Пастернак писал сложно и напрочь не обладал стадным инстинктом, чтобы стать первым номенклатурным поэтом. Однако даже тот, кто никогда его не читал, сможет воспроизвести несколько строк наизусть.
Для начала подсчитаем. «Не спи, не спи, художник», «Быть знаменитым некрасиво», «А ты прекрасна без извилин», «Свеча горела на столе» вкупе с «И дольше века длится день», «Цель творчества — самоотдача», «И дышат почва и судьба», «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой», «…строчки с кровью убивают». Конечно же, «Февраль. Достать чернил и плакать!». Одних газетных заголовков из этих строк наберутся тысячи. По расхожести опережает только евтушенковское «Поэт в России — больше, чем поэт», но и эта строчка идеально вписывается в судьбу Бориса Пастернака. С ним же связана и крылатая фраза: «Пастернака не читал, но осуждаю». Даже «Жизнь прожить — не поле перейти» черпается не из сборника пословиц, а из стихотворения «Гамлет». Правда, это стихотворение принадлежит Юрию Живаго, герою самого скандального романа в истории литературы. Уникальный случай: автор отдал персонажу свои лучшие стихи. До этого только Пушкин сочинил письмо за Татьяну.
Получается, самый цитируемый или вызывающий максимальное количество аллюзий русский поэт — головоломно сложный Борис Пастернак. Разве не парадокс? Худрук «Геликон-оперы» Дмитрий Бертман считает, что стихи Пастернака «построены по законам музыки». Да и не сам ли Пастернак говорил: «Мир — это музыка, к которой надо найти слова!» Он учился композиции у Скрябина и, по некоторым оценкам, мог бы стать вровень с Шостаковичем и Прокофьевым. Учился философии в Москве и Марбурге — и, вероятно, в этой области тоже не был бы последним. Однако выбрал поэзию, вобрал и синтезировал три главных для своего времени ее направления: символизм, акмеизм, футуризм.
Парадоксов в его жизни не меньше, чем цитатных заголовков. Например, легендарный телефонный разговор со Сталиным. Содержание его варьируется на все лады, как будто все стояли за спиной поэта. Зачем «владыке полумира» было выяснять отношение Пастернака к Мандельштаму? Мандельштам после «Мы живем, под собою не чуя страны» был обречен. Жена Мандельштама и Анна Ахматова считали, что Пастернак спас собрата: Осипа Эмильевича отправили не сразу на верную смерть в Дальлаг, а в ссылку в Чердынь. Пастернак за тот разговор корил себя до конца жизни: он не ответил тирану на вопрос об отношении к поэзии Мандельштама. Поэты-современники соревнуются друг с другом часто до остервенения.
Но Сталин звонил вовсе не для того, чтобы сравнить ценность двух поэтик. Он присматривался к Пастернаку совсем с другой стороны. После самоубийства Маяковского нужен был новый «лучший, талантливейший». Почему бы нам не назначить таковым автора поэм «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт», а, товарищи? Пастернак был ничуть не менее во всех смыслах революционен, чем Маяковский. Цветаева, субъективная в отношениях, но строго объективная в оценках, утверждала: «Если я, говоря о современной поэзии России, ставлю эти два имени рядом, то потому, что они рядом стоят». Только с рифмой, не говоря уж о ритме, Пастернак экспериментировал так, что дух захватывает. Но и формальные изыски едва ли занимали Сталина. «Вакансия поэта» (еще одна релевантная цитата) была «пуста», а потому «опасна». Сталин, сам в юности баловавшийся стихами, прекрасно понимал, кто с кем «рядом стоят» и что ни один из верноподданных виршеплетов не обладает базовыми признаками Первого Поэта красной империи. Из наличного состава — только Пастернак! Поэтому на I съезде писателей его посадят в президиум. Поэтому дачу в «писательском колхозе» Переделкино он получит одним из первых. Как претендент, так сказать.
Сталин ошибся. Пастернак, уже по его интеллигентскому происхождению прежде всего, напрочь не обладал стадным инстинктом. Недаром в шельмуемом романе скажет: «Всякая стадность — прибежище неодаренности». Из того президиума он, единственный, сорвался помочь статистке, изображавшей колхозницу, подхватив реквизит приветствия «от народа» — тяжеленный бутафорский серп. Так же потом он подхватит и потащит дочь Цветаевой, сына Ахматовой и многих других, кто без помощи Пастернака просто не выжил бы в лагерях и ссылках.
Сталин потерял интерес к поэту-«небожителю», что Пастернака более чем устраивало. Он не хотел быть первым номенклатурно, по разнарядке. Его ближайшее окружение репрессировалось последовательно и тщательно — вплоть до любимой женщины, Ольги Ивинской. Но переделкинский «дом-корабль» устоял, хотя по меркам истории ненадолго — до заварухи с «Доктором Живаго» и присуждением премии Нобеля. За два года шельмования «Доктор Живаго» был переведен на 24 языка. Пастернак с облегчением и не покривив душой признал неоспоримым первенство Маяковского. Это было справедливо не только идеологически. Ну какой из Пастернака, в самом деле, «горлан-главарь»? «Я ими всеми побежден, И только в том моя победа». Запишем и эту цитату в актив. Памятников Пастернаку в России теперь несколько. Самый парадоксальный стоит в райцентре Мучкап Тамбовской области (7000 жителей). Вернее, сидит на скамье. Это половина диптиха авторства Зураба Церетели. Рядом с Пастернаком должна была присесть Цветаева. Но уехала во Францию. А Пастернак остался.
