Великая война в культуре
11.05.2020
Если прошедшая война была лишь схваткой двух тоталитарных режимов и «заваливанием» трупами, то как она могла оставить великий след в нашей культуре?
Каждый раз на 9 Мая прогрессивные и рукопожатные люди вновь и вновь объясняют, что в этот день надо не радоваться, а скорбеть (или лучше вообще никак его не отмечать — обычный день календаря, чего там), что «завалили трупами», что это была «схватка двух тоталитаризмов» etc.
Не вдаваясь в полемику — сколько можно, да и, наконец, противно, — отметим обыкновенно не замечаемую неувязку вовсе не исторического, не политического, но сугубо культурного свойства.
Великая Отечественная война породила огромное культурное наследие. Целый материк. Песни как собственно военные — «Землянка», «Темная ночь», «Синий платочек», — так и послевоенные — «Враги сожгли родную хату», «На безымянной высоте», «Хотят ли русские войны». Их петь – не перепеть, и каждая берет за душу. Если душа вообще есть.
Пласт поэзии тоже огромен, начиная с «Василия Теркина». А еще есть Ахматова, а еще есть поэты-фронтовики. Есть винокуровское «В полях за Вислой сонной», есть Самойлов — «Сороковые, роковые», есть Липкин — «Мы победили. Плакать нельзя». И тоже всех не перечесть.
А еще 7-я симфония Шостаковича, а еще лейтенантская проза — да и не только лейтенантская. И уж кино до сего дня берет за душу. Причем опять же — выключим из рассмотрения многобюджетные эпопеи, ибо сразу скажут, что это творения ГлавПУРа. Но «Летят журавли», «Баллада от солдате», «Белорусский вокзал», «В бой идут одни «старики», «Двадцать дней без войны», «Восхождение» — это уж явно не ПУР, многие фильмы вообще проходили с большим скрежетом. Но хоть со скрежетом, хоть без скрежета — они и до сего дня входят в золотой фильмофонд. И тоже огромный.
Во всем этом культурном наследии война была показана без прикрас, как тяжкий и страшный труд, где один за другим выбивают тех, с кем ты еще вчера делил одну самокрутку. Совсем без барабанного боя. Да и общественная позиция многих из тех, кто сотворил эти шедевры, была далека от безусловной преданности партии и правительству.
Но получилось нечто странное. Все эти шедевры — все! — порой очень горькие, никак, говоря нынешним языком, «не бьются» с тем, чем обобщенное «Эхо дождя» окормляет на 9 Мая. Они создают страшные, трагические, трогательные образы, но к агитпропной долбежке — любой, в том числе и страшно прогрессивной, — это вообще не имеет отношения. Логика человеческой правды, в том числе и самой горькой, не бьется с логикой пропаганды среди войск и населения противника.
И получается, что от строк:
«И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд.
Густо было там народу—
Наших стриженых ребят…
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле», —
хочется плакать в голос. А от повторяемого и повторяемого «завалили трупами», «не принесли свободы», «два тоталитаризма» — ну, можно ли вообще это воспринимать с душой?
Есть и еще одна особенность. Культурный материк, оставленный войной, не только огромный, но и уникальный. Больше ни у кого такого нет. Непонятно, почему кровавая схватка двух тоталитаризмов так отразилась в великой культуре, а героическая борьба народов свободного Запада — практически никак не отразилась. Если, конечно, не считать «Спасти рядового Райана» также великой культурой.
Можно было бы понять такую культурную нечуткость, когда бы либеральный агитпроп вообще слагался иностранцами, не обязанными знать русский язык и русскую культуру. Или слагался в принципе акультурными эффективными менеджерами, а равно твердыми либертариями, для которых вся былая культура вообще не существует, как пережиток темных времен. Хотя, конечно, эффективность такого агитпропа была бы невысока, что мы, впрочем, и наблюдаем — но, по крайней мере, спроса по этой части с них бы не было.
Однако наша картина иная. Агитпропом против победобесия заняты весьма многие культуртрегеры, рекомендующие себя в качестве просвещенных людей, обогащенных всеми богатствами культуры — каковая саморекомендация должна придавать особенный вес их «завалили трупами».
