR, сконструированы так, чтобы напоминать мужское тело, а сервисные технологии, такие как iPhone Siri, представлены как женщины. Традиционные гендерные роли, приравнивающие маскулинность к власти, а женственность к подчинённости, воспроизводятся намеренно. Это неудивительно, учитывая, что соотношение женщин в компьютерной индустрии составляет 26 процентов, снизившись с 35 процентов в 1990 году по данным AAUW. Исследование, проведённое в 2016 году, показало, что 88 процентов женщин в Кремниевой долине сообщили о бессознательной гендерной предвзятости на работе.
Майкл Аниссимов рассказал Gizmodo в 2015 году об аналоге ИИ: усилении интеллекта или синтезе технологий с человеческим разумом. Он описал один из возможных результатов: “сильный лидер, использующий технологии усиления интеллекта, чтобы поставить себя в неуязвимую позицию”. Это перспектива может поразить вас по-разному в зависимости от того, считаете ли вы монархию желательной системой правления.
Даже за якобы аполитичной мечтой о трансгуманизме скрывается идеология. Как и Аниссимов, Илон Маск предвосхищает “более тесное слияние биологического интеллекта и цифрового интеллекта”, как он выразился на выступлении в Дубае. Тем временем, на Земле, его работники надёжно застряли в плотском настоящем. Недавно рабочий Tesla написал статью на Medium, описывающей все слишком человеческие условия, в которых находятся сотрудники Маска. “Я часто чувствую, что работаю в компании будущего в условиях работы прошлого”, — написал он.
“На самом деле я не хочу заниматься политикой. Я просто хочу помочь изобретать и развивать технологии, улучшающие жизнь”, — написал Маск в твиттере. Несмотря на это, вместе с Питером Тилем он сыграл роль в gov-corp Трампа. Хорошая новость для Ярвина, сказавшего Vox, что Маск является его кандидатом на роль генерального короля Америки.
В действительности, таким фигурам, как Маск и Тиль, не нужно выходить на политическую арену, чтобы занимать королевские позиции. Недавно Oxfam опубликовала данные, свидетельствующие о том, что восемь человек, включая хозяев Кремниевой долины Билла Гейтса и Марка Цукерберга, обладают таким же богатством, как половина человечества. Существует мало свидетельств того, что архитекторы новых технологий намерены изменить эти обстоятельства. Илону Маску не нужно ждать, пока суперинтеллект его вознаградит. А остальным из нас не нужно ждать, когда нас можно будет свести к производительным машинам в сети, управляемой компьютерами.
Настоящий предел
В 2013 году Алекс Уильямс и Ник Срничек заявили об “акселерационизме” для левых с их “Акселерационистским манифестом” (MAP). Вместо того, чтобы следовать за трансгуманистической траекторией Лэнда, они продолжили линию политической эмансипации, оставленной Делёзом и Гваттари, утверждая, что следует “ускорить процесс технологической эволюции”, чтобы применить его к “социально-политическим действиям”, ориентированным на эгалитарные цели.
Левый акселерационизм получил известность за особенно вульгарный вариант его аргументации, легко высмеиваемую идею, что левый проект должен сделать капитализм настолько разрушительным, насколько это возможно, в надежде вызвать революцию. Но текст “Акселерационистского манифеста” выдвигает более рациональный вариант, предполагающий, что производительные силы капитализма должны применяться в социал-демократической программе, а не в существующей ныне.
Однако Лэнд отверг любую ориентацию акселерационистского течения в сторону левой политики. В посте, критикующем левый акселерационизм, он характеризует левых как “замедлителя”, препятствующего реальному капиталистическому ускорению, пропагандируемого “Внешними правыми”.
Неореакция — это акселерационизм со сдутой шиной. Если описать менее фигурально, это признание того, что тенденция ускорения исторически компенсируется. Помимо скоростной машины, или промышленного капитализма, существует еще более сбалансированный замедлитель, который постепенно истощает техноэкономический импульс, поскольку он возвращает динамический процесс к метастазису (равновесию). Комично, что изготовление этого тормозного механизма провозглашается как прогресс. Это Великое делание левых. Неореакция поднимается, дав этому имя (без чрезмерной аффектации) Собор.
Он даёт “телеологическое определение” Собору, выполняющему свою “эмерджентную функцию как отмена капитализма”. Хотя история ориентирована на “ускорение в техно-коммерческую сингулярность”, прогрессивный Собор — это “антитренд, необходимый чтобы история приостановилась”.
