Михаил Диев — Ку-ку

By , in Такие дела on .

Диев
Михаил Маратович

1964-2020

Родился в Зарайске Московской области
поэт, журналист, радиоведущий и телеведущий
член Союза писателей Москвы
член Союза журналистов Москвы
действительный член Московского общества испытателей природы
член Русского географического общества
wiki
facebook


стихи Михаила в ФИНБАНЕ

Ку-ку — Том 2

Ку-ку — Том 3



Ку-ку

Выжал сок из воды, синий-пресиний. Перегнал. Получилась безалкогольная водка. Выпьешь – трезвеешь. Но больше бутылки пить разом нельзя. Опасно. Начинаешь всё и всех видеть насквозь, в том числе и, да-да-да, политиков. А если ещё стакан хлопнешь – сможешь понимать Уголовный, прости господи, кодекс и не задумываясь умножать, например, 1492 на 315 миллионов двести тысяч. Такой вот коварный напиток.
А некоторые из него делают виски. Во-первых, обеззараживают спиртом. Во-вторых, добавляют сивушные масла и другие яды. Их, между прочим, очень сложно найти. Дефицит. Только из-под полы или в специализированных магазинах «Крысобой», торгующих отравленными конфетами, палёным коньяком и дудочками. Вливать надо по вкусу, до ощущения, что вокруг все злобные кретины, которые умничают. Суки. Если ощущение отсутствует – это не виски!
А если пробивает на «ха-ха-ха», то, значит, туда попали сахар и дрожжи. И получилось шампанское. Но после бокала этого шампанского ни в коем случае нельзя мочиться в туалет с выгребной ямой! Это может омрачить дачный сезон вам и вашим соседям по причине продолжения процесса брожения в окружающей среде. Впрочем, терпите! Если задуматься, всякий пьющий виски, терпит его гадкий вкус. А каждая жена пьющего терпит терпящего.
Жмите на зиму сок. Из неба, из обесцвеченной заморозком листвы, стона экскаватора за полем, где строится храм, хора лягушек. Боже, как их слышно-то – так далеко! И лимонного аромата доцветающих нимфей. Пряных шуток, которые всерьёз. Романтического костра, в котором сгорает мусор, накопленный за лето. «Ку-ку!» – нет, это не кукушка, это я, который встал на лесенку над воротами и приветствую вас, мадам, в момент, когда жена уехала в город. Какое же это счастье, что я ещё способен любить всех!


Заяц

Зайчик-хромоножка. Хитрый-хитрый. А что ему остаётся?! Во время охотничьего сезона нападает на собак на кругу. Боятся они его ужас как. Одна легавая на него тявкнула, так пришёл к ней ночью да и выгнал из будки. Знаете, какие звуки издают зайцы? Плачут, будто младенцы. Этот же умел рычать басом по-медвежьи. А то и выл по-волчьи. Кстати, волки его тоже боялись. Жил косой в доме художника. Тот считал его своей галлюцинацией. Дружил.

Ведь не только белочки творческих людей посещают, но и всякие другие животные. Моего товарища-актёра всегда одолевают стаи белых кроликов, которые лезут в окно и занимаются чёрти чем на полу. В прошлый раз они с женой штук пятьсот выкинули. Она ему и говорит: «А давай их резать?! Шкуры продавать, а мясо есть». Достала кухонный нож и села в засаде. Поэтесса. Три месяца в психушке – и как новенькая! Кролики… Это же красиво! А вот, представьте: к похмельным бушменам страусы прибегают!

Короче, забрали актёра в наркологию. А художника нет! Когда приехали к нему санитары из больницы, то увидели, что тот разговаривает с зайцем, который сидит за столом и уплетает винегрет. При виде санитаров заяц зарычал и агрессивно прищурился. Но потом придвинул им тарелку. Художник спросил непрошеных гостей: «Пьёте?» Они кивнули. Заяц что-то залопотал, защёлкал горлом, прямо-таки по-бушменски, после чего смешливо завыл.

Начальник бригады достал неведомо откуда бутыль спирта, разлил по неведомо откуда появившимся мензуркам и сказал тост: «Все мы сами себе наркологи!» Заяц опять завыл и застучал лапами по столешнице. Кончилось всё танцами. Выпивки и женщин, как водится, не хватало. Обратились к одинокой соседке-самогонщице. Кто-то завистливый вызвал вторую наркологическую бригаду, потом третью. Была суббота, но некоторые жители решили, что настал Новый год, и запускали петарды.

Зайцу тоже налили, и он отправился гонять собак и сводить с ума местных трезвенников. Появился профессор-нарколог, выпил, задумался и сообщил итоги своих последних исследований, что человека человеком сделал алкоголь и шизофрения. Все закричали «ура», после чего он увёз их к себе в клинику продолжать праздник. Кроме художника, который успел спрятаться в подполе. Художник не мог бросить друга зайца, с которым можно было сесть за стол и помолчать.



ВЫБОРЫ

Вечерело.
В городском парке скучающие маньяки уныло шуршали опавшей листвой. У конного бюста Солженицына клацал зубами от холода хмурый эксгибиционист в летнем плаще, надетом на голое тело, отчаянно поглядывая на дряхлую торговку ядами, искусственными членами и патронами, разложившую на скамейке свой нехитрый товар. В его глазах читалось: «Показывать холодно, а не показать никому — потерять профессионализм и самоуважение… Пожалуй покажу быстренько, и всё, — в кафе греться! Впрочем, боязно, а вдруг старуха сегодня пульнёт из шмайсера…». В эксгибиционисте зашевелилась восторженная осторожность вуайериста, но тот час сгинула. Он замер, любуясь перезрелым октябрьским солнцем.

В направлении ворот пробежал расхристанный, истошно орущий, парень, преследуемый группой профессионально возбуждённых дамочек с хлыстами, в легкомысленной коже искусственных аллигаторов. Вечерело. Падали листья, тронутые недавним морозцем…
Сквозь кроны и стволы лип всё ярче сияли огни улиц, всё громче звучали выстрелы, взрывы и вой сирен. «Праздник, что ли, сегодня какой?», — подумал я, услышав разрыв танкового снаряда. Праздник не праздник, ох, денег всё равно нет!.. Хотелось плакать и есть.
Жутко замёрзли руки — утром потерялись перчатки во время потасовки со слепым нищим, у которого я пытался отнять сумку с выручкой.

Пнув подвернувшуюся собаку и написав неприличное слово на заборе, я почувствовал, что настроение становится лирическим:
«Вот и осень… Эвон какое эхо в парке! И трассирующие пули видно за километр…».
Надо было добираться до дома. Задумался. Можно было либо сесть в автобус, либо угнать машину. Приходилось выбирать: либо опять отстреливаться от контролёров, чего не хотелось в связи с благостным состоянием духа, либо…
Нет! Машина тоже не годится. Заминированы они нынче через одну. Пойду-ка я пешком!
Бросив гранату в газетный киоск, я минут десять грел руки над разноцветным пламенем.

Мысли начали приобретать ясность и плавность:
«Ох, скучно раньше люди жили! Продажа оружия на улицах была запрещена. Ни тебе в прохожих пострелять из окна, ни подорвать кого! Ядерное оружие считалось антигуманным. Теперь у любого пацана пятилетнего — пистоны ядерные! Школы были, больницы и…как их… Театры! Тьфу ты, глупость какая! Вот кино, это я понимаю — вещь. Даже старинное. Там вот один лысый такой, авторитетный, но простой, говорил, что, дескать, наступит время, когда никто не будет бояться человека с ружьем… Как в воду глядел!

Никто и не боится. А почему? А потому, что вооружены все поголовно. Свобода!..
Наступала ночь. Где-то в глубине парка мелодичный голос красиво взывал о помощи. По стенам далеких домов лениво шарили прожектора, порой высвечивая огромный портрет улыбчивого кандидата в президенты, и надпись: «Обещаю всё всем!»
________________
Середина 90-х.



Адам

Адам видел мучительные сны о том, что Бог собирается сделать ему операцию: из его ребра создать женщину, а потом найти повод, чтобы изгнать обоих из райского сада в адский мир. Ибо хотел Бог быть в разных ипостасях. Видел Адам войны между своими потомками, убийства, пытки. Слышал стоны и плач вселенский. И каждый сон заканчивался картиной ядерной зимы… А в раю не было ни ночи, ни дня, ни страха, ни вожделения. Никто не ел, не пил. Все насыщались благостью Всевышнего, который, по официальной версии, сотворил Адама по образу своему и подобию.

Но залетел как-то в сад попугай и проорал, что Адам не создание божье, а сирота-подкидыш. И решил Адам бежать из астрала в реал. Перелез ограду и очутился в мегаполисе. Шёл по многолюдным улицам, но никто не удивлялся его наготе. Все думали, что он нудист, или собрался на карнавал в гей-клуб. Старушка одна ахнула: «Милок! Ограбили тебя, что ли?! Пойдём, дам одежду покойного сына». Смотрел Адам по сторонам, и всё ему нравилось. Ибо видел, что всё можно изменить-исправить. Впереди у него была вечность, потому что без Евы он был бессмертен.



Страшная-страшная сказка

Ну, что, дети мои, может быть снова вам сказочку на ночь глядя рассказать страшную? Чтоб сны посочнее, да позагадочней, но, чтоб с утра – как штыки: «Готовы к труду и обороне!» А? Есть у меня сегодня быль про бывшую купчиху, сумасшедшую Маню Одинцовскую, которая держала коров и торговала молоком на Тишинке. Продаст, бывало, молоко, идёт по шестой платформе Белорусского вокзала, пустые бидоны пинает и общается неведомо с кем…

Да рассказывал уж! Как она в пустую могилу на кладбище провалилась и… Рассказывал. А вот про Славика из тех же краёв – нет. Был он маленький, но добрый. Человек-мультик. Пил безбожно, хотя, когда выпьет – ни чуточки не менялся. Поэтому его многие считали трезвенником и шпионом. Один Славиков собутыльник по секрету всем подробно намекнул, что Славик, перед тем, как пить – ел мыло, как принято у сотрудников КГБ и что, разговаривая с ним, надо произносить слова задом наперёд, чтоб он не догадался, о чём речь и не донёс инопланетянам.

Заложил, короче, собутыльника. Обоих в ЛТП и забрали.
Один момент, сейчас настойкой горло прополощу и продолжу. А то, знаете, грипп повсюду бесчинствует, и никаких тебе ЛТП!
Так вот. Выпустили Ярослава досрочно, за примерное поведение. Пардон. Я Славиком его называл? Неважно. Он, представляете, хоть и не хмелел никогда, но имя своё забывал постоянно. Ярослав, Вячеслав…Славик, конечно, Славик. Выпустили. Устроился на вино-водочный завод. В первый же день выгнали. Знаете ли, интриги…

Начал работать шофёром-экспедитором в морге. Развозил, значит, покойников по домам. Вот, чувствуете, ужас пошёл?! То ли ещё впереди будет! Сам не знаю, но уже мурашки по коже… Славик. Сейчас на бумажке напишу. Хотя, представляете, его лично знал и даже кое в чём участвовал. Дело было в глухие года расцвета застоя. Вот, некоторые обязательно скажут: «Деревенская проза»! Какая, нафиг, деревенская?! Вы Одинцовский район представляете? То-то. Кстати, а – Нарские Пруды? Налево, если не доезжая. А?

Вёз Славик покойника куда-то туда. А тут мужик голосует: «Слышь, друг, позарез нужно в Ляхово из посёлка Рыбкомбината мебель перевезти! Выручи! За ценой не постою, кроме четвертного, флягу браги дам». Ну, как такому отказать! Только вот незадача: гроб-то куда деть? Спрятал Славик его в камышах. Вернулся – нет гроба! Спёрли вместе с покойником. Жуть. Пока искал – половину фляги выпил. Нашёл на другом берегу Асаковского пруда. Ветром, что ли, унесло…

И ведь никто не удивился! Ну – гроб, ну – плавает. Может быть, была разнарядка рыбу покойниками откармливать. Ребятишки уж, было, корабль из гроба смастерили – мачту приколачивали. Романтики. Еле отбил. Привёз, значит, Слава этот гроб в Дютьково, что дальше по Наре. Внесли родственники их в избу: гроб, а после Славу! Встали по сторонам, открыли крышку, заплакали. Минут через десять безутешности, главный наследник изрёк: «У нас дедушка был, а тут – бабушка!»

Слава уже флягу выдул и дудолить с крыльца – не ходил. Не мог. Но трезво и резонно объяснил, что в их передовом морге такие художники некромимикрии, что враз из бабушки сотворят дедушку и наоборот. А кто сомневается, то пусть проверит бумаги и половую принадлежность усопшего. И двинулся проверять оную. Родственники стали стеной, несмотря на увещевания главного наследника: «Пропустите, он профессионал, ему всё можно!» В итоге, после дискуссий и мордобоя, решили хоронить то, что есть. Потом были поминки.

Тризна. Ристалище. Песни и пляски. Всё, как водится. Трое суток. На четвёртые прибежали дети и сообщили, что в Асаковском пруду «ещё один гроб плавает!» Единогласно постановили похоронить и этот. Праздник продолжился. Знаете, где стоит танк Т-34, на условной линии, докуда дошли фашисты? За ним поле и перелесок. Дети нашли в нём вражий скелет с гранатой. Принесли. Рассудили, что скелет надлежит предать земле, а гранату взорвать вместо салюта. Все попрятались, но забыли о курах, которых пришлось тоже предавать, ибо есть их было невозможно.

Через неделю началась эпидемия белой горячки, но народ был крепок и лют. Был? Он и сейчас такой! Читаешь трезвые откровения – хмелеешь. Живых от мёртвых фиг отличишь! Ваше здоровье, кстати! Но я про Славу, или как там его… Отловили. Решили захреначить ему торпеду. Сопротивлялся. Привезли в ЛТП связанным. Интеллигентно попросил развязать. Саданул врачу в глаз. Выпил всё, что стояло в стеклянном шкафу, включая нашатырь, и блаженно произнёс: «А вот теперь делайте со мной всё, что захотите!»
Ну, что, дети мои: страшно?!

Я долго искал иллюстрацию, но понял, что страшнее портрета Николая Гумилёва в Париже в 1906 году – ничего нет!


 

Суд

— Имя?
— Яга.
— Кличка?
— Костяная Нога.
— Профессия?
— Баба.
— Возраст?
— Да кто ж его… Девица.
— Истец обвиняет вас в каннибализме.
— Кто, извиняюсь, кто?!
— Истец.
— Иванушка-Дурачок, что ли? Истец… В чём обвиняет-то? В каннибализме? Нет такой статьи! А вот 245 УК РФ: «Жестокое обращение с животными» – есть!
— Гражданка Яга, я вам слова не давал.
— Так я его сама взяла, потому как беда с этим дурачком. То он по лягушкам из лука пуляет, то волков осёдлывает.
— Истец уверяет, что тридцать лет назад вы хотели его съесть.
— Я?!! Ну, да, хотела. Таким красавчиком он тогда был – страсть! Я ему: «У, какой ты аппетитный, так бы и съела!
— То есть, вы признаёте обвинение истца?
— Конечно, нет. Так ведь всякая мать своему чаду говорит.
— А в печку на лопате совали?
— Совала. Протопила, да решила его помыть. Уж очень грязный был. А где ж люди в деревнях детей моют? В печках. Я его на лопату, он в крик, да в раскоряку…
— В какую «раскоряку»?
— В обычную. Ногами в края устья упёрся. Укусил меня, гадёныш, да в лес без порток и убежал. А у меня от укуса потом температура под сорок. Заразу какую-то занёс.
— Истец обвиняет вас также в разжигании межнациональной розни.
— А я б его обвинила в «незаконном проникновении в жилище», 139 УК РФ. Пришла домой, а там истец. Под кроватью прячется. Я сделала вид, что не замечаю, ходила по горнице и приговаривала: «Ух, русским духом пахнет!» Но, если честно, то от этого, извиняюсь, истеца пахло как от…
— Довольно. Истец, вам слово.
— Бабка врёт. Я думал, что женщина, а она нечистая сила. Писать с крыльца запретила. Мухоморовку спрятала. Лук отобрала, стрелы поломала. А я ж всего разок филину в глаз!
— Свидетель обвинения. Змей Горыныч.
— Любит она дураков, любит. А значит ест. Ест!
— Свидетель защиты. Кощей Бессмертный.
— Не ест!
— Ест!
— Не ест!
— Дурак!
— Сам дурак!
— Дурак!
— Сам дурак!
— Суд удаляется на совещание.
Встать, суд идёт! Считать гражданку Ягу виновной в порче имущества истца (лук со стрелами) и в покушении на его свободу. Истец имеет право писать с крыльца, не мыться, пить и быть дураком, если это не приносит ущерб посторонним лицам.