Полное несоответствие между столь серьезными претензиями и реальной полной глухотой к тому, что было написано, спето, отснято etc. — не устает поражать.
цинк
Комсомольское мяукание в пасхальную ночь
Сегодня за мяукающими 9 мая никакого пугающего государства – по крайней мере, нашего – не стоит.
День Победы состоялся, как главный праздник России, чтимый подавляющим большинством – до 95% – ее граждан. Состоялся и потому, что война пробила страшный след в каждой семейной хронике и человек, не желающий быть совсем уж обсевком без роду, без племени, помнит и судьбу предшествующих поколений. И потому, что День Победы – это тот последний ковчег завета, без которого все распадется. Духовная скрепа, причем едва ли не единственная.
Поэтому не удивительно, что те, которым неприятно соединения народа этой скрепой, каждое 9 мая пребывают в состоянии скрежетания. «Не воскрес! не воскрес! сгнил, сгнил в гробнице, как последняя…». Существ известного рода корежит от пасхального «Воскресение Твое, Христе Спасе», им подражали комсомольцы 20-30 гг., устраивавшие на Пасху кошачьи концерты перед храмами.
Что, казалось бы, не имело рационального объяснения. Люди, собиравшиеся в церкви славить Христово Воскресение, были мирными и добропорядочными гражданами, ни на какие формальные устои не покушавшимися, и проще всего было бы оставить их в покое. «Вы давно и сознательно отказались от сказок о Христе, они нет, но разве мяуканием в святую для них ночь возможно их убедить отказаться вслед за вами?».
Мяукание на 9 мая столь же странно – и даже более. За комсомольцами достаточно зримо стояло советское государство, могущее сделать верующим (да и делавшее) много плохого. Сегодня за мяукающими 9 мая никакого пугающего государства – по крайней мере, нашего – не стоит. А иностранное государство если и стоит (что далеко не факт), то принудить к отказу от празднования оно вряд ли способно. Это возможно лишь при режиме внешней оккупации, которого сейчас нет и который вряд ли будет.
Но неконтролируемые корчи сильнее всякой рациональности. Если прочесть, что писали, допустим, авторы «Эха Москвы» («Газпром-медиа») 8-9 мая, впору их всех отчитывать. А также окропить помещение редакции.
«А парады с разгоном облаков за полмиллиарда рублей, сытые артисты, ряженые в гимнастерки, старый гэбист, поющий на балконе, водолазы с портретами и идиотское «можем повторить»».
«Эстрадные клоуны и эскортницы всея инстаграмма обряжаются в солдатскую форму и выставляют на посмешище своих детей, заставляя читать военно-патриотические стихи, когда в разгар коронавируса кремлевский полк марширует перед одним-единственным человеком, отважно выползшим из бункера, это если и победа, то только всеобщей дегенерации».
«Важно не то, КТО победил, а кто и что ВЫИГРАЛ. Оказалось, что выиграл в том числе и немецкий народ. А мы, как заколдованные, уже которое десятилетие все не можем выйти на свежий воздух из душного кинозала, сомнамбулически уставясь в экран, на котором, кажется, навсегда зависло слово «победа»».
«Ни один другой праздник не может сравниться с 9 мая по степени зажатости в государственные тиски. Рассылаемые из Москвы сценарии и решения местных администраций регулируют буквально каждый шаг. Всё это не оставляет Дню Победы ни единого шанса на живые эмоции».
«Представьте себе полностью разрушенным ваш дом, разоренным ваш кров. Представьте себе оскверненными могилы ваших родных. Представьте себе, что вы потеряли всё. И за всё это время смерть не нашла вас. Тогда вы поймете, что это такое, – День Победы».
И это только малая часть того, что называется «Воют грешники в прискорбии, цепи ржавые грызут». Эхо-газпромовский вой был более понятен в предшествующие мирные годы, когда ни о какой заразе и не слыхивали, а воинские парады и – хуже того – огромные шествия «Бессмертного полка» уязвляли светлоликих в самое сердце, ибо они наглядно ощущали: «Мы чужие на этом празднике жизни».
