Вадим Чекунов

Когда-нибудь непременно напишу объемное эссе о реакции разных представителей пишущего мира на критику. Материал богатый, сами понимаете. Всякие попадались.

Автор книги «Дядя Джо. Роман с Бродским» Вадим Месяц (Vadim Mesyats) меня пленил тихим и незлобливым отфренживанием в ответ на публикацию у нас на Альтерлите статьи критика Кузьменкова под названием «Светит Месяц, светит ясный».

Что ж, бывает.
Погрустив по поводу утраты доверия и френда, я попросил другого критика попробовать разобрать эту книгу, зачем-то выдвинутую на литературную премию «Национальный бестселлер».
И вот что у нас получилось.

Константин Уткин
Неуловимый Дядя Джо

(В. Месяц «Дядя Джо. Роман с Бродским»; М., «Русский Гулливер», 2020)

Конечно, название лукавит – более уловимого и раскрученного персонажа, чем политический нобелиат, найти трудно. Да, в общем-то, и не нужно – посаженный по закону за тунеядство, выброшенный из страны не по своей воле, обласканный нашим геополитическим врагом Бродский создал целую плеяду Йосиков. Как когда-то его неудержимо стареющая покровительница невольно взрастила ряды подахматовок.

Йосики – поэты, пишущие под Бродского. Это не сложно. Нужно только овладеть метафоричностью – не метаметаметафоричностью, нет-нет – выработать глубокое дыхание для длинной строки и – вуаля! Очередной шаблонный подражатель готов. Я видел Йосиков сотнями, если не больше. Каждый второй на любом поэтическом семинаре был Йосик. Какими бы палками не вышибали мастера влияние Бродского, как пыль – ничего не помогало. Нобелевский нимб слепил глаза. Во время чтения Йосики вздергивали подбородки – что при тощих шеях смотрелось комично – и начинали гнусить однообразными голосами невыразимо тошные вирши.

Впрочем – в книге Месяц лихо обращается с питерским интеллигентным евреем, дав ему роль старого пня, с некоторым изумлением глядящего на молодого нахала и не очень понимающего, чего тот хочет. Взъерошенность сознания поэта, получившего такой подарочек из распадающейся России, автор мудро подчеркивает лаконичностью его ответов. Лаконичный Бродский. Молчаливый Рейн. Сударь, это вы кому рассказываете? Хотя, если Месяцу удалось заткнуть фонтан Бродского, который не затыкался по определению, то это несомненно впечатляет. Это от души. Замечательно. Искры из глаз пациентов много раз сыпались, но чтобы вот так за ужином и острые предметы… Если вы еще и фарфор употребляете…

Ну так вот. Выглядит это так: некий шустрый выскочка приезжает к прокуренному до самой лысины опальному поэту, который купается в почете и деньгах, и начинает его смущать. Мол, поэзия – это не поэзия. Поэзия – это когда берешь камушки с Белого моря и кладешь их у Черного. Черпаешь водицу в Непрядве и льешь ее в Гудзон. Остатки волос у Бродского встают дыбом, он выпучивает глаза и говорит: ну надо же! А шустрый выскочка продолжает гнуть свою линию и пытается помирить вынужденного эмигранта с эмиграцией девяностых – которая честно перехватила название у электричек, став колбасной. Правда, попав в жесткие руки мирового надсмотрщика, попробовав той самой безвкусной колбасы, понюхав травяного дымку ленивых… лиловых негров, а главное, поняв, что никому не фиг не нужны, они изо всех сил изображают победителей.

Ну да, ну да. Девяностые – страшное время. Хотя, для кого как. Вот Месяц, например, пишет – «… удалось пристроить Ксюшу в один американский институт, занимавшийся исследованием российских природных ископаемых… составление карт полезных ископаемых, полученных ими в наследство от СССР» Вот так. Давненько я ни читывал такого циничного и внятного обоснования смысла перестройки.