Сева

Сева был диссидент со стажем, очень уважаемый в своей среде. Сидел в лагерях, лежал в психушках. Смелостью отличался необычайной. Идёт, бывало, по городу, — милиционерам язык показывает. Едет в транспорте — обязательно в окно что-нибудь запрещённое кричит. А уж конспиратор был — не приведи Господи! Вот он, вроде, стоял здесь только что — ап! Пусто. Лишь пьяный дурак какой-то лежит на лавочке. И никто ведь не подумает, что это известный во всём мире узник совести…
Но особенно Севу ценили коллеги за ёмкость формулировок. Помните лозунг: «Долой! Ура!» Помните? Севино произведение!

И вот сменилась власть. Диссиденты стали национальными героями, и даже министрами. Но не Сева. Он пропал. Только на столбах и заборах по-прежнему появлялись листовки, написанные знакомым почерком. Соратники решили, что их товарищ попросту не в курсе произошедших в стране перемен и вознамерились его найти, дабы поведать о торжестве демократии, тем более в честь стойких борцов и страдальцев намечался грандиознейший банкет.

Прошлись по бывшему подполью, ставшему теперь бельведером. Не нашли. Подключили новые демократические органы. Проверили явочные квартиры и притоны. Сева — как в воду канул. Наконец кто-то догадался съездить к Севе домой.
И точно! Борец и страдалец спокойненько сидел себе на кухне своей однушки в Бирюлёво и, слюнявя химический карандаш, писал, писал, писал. От банкета отказался, сославшись на занятость. К сообщению о победе демократии отнёсся без интереса. При прощании сунул новоиспечённым министрам пачку рукописных листовок, дескать, нате, развесьте в метро.

Стало ясно: Сева свихнулся.
О нём бы забыли, но ведь он не давал о себе забыть. Его рукописные прокламации встречались в городе повсеместно, даже, представляете — в одной общественной уборной недалеко от Кремля! Кроме того, вокруг Севы начали группироваться — такие же!
Решено было отправить сотрясателя основ в хорошо известное ему место – в психиатрическую больницу.
Увы, перемены не обошли больницу стороной. Она из общества с неограниченной ответственностью, превратилась в компанию по торговле диагнозами, с факсами-ксероксами и санитарками в мини.

Понятно, что нищий, пишущий, где и чем ни попадя «Долой! Ура!», пришёлся там не ко двору. В стенах заведения отдыхали теперь психи новой формации: всенародные уголовники, завлабы, мнящие себя политиками, эстрадные проститутки и серийные актёры.
О том, что Севу выгнали из дурки, его высокопоставленные друзья узнали по новой волне прокламаций, захлестнувшей столицу. С диссидентом-хроником надо было что-то делать. Кто предлагал его просто убить, кто — заслать в недружественное государство, ну а кто-то — выбрать президентом.

Придумали, специально под Севу, создать некую партию из активных хроников различных формаций: уфологов, астрологов, экстрасенсов. Выделить им дворец под штаб-квартиру и давать возможность регулярно выступать по телевидению, но не в качестве политиков, а в качестве…
Например, петь хором, рассуждать о женском бесплодии, или играть в шашки на щелбаны.
Замечательная, доложу вам, получилась партия! И — вполне профессиональная. Народу понравилась. Ведь народу-то что хроник, что профессионал… Что «Долой!», что «Ура!» — никакой разницы…
У правителей есть время попить-покушать спокойно.
Ваше здоровье, господа!
___________
На старом фото Карл Радек

* Я не мог пройти мимо этого фото Радека. Публицист был, конечно, блестящий, но… Говорят, у него было огромное мужское достоинство и он, во время парадов на Красной площади общества «Долой стыд», клал достоинство на блюдо и возглавлял процессию. Мне рассказывал о нём знакомый. Впервые увидел Радека в санатории, где тот проиграл Бухарину партию в биллиард и сидел под столом, крича: «Ку-ка-реку!» На этом фото Радек — карикатура на Сталина, думаю, неосознанное подражание. )



Ась

Вытащил и бросил в стакан вставные челюсти. Снял контактные линзы василькового цвета. Скинул парик. Отклеил жуковые усы. Вынул из уха слуховой аппарат. И сразу стал самим собой. Зазвонил телефон. Нажал кнопку громкой связи. Комнату наполнило воркование, похожее на автомобильную сигнализацию:
— Алё, Жоржик!
— Я не Жоржик, я его прадедушка.
— А где Жоржик?!
— В клубе.
— В каком?
— А я почём знаю!
Повесил трубку. Отключил телефон. В комнату вошла жена, она уже смыла косметику, сняла накладной бюст и надела привычное исподнее с начёсом:
— Гоша, я сколько раз просила тебя смывать воду в туалете!
— Ась?
Она повторила жестами.
— А сама-то, сама-то… Зачем ты сегодня послу Бурунди язык показывала?
— Что кому хочу – то и показываю!
— Ась? Покажи мне!
— Ты не посол.
— У… Обожаю тебя!
В комнату вбежал кудрявый вьюнош:
— Пра, можно я твою машину возьму?
— Ась?
— Спасибо.
Выбежал. Старики закрыли дверь на ключ и, наконец, обнялись. В этом мире они были нужны всем, потому что были нужны друг другу.



Пинчеры

Если в стихах нет сбоя или, хотя бы тавтологии – их сочинил компьютер. Вот, говорят, у каждой второй поэтессы – хвост. Нет, это usb, как говорят железнодорожники – пинч. Поэты свой пинч в штанины прячут. А теперь и поэтессы приноровились. Кстати, знаете, как произошёл канкан? Танцовщицы дистанцировались от поэтесс, и чтобы показать реальную духовность – придумали танец, во время которого ценители видели бы, что у них нет хвостов. А то, что визжат при сём, так это от катарсиса.

Каждая поэтесса тайно желает быть танцовщицей. Сначала начинает совершать грамматические ошибки, восстанавливает невинность, потом удаляет пинч. Увы, пинч вырастает снова, как хвост у ящерицы, что наводит на интересные зоологические мысли: а вдруг это было защитой от хищников? Не исключено, когда поэтессы вышли на сушу, она уже была населена чёрти кем. И придумали поэтессы замечательные способы защиты – соитие с врагами, с целью ослабления вражеских популяций.

Я знавал одну гениальную поэтессу, у которой снимала комнату другая гениальная поэтесса. Первая бегала по ночам к ларькам снимать мужиков. Однажды привела в дом милиционера. И задрала платье, чтобы показать товар лицом. А там были волосатые варикозные ноги. Милиционер с перепугу выбрал вторую. И женился. В итоге популяция милиционеров в нашей стране была ослаблена, ибо начал он писать стихи и выступать с ними на крупнейших сценах Москвы и Балашихи.

Помните, разгул преступности в середине девяностых? В то время каждый милиционер норовил писать, а кто не писал – пел уголовные песни, замечательно входя в преступный образ. Поэтессы из альфа-самцов того времени высосали всю силу и нарожали от них омег. Глянешь ныне вокруг: некому Родину защищать. А, казалось бы, стихоплётство – фигня какая-то. Люди грамотно пишут, грамотно живут, грамотно умирают. Отличники. Умные и бездарные. Пинчеры. Извините за сленг…

Примерка корсета Пьер-Александр Вилле



Маленький уже

Мимо ворот проехали всадники в шлемах. Проплыли над. Плюс тридцать. Померещилось? Нет. Сегодня за городом Ратный сбор. С утра пролетела стая хищных военных вертолётов. Насчитал тридцать два. Потом над мостом кружили грачи и галки. Или кошку машина сбила, или у них тоже учения.

Приехала. Видел, как ты подошла к воротам, подняла кулачок, но стучать не решилась. А я смотрел из окна и ни гу-гу. Маша… Надя… Любимые не имеют имён. Днём было тридцать пять. Спал. Сон слипся с явью. Летал над улицей после дождя. И как всегда никто не удивлялся, дескать, это Мишка, он умеет. Точно сон!

Мне всегда снится стеклянный выход из метро на «Оптике» в Чертаново. Как вижу, понимаю – сплю. И весна, обязательно. И все радостно гребут сухую траву, и пахнет молодой листвой. Так было и в детском саду когда-то. На лишайнике штакетин – тополиные серёжки. И песня под аккордеон Николая Ивановича, дедушки Маринки Стариковой: «До свиданья, детский сад».

Интересно, а почему «до свиданья», а не «прощай»? Раньше не понимал, а теперь понимаю. Вот оно, детство опять! Причём, игрушки – все мои! И на них денег не нужно. Кому нужно – маленький ещё. А я – маленький уже. Поэтому на Ратный сбор не пошёл. Играл в свои игрушки по своим правилам.

А тут слышу: «Ой, котёночек! Ой, под машину попадёт!» Раньше бы рванул на улицу, и усыновил бы милую зверушку, а теперь – я сам котёночек. Кроме того, понимаю, что это бесы предлагают мне вместо него под машину попасть. Сами-то не усыновляют! А почему, спросите. А потому, что свой. У бесов есть категория такая: «жертвы». А? Сталкивались?

Больше всего бесов среди священников. Искушают зело. Лукавством святость истачивают, аки муравьи вековые деревья. Эстрадной праведностью, святой гордыней, обрядовой навязчивостью. Чего это я?! Нам, «уже маленьким», многое дозволено.
А если грешим, то с недосыпу.


Партизаны

Большевики, как известно, всё скрывали. Например, что Земля плоская, что Бог существует и что слепил он человека по образу своему и подобию из грязи. Большевики врали по крупному и со временем стали коммунистами. Коммунисты врали ещё крупней, но загадочней. Они, например, говорили, что экономика должна быть экономной, планы партии – планы народа, а учение Ленина всесильно, потому что верно. Представьте, в 1945 году коммунисты заявили, что победили Гитлера!

Да, Гитлер погиб, его близких соратников казнили, но ведь всем известно, что власть перешла к гитлерюгенду, который поменял название и постепенно захватил европейские страны, вместо «оккупация», употребляя слово «объединение». Теперь большевики скрывают, что они существуют. Прикидываются корыстными идиотами, не имеющими перспектив. Несут невероятную дичь, путают следы, секретно выкладывая в интернете химическую формулу яда с целью уничтожения вражьей силы: C6H12OH.

Вербуют сторонников, тайно записывают в партизаны и подпольщики. В Подмосковье, особенно к западу от Москвы, все леса застроены партизанскими посёлками. По праздникам и выходным к партизанам приезжают в гости подпольщицы. Моются в бане, тренируются в стрельбе и соревнуются в уничтожении продуктов питания предполагаемого противника… Ей богу, Земля плоская! Вам в сортир? Да, ладно, сходите в компост. Хоть что-то от вас останется.



Спасение

Не люди запоминаются, а события. Помню, в Крыму, на пляже у Судака в лагерь «дикарей» на день приехали тётя и дядя на горбатом «Москвиче» с мальчиком Мишей. И мы с Серёжкой Обуховым играли с ним на берегу мутного ручья, впадающего в море. У мальчика был игрушечный зелёный грузовичок с прицепом. Мы даже купались в тот день лишь раз. Всё возили песок на жестяном грузовичке. Как выглядел этот Миша – не помню, хотя машинка до сих пор стоит перед глазами.

В ручье чего только не было: лысые покрышки, бутылки, очистки. Серёжка высказал предположение, что ручей течёт из «свального» посёлка, в котором живут древние люди. Дух, исходящий от этого ручья замечательно гармонировал с ароматом гниющих водорослей и дохлых медуз. Однажды в Подмосковье я пошёл за грибами и вышел на помойку за больницей. В голове зазвучало: «У самого синего моря». Задумался, почему? Запах пляжный! Кстати, если прижать к уху старую утку – слышится прибой.

Сколько у меня было этих больниц! Помню боль, страх, но лица – смутно. Рано понял, как отличить медсестру от врача. Медсестра ко всем обращается на «ты», врач только на «вы», кроме того, медсёстры на пациентов орут. Когда орёт врач – значит в душе он медсестра. Впрочем, от них всех пахнет морем. Общался однажды с неким судовым врачом. Он, бывало, посмотрит на человека пристально, да как гаркнет: «Отдать швартовые!» Отдавали. В ресторане-поплавке в медпункте санитаром работал.

А вот в 1966 году на крымском пляже не было ни санитаров, ни, даже, спасателей. Там вообще все были здоровые и прилично одетые! Женщины в платья-купальники, мужчины – в трусы с рюшечками и гульфиками. Спасатели самозародились, когда появились бикини и плавки. Изначально спасали женщин от мужчин, мужчин от женщин. Утопающих спасали дельфины. Дельфинов от утопающих спасали пограничники на катерах. Это был совершенный мир, в котором все спасали всех.



Поздно вечером

Поздно вечером приехали соседи. Тихо-тихо, как будто кого-то убили и не закопали. Тявкнула сортовая собака. На неё заорали: «Цыц! Цыц! Цыц! Цыц! Цыц!» Похоже, убийство было массовым. «Ну, ради бога!» – и ритуальным. Разумеется, сделал вид, что ничего не заметил.

Начал косить. Что-то ойкнуло и затихло.
Похоже, жаба, кого-то душившая в сохнущей отаве. От неожиданности уронил фонарик. Пролетел самолёт – перестал работать интернет. Раздались залпы петард. Улетел невредимый. Мимо!

Прошла кодла. Пела и орала полувековую мутату. Заплесневела и была сожрана эстетствующей тишиной после товарняка. Запахло элитным сыром и креозотом.
Появилась жена, закручивающая банки с огурцами на кухне:
— А чего ты не спишь?!
— Не видишь – пишу!


По умолчанию

У Дениса Давыдова была усадьба – Бородино. А та самая Вера Фигнер состояла в родстве с героем-садистом Александром Фигнером, который партизанил в Европе. А королева Великобритании Елизавета и её муж – потомки Пушкина, а, соответственно, эфиопа Ганнибала. А наши серенькие лягушки весной становятся голубыми. Это всё правда, в отличие от сведений о сибирских чудовищах, атлантах, огне, который не обжигает и девственности, прости господи, Маринки Груздевой.

Встретил недавно её, угостил пивом. Сказала, что я противный и вообще дурак. Согласился – не помогло. Пришлось ещё раза три в шоп за пивом ходить. Только тогда стал умным и симпатичным. И она пела мне до рассвета на детской площадке печальные девичьи песни, а потом заснула в песочнице, аки дитя. Только матюгалась во сне на какого-то Ричарда, по-видимому, её возлюбленного рыцаря, погибшего в бою с сарацинами. А вы говорите: «Лабынгкыр, Лабынгкыр…» Нет, не вы? Послышалось?!