В 2020 г. все иначе. Все глухо заперто, город, как жилище погорелое стоит. Ни парада, ни народных шествий, ни георгиевских лент – ничего, что так огорчало в прошлые годы желающих скорбеть по случаю Победы.
Однако, выяснилось, что и в карантин прогрессивное сердце скорбит не менее. Конечно, не всегда удается перестроиться и клише, придуманные в прошлые годы для обличения массовых торжеств и шествий, механически прилагаются к печальным обстоятельствам этого года, когда массовости на улицах – ноль. Иным, правда удается экстренно переобуться, и из одних и тех же уст, 8 мая обличающих всеобщую регуляцию (чего?), 9 мая уже звучат обличения уличной пустынности.
Но главное в другом. Нынешний День Победы показал, что праздник не поддается внешним обстоятельствам. Как говорится про сходный предмет, «Церковь не в бревнах, а в ребрах». Не было ни парада, ни «Бессмертного полка» на улицах, но виртуально, в интернете люди с тем большим чувством поздравляли друг друга. «Прорвемся, но праздник всегда останется с нами!».
Оттого, что День Победы ничто не берет, чувство злобы и бессилия только умножалось. Такое бывает при виде неприятных явлений, недоступных пониманию.
И стало очевидно, что дело не в помпезности и не в неприятности массовых мероприятий, а в сознании народа, чтящего свои святыни и при солнце, и в ненастье. Неколебимость святыни озлобляла дополнительно. Но это уже их несчастье.
С Днем Победы!
12 мая 2020
цинк
Как 80 лет назад окончилась «странная война»
Великобритания и
Франция объявили
Германии войну 3 сентября 1939 года, однако восемь с лишним месяцев на Западном фронте ничего не происходило, боевые действия не велись. Этот восьмимесячный период получил название «странная война» (drôle de guerre), у немцев бытовало название Sitzkrieg — «сидячая война».
Но все странное не бывает вечным. Десятого мая 1940 года, 80 лет назад, странная война враз окончилась, сменившись войной чрезвычайно маневренной и быстрой. Вместо зицкриг — блицкриг.
Итоги блицкрига были поразительны. Страна, считавшаяся первой военной силой
Европы, повторила прусскую катастрофу. «За всю его долгую победоносную карьеру никогда, ни до, ни после, с Наполеоном не случалось того, чего он достиг в эту осень 1806 года. В один месяц, если считать от дня начала войны (8 октября) до дня сдачи Магдебурга (8 ноября), он вконец разрушил одну из четырех существовавших тогда великих европейских держав, с которыми до тех пор должен был считаться. Его победа была на этот раз такой сокрушительной и полной, как еще никогда. Паническая растерянность прусского правительства и прусских генералов, полный отказ от сопротивления после первых же ударов — все это в таких размерах Наполеон наблюдал впервые. Мамелюки в Египте сопротивлялись, австрийцы сопротивлялись, итальянцы сопротивлялись, русские очень храбро сражались. А тут армия, хвалившаяся традициями Фридриха II, страна с наиболее исправной администрацией, население, по своей общей культурности не уступавшее тогда никому в Европе, вдруг превратились в инертную массу. Вся Европа была потрясена и напугана».
С заменой Наполеона на Гитлера и пруссаков на французов картина получилась один к одному.
Париж сдался без боя 14 июня 1940 года, капитуляция была подписана 22 июня — в том же Компьенском лесу и в том же специально пригнанном из музея штабном вагоне, что и перемирие 11 ноября 1918 года. Но фактически судьба Франции была решена за неделю. Уже к 17 мая произошла полная деморализация армии. О беспорядочно отступавших войсках писал генерал Де Голль: «Механизированные отряды врага приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дороги. «У нас нет времени брать вас в плен!» — говорили им».