Итак – покуда заокеанские стервятники пируют на трупе страны, раздирая то, что им не принадлежит, обиженные советской властью бездари клиньями направляются туда же – за сладким жирным гамбургером. Продавать то, к чему отношение имеют очень косвенное, я бы сказал, самоназванное – русскую литературу.

И то, что из России бежали представители литературного андеграунда, на мой взгляд, огромное благо для нас. Правда, сегодня автор, кажется, понял, что с Америкой у нас целый океан различий, и литература, особенно поэзия – тем более поэзия – их не сгладит. Автор сегодня – карманный либерал, сдержанный бунтарь, держатель сайта для корешей «Русский Гулливер». А может быть, уже и патриот – в тексте изредка встречаются робкие попытки оправдать свою страну (было в чем ее оправдывать) и нежно лягнуть Америку.

Так вот, русская поэзия – для русскоязычных людей, как бы высокопарно это не звучало. Только у нас подвижные ударения позволяют использовать все богатство языка в самых великолепных комбинациях. Только в нашем языке рифмовка – не границы, а помощь в достижении золотого сечения. Любой русскоязычный поэт – поэт, а не подражатель – в переводе теряет практически все. Да и перевод иноязычного произведения поэтом отличается от подстрочника, как снег от сажи.

Так вот – вся окололитературная тусовка, все эти Драгомощенки, Приговы и Рубинштейны – кто угодно, но не поэты. Бродский, когда ему предложили выступить в Хобокене (там проводился такой фестиваль для пишущих эмигрантов) отозвался конкретно: «Х…и я буду выступать среди этих графоманов?» Молодец, дядя Джо. В точку. На этом книжку можно было бы и закончить, без бесконечных описаний количества выпитого спиртного и похмельных эмигрантских гадостей про свою бывшую страну.

Тем более американцам на этот фестиваль было… как это говориться по-рюски… найтсрайт. Они знают, что где-то есть заснеженная огромная страна, обнесенная колючей проволокой, там ездят на медведях, пьют водку вместо чая и с помощью кувалды из ржавого железа собирают – чудом – ядерные ракеты. Правда, у загадочных русских загадочная русская душа и сложная русская литература, которой они занимаются на досуге, убив ракетной кувалдой старушку и бросив десяток барышень под поезд.

Понятно, что автор хорошенько нагрел руки на поставках всяких литературных персонажей пред ясные оченьки победившего в холодной войне монстра. Бесспорно, что он этим горд – как горд бесконечными победами над женщинами, над замороченным им Бродским, как горд бесконечным алкоголизмом.

По большому счету книга напоминает аствацатуровских «Пеликанов» – такой же неприкрытый литературный снобизм, такие же покатушки по миру и нелепая попытка внести в текст детективно-фантастическую линию.

Месяц несколько робко делает намек – мол, все мало того что украдено до нас, так оно еще и витает в горних сферах, из которых его можно тоже украсть при помощи «Спидолы» (был такой советский приемник). Эту «Спидолу», которая ловит из воздуха поэтические строки, делает некий человек, которого лирический герой убивает. Вот так – дергает за штанины, когда тот спускается к нему в подвал, и наступает ногой на шею. Дословно – «Наступил ему на шею, потоптался». Потоптался на шее. Как на коврике в прихожей.

«Спидола» ловит не радиоволны, а стихи, даже те, что еще не написаны. Что вызывает у Бродского легкую истерику и обвинения в установке жучков – а что еще может подумать нормальный поэт? Интересно, зачем вообще эта нитка в тексте. Не красная, но вполне видимая нитка. Намек на какой-то плагиат? Непонятно. Тайна, покрытая мраком.

Есть в книжке прочие, надоевшие хуже горькой редьки, шаблоны современной премиальной литературы – дрочащая в подворотне малолетка с дырявыми трусами (дрочащая автору, простите), прямой текст там, где должны быть точки и так далее.