Впрочем, а как же полыньи – продыхи во льду! В комодских варанов тоже не верили. А? Кстати, а сколько всяких забавных контр, оппозиций, сект было, которые стали нормой! Кстати, знаете, как отличить религию от секты? В религии есть логика, в секте нет и в помине. Верь! И всё тут. Что такое «суеверие»? Вера всуе. Она всегда превращается в ритуал с многобожием. В секте вера публична, в религии – по умолчанию. А, спросите: почему? Потому, что восхищение и вдохновение имеют разную природу.


.
Похороны

Бронницы. «Товарищи пассажиры, стоим тридцать минут. За это время вы можете успеть попысать, покурить и увидеть могилы Пущина и Фонвизина!», – мама водителя междугороднего автобуса была явно учительницей литературы, а папа – одессит. Едем дальше. Лениво тянется огромная пойма Москвы-реки с облаками над нею. Дома ещё не южные, но уже не северные. У каждого над крыльцом непременно звёздочка или солнечный знак. Церкви девятнадцатого столетия – будто восемнадцатого. Стилевое-модное отставание – пятьдесят-сто лет.

Коломна – Москва начала двадцатого века. Антикварный купеческий модерн с трамваями.
Голутвин. Монастырь с башнями-минаретами и нарочито простенькой убогой церковковкой с четырёхскатной кровлей посередине. Суть православия. Потом уже становятся заметными храмы, постройки внутри, надвратная колокольня. Фокус-покус. Фата-моргана. За Окой пыльные купола заброшенных эрзац византийских храмов. Щурово. А далее дремучий сосновый бор. Так, наверное, выглядели земли вятичей в косматой древности.

Луховицы. Пыль пахнет югом. Домишки – приземистый новодел. На перекрёстке «попысать и покурить» десять минут. И никаких исторических могил. На рыхлом крашеном бетоне стандартной остановки, поверх откровений юных онанистов – крупно: «Я люблю тебя, Света!» Начинаются знакомые места: вот здесь мы с дедушкой вышли из леса и остановили мотоцикл с коляской, на котором доехали домой, а здесь – был огромный холм, который потом срыли бульдозерами.

Чугунный мост. Тут, на остановке, мы однажды стояли с бабушкой, ожидая попутку. Ели круто посоленные яйца с огурцом и чёрным хлебом. Попутки не было, и мы пошли в сторону города, а бабушка всё «шумела» мне, как здесь говорят: «Миша! Да что ж ты бежишь так, ох, ты, господи!» Пригород Зарайска. Слева – проулок на станцию, в котором во время войны стоял огромный тополь с дуплом. В детстве я просил маму: «Расскажи, как ты была маленькой!» И она начинала рассказ с этого тополя.

Потом следовали воспоминания о том, как утята обварились кипятком и как соседи подсыпали корове в корм битое стекло. О том, как папа ушёл в партизаны, а потом уехал на Украину, восстанавливать железные дороги. Невесёлые это были истории…
Я сидел в первом ряду салона и видел, как выражение лица водителя становится трагическим. Я ехал на похороны дедушки. А водитель, думаю, – на похороны любви. Уверен, что любовь его звали Света.


.
Алкоголики

За печкой жил сверчок. Он совершенно не походил на лирического персонажа стихов и сказок – ел всё, что медленно движется и плохо лежит, от милых паучков до жареной сосиски. А как-то раз почти полностью съел дохлую мышь. При сверчковом «Тсс-тсс-тсс» у хозяйского кота вставала дыбом шерсть, и он забивался в тумбочку с киноплёнкой в алюминиевых коробках.

Хозяин кота был профессиональным алкоголиком и оператором. У него где-то, в другом городе, была жена, которую он обожал. Он писал ей гениальные стихи под сверчковое «Тсс-тсс-тсс», которые публиковал – где ни попадя, включая боевой настенный листок местной воинской части. Иногда он приводил к себе девушек и до утра рассказывал им о своей жене, а потом показывал её фото, и они хохотали.
Кот видел жену оператора воочию. Она спросила: «Что это за паразит?!», но даже не пнула. Потому, как боялась своего мужа.

А ещё оператор однажды морозным утром увидел на помойке столетник и принёс домой. Выходил – и тот расцвёл! В столетник тут же перебрался из-за печки сверчок.
И столетник, и сверчок, и кот, как и оператор, были алкоголиками. Они ежедневно упивались друг другом.


.
Звон

Мальчик Женя мечтал о фоторужье и настоящей лайке, чтобы ходить с ней на фотоохоту. Но фоторужьё стоило очень дорого, а все лайки в округе были ненастоящие. И вот однажды дедушка привёз Жене на день рождения из таёжного посёлка ласкового и звонкого щеночка, который тут же получил кличку Звон. Щенка сразу усыновила кошка, облизывала, таскала ему мышей и обучала всяким кошачьим пакостям. Вслед за кошкой, Звон легко мог забираться по стремянке на чердак, писать в тапки и красть еду со стола.

Щенок подрос и превратился в щена. Женя расстраивался, что уши у Звона никак не хотели подниматься. Дедушка вздохнул: «Видно папа у него был командировочный!», а сосед-охотник дядя Гоша посоветовал ежедневно кормить щена смесью тёртой морковки, сырого яйца и печной побелки. Увы, уши у Звона так и не встали. Зато встали у Звонова ровесника Мули, вечно голодного полукровки-спаниэля, жившего у соседки-собачницы. Похоже, что Муля регулярно помогал своему другу справиться с ненавистной пищей.

Беды со Звоном начались с первого дня его появления в доме. Он, то опрокидывал на себя кастрюлю с кипящим супом, то попадал лапой в мышеловку, то задевал оголённые провода. Его до крови клевали куры, топтали гусаки, щипали утки. Как-то он вывалился из чердачной комнаты на груду бетонных блоков и остался жив! Мало того, через час уже бегал по двору. Решено было смастерить для бедолаги будку, и посадить на цепь. Через неделю самосвал случайно высыпал на Звона тонну угля. Пёсик опять выжил, но стал бояться громких рассыпчатых звуков.

Во время грозы срывался с цепи и пытался залезть куда повыше: на чердак, дерево, верхнюю полку шкафа в сарае. Порой прорывался в дом, бил сервизы в буфете. Замирал на полке, тихонько поскуливая. Успокоить его было невозможно. Если кто-то повышал на него голос – разрушения бывали ещё более значительны. Потом Звон подцепил жуткую болезнь, у него почти сошла шерсть. Сосед-охотник сказал: «Не лечится. Давайте пристрелю». Но Женин папа купил какой-то гадости и обмазал ею собаку. Звона тошнило сутки, но болезнь прошла.

Папа решил увезти Звона на пасеку, но боялся поместить его в кабине грузовика. Устроил ему вольер в кузове и, на всякий случай, привязал поводок к металлической сетке. Звон перегрыз поводок, выбрался из вольера, зацепился за какую-то верёвку и выпал за борт. Грузовик тащил его по асфальту километров пять. Папа завернул чуть дыщащие останки Звона в мешковину и привёз домой – чтобы похоронить. Но через пару месяцев щен, как ни в чём не бывало, облаивал кур и ловил лягушек.

Умер он сам, в глубокой старости, когда мальчик Женя, только-только начал взрослеть. Сорвался с цепи, сломал штакетник и убежал в дебри на болото. Вы скажите, что я вру: собаку звали Черныш, а Женю – Мишей. Какая разница! Дедушка считал, что этот Звон-Черныш забирал все беды, которые могли приключиться с его хозяевами. Дедушка оказался прав. Беды в семье начались – когда пса не стало.
У вас проблемы? Ищите доброго друга! Хотя в нашем кошачьем мире теперь корыстны даже собаки.


Русские

Русские: лица разные, выражения одинаковые. Причём, это не зависит ни от профессии, ни от социального уровня. Только от красоты, которая, говорят, субъективна. Красота – самая лучшая маскировка! Или доброта, которая тоже – для кого как. Среди русских есть не русские, а есть нерусские. Последние не красивы и не добры, но умеют маскироваться так, будто их вообще не существует.
Россия – абсолютная монархия. Здесь каждый сам себе самодержец, творит – что в голову втемяшится. Но есть и демократы, которые борются с тем, что втемяшивается. Живут с перманентной революционной ситуацией в мозгу. И те, и другие всероссийского царя в грош не ставят. Поэтому и говорят про них, что они «без царя в голове». Но распространяют о себе слухи, что раболепны.
Все русские – испытатели природы. Юннаты. Им интересно, что будет с черепахой, если на неё встать, через что рожает женщина и, действительно ли у царей голубая кровь?! Регулярно всё это выясняют, но наблюдения не записывают, поэтому любознательность их вечна. Гостеприимны. Заезжих иностранцев вдохновляют на любовь к своим родинам. Но некоторые зарубежные гости сами становятся русскими.
Не приемлют власть. К религии относятся формально. Любовь воспринимают не как действие, а как восторг. И клянут матушку-Россию. Ох, как это по-нашему! Средневековые сведения о России подают как современные сенсации. Русофобия – иное, это, когда принимаешь виагру вместе со слабительным, прости Господи. Не прощает. Принуждает нас красотой к добру. Войной к миру.


.
Пилять

У тёти Даши в бане жил Банный. Пойдёт она туда мыться – щёлк! Он свет погасит, и непременно надругается, от чего, как водится, появлялись дети, кстати – поголовно конопатые девки. Отец тёти Даши, дед Матвей, по субботам брал дробовик с картечью и караулил у входа в баню. Рычал: «Убью, гада!» Но как, скажите, можно убить нечистую силу?! А девок становилось всё больше и больше, одна с волчьей пастью, другая – с заячьей губой, третья с медвежьей болезнью. И все дуры! Впрочем, и сама тётя Даша умом не блистала, но не старела: до сорока лет оставалась заливистой хохотушкой с огромной трепетной грудью. Когда она хохотала вместе с дочками – дед Матвей вспоминал её покойницу-мать и стрелял в небо, после чего они прятались от падающей дроби, разумеется, в бане.
И тут однажды дед Матвей вспомнил, что сильно пьющий сосед-художник напротив через улицу конопат, и отправился к нему, понятное дело с ружьём. Сосед возмутился: «Как ты мог подумать обо мне такое, Матвей Ефимыч! Я ж человек женатый, творческий, ложки и чашки точу-расписываю. Жена на рынке ими торгует. А как вдохновение найдёт – так и «Берёзовую рощу» Левитана могу написать! А у тебя там явно Банный озорует. Мыло ему, что ли, освящённое положи, или отравы крысиной». Крепко задумался Ефимыч, растяжку с консервными банками у бани поставил, злющего пса к стенке цепью приковал. Так и не понял до кончины своей, от кого у Дашки дети. Почил в бозе с верой во всяких домовых-водяных-банных.
А тут и художник преставился, его жена-собутыльница. Тётя Даша устроилась к гастарбайтерам поварихой. Залюбили они её до смерти. Конопатых её дочек разобрали добрые и злые люди. Прошло лет двадцать. Баня сгорела. Дом художника обветшал и рухнул, дом Матвея Ефимовича купила пара эмигрантов из Канады. Начали заокеанские богачи реставрировать дом и мостить антикварным булыжником переулок. И тут около сгоревшей бани провалился бульдозер! И открылся подземный ход, ведущий от неё к дому художника! Тут же возникла романтическая история любви гениального живописца к обворожительной соседке, угнетаемой деспотом-отцом. Плакали учительницы литературы, плакали ученицы, плакал старый гастарбайтер Расул: «О, как мы её любили, пилять!»


Жила в чужом

Жила в чужом творчестве – как в своём. Называла это наукой. Имела склонность к языкам. Считала, что человек, знающий три языка, – в три раза умнее человека, не знающего ни одного. Строчку классика: «Мой дядя самых честных правил…» толковала по-своему: «Дядя правил только самых честных людей, но они его за это, увы, не уважали». Далее: «Когда не в шутку занемог». То есть до этого занемогал в шутку. Испытывал. «Он уважать себя заставил» – ну, тут всё понятно: раньше дядю не уважали совершенно! Возможно, ставили подножки, ставили над головой рожки при коллективном фотографировании, принуждали играть в «жучка» и постоянно водить…

Защитила кандидатскую. Потом докторскую. По произведениям Корнея Чуковского на кафедре психиатрии, наркологии и психотерапии, кажется РУДН. Написала монографию по симуляции творчества поэтами Серебряного века. Испытала два покушения. В первый раз её покусал редактор журнала, после чего ей сделали тридцать уколов в живот.
Второй раз, в подворотне, на неё напал бард и разбил об её голову гитару.
А третий раз ведущий юмористической передачи публично лишил её духовной невинности в извращённой форме.
И напрасно взывала она, что своя, своя! Либералы монографий не читают.
И пришлось ей стать нашей.


.
Мой городок

Лето длилось год или три. А может быть, длится и сейчас. Я до сих пор живу в городке из фанерных домиков с удобствами на улице. Городок расположен на косе, между морем и лиманом. По косе проходит шоссе и железная дорога, а вдоль них – цепь пресных озёр, постепенно засыпаемых всяким замечательным мусором, из которого можно строить хижины. Но главное, в этих озёрах обитают настоящие водные черепахи! Ловить их не так сложно, но, впрочем, незачем. Разве что для того, чтоб они поскреблись, поплавали в ведре ночь, а потом выпустить их, на фиг, обратно.

Вот у вас, наверное, бывает депрессия и всё такое. Возьмите на ночь в спальню ведро с черепахой – всю хворь душевную как рукой снимет! Представьте: у постели всплески и звук когтей о металл. Всю ночь вы дремлете с ощущением: «Моя!» и просыпаетесь счастливым. А утром – МОРЕ. Пляж песчаный. Сколько на нём ни мусори – всё смоет прибой. С утра он тёплый-тёплый и мощный. Садишься в него – и купаться не надо. Кстати, я никогда не понимал, зачем люди купаются и загорают? Ведь это всё можно делать попутно, в процессе работы или, например, переговоров.

И ещё не понимал, как можно жидко говорить и писать! Читаешь, к примеру, стихи о природе – будто главу из учебника по садово-парковому искусству. Версаль? Старо! Никаких черепах среди бетонных глыб, искорёженной арматуры, астеничной пляжной флоры… И никаких декоративных удобренных фасолей в палисадниках, полуночных мраморных хрущей под фонарями. Версаль – ничто. Там даже не показывают «Четыре танкиста и собака»! В моём городке показывают до последней серии, а потом начинают показывать опять. И все идут смотреть парами. И любят друг друга!

И никто не думает, что в этом раю они делают детей, которые когда-нибудь предадут их. Сидят себе после кино под ослепительно звёздным небом обнявшись и поют. И если кто не знает слов, то просто мычит. А потом разговаривают о том, что завтра надо бы съездить в Одессу на рынок за фруктами. Кроме того, там, по слухам, молдавская говядина почти даром. Вы не поверите, в моём городке говорят о говядине! Мой городок вечен – как вечен я. Мой фанерный дом – на полпути к морю справа. Скажите сторожу, что к Мише. Он поймёт. Он сам тут навечно Серёжа.


.
Чёрный ворон

В кущах на месте сгоревшего дворового сарайчика бубнит безумный витютень: «Отдай шубу! Отдай шубу!». Сизый от степной пыли старичок медленно-плавно восходит по наружной лестнице в своё родовое гнездо, откуда слышится: «А она мне говорит, что это не за литр, а за во-от такую баночку, представляешь?!» Он представляет. Он много чего представляет. Ибо воевал с буржуями ещё в Гражданскую, правда, вот тут, во дворе, когда не были снесены курятники и хлев у кулаков Колычевых. Война называлась: «Казаки-разбойники».