Правительство в Париже потеряло контроль над ситуацией. В довершение хаоса дороги Франции заполнили беженцы, даже не очень понимающие, куда и зачем они бегут. До четверти французов тогда оказались в пути — на автомобилях, на телегах и пешком. Информированности было ноль — ни газет, ни радио, и в толпах распространялись слухи о вездесущих — и всемогущих — немецких шпионах и диверсантах, переодевающихся и в женщин, и в кюре. При отсутствии уже всякой веры и в собственное правительство, и в английских союзников вспыхивали отчаянные слухи то об обращении Парижа к
США с просьбой о немедленной помощи (последующая история Второго фронта показала, сколь эта помощь могла быть быстрой — притом что счет событий шел на часы), то о том, что
СССР объявил войну Германии. Утопающие хватались и за соломинку — к тому же существовавшую лишь в их воображении.
Немцам оставалось только пожинать плоды французского хаоса — об организованном сопротивлении вторжению или даже об организованном отходе речи уже не было. Подтвердилась сентенция, произнесенная при Ватерлоо: «В наступлении француз страшнее льва, а в отступлении — хуже зайца».
Притом что объективное соотношение сил на момент начала блицкрига не предвещало такого погрома. Франция не была ни Бельгией, ни Голландией с их маленькими армиями. По числу штыков, количеству самолетов, танков и пушек силы были примерно равны. А на стороне обороняющегося всегда есть преимущество. Назвать вероломным нападение Германии тоже затруднительно — какое вероломство, если Германия и Франция уже восемь месяцев находились в состоянии войны?
Указываются разные причины катастрофы 1940 года. Франция сильно пренебрегала заветом «Учиться военному делу настоящим образом» — в отличие от Германии, чей генералитет усердно внедрял всякие военные новшества. Руководство страны было откровенно слабым и не допускало, что война может из странной перейти в настоящую, решающую судьбу нации. Сказался и надлом 1914-18 годов. Тогда Франция понесла огромные потери, и народ был не готов вновь жертвенно сражаться, как это делали их отцы.
Результат же был трагическим. Последующий коллаборационизм в глазах очень большого числа французов был оправдан тем соображением, что раз все пропало, то и следует опираться на лидеров Виши и на маршала Петена, которые хотя бы могут выторговать у немцев не очень тяжелые условия мира. Логика осени 1939 года «стоит ли умирать за Данциг?» преобразовалась в логику «стоит ли вообще сопротивляться?». Генерал де Голль, взывавший из
Лондона: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну», был тогда вопиющим в пустыне.
Возможно, впрочем, и оправдание лета 1940 года. Писательница Л. Е. Улицкая отмечает: «А французы — вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы — Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. У Победы есть цена. Миллионы погибших людей — это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле». Известная формула «пили бы баварское». То есть бургонское.
Двадцать второго июня 1940 года была подписана компьенская капитуляция, а спустя ровно год — день в день — германские войска перешли советскую границу. Опять начался блицкриг — теперь уже на Восточном фронте. Поражения Красной армии в приграничных сражениях были чрезвычайно тяжелыми, и вообще известное сходство с маем 1940 года наблюдалось: то же примерное равенство сил, у немцев не было подавляющего превосходства, та же разница в уровне руководства войсками, хватало и паники. Летом 1941 года у СССР был самый серьезный шанс «сохранить культуру» по рецепту Л. Е. Улицкой. Но — не срослось. Ценой неслыханных потерь и жертв, к которым французы в 1940 году были не готовы, с планом «Барбаросса» все пошло не так,
Москва, в отличие от Парижа, не была объявлена открытым городом — и в итоге страшной четырехлетней войны мы победили.
Можно много и часто обоснованно критиковать советское военное руководство. Но факт остается фактом. На западе германский блицкриг увенчался полным успехом. На востоке — не увенчался.
19.05.2020
цинк
Приди и снеси
К 76-летию танкового сражения под Прохоровкой немецкая газета Die Welt опубликовала заметку своего редактора отдела истории Свена Феликса Келлерхоффа, в которой он радикально пересмотрел историю этой битвы.
Согласно Келлерхоффу, Красная Армия под Прохоровкой не одержала победу, а, напротив, понесла поражение. О чем свидетельствует аэрофотография поля сражения, сделанная немцами, а затем попавшая в американский архив в штате Мэриленд. Вообще говоря, несколько сотен советских и германских танков, сошедшихся лоб в лоб в южной степи, подымали такие тучи пыли, что разобрать что-нибудь сверху было затруднительно. К тому добавлялся густой черный дым от горящей бронетехники.