При этом Месяца графоманом назвать нельзя. Он избрал хороший метод – короткие фразы с юморком, разбавленные глубокомысленными сентенциями. Его вполне можно сравнить с Довлатовым.

Он легко читаем, он забавен, он ненавязчиво продвигает мысль о своей литературной исключительности – но уж это-то грех небольшой, им все увлекаются. Но есть одна тонкость. Если уж автор намекает, что он гений, пусть даже с оговорками, не стоит это подкреплять примерами. Потому что талант виден во всем, даже в скабрезных частушках. В частушках Месяца много похабщины – но очень мало таланта.

Существует некая тонкая грань, которую переступить очень легко, особенно увлекшись, и свалится в грязь. Что мы и наблюдаем.

Потом автор, как и положено активному гражданину мира, понял, что суррогатом сложной русской литературы американский читатель наелся досыта – какая неожиданность, надо же – денег с нее срубить больше не удастся. Он даже пытается оправдать свою позорную Родину перед братьями-эмигрантами. А у тех к стране конкретные претензии. Особенно – к национальной идее.

«Это не должно повториться – Любая русская идея – топор – У России не должно быть никакой идеи – Любая русская идея должна преследоваться по закону» – вопят они, разгоряченные виски, бренди и бурбоном. Ну да, хорошие люди. Именно про них нужно писать книги, издавать их в России и номинировать везде, где можно и нельзя.

Так вот Месяц сражается за Россию, не щадя живота своего. Он не сторонник крайних мер. Ну что это такое – сажать за идею. Фи, как грубо – на кол. Есть другие пути, ци-ви-ли-зо-ван-ные.

«Россия могла бы стать инкубатором для мертвых царевен или клонированных мамонтов, сибирский ГУЛАГ мог бы распахнуть тюрьмы для всех преступников мира…»

Вот такая, понимаешь, загогулина. Другой роли для России в мире Месяц не видит. Его же роль – человека, продающего не литературу людям, которые ее не понимают и не поймут – гораздо менее почетна.

цинк

Александр Кузьменков
«НАЦБЕСТ-2021»: СВЕТИТ МЕСЯЦ

(В. Месяц «Дядя Джо. Роман с Бродским»; М., «Русский Гулливер», 2020)

Входящие, оставьте упованья: Бродский здесь – червяк на крючке, никак не больше. Точно ту же роль играли в санаевском «Плинтусе» два народных артиста СССР. Верной дорогой идете, товарищ Месяц.

Хотя, думается, были и еще резоны потревожить прах нобелиата. Ну что такое, собственно, Вадим Месяц? Коллежский секретарь от литературы. Средней руки виршеписец – Ах Астахова для образованщины. Вечный челобитчик у парадного подъезда литпремий: вот и «Дядю Джо» пока дальше порога нигде не пустили – ни в «Ясной Поляне», ни в «Большой книге». Не особо удачливый издатель: из всех своих крестников вытащил в бомонд лишь ямбическую Николаенко, да и та «Русский Букер» угробила, – терпение у спонсоров лопнуло. А у кого бы не лопнуло?

Жить с таким багажом амбициозному человеку никак невозможно: крыша съедет. Есть, однако, способ повысить свой статус за чужой счет. Классика жанра: а я с Навальным бухал! а я Шнуру дала! а я… а я… а вот вам: за фалды Бродского подержался. Фишка известная: ну что, брат Пушкин? В психологии это называется умным словом «идентификация».

Бродский тут далеко не одинок: целая галактика звезд разной величины – Неизвестный, Драгомощенко, Еременко, Курицын, Курехин, Пригов… и кто еще там? А в центре ее светит Месяц, светит ясный.

Альтруисты из Большого жюри «Нацбеста» уже умастили номинанта елеем. Агеева: «честный текст». Колобродов: «non fiction novel, то есть дословно “роман без вымысла” или “роман без вранья”». Честь безумцу, который навеет сочинителю сон золотой. Но, коллеги, у меня уже мозоль на языке: учите матчасть. «Дядя Джо» – заросли развесистой клюквы, где не смолкает заливистый художественный свист.