Именно тогда он взял в плен эту рыжую, которая сейчас слышится из кроны каштана. «А она, представляешь, талдычит, что я живу прошлым!», – продолжает голос. «Дура!», – задумчиво отвечает восходящий. Непонятно, кого именно он имеет в виду. Останавливается и смотрит в небо, в котором реют папа-мама воронов с птенцом. Птенец душераздирающе желает есть. Старик достаёт из кармана антикварный портсигар, не переставая смотреть в небо, свёртывает цигарку. Напевает: «Чёрный ворон, что ты вьёсся…» Закуривает. Он понимает, что не способен подниматься далее. Ввысь.


.
На богомолье

Из садов за сплошными заборами нестерпимо сладко пахло бродящей яблочной падалицей. В колеях извилистой улицы принимали пыльные ванны рябые ленивые куры. У запруды размеренно стригли травку гуси. В тени вётел огромный страшный индюк выгуливал своих деловитых жён…
На скамье, под открытыми окнами старинного дома, сидел строгий старик, в смешной кепке. Мне приятно было спросить у него, например: «Который час?», или: «А как называется эта деревня?», но он опередил меня: «Вот, видишь, мил человек – домашние птицы. Если разобраться, они ведь – наши крепостные! Но баре своих крепостных не ели, а мы своих едим. Неправильно это». Из окна, будто в подтверждение его слов, донёсся запах куриного бульона, и раздалось воркование: «Будь болтать, философ! Ты бы лучше молодого человека пообедать пригласил».

Старик встал и театрально поклонился: «Дядя Яша. Любитель природы». Женой дяди Яши оказалась обаятельная хлопотливая старушка. Она постоянно пугалась и ворковала, ворковала: «Ой! Неужели из самой Москвы! А у нас тут тоже приезжал внук к соседям из Электростали. Смышлёный такой, но хулиганистый». Я не сдержался: «Так я тоже хулиганистый. Только скрываю это», на что услышал: «Ой! А я это сразу поняла, когда соседка мне сказала, что к нам какой-то человек полем идёт. К нам обычно на автобусе приезжают, а тут – полем… Подумала, архаровец какой. А когда Вас увидела – передумала». Я узнал от старушки много интересного. Что их сын в Америке. Что раньше в местную реку заходила стерлядь и что петух, из которого был суп, – стал в последний год совершенно невыносим: клевался, топтал кого ни попадя, орал как оглашенный, а третьего дня снёс яйцо.

Дядя Яша не выдержал: «Я, например, яйца не видел! Людка всё это выдумала, потому как он её кота клюнул, который, кстати, за цыплятами нашими охотился!» К вечеру в доме стало жарко. Хозяйка отвела меня вглубь дома и предложила вздремнуть часок на старинной кровати под прохладным лоскутным одеялом. Снился мне невыносимый петух, стерлядь, идущая на нерест по колеям улицы, и степной монастырь, в котором монахи ели солнце, а пили воздух. Проснулся я глубокой ночью. С трудом нашёл выход во двор. В небе сияло невероятное количество звёзд, такого количества я не видел ни до, ни после. Положил на крыльце все деньги, которые у меня были, импортную зажигалку, старые дедушкины часы. И пошёл назад, полевой росистой дорогой. Ждать автобуса не было ни сил, ни смысла.


.
Бе-бе-бе

Я печальный и застенчивый, но – вежливый человек. Сижу, бывает, пригорюнюсь, а тут кто-нибудь идёт мимо. Разумеется, поздороваюсь, о жизни начну расспрашивать, расскажу о себе немного. Вдруг у человека что-нибудь случилось, если он с таким лицом публично ходит! Если в такси еду, то непременно такому в окно что-то ободряющее крикну. Вчера из-за этого жестоко простудился. Чувствуете, пишу сквозь сухой кашель? Когда молчу, у меня всё равно носоглотка шевелится – как будто когда не молчу. Профессиональное это, но из глубин души. Так вот. Жена меня мыла, я сопротивлялся, поэтому это всё затянулось. Когда наконец вымыла – подошло такси. Я инвалид по пяти неизлечимым диагнозам, поэтому ехать в такси с мокрой головой мне пофиг.

Если бы, конечно, не красота. Жена мне разрешает с красивыми женщинами общаться, если они добрые, что, как вы понимаете, нонсенс. Так говорит мой приятель, когда я отказываюсь с ним выпить… А тут – он самый и случился! Нонсенс. Знаете остановку «Оптика»? Гляжу – две. Женщины. Я попросил водителя притормозить и наговорил этим двум в окно самого-самого хорошего. Правда забыл, что жена мне под дочкину кепку вафельное полотенце подложила. Но девушки сразу осознали, что поэт едет из бани в больницу. Между прочим, что за место такое эта «Оптика»! Лет двадцать пять назад, помню, вышел из книжного, а напротив выхода архаровцы сидели на парапете: «Ой, пацаны, гляньте, поэт!» Приятно было. Короче говоря, «Оптика» – интеллектуальный центр Чертаново!

Простудился. Едем дальше. Настроение замечательное, хотя погода пасмурная. Еле сдержался – чтобы не спеть. Проезжали КГБ. Полил дождь. Сфотографировал здание. Действительно, мрачное оно! Сколько миллионов там внутри расстреляли! Сто? Двести? Ужас. А потом мимо Патриарших прудов и дома Берии. Моя знакомая жила в те мрачные времена рядом и рассказывала об охранниках с похотливыми глазами на скамейках… Она с подружками мимо десять лет в ужасе ходили. А потом ещё мы проезжали Кремль, где Сталин, известно, преследовал своих прогрессивных соратников. Крутились по центру в поисках больницы. Водитель плохо понимал по-русски, кроме того, он восхищённо отвлекался на креативные затеи московских властей, отчего мы пару раз чуть было не попали в аварию.

Какие же симпатичные девушки толпились у регистратуры! Потом они шли к лифту и уезжали куда-то наверх. Я был заинтригован и предвосхищал встречу. Но мы не доехали. Кроме того, с нами вошла в лифт тётенька с невероятной грудью, которая прижала меня к стенке оною и начала возмущаться, почему мы, молодые-здоровые, не идём по лестнице. У меня был позыв поцеловать её в лоб, но нашему духовному соитию мешала её грудь и мой живот. Я просто сделал губы куриной гузкой. На нашем этаже все были такими, как эта тётенька. Я сел на диванчик и испуганно прижался к жене. Но заскучал. А потом вышла доктор, закапала мне что-то в глаза и попросила их закрыть. О! Это было как в детском саду. О! Разумеется, я подсматривал. Но вокруг были всё те же тётеньки.

И тут мне померещился из какого-то кабинета животный звук. Первая мысль страшной: Берия насилует школьниц или Сталин ест младенцев… Вторая: санитарки вымывают бесплатные хрусталики из песка. Нечто сначала блблбл, а потом безнадёжное повизгивание. Импортные хрусталики промывают в Америки. Там они тоже бесплатны, просто дорога дальняя. Выходит по 16-100 тысяч рублей за хрусталик, смотря на чём их везут. Но тут я догадался, что это в кабинетах прописывают больным – животных-поводырей. И начал развивать эту тему. Жена-то за тридцать лет совместной жизни привыкла к моим открытиям, а тётеньки нет. Поэтому они начали вслушиваться всем приёмным покоем. И чем тише я говорил, тем чутче они вслушивались.

Я почти шёпотом рассказал им, что раньше на Руси были медведи-поводыри, но они вечно таскали своих хозяев по малинникам. Потом начали использовать собак… А тут, судя по звукам, инвалидам выдают котят. Подумалось: теперь ведь кризис, все деньги на дизайн города ушли, поэтому бесплатно – только они. Правда кошки-поводыри в марте могут увести инвалида на крышу. А если учуют валерьянку – к невропатологу, а то и к психиатру! А потом меня вызвали. Врач поинтересовалась, было ли у меня сотрясения мозга. Я не стал скрывать и начал с того, что, по слухам, меня роняли из коляски. После описания мной третьего гипотетического случая, она перестала записывать и начала сочувствовать просто по-человечески. А потом опрометчиво спросила: «А что у вас с лицом?»

Я посмотрелся в сумеречное окно. Лицо было красное. Я окончательно заболел. От вечернего водителя пахло – как от дневного, но он по-русски понимал. Я сказал ему: «Мон шер, Гитлер капут, нау!», и через сорок минут мы были дома.
Котёнка-поводыря мне не дали. Сказали, что жены вполне достаточно. От поездки в больницу у меня осталось чувство неудовлетворения. Я так и не успел рассказать третий случай, как меня роняли, и перейти к случаям, когда падал сам. Но больше всего я расстроился оттого, что не поведал красивой докторше правила игры в баранов на мосту. Я эту игру придумал в младшей группе детского сада. Надо встать на бревно, сказать: «бе-бе-бе» и боднуть противника. Замечательный тренинг для выживания в кризис.


.
Ветеринар

Я лежал под старинной двуспальной кроватью, дурак дураком, и боролся со смехом. Ситуация была водевильная. Я пришёл по объявлению о продаже этой самой кровати. Приняла меня весьма привлекательная женщина в накинутой на прелести норковой шубе. Назвала несусветную цену, и мы начали торговаться. Женщина достала бутылку дорогого коньяка, налила по стопочке, потом по второй… Бдительные соседи позвонили её мужу-бухгалтеру, который тут же явился. Я успел спрятаться под продажную кровать, где лежало громадное добродушное чудовище, грызшее сахарную косточку. Я спрятался за него.

Муж первым делом заглянул под кровать. Меня не заметил. На всякий случай тыкнул чудовище тростью. Оно зарычало. Далее муж минут сорок ходил по дому, резко открывая все двери, заглядывая в шкафы и сундуки. Вернулся и захотел близости. Знаете, если тронуть курочку, то тут же к ней подбегает петух и начинает её топтать… Между супругами произошла борьба, которая не понравилась псу. Ему, видимо, показалось, что они лезут под кровать отнимать у него косточку. Он залаял и тяпнул бухгалтера в свешенную больную ногу. Бухгалтер заорал и поковылял за ружьём, чтобы «убить нахер всех».

Но тут у него зазвонил телефон. Судя по интонации, он где-то серьёзно набодяжил, о чём ему и сообщили. Он пришёл к жене, сел рядом с ней на кровать и тяжко вздохнул: «Всё!». Она начала пытливо ластиться к нему: «Совсем всё? Или есть шанс? Может быть, я съезжу к маме, пока всё не образуется?!» Он отвечал, что, дескать, если всё – то найдут везде. Потом она предложила ему пойти на кухню перекусить. Я тут же переместился на второй этаж. Глупый пёс с косточкой пошёл со мной. Сквозь дырку в шторе я увидел, что сосед смотрит на окна в бинокль, а соседка патрулирует выход с участка.

Окно было открыто. Я выхватил у пса кость и швырнул её – в центр соседского вольера с курами. Пёс рванул туда, по дороге сбив с ног несчастного бухгалтера и сломал изгородь. Куры бросились врассыпную. Я решил воспользоваться моментом и покинуть дом. Норковая женщина открыла мне чёрный ход. Я, не таясь, прошествовал к воротам. Мне встретился сосед с курицей в руке: «Вы кто?», – испугался он, на что я, грешен, не удержался: «Ветеринар душ человеческих».
И поцеловал его в курицу.


.
Парадокс времени

Когда пойдёт время вспять – надо не пропустить момент и выяснить, как звали ту, в платьице на голое тельце, которую взял в плен во время игры в казаки-разбойники на станции Зарайск и держал в курятнике. И что за «гениальную прозу» писала моя закадычная подруга, журналистка Тамара. И поэтесса Танька. И филолог Сергей Семёнович. Только теперь я понял, что жил среди секс-бомб и гениев. Нет! Ещё и духовных лидеров всевозможных конфессий – среди святых. И когда время пойдёт снова, как шло, – исправлю все-все свои ошибки и не повторю грехов. Дочитаю роман Франсуа Рабле в полной версии, досмотрю до конца «Большую перемену», дослушаю «Итальянку в Алжире» Гуно в Большом театре. Прощу злых дураков и добрых дур. Потеряю невинность – в первую брачную ночь. Отслужу в армии. Брошу курить, пить и общаться с ветреными женщинами. Начну посещать церковь и высоконравственные спектакли. Впрочем, нет, ошибок исправлять не буду! Ведь именно они привели меня к тем, кого я люблю. Парадокс времени: благодаря неправильному прошлому мы имеем правильное счастливое настоящее.


 

11844926_1013252582048410_3608802495942925590_o

Портрет русского царя со слов японских рыбаков,
оказавшихся в Петербурге в начале 19 века.

На колу мочало

Жил-был царь. У царя был двор. На дворе был кол. На колу мочало. Начинай сначала.
Ой, не сразу сказка сказывается, не сразу дело делается.
Так вот. Сидел, значит, царь в своём дворе, под колом с мочалом и кручинился: «Как же мне самодержавие опостылело! Всё сам, всё сам. И за всё нужно отвечать. А не отправиться ли мне в глухомань и не заделаться ли старцем?! Твори невесть что – всегда мудрецом слыть будешь!». И сел тут на кол с мочалом ангел и молвил: «Пуркуа ж ни па, мон ами!» Это, понятно, присказка, сказка впереди.

Был тот царь, если по-иностранному выразиться, микроцефалом – дылдой с малюсенькой головой. Борода у него росла плохо, поэтому бакенбарды слюнявил и на подбородок с боков зачёсывал. Плясать любил – страсть, да, вестимо, до баб чужих был зело охоч. Подданные вечно от него жён хоронили. Папашу свово он укокошил. Потому как папаша, стало-быть, имел огромный присвист. Творил в царстве-государстве невесть что. Рядил стрельцов в скоморохов, запрещал вальсы и, между прочим, бакенбарды. А что делать, коли борода не растёт, а хочется её иметь!

Мать не тронул. Она женщина простая была, безвинная. Садоводством-огородничеством промышляла. Скотину держала в дворцовом комплексе. Тянуло её к труду, ибо выросла она в простой немецкой семье приживальщиков у богатых родственников. Впрочем, если разобраться, то царёв отец тоже был безвинен. Его поступки определяла наследственность. Ведь у отца его отца, ум вообще отсутствовал! Но был этот отец отца европейски образован: играл на скрипке и говорил на нескольких языках. Впрочем, всем известно, что бывает, если умалишённому дать образование, а ещё и власть.

Бабушка дедушку вовремя кокнула. Замечательная была, доложу я вам, женщина, правда, любострастная, и от неё пахло. Главное – умная. Родители её тоже из Неметчины происходили, как и родители её невестки, и тоже жили за чужой счёт. У них так принято там было. Все местные нищеброды кичились великим прошлым своих предков и к доисторическим обноскам крепили дарёную бижутерию. Видимо, за это бабушку танцора шутейно называли Великой. Умерла в сортире, но много успела сделать.

Если далее копнуть по линии убитого женой европейски образованного дедушки, то там всё то же: папа-приживальщик, любящий потанцевать, и как бы русская мама. Как бы. Мама мамы покойного именовалась Марта Самуиловна Рабе, и, как у чистокровных немок в то время было модно, ужас как слаба на передок была. Её родственники, разумеется, бозна что рассказывали о блистательном своём роде, посему однажды к ним был подослан дьяк для выяснения. Вернулся – доложил: «Врут, ибо они люди глупые и пьяные».

