Александр Абрамович Кабаков | Я – русский империалист.
Неуезжанец Игорь Свинаренко побеседовал
с автором «Невозвращенца» Александром Кабаковым
об эмиграции, которая ни у того, ни у другого так и не случилась.
10 октября 2016
В начале беседы я напомнил Кабакову про разговор, который с ним ещё при советской власти вела наша сотрудница – сперва его, потом моя – Алла Глебова. Как раз все ехали, и она собиралась, и в итоге переселилась-таки в Германию. И вот она его спрашивает:
— А вы почему не едете, Александр Абрамыч? Вы же еврей.
— Я не могу. Потому что я – русский писатель!
Русский писатель
Игорь Свинаренко: Помнишь тот разговор?
Александр Кабаков: Конечно. Под этими словами я могу и сейчас подписаться. Аллу помню. Мне тогда разрешили взять в отдел человека, я стал его искать, и тут вот с улицы зашла какая-то девушка…
— С хорошим бюстом.
— Не заметил. Шла она, видимо, в туалет, но он оказался мужским, и она оттуда быстро выскочила. И увидела меня, – дверь как раз была открыта, а комната моя была рядом с сортиром, только вдвое меньше его. «Здрасьте, а вот я хотела бы заметки писать». Ну, хотели, так пишите. Я что-то ей поручил, она написала, и получилось довольно смешно. И я её взял на работу. Она собирала заметки, немножко их правила – или писала свои. Я вел полосу «Клуб Ильфа и Петрова». Пять лет выходила моя полоса. По престижности в ней опубликоваться она была на третьем месте – после «12 стульев» «Литгазеты» и «Сатиры и юмора» «МК». Про евреев вот что скажу. Был я на книжной ярмарке в Израиле, в 2007-м или 2008-м. За мое там выступление до сих пор меня поносят последними словами газеты их патриотического толка. «Выкрест! Подонок!» Одна газета написала: «Кабаков и Улицкая демонстративно крестились у входа в храм».
— Это у храма Гроба Господня?
— Нет, Рождества. Скандал инициировал Дима Быков. Дима повел себя… Скажем, странно. В своем выступлении сказал, что Израиль – это политическое недоразумение, ошибка. Что соль хороша в супе, а не в солонке. И так далее.
— Ну, а что же писатель должен говорить в выступлении перед публикой? «Ребята, давайте жить дружно и политкорректно?»
— Да, в Израиле, стране воюющей и патриотической, можно говорить только это. И на Диму набросились! А я ничего такого не говорил, потому что так не считаю. Я сказал про Израиль свои слова – и был не понят. Меня спросили: «Как вы относитесь к Израилю?» Я ответил: «С уважением. И ещё больше его уважал, когда он был передовой линией борьбы с варварами. Но сейчас, поскольку западные левые и просто антисемиты сковали всех по рукам и ногам своей политкорректностью – типа палестинцы бедный страдающий народ, а израильтяне убийцы, – теперь Израиль утратил эту свою роль, и мне очень жаль, что так вышло».
Эта мысль оказалась слишком сложной для аудитории. И она сделала странный вывод: Кабаков – антисемит. Один закричал: «Вы что, не еврей?» Другой: «Выкрест!» Но ведь выкрест – это иудей, крестившийся в православие. А я не был иудеем. Я необрезанный! Я был никто, я был вне религий. Потом я выбрал себе религию – и крестился. «Кем же вы себя считаете?» Мне вообще безразлично, кем меня считают антисемиты, мне вообще неинтересно их мнение по любому вопросу. «А кто же вы?» Я – русский писатель! «А, вы еврейский писатель, который пишет по-русски».
— Русскоязычный.
— В той поездке был покойный Асар Эппель. Вот, пишет по-русски, но еврейский писатель же? А если бы он писал не про евреев, а про пожарных – он был бы пожарный писатель? А если бы он по-русски писал про работников ЖКХ – он был бы ЖКХ-ёвый писатель? Я вступил с ними в дискуссию. Вот Норман Мейлер, Доктороу, Филип Рот – они какие писатели, еврейские?
— Скорей американские.