Месяц фон Мюнхгаузен начинает… э-э… как бы выразиться помягче? – творчески переосмысливать реальность чуть ли не с первой страницы романа:

«Наше <с Ельциным – А.К.> общение началось в 89-м, когда опальный политик выдвинулся в народные депутаты. Его избрания больше всего жаждали на Урале. Ельцин согласился баллотироваться, и народ начал предвыборную агитацию. Противостоял ему мой отец, ученый-физик, академик. Влюбленный в Ельцина народ уделал интеллигента по полной. Очкариков не любят».

Вадим Геннадьевич, сделайте милость, вешайте лапшу на уши Николаенко, это у нее с новейшей историей вечные нелады. На выборах 1989 года Ельцин никак не мог конкурировать с академиком Месяцем: первый баллотировался по Московскому национально-территориальному округу № 1, второй – по Свердловскому национально-территориальному округу № 25. Где и проиграл отставному судье Леониду Кудрину. Больше скажу: ЕБН работал у Месяца-старшего паровозом. Все стены были оклеены листовками – фото сладкой парочки и ударный слоган: «Доверяешь Ельцину – голосуй за Месяца!»

После того, как В.М. отрихтовал папину биографию сообразно генеральной линии, «Дядю Джо» можно смело посылать… э-э… как бы Роскомнадзор не прогневить? – ладно, пусть будет бродский эвфемизм: в са-амый конец перспективы. Однако подождем: вдруг автор еще позабавит?

А он позабавит: не зря же в романе Хлестаков назван единственным положительным героем русской литературы. В.М., под стать своему любимцу, врать не умеет и потому постоянно провирается. Образчик на пробу: в Штатах герой приторговывает папиной сильноточной электроникой. Акулы и воротилы то и дело вручают пареньку чеки в конвертах, однако тому отчего-то даже на кровать денег не хватает: «Мы с гостями спали на кухне и в спальне, завернувшись в газеты». И другие сказки для детей изряднаго возраста. Можно, я не буду рассказывать про письмо Ельцину и ответный телефонный звонок? – хрень ведь полная. А равно и про поездку с Бродским в Южную Каролину, про которую ни Лосев, ни Янгфельдт ни сном ни духом? Для справки: оба биографа употребляли слово «месяц» исключительно в календарном смысле.

Вообще, единственный достоверный эпизод, связанный с Бродским, – это насчет хобокенского фестиваля, где на халяву бухали русские концептуалисты, континуалисты и примкнувшие к ним метареалисты. «– <Censored> я буду выступать с этими графоманами? – сказал Иосиф». Здравая мысль вменяемого человека, потому и верится без труда.

Кстати, о поэтическом цехе: у В.М. это то ли зоопарк, то ли цирк уродов. Еременко в гости лучше не пускать: «выпивал весь одеколон в доме». Хвостенко носил кожаные штаны, потому что в них можно «поссать в любой момент». Друк и Алейник подрались: «выясняли, чья поэзия лучше». Жданов отоварил Курицына кружкой по тыкве «за настоящую литературу». Пригов «был клоуном по определению».

Само собой, Месяц на фоне паралитературного планктона – Каин и Манфред, глыба и матерый человечище. Опять настойчиво рвется к рампе Иван Александрович Хлестаков: в один вечер всё написал, всех изумил! «Я сидел на кухне Майи Никулиной, которая внушала мне, что такое владение словом дается раз в сто лет. Я не таял от сладких речей, но считал, что зарывать талант в уральский глинозем не стоит». Владение словом, ага. Раз в сто лет, как же. Глинозем от суглинка у нас никто не отличает: ни Веллер, ни Идиатуллин. Добро пожаловать в коррекционный класс, уникальный вы наш, остальные уже здесь. Но публика от опусов В.М., ясен пень, поголовно впадает в сладкий ступор: «Тебя нужно перевести на все языки мира».