Последним мужем Марты Самуиловны был прапрадед царя с бакенбардами. Этот вельми суровый муж – по маме был потомком караима Мордка Курбата, он же Нарышко, «выведенного» неким северным князьком из Крыма в Прибалтику в качестве слуги и охранника, откуда потомство Мордки переметнулось на враждебную сторону и сильно размножилось. А вот прапрапрапрадед сурового мужа был местный, тихо помешанный затейник с религиозными заскоками. Папа затейника – был просто слабоумным. Именно от него микроцефалу с бакенбардами достался двор с колом и мочалом.

Итак, с царскими предками всё ясно. Теперь о его родных. Один брат у него был разбойник. Однажды он со ватагой затащил во дворец молодую купчиху, изнасильничал и кончил. Родители, конечно же, наказали шалуна: оставили без сладкого. Возможно, от недостатка сахара тот превратился в натурального психопата. Жена при нём вроде санитарки была. Другой брат имел весьма замысловатый диагноз. Лицедействовал, играл в солдатиков, проигрался как-то да и руки на себя от расстройства наложил.

Сын самоубийцы был обычным многожёнцем. Внук – алкоголиком. Правнук – малоумным солипсистом. Этот в качестве царя не устраивал никого. На совесть нации не тянул – сделали святым. Поставили к стенке вместе со всем семействам. Казалось, все вздохнули с облегчением, включая его кузенов Вилли и Джоржа. Но как народу жить без царя! Тем более, когда династия трёхсотлетняя, диагнозы предсказуемы. Слава богу, кое-кто из представителей рода объявился. Ему только на билет чуток не хватает. Скинемся – приедет. Осчастливит.


.
Конфетти

Сначала я думал, что конфетти вырезают ножницами работницы на специальных фабриках. Потом – что секретарши всяких директоров. Дыроколами. Попробовал – трудно… Понял, что устают. И уже не удивлялся, когда тётя Маша про тётю Галю говорила, что та спит с директором. Устают. Директор, наверное, тоже детям что-то делает. Может быть, дождь из золотца конфетного клеит.
Люблю из золотца и не люблю из целлофана. Из золотца – приятно, так и ждёшь, а вдруг в нём конфета завалялась! Как мне это слово нравится! «Завалялась»… Как бусина за плинтусом. Валялась, валялась, а потом кто-то наступил – и она прыг! Даже кочерёжкой не достать.

А кот Буся поел дождя целлофанового, и дождь у него из попы торчал. Я хотел вытащить, но он меня оцарапал. Теперь папа Бусю каждый день ловит и дождь овечьими ножницами подрезает. Уж праздник давно кончился, а всё ловит… Вот мне сказали: не трожь стеклянную вату под ёлкой! И не трогал. Только мял. Потому что хрустит приятно. И не плакал, когда ёлку разбирали. Как просторно в комнате стало! Впрочем, хотелось, конечно, заплакать, но мне сказали, что через тридцать дней будет мой день рождения.
Жаль, конечно, что на дни рождения ёлок не ставят…

Мне пять.
Папа ездил в Елисеевский (царевич такой был сказочный, Елисей) и привёз настоящий АНАНАС! И пластинку с приключениями Незнайки. И Светка-Маринка была. И включали пластинку. А там смешно. И смеётся Незнайка – будто с шоколадом во рту: хе-хе-хе. Маринка так же сразу смеяться начала, а за ней я. Светка взрослая. Ей почти семь. Она просто ржала. А потом всё закончилось. И гости ушли. Я подошёл к окну и увидел, как Маринка вытащила руку из варежки и показала ладонь. Пять. Ей четыре с половиной. Завидует.

Рекс сорвался. Побежал провожать. Ему тоже пять. Он настоящая немецкая овчарка, перешедшая на нашу сторону. Оттого уши у него вниз, хотя даёт лапу и знает команду «Служить!»
Вон, идут по маленькой дорожке. Вредной Маринке холодно из варежки руку доставать, и она просто язык показывает. Знает ведь, что вижу! Пусть. А я тут без них Незнайку сам буду слушать! Хе-хе-хе, хе-хе-хе…

Пять. А я до тысячи умею считать! До бесконечного множества. Я знаю, как его увидеть. Надо прижать сильно-сильно глаза руками, и там сразу шарики, шарики цветные на коричневом фоне… Много-много. Но это мой секрет. Как и прозрачные червячки, если смотреть не вдаль, а внутрь. А ещё я щёлкать горлом научился, как старенькая учительница, которая приходит к папе поговорить.
Когда опять фашисты, то я горлом так сигналы подам подпольщикам, что свой. А потом мы их всех обратно победим.

Всё. Ушли. Рекс вернулся. Набегался. От его еды всегда так вкусно пахнет! Так и хочется попробовать… У меня пластинку с Незнайкой забрали, сказали, что «заездил». Тоже интересное слово! Какая настала сразу тишина! Грустная-грустная. До слёз. Спать надо, а плакать хочется. И мечты не мечтаются. Мысли всё, воспоминания: о Крыме, о Зарайске, о бабушке. Как же я долго живу на свете! И как я одинок…
Пять.
Неужели что-то ещё можно испытать и познать?!

А может быть, конфетти всё-таки вырезают ножницами работницы, а потом раскрашивают, как кто-то те шарики, когда руками глаза?!
Макают кисточку и раскрашивают.
Макают и раскрашивают.
Макают и…
Сплю…
Шестой год – это почти старость.


.
Крепостные    

На фасаде супермаркета огромная надпись: «ОСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА КРЕПОСТНЫХ!» Вчера её не было, стоит поторопиться, вдруг в этом году повезёт. Куплю по дешёвке бестолковую девку, за месяц обучу её, например, ландшафтному дизайну, а потом продам. Дорого! А то опять до зарплаты еле-еле доживаю. Инфляция. Нет, не девку, только не девку, знаем, проходили. Девку сбыть трудно. Привыкаешь ведь…    Вон мой приятель Вовка — циник, приобретает партию серых мышек, модно их одевает, накрашивает и тут же пускает в розницу. Дачу сайдингом оббил. А у его брата вообще вилла в Майами! Он деревенских мальчонок оптом наберёт, кого посмышлёней, — на заработки в милицию, остальных в армию. Канал телевидения имеет личный, из дворовых, радиостанцию. Правда, на собственного президента денег пока маловато, но — какие его годы!    Кстати, вы случайно не знаете, чей сейчас у нас президент? Не понимаю, зачем скрывать это в демократическом обществе?! Не в Средневековье же живём! Какое счастье, что царь-батюшка в своё время решил крепостное право не отменять! То ли сон ему был, то ли дальновидные люди присоветовали. Но, скорее всего, — просто. Ведь ум у правителей — не разум, а игральный кубик. Чтобы ни выпало — сановники оправдают, историки объяснят.    Говорят, в ту пору дворовых стало больше, чем крестьян, средств на свободную жизнь у дворовых не имелось, да и делать они ничего не умели, кроме как прислуживать, взмолились: «Не губи, благодетель! Не отменяй рабства!» Не погубил.  Но поздно…  Ох, поздно я прибежал в супермаркет! Проспал. Всегда считал, что виной русских бед — дешёвые китайские будильники!    Всё самое стоящее уже разобрали. В отделе продажи душ лениво прохаживался модный крепостной художник за полмиллиона и трио уценённых поп-звёзд в концертных платьях, усыпанных пластиковыми бриллиантами. Звёзды эти выставляются тут из года в год, их обычно берут нацмены из провинции, а потом со скандалом возвращают как брак. А вот нацболы обычно разживаются в нашем супермаркете соратниками из продажной люмпен-интеллигенции.    В углу отдела, под табличкой «Продано», сидели за компьютерами, читали книги, играли на скрипках душ десять первосортных юношей и девушек — продукт частного предприятия одного известного государственного мужа. Он в молодости взял кредит, купил сотню девушек и год за годом с ними стал приживать детей, продажа которых позволила ему жить безбедно.    А ещё сотрудники супермаркета возили по проходам старенького профессора-гидрофизика, с расплывшимся от слюны ценником на груди, изобретателя памперсов с гульфиком, ныне популярным у молодёжи. При виде хорошенькой женщины профессор писался и важно нёс что-то про изотермы десорбции при фильтрационном зондировании абстракции. Его, как правило, брали в аренду на день-два. По приколу.    Показав профессору язык, что его рассмешило до слёз, я прошёл в книжный отдел. Боже мой, одно и то же: «Есть ли у душ души?», «Динамика продаж спальных районов с населением», «Английский для рабов с высшим образованием». Там же, на стеллаже у входа, ворохом лежали свежие газеты и журналы, преимущественно со статьями о жизни известных рабовладельцев.    На самом видном месте распласталась правительственная газета с громадным заголовкам передовицы: «Могут ли рабы иметь рабов?»  Надо что-то менять! Это же несправедливо: у одних сто крепостных, а у других никого!  Нечестно это. Мечтаю, чтоб пришли к власти коммунисты и разделили наконец всех крепостных поровну.    А то демократы и либералы, когда у власти, напрочь всё запутывают! Перемешивают продажных крепостных с дарёными и даже беглыми. Отменили физические наказания, но оставили моральные пытки и духовные терзания… Так жить нельзя!  Китайский будильник выброшу. Позвоню Вовке, может, даст пару девок под залог коллекции винных этикеток. На раскрутку бизнеса. И постараюсь быть циником!


10982365_1003213713052297_2375427355063777495_n

Трек

Люди, умирая, становятся продавцами в придорожных магазинчиках. Представьте: заснеженная степь, ночь, звёздное небо и цепочка огоньков до горизонта. «Пиво-воды», «Овощи-фрукты», хозяйственный, продуктовый, книжный… Позёмка. Скрипучие фонарики над дверями. Заиндевелые вывески. Кому дозволено узреть сию дорогу при жизни, во сне ли, наяву – денег не имеют, да и не за деньги тут торговля. Бартер. Обмен замогильного счастья на живое страдание.

Некоторые меняют. И не просыпаются. Или не приходят в себя. Уж очень красноречивы бывают продавцы. Их мальчонки на побегушках здесь, среди нас! Агенты влияния. «А почему бы вам, дяденька, не отправиться в мир иной? Мы в обмен на это учебник схоластики шестнадцатого века дадим!» – говорят они. Шестнадцатого века?! Не тот ли, который папа Павел Третий подарил Игнатию Лойолу?!! Круто!

Слава богу, что покойники не размножаются, ведь их дети и внуки тоже были бы покойниками! И они бы, в конце концов, заполнили всю землю. Увы – размножаются. Покойных давно уже больше, чем здравствующих. Не потому ли влияние мёртвых на живых так значительно? Оно усугубляется заполнением экологической ниши святых – священниками, священников – лавочниками. Дорога смерти приходит в исходную точку, и ты понимаешь, что это трек.


 

11049592_1001700709870264_2938693374587673960_n

Манта

Одна девочка была такая красивая, что даже не смотрелась в зеркало. Не причёсывалась, не красилась и не делала мимических композиций. Была она умнее всех, поэтому всегда понимала сказанное по-своему. Когда ей в поликлинике сказали не мочить манту – она перестала и умерла старой девой. Однажды, впрочем, появился у неё жених из социальной сети, пригласил на флешмоб, но пронюхал, что она манту не мочит, и сбежал, а её забанил.

Не знаю, как кто, я всегда вижу – кто мочит. По взгляду с поволокой и по вот так вот шеей к плечу. Есть, которые вообще с утра до ночи, а есть, которые раз в неделю. А бывает, разговариваешь с девушкой, стихи читаешь, и она уже почти шеей вот так вот, но вдруг кладёт руки на коленки, будто в поликлинике, и в глазах ужас. Запугали бедняжку в детстве терапевты треклятые! Уж это они умеют профессионально…

Приходишь другой раз к терапевту: весна, солнце, снег тает. В такую погоду одно удовольствие поболеть недельку где-нибудь в профилактории у моря. А он просит раздеться, осматривает тебя с ритуально-брезгливой миной, прописывает аскорбинку и на прощание пафосно бросает: «Главное – не чешите!» Шлёпаешь домой по грязной слякоти, морщишься от невыносимого солнца и думаешь: «Что не чесать? Почему?!»

То ли дело психиатры! Эти не пугают – пугаются, что расчесал, намочил и вот-вот укусишь. В глазах желание укусить первыми, но в движениях вальяжная безмятежность. Говорят, этой безмятежности их учат, неожиданно ударяя в бубен на семинарах. В психотерапевтах наоборот тревожность развивают, которую они передают пациентам. Ведь доверительность без тревожности – пиво на ветер.

А вот окулисты и отоларингологи – скрытые психотерапевты. Первые показывают тебе буквы, попросив попеременно закрывать ладонью глаза, – будто выясняют грамотность каждого. Вторые шепчут тихонечко в сторону: «Шшш-шшш-шшш!» и «Ччч-ччч-ччч!» – подозревают, что, чешешь и мочишь. Ибо кто такое врач? Человек, принуждающий нас к искренности. К раскаянью.
Болит? Чесали?! Мочили?!
То-то!


.
Жила мышь на даче    

Жила мышь на даче. Хорошо жила. Сытно. Счастливо. Ибо кошек хозяева не держали, только собак, больших и добрых. А еда там вся была — из супер магазина, свежая и много. И так много, что мышь даже приглашала родственников до седьмого колена и, разумеется, претендентов на свои лапку и сердце. Ой, набежало их! Но у всех до лапки и сердца дело как-то не доходило — никак женихи не могли наесться досыта.    И тут один наелся. Но наступила осень. Хозяева дачи уехали в город, выключив отопление и разложив повсюду отравленные приманки: с запахом жареной курицы, парной телятины и ананасов. Ужас! А мышка только-только сделала гнездо за батареей и родила пятерых очаровательных мышат! Пришлось срочно их переносить в более-менее тёплый подвал и думать, чем прокормить.    Их папа, как порой водится у пап, исчез. Возможно, поел отравленных ананасов и преставился, но, скорее всего, откочевал в какой-нибудь обитаемый зимой дом. И пришлось маме бороться за жизнь детей в одиночку. Она трудолюбиво ела мыло, кожаную обувь, одежду. Пока дети питались молоком, была спокойна, но они на глазах становились самостоятельными! И уже пробовали на зубок штукатурку…    Мышь твердила им: ·Ешьте что угодно, только не трогайте приятно пахнущие пакетики! Это — отрава, специально положенная нам, мышам, на погибель!Ћ Но дети трогали. Ели. И ничего не происходило. Возможно потому, что ели этой отравы много. И весной, когда на даче вновь появились хозяева, — обнаружилось, что мышата совершенно отвыкли от нормальной пищи!    Пытались есть овощи, сыр, колбасу — чуть не погибли! Но на их счастье недалеко от дачного посёлка была создана огромная свалка. Там было множество всякой дохлятины, тухлятины, ядовитых отходов и разноцветных фантиков, которыми, наевшись, можно было пошуршать. Повзрослевшие дети, с высот свалки, презрительно взирали на домики, когда-то элитного, дачного посёлка.    Нет, мышата не вспоминали маму, не жалели о минувшем детстве, нет! На их жизни уже не влияло прошлое — только будущее. Они жили предвкушениями, ежедневным ожиданием машин с мусором, который таил в себе невероятные, доселе неведомые, удовольствия… Со временем эти мыши породнились с крысами, потом — с бродячими собаками, а потом — и с бездомными людьми.    И когда упал долгожданный метеорит, взорвались все супервулканы и вокруг Земли прошла волна, высотой километр, — выжили! Потому что выживают отнюдь не умеющие жить, а умеющие выживать. От умеющих жить остаются недотлевшие фантики, глядя на которые выжившие создают мифы о мире до них. О добрых больших собаках и уютном гнезде за остывающей батареей.


