Лев Пирогов — «На самом деле нет». Антон Павлович Чехов и сериал «Фарго».
Ну, что постмодернизм – это плохо, знают примерно все. Мы тоже недавно об этом писали. Теперь поговорим вот о чём: почему постмодернизм – это хорошо?
Одно из основных, опорных понятий постмодернизма – «кризис метанарративов». Что такое метанарративы? Это попросту мифы, на которых держится Модерн. Например, античная культура держалась на мифах о Зевсе, Гере, Гекате, Гермесе и Ге… (подсказывайте). Советская культура держалась на мифах о выстреле «Авроры», матросе Железняке, сказавшем «Кончилось ваше время» и Штурме Зимнего через арку Главного штаба. (Это те мифы, которые уже можно называть мифами, но есть и те, от которых мы ещё не отсохли, пуповина ещё болит, их называть мифами пока нельзя.)
А Модерн (эпоха, именуемая в истории Новым временем) держится на мифе Прогресса, например. Его можно называть мифом, вера в возможность построения справедливого общества и (главное) воспитания справедливого человека – была его кульминацией.
Но есть и другие мифы Модерна. Например, миф об идеологии, что без неё человек так – тьфу! Лист, сорвавшийся с ветки. Или миф о государстве, которое есть нечто большее, чем государство, а именно – Родина. И ничего, что слово «родина» происходит от слова «род», а это соплеменники, родственники, семья, частная жизнь, национальная культура, – то всё было «малая родина», а мы свою с большой буквы пишем. Это уже новая Родина, лучше старой (см. «Прогресс»), Родина-Государство. Этот миф тоже жив и требует жертв.
Один из мифов Модерна – это искусство, преображающее действительность. В споре Платона и Аристотеля о предназначении искусства победителем был назван Аристотель: «Не только отражает, но и преображает». Стало быть художник не просто обеспечивает досуг людям, уставшим от основных (более важных, чем искусство) видов деятельности. Он наравне с ними участвует в «преображении» (а значит, в «улучшении» – см. «Прогресс») мира! Художник теперь не скоморох, не паяц и не маляр-богомаз, он теперь ого-го! Искусство модерна началось с живописи Барокко, а она была прежде всего какой? Богоборческой. Не в смысле атеизма, а в смысл соперничества с Богом в творении.
Нам, светским людям, легче всего почувствовать «пафос» (выражение) Модерна, потому что мы (три предшествующих нам поколения) прожили его в сжатом виде всего за каких-то полвека с небольшим. Революция, сталинская модернизация, Великая Отечественная, расцвет культуры, потом закат. «Время, вперёд!» Георгия Васильевича Свиридова, Первый концерт Петра Ильича Чайковского, Второй – Сергея Васильевича Рахманинова, «Гвозди бы делать из этих людей» Николая Тихонова, «Железный поток» Серафимовича и «Котлован» Андрея Платоновича Платонова (а перед тем, обязательно, его же «Счастливая Москва», иначе Платонова не понять), и наконец рассказ старушки Фёклы Спиридоновны о том, как везли её, четырнадцатилетнюю, на раскулачивание зимой в холодной теплушке, и встать было нельзя, и терпеть было нельзя, и она помочилась под себя и примёрзла к доскам (это она рассказывала моей бабушке, а я слушал), ещё миллионы таких рассказов, и вот наконец: пиджак в ёлочку из Мосторга, гарнитур «двадцать сверху», хоккей с чехами и резня в Сумгаите – всё это наш Модерн.
А постмодернизм – это усталость от Модерна. Только и всего.
Почему же нам кажется, что постмодернизм – это «кривое зеркало», что это что-то злонамеренное и вредящее?
Потому что постмодернизм – это не слом Модерна, чтобы на его месте строить что-то другое. На это у постмодерниста сил нет – «устал». Постмодернизм – это критика Модерна. А критика нередко сводится к высмеиванию и попытке обесценить. Обесценить Модерн – чтобы освободиться от его власти.
«Нередко» – не значит «всегда».
Человек, уставший от Модерна – это прежде всего человек, утративший надежду на будущее. Ну, или уставший на него надеяться. Это состояние называется «фрустрация». Постмодернизм – это не только злой смех. Это ещё и грусть. Умный человек не хохочет оттого, что в чём-либо разочаровался. Например, в искусстве как в силе, способной изменить мир. (Помните – как убивали Гоголя?) Но Гоголь и Толстой были детьми Модерна, и это разочарование их убило. А вот Чехов был человеком постмодерна. Он не метался и не сходил с ума, а просто грустил.
