ЛЕВ ПРЫГНУЛ

Понял вдруг одну вещь. Родина – это не берёзка. Родина – это принцип. Так же как и Бог – не старик на облаке, создавший мир за несколько дней, а принцип. Беда мыслящего человека в том, что он видит: государство преступно, народ либо жалок, либо ужасен, а берёзки и картинки в букваре – это только я, только моё представление. Значит, нет никакой родины, а есть только я и другие я, которые понимают всё примерно так же, то есть – правильно.

И вот когда фантом родины исчезает, упразднённый трезвым умом, начинается запредельная мерзость и уродство. Начинается «возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Насколько прекрасны были Борис Гребенщиков и этот, не помню имени, из «Ногу свело!», когда они были «поодиночке» (а если не были, то можно было вообразить, что были), настолько же мерзки и жалки они стали, «взявшись за руки». Так мёртвое тело становится отталкивающим и пугающим, когда из него отлетает душа.

Нельзя менять принцип (ага, тот самый «принси́п» из книжки Тургенева) на себя, на своё разумение. «Принси́п» выше всякого разумения. Если у человека нет «принси́па», в нём нет смысла.

Должно быть (видимо, наверное – я не знаю, я там не был, я лишь об этом думаю) – должно быть так: да, государство негодяй и подлец, да, народ дурак и раб либо подлец и убийца, да – лошади предатели, а облака идиоты! Но у всего этого есть бессмертная душа – Родина, и вот её не трожь. И я всегда буду знать, что прав, жертвуя своими интересами (в том числе – «убеждениями») ради неё и не прав – во всех остальных случаях.

Это трудно.

Трудно – вообразить, что у паучьей грызни Ковальчкуа с Чемезовым (Джон Рокфеллер и Джей Пи Морган нашего городка) есть какой-то иной, высокий смысл. Но ужас в том, что он есть, и надо терпеть. И очень хорошо, что они грызутся – вот когда такие, как они, «берутся за руки», вот тогда совсем плохо.

Был ли Гегель религиозен, я не знаю, не интересовался. И не думаю, что это знают другие, Ведь под религиозностью у нас подразумеваются такие её симптомы, как исповедь и причастие (или что там у немцев). А не умозаключения типа «всё действительное разумно». В Бога верит тот, кто верит в Провидение, а не тот, кто «умаляется» лбом об пол, покупает свечки или разговаривает с могилками.

Вера – это не эмоции. Вера – это принцип, которым ты руководствуешься. Или хотя бы к нему стремишься.

По совету автора одной известной вам книгоэпопеи на «Литрес» (как называется, не помню, увы) заглянул в фильм «Белый снег России». Про шахматиста Алёхина и некоторых других представителей российского образованного сословия, которые вместо того, чтобы с достоинством принять пурген (я забыл, что принимают) вместо того, чтобы с достоинством влачить (а что влачат? хламиду?) в общем, не захотели быть «бывшими» и «лишенцами» честно служа Родине, а сдёрнули вместо этого за границу, как последние иноагенты.

Очень жизненное кино, прямо про нас. И про тогдашних нас, и про нынешних. Видно, что и заказчик, и исполнитель сценария относятся к предполагаемому зрителю как к доверчиво фыркающей влажным носом скотине, коей тот, впрочем, и являлся, если смотрел это всё на голубом глазу, а на каком ещё ему глазу было смотреть, если ничего другого не показывали? Что показывали, то и смотрел. И сейчас снова так будет. Все эти ваши интернеты ненадолго. Их уже почти нейтрализовали. Нашли узду. Во-первых, путём обесценивания информации (дозирование истинной и ложной; смена хозяев, смена идейных позиций, в общем выработка у реципиента отношения «верить никому нельзя»), во-вторых, на первый-второй рассчитайсь, роскомнадзор и прочая «китайщина» – как мы говорим, убеждая себя, что мы не они, они не мы, не золотая и не дремотная. У нас Пётр первый был.

Пример (да из фильма же!..): шарахаясь между Монмартром и Латинским кварталом (эк их помотало, не устали? покручивая ус бывалого парижанина), Куприн хвастает перед Алёхиным российским паспортом, тот жадно ощупывает сокровище и чуть ли не нюхает, не веря своим глазам – чудо! чудо какое! А Куприн забоялся, вдруг тот замусолит или надышит, и тянет из рук: дай! Отдай! Моё! Милая возня. Не сдержали чувств. Да и кто бы сдержал? Перед этим Куприн с жаром говорит, что Бунин в эмиграшке ничего не написал, кроме нескольких рассказов (на самом деле нет), и что он, Куприн, не счёл бы зазорным «поучиться у Михаила Шолохова».

Шолохов хороший писатель. Но я бы рекомендовал киношному Куприну (настоящий вернулся в Россию умирать – уже в крайне запущенном состоянии здоровья и духа) называть того либо по имени отчеству, либо (что скорее подошло бы в этой речевой ситуации) лишь по фамилии. Так принято у хорошо говорящих по-русски. Впрочем, спасибо, что не сказал как подумал – «у Шолохова Михаила». Мне очень понравился этот эпизод – так нравятся забавные обезьянки или морские свинки в Тик-токе, – сразу хочется делиться, и я поделился с Н., она оценила, а маленькая Г. тоже хотела оценить, но я сказал «ты не поймёшь», и она скривилась, понятно, опять неприличное, ну а как же. А как же – когда юмор? Если юмор не про неприличное, грош ему такому цена.

Собственно я про другое хотел спросить тебя, о мой собеседник, товарищ и судия. Почему Бунин, или Шмелёв (хотел написать «или Ильин», но вспомнил, что его разоблачили) хорошие, а Гребенщиков и (тут зачёркнуто несколько строк) нет? (Пусть будет «и муж Пугачёвой».) По мне, так те первые сильнее ненавидели то наше советское отечество, чем эти последние – это наше свободное, дружбы народов Кавказа и Передней Азии надёжный оплот. Так почему же эти плохие, а те нет? Только потому, что где чешется, там и чешем? Либо уж всех ненавидеть, либо уж никого.

Мне тут часто внушают про «любовь». Зомби любви любят размахивать ею, как отвалившейся челюстью. Любовь – это не общественно-политический инструмент. Любовь инструмент интимный. Да, все знают про всех, что у всех она есть. Но никто, кроме чокнутых, не выпячивает. Любовь вроде наготы. Её нехорошо выпячивать. Я понимаю, Где вам это внушили, и понимаю, что вы от выпячивания сей доблести не отступитесь, но – не любовь это у вас. Это у вас страх. Беспомощность. Отчаяние. Обратная сторона ненависти. Вы ею от ненависти своей прикрываетесь. Потому что где есть любовь, там есть ненависть. Там есть долг убить, загрызть всё то, что твоей любви угрожает. (Да просто – помеха.) Всё то и всех тех. И Шмелёв был прав. Не можешь ненавидеть – не ври, что любишь. Не твоё это. Ты «новая нефть», ресурс, тобою кино «Белый снег России» показывают. А также другие замечательные фильмы о хорошем. Для дураков.