.
Ботаники    

Как выглядят современные ботаники? Никак. Пройдёшь мимо — не заметишь. Идёт себе дяденька как дяденька: с


.
Агенты

Где работают агенты? В агентуре. В здании с надписью АРУТНЕГА кверху тормашками. Читатели романов про разведку знают, что контрразведчиков воображаемого противника всегда сбивает с толку, если что-то кверху тормашками. А если раза три-четыре – то они вообще могут погибнуть, пытаясь сделать наоборот. Особенно подшофе. Ходят агенты обычно в форме с погонами и в касках, на случай если их заманят на заброшенную стройку и скинут на голову кирпич. В руках у агентов портфели с надписями: «Секретные шифры» и флаги родных стран. Флагами они машут, чтобы испугать прохожих, которые думают, что видят буйно помешанных, и убегают, не мешая агентам осматривать содержимое тайников.

На тайниках, разумеется, крупно написано: «Для сообщений предателей своей родины». Вокруг тайников – камеры контрразведки. А иногда часовые с автоматами. Контрразведка ценит предателей, поэтому защищает их от посторонних. Оно и понятно, ведь кадры оперативной съёмки контрразведка продаёт талантливым режиссёрам и прогрессивным журналистам. Чем и живёт.
Но больше всего агенты любят вербовать. Раньше вербовали даже руководителей государства, но деньги на это уходили немереные, без реального результата. Потом была в моде перевербовка. Теперь вербуемые должны оплачивать свою вербовку сами. Не исключено, что агенты делятся деньгами с контрразведкой.

Они вместе борются с комитетом по коррупции. Но у агентов есть преимущество. Всякий агент может сказать: «Я слепо-глупо-немой иностранный подданный. Нифига не понимать, не видеть, не слышать, никому не сказать. Денег, суки, не дам!» И, сука, не даст. У агентов – сеть кафе, где они занимаются вербовкой. Некоторые – в здании агентуры. Если заявок вербуемых много, то устраивается банкет, и секретная информация облекается в форму тостов и эстрадных песен. На Украине российских агентов приблизительно 80% населения. Впрочем, попутно они работают и на другие государства. Остальные 20% не знают этого слова или не понимают значения. Их используют втёмную. Единственный, кто не работает на Россию – мэр Киева. Он агент Альфы Центавры.


.
Жажда

Несколько лет назад в июле была сильная жара, от которой мы спасались – развесив в избе влажные простыни и включив антикварный вентилятор, который выл и стонал, будто пациент практиканта-стоматолога. Вентилятор выключали в полночь, и наступала тревожная тишина, в которой писк комара звучал трубным гласом архангела, предвестника конец света. Требовалось ещё несколько часов – чтобы расслабиться и заснуть.

Однажды я был на даче один. Закрыл дверь, выключил вентилятор, погасил свет и лёг. Неожиданно на веранде что-то упало, потом ещё и ещё. Лязгнула крышка бака с питьевой водой, и раздались судорожные глотки. В доме явно находился кто-то пьяный. Я тихо снял с ковра старинный клинок дамасской стали, купленный в подземном переходе Белорусского вокзала, и нащупал выключатель…
Клац!

В кресле напротив кровати, вальяжно развалившись, сидела большая рыжая крыса, что-то жевала, то и дело давясь писклявым кукольным хохотком. Разумеется, я подумал, что она съела отравленную приманку и пришла перед смертью взглянуть на своего отравителя, но крыса появилась и утром, причём реально похмельная. Долго икала, облизывалась, глядя на меня мутным взором.

Мне подумалось, что бросок тапком она воспримет как помощь при икоте и, возможно, скажет «спасибо». Я пожалел страдающее животное и налил ему миску харчо. Вечером пьяных крыс у меня в комнате было уже четыре. Они дрались, точили зубы о мебель, пытались открыть холодильник, ругались и пели! Поймал себя на том, что вполне понимаю крысиный язык и подавил в себе желание подпеть!

Через день крыс было десять, из них две брюнетки и одна блондинка. Кроме того, появились вдрызг нетрезвые мыши и полёвки. Каждое утро они скопом лезли ко мне в постель, требуя харчо. Последней каплей для меня было появление носатого зверя, с огромными ушами и неправдоподобно длинным хвостом. Я спросонья не сразу понял, что это вовсе не крысиная белая горячка, а тушканчик, неведомо как попавший в наши края.

Проверил свои запасы спиртного. Они оказались не тронуты. Опросил соседей. Источник алкоголя находился где-то недалеко, но где?! Заметил тропку на газоне, она вела за изгородь и упиралась в шоссе местного значения. Господи, неужели крысам кто-то выпивку подвозит! В сумерках, накрывшись маскировочной сеткой и вооружившись дамасским клинком, я засел в кювете.

Пока сумерки недостаточно сгустились, мне приходилось здороваться с прохожими дачниками, которых я предупреждал: «Если откроете контрабандистам моё инкогнито, то…» И, как бы невзначай, клал руку на эфес. В половины первого у моего схрона остановилась подозрительно медленно ехавшая ассенизаторская машина.

Я взял шашку наголо и заглянул в кабину. Внутри неё находился водитель в островерхой шапочке из фольги, который, согнувшись, сквозь дырку в капоте напряжённо смотрел на дорогу. Его нисколько не испугало и не удивило моё появление. Он шёпотом спросил: «Вы их тоже видели?!» Оказывается, он в этом месте постоянно наблюдал вереницу пьяных крыс, а сегодня они проехали на кошке.

И тут меня осенило! С конца девятнадцатого столетия до середины двадцатого здесь была платформа «33 километр»: посёлок железнодорожников, с чайной, погребами и складами. В одном из погребов, возможно, сохранился какой-то резервуар с водкой или коньяком! Я предложил ассенизатору стать моими компаньонами и разбогатеть, тем более он оказался человеком интеллигентным: верил в НЛО и писал верлибры, которые любил читать вслух.

Три ночи мы проволочными щупами исследовали дебри бывшего посёлка. Находили засыпанные помойки и выгребные ямы, битые бутылки и ржавые подковы. Наконец нашли источник опьянения грызунов – колодец с обыкновенной водой на дне. И тогда я понял, что пьянить способен не только алкоголь, а всё, чего нет, но без чего невозможно жить. Для умирающего от жажды это вода, для бездаря – вдохновение.


.
Прав

Мучительно хотелось спать, но не спалось. Представлял и овец, прыгающих через забор, и танцующих проказниц. Постоянно сбивался в счёте и начинал выяснять отношения. С каждой. Родничок сна забил только под утро. Приснилась старая-старая знакомая. Простил её за всё. Говорить было не о чем. Сидели молча. Старели. Разошлись умирать по своим углам. К своим. Проснулся от солнца в лицо и поторопился открыть двери теплицы.

В ней уже было сорок три. На внутренней стороне пластиковой двери сидела еле живая от зноя виноградная улитка. На пне, под гроздью янтарных помидоров, млела загорелая ящерица. В стенку бился тяжёлый от пыльцы шмель, с вечера опыливший тут не только овощи, но и веточку прошлогоднего синеголовника, прикреплённую над входом – от ведьм. Из огуречных дебрей выглядывал недоступный руке осот, разливаясь в пространстве горьковатым ароматом горного мёда.

Я сорвал огурчик, покрытый ломкими пупырышками, и надкусил его. Рот наполнился вкусом только что созревших лесных орехов. Захотелось чёрного хлеба с домашним маслом и круто посоленного варёного вкрутую яйца. Набрал огурцов и двинулся к избе огородом. Смысловые выкрутасы в мозгу обрели ритм и становились стихами. Лицо пугала, смытое недавними дождями, сияло улыбкой. Невольно улыбнулся в ответ.

Уже года два моя жена рисовала пугалу улыбку, а я – страшную гримасу. Жене невозможно было объяснить, что улыбка охранника только привлекает вредителей и воров. В подтверждение моей мысли на голову пугала села ворона. Швырнул в неё огурцом. Не попал. Нестерпимо приятно запахло укропом. Утренний голод дошёл до крайности. Но тут в калитку постучали. Вполголоса выругался и пошёл открывать, отчего-то решив, что это знакомая из недавнего сна. Нет, это был рабочий уголовного облика.

Он спросил: «Хозяин, работа есть?», – словно предлагал кого-нибудь убить. Я вспомнил пугало и широко улыбнулся: «Нет». Рабочий отпрянул и со словами: «Так бы и сказал!», – отправился далее по улице. Я взликовал. Мне захотелось разбудить жену словами: «Милая, я был не прав!», – но раздумал. А вдруг она поверит, что такое может быть?! Жена уже проснулась и намазывала мне чёрный хлеб домашним маслом. «Прав, прав!», – рассеянно сказала она, посыпая солью крутое яйцо.


.
Неверки

Живу и чувствую, что разведчик. Но чей – не знаю. На всякий случай собираю сведения обо всём и обо всех. Шифрую собранное – в эссе и стихах. Публикую в надежде выйти на резидента и получить задание.

Недавно в электричке подошёл ко мне гражданин в форме. Явно резидент. Судя по левому погону, он был подполковником, судя по правому – полковником, судя по лицу – генералом армии в изгнании. Произнёс: «Июль будет жарким». Икнул. Я понял, что это пароль, икнул и ответил: «Зато август холодным». Гражданин дал мне задание: «На вокзале иди в буфет. Спроси Верку. Скажи, чтоб дала…»

Но тут его повязала контрразведка, переодетая в милицейскую форму. Я с честью выполнил задание. Ждал следующего месяц. Решил выискивать связников сам. В буфетах, ресторанах, барах спрашивал у женщин:
-Верка?
-Нет.
-Дай.
О, как слушали мои шифровки эти неверки! Понимая каждую буковку, каждую циферку…Плакали. И я знал, что они обязательно передадут их на нашу неведомую Родину, ради которой мы все живём.


 

11855639_1017889774918024_6759334041308827624_n

 

Шарина Пархатовна

Шарина Пархатовна была чистокровная русская из глубинки, «с глубины», как она любила говорить своим разноплеменным студентам. Её мама-доцент сделала научную карьеру благодаря неукротимому темпераменту и партийным связям. Звали маму Людка. «Шарина» – была её институтская кличка, которой она гордилась и которую передала дочери в качестве имени. Поговаривали, что кличка возникла на первом курсе, во время занятий по геометрии. На вопрос преподавателя о разнице между шириной и длиной, Людка выдала: «Шарина завсегда ширше».

Папа тоже был из «глубины», родился он на хуторе близ станции Дно Витебского отделения тогда ещё не Октябрьской железной дороги. Изначально его звали то ли Пахом, то ли Порфирий. Что заставило его официально назваться Пархатом – неведомо. Возможно, необычайное жизнелюбие, позволявшее Пахому-Порфирию всегда порхать над житейскими неурядицами. Фамилия его была Валуёв. Её он изменил на Валуа. Шарина Пархатовна Валуа при Советской власти преподавала Историю КПСС, после перестройки – богословие.

Студенты не чаяли в ней души, ибо она была кладезем народного юмора, почерпанного как от родителей, так из старых сборников советских пословиц и поговорок: «Вступай в колхоз, получишь хлеба воз», «Если бы не Советская власть, к нам бы трактору не попасть», или про войну: «Кто не окопается, тот пуль нахватается», «Гвардейский миномёт везде врага найдёт». При произнесении этой пословицы, она обычно подмигивала: «Вы поняли, а? «Везде»!» И угрожающе хихикала. К сожалению, сборников с оптимистическими пословицами про Бога ещё не было издано. Приходилось их сочинять.

Самодельные пословицы студентам нравились даже больше книжных. Например: «Бог не лох», «Чтоб счастливой была жисть – с утра до ночи молись». Остроумие Пархатовны не знало предела. Узбека-декана, своего бывшего аспиранта, она именовала «декханом», отчего он улыбался и выглядел киргизом. Лекции Шарина начинала обычно с томного сморкания в огромный носовой платок, похожий на шаль. Затем торжественно сообщала нечто, не имеющее отношения к теме лекции. Например: «Половая жизнь женщин тяжела и потому требует всяческих компенсаций». Держала паузу и сообщала: «А вот Ленин был мужчина!»

Позже она говорила: «А вот Бог не имеет пола!», но структура лекций была неизменной в течение 30-40 лет. Пархатовна постоянно использовала специфический приём. Она начинала считать вслух и тыкала пальцем в студентов по очереди – чтоб они продолжали счёт. Это занимало иногда полчаса. Считалось новаторским развитием внимания и, впрочем, приветствовалось начальством. Ещё она любила ошарашивать: «Галушко, встань! Представь, Галушко, что ты святой. А? Смотрите все: Галушко – святой! Садись. Два. Смотрите, Галушко стал похож на святого. Ибо святость – всегда страдание!».

Мужа и детей у Шарины Пархатовны Валуа не было. Поговаривали, что она когда-то была хороша собой и свела с ума трёх ректоров. Дело прошлое. Климакс затронул её умственные способности лишь слегка. Но тут неожиданно она влюбилась в первокурсника и начала приходить в институт в мини, петь на лекциях романсы и читать стихи. Мальчик был красивый и весь в девочках. Она ему зачёты, зачёты, зачёты, а он ноль внимания. Только вместе со всеми ржал над «старой дурой» Тогда она завалила его на экзамене и назначила пересдачу у себя дома.

Когда пришёл – посадила на кухне, налила шампанского и вышла. Через пять минут явилась ярко накрашенная, совершенно голая, в шляпке с розой. Разум юного богослова не восприял образа такой Офелии. Съехал. До приезда санитаров из психушки она успела одеться. А то бы жертв могло быть больше. Влюблённая Пархатовна бросила работу и устроилась сиделкой в отделение хроников психиатрической больницы. Когда мальчик её видит, то кричит: «Ой, мама!». И она прижимает его к своей большой груди. Главврач пока не разрешает им спать вместе. Он в прошлом ректор института, в главврачи выбился из пациентов. Подумывает больницу превратить в университет. Ждёт разрешения сверху. Из космоса.

Гравюра: Лукас Кранах Старший.


.
Что такое счастье

Что такое счастье? Это свобода. Нет-нет, не воля, когда, куда ни глянь – Дико поле или Сине-море окиян, а то же самое, но внутри. Ого-го-го! Нет ответа. Почему? Потому, что нет эха. А значит, и нет предела. Горизонт? Он не предел – иллюзия. Россия вся как лента Мёбиуса. Пойдёшь туда, не знамо куда – обязательно вернёшься в исходную точку, пройдя часть пути вниз головой. И не заметишь! России две: внутренняя и наружная. У наружной муж плотник и сын бог. Внутренняя – девица.

Без восторгов к тебе и без укоризны, учит не бояться самого себя. Да и вообще не бояться. А то ведь обыкновенно страшен не враг, а его предчувствие, постепенно переходящее в предвкушение. Между прочим, «враг» и «друг» – давно устаревшие понятия. Они уже при возникновении были пошлы. Если задуматься, то становится очевидным: друзья и враги – когда-то не имели единственного числа. Возможно, вначале было просто «мы» и «не мы». Значительно раньше, чем «я» и «не я». Эх! Бутылочное горлышко, игольное ушко…
Славьте, люди, беды прошлого, они создали нас! Пафос по боку. Мысленно скажите бедам спасибо, не вслух. Только тсс… Эти вдохновенные дамы обожают творить добро. Кстати, какими органами чувств мы определяем окружающих? Зрением. Слухом. А если темно и тяжёлый рок? Обонянием. Запахло чебуреками, политыми дорогими духами, – рядом гениальная поэтесса. Запахло беллетристикой – корреспондент районной газеты. Мясцом в сальце – удачливый публицист. Ладаном – чёрт. Не дайте им учуять себя.
Вы посадили сад, но не ухаживали за ним. Со временем он превратился в дремучий лес, в котором пропадают гости, а вслед за ними полицейские, приехавшие их искать, и полицейские, приехавшие искать полицейских. И вдруг всех обнаруживают где-нибудь в Сибири. Живут в землянках, собирают целебные травы, ловят рыбу, выращивают рожь. И поголовно счастливы! Их, разумеется, лечат, но безрезультатно. Ведь, известно, настоящее счастье неизлечимо.