Но искусному редактору это не препятствие, и он установил, что под Прохоровкой «186 немецких боевых машин сражались против 672 советских (т. е. у немца танков было в четыре раза меньше. — М.С.); вечером того же дня потери составили около 235 танков у Красной Армии и 5 у вермахта (т. е. немец потерял в 47 раз меньше машин. — М.С.)». Это даже не одним махом семерых побивахом, это гораздо более результативно.
При этом следует учесть, что 12 июля 1943 года под Прохоровкой немец был наступающей стороной. Германский танковый клин должен был прорвать советскую оборону и вырваться на оперативный простор. А по всем правилам военной науки наступающий несет большие потери, чем обороняющийся. Поэтому в потерю лишь пяти танков верится с большим трудом. Для пропагандистского киножурнала «Дойче Вохеншау» годится, для уважающей себя газеты — не слишком.
Военачальники вермахта, лично бывшие свидетелями событий, в отличие от Келлерхоффа (1971 года рождения), смотрели на эту битву менее оптимистическим образом и решительную победу Рейха в ней не усматривали. Фельдмаршал фон Манштейн писал: «С ее неудачей (операции «Цитадель». — М.С.), равнозначной провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне». Генерал-полковник Гудериан отмечал: «Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя». Генерал-лейтенант Вестфаль подводил итог: «Особенную тревогу вызвали потери танков в «белгородской мясорубке». Немецким бронетанковым войскам так никогда и не удалось оправиться от удара, полученного под Белгородом. Советский маршал Конев назвал эту битву «лебединой песней немецких танковых дивизий».
Причем немецкие генералы писали все это не на Лубянке, где еще и не то напишешь, но в комфортабельном союзническом плену, где хозяева отнюдь не требовали от мемуаристов воспевать победы советского оружия.
Если же говорить конкретно о 12 июля и конкретно о Прохоровском поле, то их военное значение было в том, что в чудовищной танковой свалке немца удалось остановить. 17–18 июля Красная Армия перешла в наступление, и 5 августа — «Наши войска овладели городом Белгород. Наши войска овладели городом Орел» — был дан первый за время войны салют из 124 орудий.
В 1995 году по инициативе бывшего предсовмина СССР Н. И. Рыжкова на Прохоровском поле была воздвигнута звонница высотой 60 метров, напоминающая, как здесь в 1943-м вставала земля на дыбы: «Стоял такой грохот, что перепонки давило, кровь текла из ушей. Сплошной рев моторов, лязганье металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа… От выстрелов в упор сворачивало башни, скручивало орудия, лопалась броня, взрывались танки. От выстрелов в бензобаки танки мгновенно вспыхивали… Наши танкисты, выбравшиеся из своих разбитых машин, искали на поле вражеские экипажи, тоже оставшиеся без техники, и били их из пистолетов, схватывались врукопашную».
И трижды в час звонит колокол памяти.
Но сейчас из Гамбурга пришло указание. Редактор Келлерхофф пишет: Müsste dieses Denkmal sofort abgerissen werden — «Этот памятник должен быть немедленно снесен». Новейшие разыскания на основе аэрофотосъемки того требуют, и притом немедленно.
От такого простодушия пришли в оторопь даже немецкие читатели Die Welt, что уж говорить о прочих. Все-таки Белгород — это не Галиция и не Эстония, где принято сносить памятники воинской славы.
Пожалуй, единственный ответ, которого заслуживает журналист из Гамбурга, — «Приди и снеси». А если не получится, так давно сказано: «Есть место им в полях России среди нечуждых им гробов».
ссылка
Майская скрепофобия
Малый народ необычайно упорен в стремлении предписать большому народу, как следует отмечать 9 Мая (термины «большой» и «малый» имеют здесь чисто количественный смысл — см. данные соцопросов).
Такое упорство, проявляемое людьми, которые называют себя либералами, даже и непонятно. Ведь никто не мешает им отмечать этот день так, как они хотят.