И не только от опусов. На причинном месте у сочинителя пробы ставить негде – и ни одной 585-й, сплошь 750-е. Как минимум. «Я не виновата, что мне так хорошо с тобой. Ты вернешься ко мне?»; «– У меня никогда такого не было, – прошептала Маргарет». От пересказа пубертатных фантазий про юбки, задранные с энтузиазмом, и ляжки, трепещущие в бесконечном вагинальном оргазме, прошу уволить по причине лютой изжоги. Хотя один пассаж, пожалуй, стоит процитировать: «Нас осветили фары въезжающего в переулок такси, и Белопольская спешно натянула брюки. Я продолжал стоять с торчащим “затейником”, глупо улыбаясь». 56-летний мужик, что кокетливо именует свой конец затейником да еще берет слово в жеманные кавычки, лишен даже зачатков вкуса.

«Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман – автобиографичен», – настаивает издательская аннотация. Аутоэротичен, уточнил бы я. Напишу на досуге Збигневу Лев-Старовичу, пусть дополнит свой «Нетипичный секс» новым клиническим случаем.

Но Месяц… простим причуды, разве это сокрытый двигатель его? На самом деле «Дядя Джо» – вовсе не о пьяных стихотворцах, интересных лишь десятку славистов. И не о бабах. И не об Америке. И даже не о Бродском, вопреки названию. В чащобе развесистой клюквы спрятана филькина грамота смысла. Поэзия, изволите видеть, – высший уровень ноосферы: «Стихи сочиняются на небесах, мы только фиксируем их». Тема для оккультного эссе, красная цена которому – полтыщи слов, да кто это читать станет в чистом виде? Разве что восторженные восьмиклассницы предпенсионного возраста. Пришлось сочинить демонического биофизика-нейролога по фамилии Крюгер – всем страшно? Однофамилец Фредди изобрел адскую машину: приемник, способный улавливать даже ненаписанные стихи.

Однако идея припорхала к автору никак не из ноосферы. Она, между нами, даже не второй свежести. Сначала на такой расклад намекал Рембо в письме к Изамбару: поэт – не творец, скорее музыкальный инструмент, не он мыслит, «им мыслят». Полвека спустя у Кокто в «Орфее» ретранслятором работала кобыла: «Эта лошадь погружается в мою ночь, подобно пловцу, и приносит мне фразы, худшие из которых великолепнее всех поэм на свете!» Что, Вадим Геннадьевич, опять фокус не удался? Я же говорю: приберегите чудеса для площадки литературного молодняка – что касается культуры, это народ девственный, как раз ваша аудитория. Тем паче, мистические импланты в абсолютно реалистическом тексте выглядят на редкость органично. Как чизбургер с вареньем.

Про литературу, кажется, еще не толковали? Про нее буквально в двух словах – для большего поводов нет: не те книга задачи решает, не литературные. Разнообразием фабульных ходов В.М. читателя не балует: Жданов нажрался и подрался, Друк нажрался и подрался, а Еременко просто нажрался в хлам, – и так без малого 79 тысяч слов. Композиция откровенно лоскутная, с пятого на десятое. Стиль балансирует между товарной накладной и сочинением «Как я провел лето»: от назывных предложений к необязательным нарративам и наоборот.

Главное даже не в этих безделицах. Роман, утверждал Бахтин, – то, что происходит с героем, а не то, что происходит вокруг него. «Дядю Джо» можно читать с любой страницы. Отсюда и до отбоя будет одно и то же – все тащатся от Дымы и спешат к нему наперегонки: кто с комплиментами, кто с баблом, кто с бухлом, кто с задранным подолом. Дыма тащится сам от себя и снисходительно похлопывает по плечу великих и не очень. Светит Месяц, светит ясный!

Ну, и последняя цитата: «Я делаю все быстро и хорошо». Если это хорошо, что такое плохо?

цинк