— Совершенно верно. Один писал на идиш, другой на иврите, а лауреат Нобелевской премии Зингер только о евреях на идиш – но считался тоже американским, потому что жил в Америке и писал также и по-английски. Мейлер был не просто еврей, а практикующий иудей, ходил в синагогу, отмечал праздники, покрывал голову и так далее, и был при этом знаменитым американским писателем… Ну, никому же не придет в голову назвать его писателем еврейским!
Там, на встрече в Израиле, был один вменяемый человек, и он потом написал самую злобную статью «Выкрест из Москвы». Сколько лет прошло, а меня там до сих пор поносят! Вот я ездил в Америку – и там про тот скандал вспомнили, в Бруклинской библиотеке! Я уже привык к тому, что меня поносят. «Сколько ж выкрестов! Кроме Кабакова, ещё Улицкая и Быков. Им мало было Пастернака и Мандельштама!» – вот так писали. Ну, попасть в такую компанию выкрестов – это нормально. Мне говорят, что я еврей – а я считаю себя, конечно, евреем, но русским патриотом.
— Почему?
— А я где живу? Я где родился? Я родился тут и ассоциирую себя с Россией.
— А вот я родился в СССР, точнее, в УССР. Их нет.
— То, что ты перечислил, – этого не существует. Но вот я впервые сформулирую: то, что ты перечислил, существовало недолго, и существовало по злому умыслу Владимира Ульянова и его подручного Иосифа Джугашвили. Последнему было поручено написать фундаментальную концепцию по национальному вопросу – и он её написал. Благодаря чему мы имеем то, что мы имеем.
— А что мы имеем?
— Войну на Украине, войну на Кавказе и так далее. Была великая страна, она называлась Российская империя. Кроме империи и армии, которые были российские, все остальное называлось русским. Русское государство, русский флаг… Это была великая страна, и если б она такой оставалась, Ульянов-Ленин с ней бы не справился. Этого пидараса скинули бы в два счета. Но среди многих вещей, которые он сделал для укрепления своей власти успешно и хитрожопо, – это разделение бывшей Российской империи по национальному признаку.
— Чтобы что?
— Чтобы держать её в руках. Раньше было деление по губернскому признаку! А губерния – что Саратовская, что Львовская, все равно. Так их держала законная власть. А беззаконная власть, бандитская, держит как? Ссорит всех со всеми. И стоит на этом. Делением по национальному признаку подложили мину под страну. И взрыватель этой мины держали в кулаке: «Если что, щас нажмем – и все разнесет!» Так оно и произошло. Как только большевиков поперли, в 91-м, все начало взрываться. Карабах, Бессарабия, тын-тын-тын…
— Ты так увлеченно это все излагаешь! Тебе давно уже, опираясь на это знание, надо б было свалить.
— Почему?
— Потому что есть логика в том, чтоб перебраться туда, где все устаканено и тихо.
— Так я не тамошний, я здешний!
— Ну так сколько уже людей уехало – и счастливы!
— Это их проблемы. И уезжали все-таки – когда первая волна была, в 60-х годах – евреи, носители технических и естественно-научных знаний. А я — писатель! Я – гуманитарий. Что я там забыл со своим русским языком?
— Там многие знают русский!
— Ну да. Губерман.
— Не последний, кстати, человек в русской литературе.
— Им хватает этой русской литературы.
— Ну а что? Четверостишие – это даже длинней, чем хокку.
— Это еврейский хокку. С запасом.
Все уехали
— А у тебя кто уехал? Из тех, с кем ты общался?
— Все.
— Ну что значит – все?
— Первым уехал мой ближайший друг – я не знаю, жив ли он сейчас, давно потерялся его след – художник Толя Урьев. Его никто не знает. Он уехал в 1972-м. У меня есть в одном рассказе этот эпизод. Когда мы его провожали, напились. Я был очень расстроен тем, что он уезжает. И я по пьяни, расстроенный, сказал: «Здесь у тебя нет персональной выставки – и не будет. Я знаю почему, и ты знаешь: потому что большевики. А если и там не будет?» Он полез драться, но мы потом помирились.
— Успели.
— Да. Но выставки у него так и не было! Закончил он деятельную часть своей жизни в Нью-Йорке, ремонтируя квартиры очень богатым евреям. Две-три квартиры, бывало, отремонтирует – и этого хватало на год жизни. Потом он получил американскую пенсию по старости и переехал в Барселону.
— Ты завидовал ему?