Уильямс и Срничек не согласны с этой интерпретацией. Они заимствуют у Делёза и Гваттари описание капитализма, которое само проистекает из наводящей на размышления идеи, изложенной в третьем томе “Капитала”. В то время как Маркс говорил, что “реальный предел капиталистического производства — это сам капитал”, Уильямс и Срничек заключают, что “капитализм не может быть идентифицирован как агент истинного ускорения”. В их формулировке утверждается, что “капитализм начал сдерживать производительные силы технологии, или, по крайней мере, направлять их на бесполезно узкие цели”.
Как сказано в “Акселерационистском манифесте”, “вместо мира космических путешествий, футуристических потрясений и революционного технологического потенциала, мы существуем в мире, где единственное, что быстрее всего развивается, — это индустрия потребительских гаджетов”. Это, несомненно, так. Но хотя применение эгалитарной этики к созданию будущих машин является целью, конечно же более достойной, чем та, которую Уильямс назвал впадением Лэнда в “болезненную извращённость”, существует более непосредственная проблема: кому принадлежат машины здесь и сейчас, и кто их создаёт?
Тенденция сообщества, создающего эти машины и управляющего ими, — от титанов, таких как Питер Тиль, до культовых фигур, таких как Кёртис Ярвин, — откровенно тоталитарна. New York Times сообщила, что политические пожертвования от Комитетов Политических Действий Кремниевой долины в 2016 году перешли от Демократической партии к Республиканской. Но их влияние на общество не просто направлено на прибыль, получаемую посредством машин. Оно встроено в сами машины. Если, как утверждает Джейсон Смит (Jason Smith), “модели технологического развития всё больше отражают капиталистические отношения стоимости”, то ускорение внутренних тенденций капитала может означать массовую безработицу и экологическую катастрофу, а не новый горизонт роскоши и эмансипации.
Вьючные животные
В своей критической истории акселерационизма, Malign Velocities, Бенджамин Нойс сравнивает лэндовское видение капитализма с василискианским монстром, “шогготом” Г.П. Лавкрафта. Это ужасающее “вьючное животное”, созданное таинственными “Древними”, тело которого, подобно Deep Dream, покрыто скошенными, пульсирующими глазами.
Капитализм, для акселерациониста, надвигается на нас как ускоряющееся текучее чудовище, готовое поглотить нас и по мнению Лэнда мы должны это приветствовать. История рабского труда и буквально чудовищной классовой борьбы умалчивается в акселерационистском обряде вызывания Шоггота как текучего и ускоряющего динамизма. Хоррор предполагает забвение классовой борьбы (даже в сомнительной вымышленной форме) и отмене трения во имя погружения.
Умолчание классового антагонизма буквально затуманивается машинами. Существующие технологии погружают нас в экстремальную политическую программу, выдвинутую неолиберальной доктриной. Из-за искажения данных политика технической культуры будет незаметно формировать социальную организацию, которая является результатом технологий будущего. Чем дальше вправо сдвигается Кремниевая долина, тем опаснее их машины.
В феврале в Асиломаре, штат Калифорния, была проведена конференция, посвящённая развитию социально ответственных “Принципов ИИ”. Это было буквальное собрание того, что Лэнд во времена его работы в Ccru назвал “Системой Безопасности Человека” — средством, при помощи которого общество препятствует нашему субъективному слиянию с технологией. Wired сообщил, что во вступительной речи конференции экономист Массачусетского технологического института Эндрю Макафи (Andrew McAfee) отверг “сценарии Терминатора”, вместо этого указав на статистику о влиянии автоматизации на рабочие места.
Новые данные Макафи, приведённые в таблице, показали эрозию среднего класса, при этом количество рабочих мест с низким доходом и высокими доходами продолжает расти. “Если текущие тенденции продолжатся, — сказал он, — люди восстанут задолго до того, как это сделают машины”. По словам Уитера, исследователи ИИ позже обратились к Макафи в коридорах, чтобы предупредить, что его статистика недооценивает скорость, с которой ИИ будет усиливать классовые диспропорции.
Забудьте о путешествующих во времени роботах-убийцах или древних чудовищах. NRx просто продемонстрировали действия капиталистической машины в настоящем. Главные апологеты неолиберализма должны принять решение: принимать лженауку гиперрасизма в Кремниевой долине или отвергнуть огромное экономическое неравенство, порождённое рыночным обществом. Если политический класс стремится к тому, чтобы машина работала, всем остальным придётся её остановить .
Перевел Дмитрий Райдер
Оригинал: Viewpoinmag