.
Дыр-дыр-дыр

Творческие люди на ночь глядя танцуют. Под песни собственного сочинения. Сны себе натанцовывают. Потом приходят соседи и желают спокойной ночи и долгих лет жизни. Соседями я считаю всех на десять участков вокруг. Тем, кому я сильно небезразличен. Удивительно, но чем дальше они – тем сильнее. Они ж не ведают, отчего я сегодня орал. А вот те, которые рядом, – понимают и даже сочувствуют. Пел я! А то, что хохотал дико, – знамо, статью писал. Про… Неважно. А стрелял –просто так. И ругань при мимо проходящих детях не ругань вовсе была, а обсуждение проблем выращивания орхидеи Блетиллы (Bletilla striata) в непростых условиях ближайшего Подмосковья.

А вчера было грустно. Мучился несовершенством мира. Понял, что на стене не хватает полочки с загогулинами. Понятное дело, разбудил жену. Попросил поискать в дровнике обрезную доску. Сходила – не нашла. Но я ж знал наверняка, что доска есть. Перебрала жена поленницу – и точно. Легли спать. Но тут у меня в полусне возникло видение! Понял, как из этого кривого обрезка можно сделать стильный элемент интерьера. Кроме того, вспомнил, что у нас есть дорогой электрический лобзик с надписью «Адидас», который мы купили лет десять назад у цыган на платформе.

Я предложил жене сделать полочку, а заодно опробовать лобзик. Через день жена пошла по делу в местную администрацию, а там ей: « На вас жаловались. У вас оргии». Во-первых: какие-такие оргии?! Во-вторых: нефиг подсматривать! Да, я хожу в жару без всего. Да, в немецкой каске. Потому, что кругом яблони и груши. Они падают. По голове – больно. Да, было темно, но осенью темнеть начинает днём. Жена пробовала лобзик, я подсвечивал ей фонариком. «Ууу! Мамааа! Дыр-дыр-дыр!», – блажил не я, а он. Я только свистел. Надо было как-то давать понять жене при вырезании загогулин, чтоб поворачивала.

Обалденная полочка получилась. Но стена оказалась кривой. В качестве прямых плоскостей были опробованы плакат «Навстречу XXII съезду», спинка кровати и обрезок бас-балалайки. Увы. На их идеальных поверхностях полочка смотрелась вопиюще кривобокой. Пришлось их чуточку кривить и отвлекать внимание коллажем из голых женщин. Наконец всё уравновесилось и захотелось полочек ещё. Подсчитал: в комнате должно вместиться ещё восемь. Вчера опять плохо спал. Проснулся в предрассветных сумерках. Понял: девять! Начал было будить жену, но – рассвело.


.
Другнародович

Представляете, я застал время, когда не было евреев! Рядом со мной жили просто люди. Я очень долго не понимал, что такое национальность. Лет до пяти. Помню, мама вела меня в детский сад, а впереди шёл человек и с кем-то невидимым разговаривал. Мама сказала, что «сам с собой», и у меня появилось мысль, что национальность – это когда сам у себя спрашиваешь и сам себе отвечаешь. И никто тебе не нужен! Конечно же, я попробовал, чем рассмешил младшего брата. Замечательное, кстати, было время! Брат постоянно смеялся над всем, чтобы я ни делал, а я не обижался.

Однажды мы сидели вечером на воротах, а мимо шёл пьяный. Он увидел нас и крикнул: «У, жиденята!», – достал финку и бросил в нас. Она воткнулась в доски. Это было похоже на игру. Поэтому мы не испугались. Он вытащил из досок финку, пописал и пошёл дальше. Папа был дома. Узнав о пьяном, он побежал за ним и вернулся с этой финкой. Какая она была красивая! С калёным лезвием и наборной ручкой. Про такие вещи в нашем детском саду говорили: «Зековская штука!» – и поднимали большой палец вверх. Как было жалко, что папа выбросил её в болото.

Мой папа был метр пятьдесят девять сантиметров высотой, но вёл себя так – будто в нём было два метра с гаком. Был он в то время директором вечерней школы в рабочем посёлке. Своих неучей-уголовников не боялся ничуть. И совершенно спокойно брал нас с братом в своё реально опасное заведение, когда нас не с кем было оставить дома. Впрочем, его бесстрашие распространялась и на незнакомых опасных личностей. Вспоминаю, как он отнял в электричке у буйного гражданина столовый нож, дёрнул стоп-кран и вышвырнул буяна в ночь.

Или как-то отнял ружьё у своего бывшего ученика, которым тот угрожал прохожим. Только после этого появилась милиция. Ученика посадили года на два за хулиганку. Проходя мимо нашего дома в подпитии, он обычно останавливался и орал: «Я сожгу ваше еврейское гнездо!» И однажды нарвался на мою тётушку, после чего стал при встрече здороваться. Что она ему поведала и что с ним сделала – неведомо, ибо уже не осталось живых участников сей драмы. Или комедии.

Самое интересное, что у меня по всем линиям на несколько веков – только русские. Но попробуй кому докажи это, тем более когда все предки и родственники выглядят как евреи, татары, таджики. И никто из даже заклятых друзей не удосуживается узнать, что Московия – земля вятичей, которые выглядели отнюдь не персонажами картин малограмотных русофилов. Вы никогда не задумывались, в чём разница между патриотами и националистами? Вовсе не наличием у патриотов образования, нет! Наличием здравого смысла.

Я – русский патриот. Я пришёл к этому, прочувствовав многие национальности на своей шкуре. Меня заносило и в цыганский табор, и в курдское подполье, где, кстати, я прикинулся французом, зная по-французски всего десять слов. Было время, когда каждый считал меня своим. Черносотенцы и хасиды, армяне и турки. Я – Диев Михаил Маратович, чисто русский и чисто нормальный. Жертва Французской революции. Можете звать меня Михаил Другнародович. Всех приемлю, но не всех люблю.

А если честно-честно, то по национальности я – Миша. Задаю вопросы и тут же на них отвечаю. Я сирота, но у меня нет необходимости, чтобы меня кто-нибудь усыновил посредством «ай-я-яй» и «ну ни фига ж себе!». Полноте! Тут как-то без звонка мой либеральный знакомый заезжал. В гости. Заодно сказал: «Ты осторожней про евреев говори!». Я так и не понял, это было предупреждение или угроза. Это так было похоже на 1996 год, когда мне настойчиво предлагали подготовить и провести предвыборный вечер Зюганова.

Гениальная поэтесса, «вскормленная молоком Ахматовой», звонила каждые десять минут, а потом позвонил солидный поэт и спросил: «Ты, что, тля, демократ?! А не боишься из подъезда по вечерам выходить?». Я не боялся. Все тогда читали Московский Комсомолец, публиковавший расценки, сколько стоит просто по балде, а сколько не просто. Дёшево стоило. Очень. Но не боялся! Как же много национальностей появилось на нашей памяти, но самая многочисленная была по-прежнему – мудак. Это удивительная национальность. Она не осознаёт себя. Потому что не знает разницы между вопросами и ответами.


.
Джига

Вы умеете танцевать джигу? Как, вы не умеете танцевать джигу?!!
Это очень просто: бутылка водки, отсутствие закуски и музыка. Любая. Чтобы вы не танцевали — будет джига.
Ламбада — это другое, она, помимо алкоголя, требует наличия горячих блюд и женщин.
А вот утром, после джиги и ламбады, лучше всего танцевать «Танец маленьких утят». В отличие от «Танца маленьких лебедей», его исполняют сугубо верхним поясом конечностей. Можно сидя или даже лёжа. Эту итальянскую песенку крутили когда-то во всех пионерских лагерях. И все эдак-как-то-так локтями и пальцами делали.
Вот сделал — и во рту сразу вкус мятной зубной пасты, ржавой ледяной воды и парфюмный дух запретных удовольствий…

А возьмём, к примеру, курортное танго.
О! Там уже никаких запретных удовольствий, только незапретные. Любовь? Что вы, какая любовь, нет, нет — одна лишь страсть!
Помню, в звонких цикадных сумерках я поднимался по скрипучей наружной лестнице (ступенька за ступенькой, площадка за площадкой) вслед за обворожительно-гордой проказницей. Рычал «Да-а-а!», она, отступая, стонала «Не-е-ет!»…
Да-а-а!
Не-е-ет!
Да-а-а!
Не-е-ет!
Наконец мы достигли желаемых высот, на которых из веранды вдруг явилось нечто громадное — в бигудях, с усиками над вопиюще алыми губами — и знойно вздохнуло: «Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..»
Я, конечно, знал, что подруги красивых женщин обычно выгодно оттеняют их, но чтобы настолько!.. Это потрясло меня так, что запах цветущих магнолий с тех пор ассоциируется у меня с опасностью падения. И слыша танго, я обычно вздрагиваю, роняя одушевлённые и неодушевлённые предметы.

Неискушённой женщине хорошо бы сразу понять, какой именно танец исполняет её партнёр. А то, бывает, считает, что — ламбаду, а это всего-навсего «Танец маленьких утят», просто с попыткой задействования нижней части туловища.
А, например, девушкам я бы категорически не рекомендовал танцевать танго.
Категорически! Оно легко может привести к травмам и потере невинности, во всех смыслах этого беспрецедентного понятия.

Я лично предпочитаю джигу. Если задуматься — она не танец, а гимн независимости состоявшихся, но ещё половозрелых индивидуумов. Вы скажите, что танцевать джигу опасно? Ещё как! Но зато сколько вырабатывается адреналина у окружающих! Кстати! Без преувеличения можно заявить, что джига — самый бескорыстный танец.
Танцуя джигу — мы не помним себя. Кто мы, что мы — совершенно неважно. Нам плевать на условности, которые мы смешиваем и сжимаем до беспредельно малых величин, превращая в россыпь сияющих диамантов.
О, джига, ты — любовь! И только любовь. Ко всему сущему и не сущему. Ко всему, на чём нам возможно сконцентрировать своё беспредельное любвеобилие. Женщины, мужчины, звери, птицы, мебель, бытовая техника…
Как, бывало, говорил один из признанных мастеров сего древнего сакрального танца в моменты апофеозов: «Я тебя люблю… Вот увидишь!!!»
И все действительно видели. Любил.


.
Моя жена – самка дятла

Моя жена – самка дятла. Летит – будто дышит: чуть вверх, чуть вниз, с оттяжкой. Кончики крыльев изгибает по-девичьи! На ствол сядет – спинку держит. И блажит как скорая помощь. Обожает вредных тварей выискивать и жрать. Главврач биоценоза… Почему я о своей жене так? Потому что – дятел. Клювастый, языкастый и всеядный. Когда сыт, бывает, с вредителями дружу. Вот тут с личинкой одной познакомился. Если бы не жена – так бы в дупле нашем и поселилась. Интриговала, что скоро превратится в красавицу, и мы вместе улетим из этого мелколесья в столетний бор у тёплого моря.

Потом закорешился с пухоедами, и они мне поведали, что лысые дятлы – это круто. Они, дескать, очень на доисторических рептилий похожи. И что я – вылитый тираннозавр! Жена отволокла меня на берег пруда и в грязь, в грязь, в грязь! Она бывает очень жестока. То и дело губит моих друзей и возлюбленных. Вот однажды я начал общаться с куницей и пригласил её домой. Жена мне: «Дятел! Куница же хищник!» Хищник… Но мы ведь тоже не травку щиплем. А хищник хищнику – друг, товарищ и брат. Не дослушала, схватила птенцов и к маме. А тут куница: «Так вот вы где обитаете! А где дети? Обожаю детей!»

Представляете, жена на неё охотника навела! Тук-тук-тук, и тот всё понял. А я вот никогда жену не понимаю! Может поэтому она меня жалеет. Зову её не жена, а желна. А знаете, как свирель у людей называется? Жалейка. Придумали жалейку не люди, а дятлы. Миллион лет назад какой-то перводятел продолбил полой сушине-сухостоине отверстия. Запела, заплакала сухостоина на ветру, запророчила птицам великое будущее. Услышала то обезьяна. И подумала, что – ей. И стала человеком.
Ладно. Съем пару вредителей и – в дупло. Желна ждёт.


 

11987030_1029283863778615_4464367675385259865_n

Внучок

Бог крестьянин. Пашет, сеет, жнёт. Печёт, жарит, варит. Ангелов кормит зерном, скотину рогатую – соломой, безрогая – сама на жнивье промышляет…
— Бабушка, а безрогая – это кто?
— Это мы. Люди.
— А для кого тогда Бог сеет, жарит, варит?
— Для себя. Нам ведь, чего ни дай, – всё будет мало. И ртом, и попой начнём есть!
— Неправда, бабушка, я попой никогда не ел!
— Ты не ел, а другие едят.
— Попы′?

— Мама, что ты такое на ночь глядя ребёнку рассказываешь?! Он же всё по-своему понимает! Мы завтра с ним в церковь собрались, он у батюшки обязательно спросит, чем тот ест.
— А кто там ныне в батюшках?
— Отец Сергий.
— О, этот попой не ест! Только пьёт. Щеночка породистого у главы администрации крестил. Расстригли. Но не потому, что крестил, а потому что утопил в купели спьяну. Ан, гляди-ка, вернули…

— Мама, вот ты опять. Есть вполне приличные священники!
— Ты про своего духовника, бабника-Федьку? Который жвачку прилепляет к алтарю, или про золотушного диакона, считающего, что у него абсолютный слух?
— Бабушка, а что такое «бабник»?
— Это тот, кто своих бабушек не слушается, только чужих… Спи, давай!
— Бабушка, бабушка, а у меня тоже абсолютный слух! Я через двор слышал, что тётя Нюра про маму говорила: «Ишь, попадья, вырядилась!» Мама, ты тоже попой ешь?

— Всё, сынок, скажи спасибо бабушке, мы завтра в церковь не пойдём!
— Но я хочу церковь! Хочу, хочу, хочу!
— Вот видишь, доченька, у ребёнка появилась тяга к духовности, а ты волновалась.
— Потерпит. Он в церкви точно устроит скандал, между прочим, благодаря твоим сказкам.
— Тогда отправляйся к своему духовнику, а мы в лес, по грибы-ягоды. А потом напьёмся брусничного чаю и сядем на крылечке звёзды считать. Да, внучок?
Спит…


.
Ждём

Детство – психическое заболевание. Согласитесь, не всякий взрослый способен влезть в дырявое корыто с доской поперёк и носиться по двору за курами, изображая истребитель. Или пойти на пруд трещать льдом. Или выть по-волчьи под окном знакомой девочки… Некоторые излечиваются со временем от детства с помощью алкоголя, другие – посредством неземной любви. У большинства – шизанутость плавно переходит в перманентную тупость с откровением в конце: «Ой, как время-то пролетело! Любви не было, счастья не было. Все – суки!»
Самая цепкая безбашенность – игра в национальности. Прошёл фильм про Дато Туташхия – все абреки. Про царя Леонида – греки. Про Мишку Япончика – евреи. Кто-то в эти игры даже выигрывает, но, как водится, не те, которые играют. Мальчики, давящие жужелиц и убивающие лягушек, – трансформируются в охотников. Девочки, чьи возможности превышают перспективы, – становятся валютными проститутками. Чьи равны – просто. Чьи не превышают – бывает, что за любовь.
Как там: «Онтогенез повторяет филогенез»… Индивидуальное развитие повторяет развитие эволюционное. Я сделал сейчас опечатку, написал вместо «повторяет» – «вовторяет». Наверное, так надо оставить, потому что не всё однозначно. Чаще повторяет, но как-то уж слишком поэтически, что ли. Итак. Младшая группа детского сада – первобытно-общинный строй. Зло – добро. Все красивые воспитательницы – добрые. Все добрые – красивые.
Средняя группа – ранний феодализм. Старшая – крестовые походы, инквизиция. Безумная космография. Первый класс – «мама мыла раму». Второй, третий – Ренессанс. Просвещённые монархи, изощрённые козни при дворах. Третий – эпоха великих географических открытий. Четвёртый, пятый, шестой, седьмой… Торжество товарно-денежных отношений. Первые буржуазные революции. Барокко, рококо. Половое созревание. Конфликты с родителями.
Восьмой – романтизм. Симбиоз дружбы и любви. Девятый – ампир. Предельная правильность с чумой на задворках. Прыщи. Ужас. Десятый – предчувствие войны. Эклектика. Эмансипация. Воруют… Кругом враги! Институт. Как я много испытал в жизни… Революция. Выгнали. Детство кончилось. Началась ломка. Реабилитация. «Не пей, Саша, ну не пей!» – стимулируют Сашу пить. Внеконтактное убийство. Не придерёшься. Возвращайся, Саша, в детство. Ждём.