То, что Чехов человек постмодерна, истина сродни «лошадь кушает овёс и сено»: ведь из Чеховского пальто вышел передовой кинематограф ХХ века от Антониони до Георгия Данелия. А что вы смеётесь? Жанр советской «лирической комедии» – это такой «Чехов для всех и каждого», а собственно Чехов – это «лирические комедии не для всех». Лирическую комедию придумали не Рязанов с Брагинским, её придумал Чехов – с одной поправкой. «Комедии» Чехова не лирические. Они цинические. (Можно для смягчения сказать «печально цинические»). Когда мы с вами умиляемся и плачем над «Мы отдохнём, мы обязательно отдохнём» или над «Когда я стану большою актрисой, приезжайте взглянуть на меня» – мы с вами уподобляемся немолодой толстой домохозяйке, которая так же умиляется и плачет над невзгодами Джейн Эйор и рабыни Изауры.
(Или Джейн Эйр – это серьёзно? А почему вы так решили? Ах, вы немолодая и толстая…) Тогда у меня для вас две хорошие новости.
1. Это значит, что Вы Бог. (См. Сэлинджер, «Френни и Зуи»: а) «Это нужно для Толстой тёти»; б) «Эх ты! Эх ты… Да ведь Толстая тётя – это и есть Бог».) Искусство — любое — существует для вас. Вы его судья.
2. Чехов над вами не смеялся. Я точно знаю, что он и сам плакал, когда заставлял плакать нас с вами. Ведь, если бы он не плакал, разве бы он был великим? Нельзя быть великим от одного ума. А Чехов очень, очень велик.
Один из признаков постмодернистской чувствительности – это смех без смеха, когда понимаешь, что это смешно, но тебе не смешно. (Об этом мы говорили в прошлый раз.) Точно так же бывают слёзы без слёз.
В «Чайке» Нина Заречная не просто так дважды читает монолог «Люди, львы, орлы, куропатки» – в первый раз комично, второй – трогательно. Почему второй раз трогательно? Потому что во второй раз она читает это не на самом деле. Во второй раз она этот монолог – цитирует. А мы плачем. А в первый раз она его читала «до полной гибели всерьёз», а мы посмеивались.
Эта коллизия, по-моему, вопит вот о чём. «Лю-у-у-уди! Человеки! Одумайтесь! Искусство – это просто искусство! Ради него не нужно умирать и убивать детей! (Или не заводить, как мы с Книппер. Или заводить и делать несчастными, как граф Лев Николаич.) Искусство – это фокус, иллюзия, притворяшка! Не по-настоящему! И служит оно для…
И служит оно для…
Ну для чего служит, искусство, Господи… Да для отдыха, конечно же. Для отдыха от того, чего стало слишком много в вашей жизни. Чтобы вы получили возможность прикоснуться к тому, чего стало в ней слишком мало.
Вот и всё, дядя Ваня.
Некоторым, правда, кажется, что в их жизни стало слишком мало Модерна. Но это как правило, жестокие и глупые люди (больше глупые, чем жестокие). Как только жизнь ткнёт их (нас всех) в этот самый Модерн побольнее, это сразу у них пройдёт. Так мне сегодня кажется.
А почему для картинки я взял кадр из последней серии пятого сезона сериала «Фарго»? Потому что это моя любимая сцена (она длится всего несколько секунд, но если вы посмотрите сериал, будет и ваша любимая и вы пожалеете, что сериал на ней не закончился. Кстати, в сериале айрон-вумен миссис Лев говорит не «Ладно, всё хорошо», а «оки-доки» – то есть вспоминает специальное ласковое словечко для людей, которые, ну чисто как дети, верят во всякие глупости. Сама-то миссис Лев ни во что такое не верит, н людей, который ещё верят, она «простила», разрешила им быть, и это великое гуманистическое достижение сериала. (А вовсе не съеденная Чудищем в финале печенька.)
В остальном же это очень циничный и насмешливый постмодернизм. Просто он не смешит зрителей. Он скрывает свой смех, оставляет его для тех, «кто понимает» (я некоторые шутки понял, но лишь некоторые, конечно). Короче, это несмешная циническая комедия. Как у Чехова.
И, как комедию Чехова, её можно смотреть, всерьёз сопереживая героям с их Изауриными невзгодами. Ещё бы! Ведь «события, описанные в этом фильме, произошли в Миннесоте в 2019 году. По просьбе выживших все имена были изменены. Из уважения к погибшим остальные события отражены именно так, как они происходили».
(На самом деле, нет.)