Если они считают 9 Мая днем скорби, они могут и скорбеть. Хоть индивидуально, запершись в дому. Хоть камерно, по методе Солженицына — «В одном моем знакомом доме есть такой обряд: 5 марта выставляются на столах фотографии расстрелянных и умерших в лагере — десятков несколько, кого собрали. И весь день в квартире торжественность — полуцерковная, полумузейная. Траурная музыка. Приходят друзья, смотрят на фотографии, молчат, слушают, тихо переговариваются; уходят, не попрощавшись». Если скорбь преобладает над всеми прочими чувствами, почему не сделать так. Наконец, если есть желание публично заявить свою позицию, можно провести 9 Мая (но лучше 8-го, чтобы было по-европейски) траурное шествие. В этом году уже не получилось, так надо в 2020-м.
Наконец, можно 9 Мая просто игнорировать. Многие весьма значительные лица именно так и делают, не ведая ни жалости, ни гнева, поскольку День Победы для них находится в каком-то совершенно ином и полностью чуждом пространстве. Что думают руководители КНДР о празднике Пурим? — совершенно ничего не думают.
В многоконфессиональной стране обыкновенно представители религиозных диаспор стараются блюсти «пути мира», то есть с уважением относиться к преданиям и праздникам народа, среди которого они живут. Так поступают иудеи, так поступают и мирные мусульмане, которых не смущают люди, отмечающие Пасху и Рождество. Но активные представители малого народа далеки от путей мира. Они настаивают и требуют, чтобы День Победы в нынешнем виде был упразднен. Примерно как воинствующие атеисты 20-30-х годов настаивали, чтобы люди не смели отмечать христианские праздники.
Восьмого мая, прямо накануне Дня Победы, «системно-либеральная» газета опубликовала установочную статью, где говорилось: «В становящейся сегодня морализирующей исторической памяти настоящими победителями фашизма будут выступать западные демократии. А триумфальная государственническая и милитаристская мишура при очередной смене траектории развития России окажется настолько диссонирующей с новыми реалиями, что неизбежно потребуется фактическое переучреждение праздника Победы — в соответствии с искусственно прерванной ныне гуманистической традицией».
В других случаях автор статьи неоднократно и вслух (и никто за язык не тянул) возлагал свои надежды на 6-й флот США, который вот-вот придет и порядок наведет. А гуманистическая традиция, которую возродит 6-й флот, потребует запрета на празднование 9 Мая в его нынешнем виде. Что и логично. Капитулировавшей стране, потерявшей суверенитет, нет никакой надобности в праздновании Дня Победы.
Такая прямо-таки религиозная ненависть к 9 Мая может объясняться тем, что в этом дне Россия нашла свою духовную скрепу. И даже, может быть, единственную.
То есть нашла тот праздник и тот ритуал, который соединяет прошедшее, настоящее и будущее, который объединяет павших и живых и скрепляет атомизированное население в единый народ. Русская Пасха — это наш оплот и твердыня, и другой такой твердыни нет.
И непонятно, есть ли такая сильная скрепа в предлагаемых альтернативных моделях, основанных на «гуманистической традиции».
Американская мечта была такой скрепой, однако ее недостаток в том, что эта скрепа очень действенная, но — для хорошей погоды. Когда делается сумрачно, актуализируется невеселый диалог: «В стране неограниченных возможностей каждый может стать миллионером». — «Мой старик говорит, что найти постоянную работу тоже неплохо». А это уже не совсем та твердыня.
К тому добавляется тяжелый раздрай, когда президенту, пытающемуся апеллировать к исконным скрепам, противостоит коллективный CNN, отрицающий все — законы, совесть, веру, все, кроме прав трансгендерных квиров. Это, конечно, очень важно, но на общенациональную скрепу не тянет.
Сходно и в Европе. Права меньшинств, права мигрантов, права брюссельской бюрократии — к чему на практике сводятся европейские ценности — консолидируют неважно. В противном случае не было бы такой истерики — «Шеф, усе пропало, гипс снимают, клиент уезжает» — накануне выборов в Европарламент.