11986969_1033084443398557_3400168848018922760_n

Милая

Она подарила мне свою неувядающую юность, переходный возраст сына, капризы мамы, склероз дедушки и вечно голодного монстра с ласковым именем Мурзик…
О Боже, как она меня любила! О, как любила! Я, впрочем, тоже ее любил, но — ограничивался цветами. К лилиям она была равнодушна, гвоздики принимала деловито-сурово, голубые голландские розы — с восторженным недоумением.
Золотой жук в петлице, прическа каре, длинные фиолетовые ногти…
Она была филологом, и считала слово «компост» — вульгарным заимствованием. Считала, что пропалывать так же неприлично, как ковырять в носу. Что земля — субстанция грязная, а цветовод — не профессия, а диагноз. О, Боже, как я был влюблён!

Дедушка ее когда-то пахал землю (она произносила это слово аристократично, с придыхом — «па-а-хал»…) Стариковские его выражения старательно записывала в розовый блокнотик с надписью на обложке «Фольклор».
«Оглоблю те в зад!», — произносится в неожиданных ситуациях, при положительных или отрицательных эмоциях, что, по сути, является риторической сублимацией с использованием архаичных сельскохозяйственных инструментов…
«Ё-моё!», — максималистическое метафизирование абстракции… Далее следовал смайлик…
Я любил ее записи! Она читала их мне вслух вечерами, и мне снились светлые сосновые леса, ледяные прозрачные реки… Деревни, овины, прясла, плетни. Грешен: сублимировал, сублимировал!..

Как-то незаметно она увлеклась икебаной, макраме и ушу. Сублимировать стало сложнее…
В феврале неожиданно начались роды у монстра Мурзика, по случаю, срочно переименованного в Мурку. Был вызван ветеринар, китаец Саша, который, после долгих уговоров, согласился жить в квартире, — «во избежание нежелательных животных беременностей». Кроме того, появился мастер макраме — Абдулло и специалист по ушу — Богдан…
Прибавилось голландских роз в фамильных вазах и фольклорных сентенций дедушки. Жизнь явно налаживалась!.. Сын привел девочку, мама — агрессивных любителей Библии…
В общем, потянуло меня в края, где у роз и гвоздик есть корни, где архаичный сельскохозяйственный инструмент — осознанная необходимость…

С праздником, милая!
Ты подарила мне свою неувядающую юность, переходный возраст сына, капризы мамы, склероз дедушки и вечно голодного монстра с именем Мурка.
Я не могу принять такого дорогого подарка!


 

12036737_1043728082334193_8753519168922014502_n

Голландия – страна монументов

В Амстердаме открыт памятник Надежде и Осипу Мандельштамам. Глупый вопрос: «Чего это вдруг?». Разумеется, глупый. Там они летят, будто играют в теннис с незабвенным Ежовым. Любили Надежда с Осипом ездить отдохнуть в санаторий НКВД, даже после скандала с групповухой их не наказали, наказали своих. Читая восторженные строчки по поводу памятника, задумался: а может быть, мне потребовать поставить памятник Демьяну Бедному – потому, что он русский и одно время нравился миллионам?! Плевать, что он расстреливал безумную Каплан. А?

Мне лично нравятся стихи Мандельштама, но сам он – как-то не очень. Понятно – больной. Понятно – с юности. Но вот парадокс, стихи у него здоровые. Антикварные. Карфаген в каждой строчке. Предчувствие Рима. Трубные гласы. А потом опять неудачливый купчик. При доминантной супруге. За его стихотворную шалость про грудь осетина других бы сразу расстреляли, а его чуть пожурили, отправив на курорт в Воронеж, где он измучил кураторов бездарными славословиями грудастому осетину. О, сколько после народилось всяких симулянтов и эпигонов. Сколько было написано о неправедных правителях и злой стране.

Кстати: «Мы живём, под собою не чуя страны» – чья проблема: страны или того, кто её под собой не чует?! У меня лично с детства ощущение, что я живу в другом мире, чем мои товарищи, стонущие от недостатка «свободы». Я могу делать всё, что хочу. Но не хочу делать то, что хотят они. Я – раб? Во время, когда они чуяли под собой страну – они были счастливы? Уверен – нет. Они ненасытны, даже в самоуничтожении, в которое вечно приглашают всех. Памятник, говорите? В Амстердаме? Осипу и Надежде? Прекрасно. Только при чём тут Амстердам и при чём Надежда?! Ах да, сейчас модны памятники гениев с жёнами!

Мой приятель, сын известного писателя, называл свою маму «писдамой», то есть писательской женой. У него были резоны её так называть. Как в воду глядел. Когда не стало в живых и мужа, и сына – она занялась писанием мемуаров, в которых предстала перед читателями Музой и Немезидой своих и не своих мужчин. Если у страны Голландии есть средства на установку памятников – я дам контактные телефоны… Можно ещё поставить монументы Блоку и Менделеевой и Льву Николаевичу и Софье Андреевне.

Сколько себя помню, из Мандельштама стремятся сделать еврея. А он не еврей, он по национальности поэт. Впрочем, нет! Он по национальности Мандельштам. Это тот редкий случай, когда фамилия становится профессией. По вероисповеданию он был протестант. От еврейства шарахался, как и от начальства. При этом всегда хорохорился и задирался, пугая до смерти собратьев по цеху. Разумеется, еврейство его считает своим. Гению многое можно простить, в том числе то, что писал он и думал на гойском наречии.

P.S. Внимательно посмотрел памятник. Это ж надо так Мандельштама ненавидеть! Это не Мандельштам, а просто Мандельштамп какой-то! Паниковский с гусями и подельницей…


.
Ой, мамочка

Знаете, как узнать среди людей ангелов? Элементарно. Ангелы постоянно испытывают окружающих на прочность. Сделают подлость и говорят: «Это испытание было, и ты его не выдержал – рассердился!» Так что знайте: если вас предали, подставили, оклеветали и вы остались виноватыми – смиритесь. Это от Бога.
Ангелы могут посещать церковь, а могут не посещать. Посланникам небес разрешено всё, что они ни пожелают. Они, кстати, смертны. Испытание людей – их пожизненное призвание, нечто вроде общественной работы в колонии строгого режима.

Русский? Беспартийный? Нет родственников за границей? Что-то подозрительно много достоинств. Проверим. Анализируем. Сделаем оргвыводы.
Кроме ангелов, как известно, существуют черти. Эти никого не испытывают. Искушают, а потом наказывают. Всех подряд. Кого-то лишают будущего, кого-то прошлого, а кого-то и настоящего. Разница между «испытывать» и «искушать» становится всё меньше. Небо – всё ближе. Смысл жизни – всё глубже. А расстояние между людьми – всё дальше. Рождение – взрыв. А далее: ой, мамочка; ой, папочка; ой, братья-сестрички… Где вы?!


.
Козыри черви

Город стоял на краю бездны. Что в ней – никто не знал. Туда бросали мусор. В безветренную погоду снизу, из плотной дымки, доносились звуки, похожие то ли на шум прибоя, то ли на звук разъярённой толпы. Иногда оттуда пахло жареным мясом. Пессимисты говорили, что внизу война, оптимисты – что праздник на берегу тёплого моря. По кромке обрыва проходила главная улица города. Когда к власти приходили военные – они превращали её в линию обороны от неизвестных врагов: рыли траншеи, насыпали валы и возводили крепостные стены. Предателей и паникёров сталкивали в пропасть.

Когда власть возвращалась к демократической общественности – она сталкивала в пропасть всех военных, заливала траншеи водой, устраивала фонтаны, разбивала цветники и сажала деревья. Башни становились беседками, в пулемётных гнёздах продавалось мороженое. Потом всё повторялось. Со временем на дне траншей-кюветов появлялись трещины, и улица обрушивалась в бездну. Тогда жители сносили крайний ряд домов и прокладывали новую эспланаду. Век за веком город отступал от бездны. С другой его стороны находился утёс, вершина которого терялась в облаках. С утёса постоянно падало чёрти что и чёрти кто. Однажды упал человек с фанерными крыльями. Врачи определили, что он умер от голода, из чего был сделан вывод о невероятной высоте кручи.

Человеку, разумеется, поставили памятник в виде перевёрнутого креста и жители города начали ему поклонятся. Поклонение стало религией, расколовшейся надвое. Одни жители при молитве глядели ввысь, другие – под ноги. Понятно, что первые жили у кручи, вторые у бездны. Когда от города осталась лишь козья тропка – люди начали рыть пещеры в скале и жить в них. Сначала ели друг друга, потом перешли на питание грибами, слепыми сверчками и мокрицами. У людей атрофировались руки, потом ноги, потом головы. И превратились они в червей…
Господи! Какая только ерунда не привидится при взгляде на кусок сыра с дырками!


.
Ртаихисп

Мне показали его издали и сказали, что это страшный человек, настоящий рта-их-исп! Вначале я решил, что это ребус, но потом догадался, что «ртаихисп» – «психиатр» наоборот, но сделал вид, что испугался. Возможно, слишком демонстративно, потому что тот человек двинулся к нам. Мои спутники сбежали, что навело мне на мысли о розыгрыше. Передо мной стоял классический идиот. Маленький, улыбчивый, в домашних тапочках и женской шапке с норковой опушкой.

— Зравствуйте, я ртаихисп.
— Очень приятно, Миша.
— Признайтесь, Миша, вы думаете, что я идиот. Вас спасает от расправы только то, что вы не психиатр. Купите мне мороженое! Пока я его буду есть – расскажу кое-что для вас интересное. Ведь вы писатель, не так ли?
Разумеется, я купил ему мороженое. Мы сели на скамейку под цветущим каштаном. По Москве-реке сонно проплывала баржа. Скрипела-позвякивала карусель. По Нескучному саду разливался запах девичьих грёз, угля и водорослей.

Он ел, я ждал. Доев, человечек улыбнулся:
— Так кто из нас идиот, Миша? Я съел мороженое и ничего вам не рассказал. А у вас, поди, денег не осталось даже на метро! Ладно, ладно, пятачок я вам дам. Слушайте.
Дело было в одна тысяча девятьсот двадцать девятом году. Группа именитых психиатров летела на Север изучать меряченье и возможное его использование в народном хозяйстве.
У аэроплана отказали двигатели и он сел в тундре. Лётчик и штурман погибли. Представляете?! Двенадцать отборных психиатров в зимней тундре! Ха-ха-ха. Экспедицию долго искали.

Нашли случайно. Все, кроме одного, были мертвы. У выжившего ум явно зашёл за разум, он гордо сообщил спасателям: «Я – рта-их-исп!» В Москве его поместили в секретную психиатрическую больницу и начали выяснять подробности трагедии. Пациентом заинтересовалось ГПУ, ибо этот свихнувшийся психиатр непостижимым образом сводил с ума лечащих врачей, а некоторых доводил до самоубийства. Началась война. Человека, который по-прежнему именовал себя ртаихиспом, привлекли к обучению аномальным способностям подпольщиков, вернее подпольщиц, потому что мужчины обучению не поддавались.

Обучение проводилось в секретном санатории, где ртаихисп со своей избранницей жил как муж с женой в течение месяца. Затем обученную девушку забрасывали в немецкий тыл, где она сбивала с катушек командовандиров вражеской армии, отчего те стрелялись и принимали яд. По непроверенным данным, Еву Браун звали Евдокией Бравиной… В конце войны ртаихиспу дали генеральский чин и гектар леса близ станции Жаворонки в Подмосковье. Звали его, между прочим, Семён Кузьмич. Именно на платформе этой станции – он нашёл своё счастье.

Однажды, ожидая электричку, стоял под деревянным навесом у билетной кассы. Началась гроза. Спастись от ледяного дождя под навесом было невозможно, он постучался в кассу. И обомлел: перед ним сидела девушка с выражением лица натурального ртаихиспа! Выяснил, что во время войны девушка работала нянечкой в интернате для слабоумных в Белоруссии. Во время бомбёжки больных и персонал завалило в подвале. В живых осталась только она… Женившись на этой девушке, Семён Кузьмич вовлёк её в свои исследования. Это были мои дедушка и бабушка.

Оказалось, что странные способности передаются по наследству и с каждым поколением усиливаются. Мой дедушка вывел синдром крысиного короля. Он анализировал ситуацию с психиатрами в тундре. Итак. Они оказались в изолированных условиях. Пищи было достаточно, имелись прочные палатки, ружья, даже шахматы и книги. С женщинами тоже проблем не было. Все женщины в той экспедиции когда-то состояли в обществе «Долой стыд!» Что же случилось?! Дело в том, что члены экспедиции были психиатрами. А значит, занимались любимым делом: ставили друг другу диагнозы.

Это было вроде игры. Проигравшим ставить диагнозы было некому и они просто-напросто умирали от стресса! Ситуации с подвалом была сложнее, там был голод и пациенты. На первом этапе, разумеется, царили врачи, они убедили пациентов получать удовольствие от поедания экскрементов, а потом и друг друга. Далее началась междусобойня. Бабушка Яна выжила только потому, что не понимала, о чём говорят её старшие коллеги. Для неё борьба с фашистами была важнее профессиональных склок. Она была убеждённой комсомолкой. Кроме того, постоянно пела лихие народные песни.

Тут человечек вдруг забеспокоился:
— За мной пришли!
— Как, вы боитесь?! Вы ведь всемогущий!
— Да, но иногда и за нами приходят. Привет жене и дочкам. Внуку.
— Постойте, я не женат!
Но человек уже меня не слышал. Он проворно запрыгнул на карусельную лошадку. На втором кругу его уже не было. На площадке появилась женщина средних лет и, повернувшись ко мне, спросила:
— Где он?!
— Не знаю…
— А… Если не знаете, то значит знаете! Надеюсь, вы не психиатр, а то мне придётся вас убить и съесть!

Судя по лицу, женщина приходилась моему недавнему собеседнику мамой или бабушкой. Не дождавшись ответа, она засеменила в направлении моста…
Однажды я собирал документы для получения водительских прав и пришёл на приём к психиатру. Пока он выписывал справку о моём абсолютном здоровье, я спросил его, что он знает о ртаихиспах. Психиатр насторожился. Тогда я закричал: «Семён Кузьмич!» и огрел его журналом, лежащим на столе. Судя по реакции, понял: знает, знает! Много чего знает. И – боится.

 

Recommended articles