Что еще осталось — это партикуляристские скрепы. Праздник пива, праздник яблочного вина, праздник лимона etc. Это очень душевные праздники, съединяющие общину или даже регион, но опять же это скрепы для хорошей погоды. Как беседуют бюргеры в «Фаусте»:
«Люблю послушать я, как в праздник соберутся
Потолковать о битвах, о войне,
Как где-то в Турции, в далекой стороне,
Народы режутся и бьются —
Так, так, сосед! Мы смирно здесь живем,
А там, кто хочет, пусть себе дерется!
Перевернись весь свет вверх дном —
Лишь здесь по-старому пускай все остается!»
Желание понятное, но только до тех пор, пока народы из далекой стороны не приходят переворачивать вверх дном партикулярный мирок.
Тогда как 9 Мая неотделимо от страшной и великой песни —
И такая скрепа работает при всякой погоде, даже самой ненастной.
Малый народ видит свое бессилие перед Днем Победы, потому что предлагаемое им взамен есть соль, утратившая свою соленость, которую остается только выбросить на попрание людям.
И чем больше видят свое бессилие, тем больше ярятся.
ссылка
«Провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage)».
Хейстингс «Вторая мировая война»
«Повальное мародерство в войсках. Сегодня был подорван британский престиж». Француженка описывала, как канадцы обшаривали ее дом в Коломбьере: «Они совершили налет на всю деревню. С тачками и грузовиками; крали, грабили, тащили все подряд… Они ругались между собой, кто что возьмет. Хватали вещи, обувь, еду, деньги из нашего сейфа. Мой отец не смог их остановить. Мебель исчезла; украли даже мою швейную машинку». Мародерство свирепствовало в войсках Эйзенхауэра до конца войны, практически без всякого противодействия со стороны командиров». Голландский врач описывает свои чувства от посещения находившегося сразу за линией фронта городка Венрай, где разместились британские солдаты: «Не могу описать словами, как я был потрясен, увидев, как разграблен и разрушен город. Я встретил пожилого английского офицера, его слова говорят сами за себя: “Я в высшей степени сожалею и стыжусь; наша армия лишилась здесь своей чести”». Майор Альбрехт Гамлин подал полный отчаяния рапорт, в котором перечислялись многочисленные случаи грабежа после прибытия французского подразделения кавалерии: «Через час город был в состоянии полного беспорядка. Егеря расползлись повсюду… занимают любой дом, который им нравится, выгоняют горожан из собственных домов, на улице заставляют их насильно работать, отбирают велосипеды, автомобили, грузовики и в целом грабят дома и магазины… Разумеется, это месть немцам. На замечания офицеры неизменно отвечали стандартным оправданием: немцы делали то же самое во Франции, а теперь пришел их черед».
Юрий Перминов
Понятно, что войны без мародерства не бывает — «Три дня на откуп», а также «От благодарного населения», — но при неумеренном мародерстве армия быстро разлагается, превращаясь в стадо свиней и теряя дисциплину и боеспособность.
Эйзенхауэр с Монтгомери были уверены, что серьезных боевых задач перед их войском уже не стоит?
ссылка
Тактика в условиях неопределенности
Самое разумное — притвориться дохлыми, никак и нигде не отмечаться, а затем присоединиться к победителю. См. французов, которые, как выяснилось 25 августа 1944 г., поголовно участвовали в Сопротивлении. До 25 августа — другое дело.
боец 33-ей гренадерской дивизии СС «Шарлемань» в боях за Берлин, 1945 год.
Эхо вермахта напоминает
«Россияне до сих пор не знают полной истории того, что происходило во время Блокады Ленинграда. С такой публикацией в преддверии 75-й годовщины освобождения города от фашисткой блокады, вышла немецкая газета Зюд-Дойче Цайтунг».
https://www.facebook.com/…/a.443759235653…/2417544844941177/
Кстати, а немцы знают полную историю того, что они наделали в Ленинграде?
Поворот в партсобрании
Сейчас, когда все увлеченно обсуждают писателя Д. Л. Быкова, мне интересно, кто первый скажет, что хуцпа — это внешнее, а под ней кроется ранимая душа и невидимые миру слезы.
Причем самое смешное, что это так и есть: компенсаторная хуцпа.