— Как художнику или как уехавшему?
— Всяко. У него ремесло как раз для жизни за границей – рисуй себе! Никаких переводов не надо.
— Как уехавшему я ему не завидовал, а вот ремеслу художника… или музыканта? Я в молодости дружил только с художниками и музыкантами. Очень хорошо – без языка. Вот они и ехали – художники, музыканты, математики, физики. Я им завидовал не потому, что они могут уехать, а потому, что их жизнь не зависит от языковых смыслов. И, как правило, художники очень рукастые и все могут сделать сами.
—Стоп, стоп! Ты конечно писатель, но как-то забыл про свою основную специальность. Ты же ракеты можешь делать, а они везде пригодятся! Тебя этому учили в институте. Ты работал на ракетном заводе. В том же Израиле это очень бы пригодилось.
— Ракеты я делать не могу. Потому что я был очень плохим инженером.
— Кто ещё у тебя уехал?
— Уехал Сережа Юрьенен. Блистательный изумительный прозаик. Это лучший эротический писатель, которого я знаю (из тех что писали по-русски). Тут мы с ним не были знакомы, а когда он уехал и стал работать на «Свободе», и читал моего «Невозвращенца», и я туда стал приезжать — мы подружились. Уехал однофамилец мой Илюша Кабаков. Аксенов. Я считаю, что Аксенов уехал правильно. Оценивать то, что он там написал, я не буду. Но это было движение! Войнович, Вадимов – уехали, писали там, печатались, но это не моя литература.
— Вот ты говоришь – куда ж писателю ехать? И тут же рассказал мне про русских писателей, которые на Западе жили и работали. И это мы ещё не берем Тургенева с Достоевским и Гоголем и прочими, а про Довлатова так и вовсе молчим изо всех сил. Там расцвела такая литература!
— Что там расцвело? Мы как раз видим подтверждение тому, что все люди, которые уехали туда писателями, никуда особенно не двинулись. Кроме Аксенова, конечно.
— А Гладилина ты ведь знаешь?
— Да. Он написал там одну остроумную умную вещь – повесть «Французская социалистическая республика». Но он никуда не двинулся! Лучшее, что он написал, – это была «Хроника времен Виктора Подгурского». 1957 год.
— Да, положив тем самым начало так называемой молодежной прозе.
— Назови мне блестящую писательскую судьбу, когда человек уехал и стал там подниматься, подниматься… Не назовешь! И все их выступления там были направлены на то, чтоб доказать резонность отъезда: «Мы правильно уехали!» И вся их концепция жизни – вокруг этого.
— Тот же Гладилин говорил: если б знал, что начнут печатать то, что он стал писать в последнее время тут, то не уехал бы.
— Он очень честно сказал. А я тебе скажу ещё такую вещь: мне и жизнь здесь подходит.
Трижды неуезжанец
— И ты никогда не думал уехать?
— Я трижды собирался уезжать.
— Трижды! Это интересно. И – да, как говорится, Бог троицу любит. А как это было и в связи с чем?
— Я не фиксировал этих моментов, просто думал: все надоело, надо увольняться с работы и уезжать. Мне из инженеров предложили уволиться: «Саш, ну ты ж понимаешь…»
— По пятой?
— Нет! За бездарность!
— То есть все делают ракеты, а ты в носу ковыряешь? Или твои ракеты падали, как это сейчас стало модно?
— Не все. Работал я во Всесоюзном НИИ электромеханики. Нашей группой руководил отец известного человека – Алексея Плуцера-Сарно, автора словаря русского мата, Юрий Никодимович. И вот вся эта группа ничего не делала. Они все были склонны к экзистенциальным размышлениям и ощущениям.
— То есть бухали?
— Нет-нет. Кто смысл жизни искал, кто свою биографию переживал… И тут взяли меня на работу. По блату. И группа решила: этот молодой нам все сделает, а мы так и будем смысл жизни искать. ВПК – там были десятки миллионов человек, из которых что-то эффективно делавших была десятая часть, этого хватало. Люди там не работали, а пропадали в КВН, КСП, в театральных студиях, литобъединениях, сплавлялись на байдарках и так далее. В свое время они все в силу памяти и способностей поступили на дефицитные физмат, физтех, мехмат, но инженерами были такими же, как я. Но даже среди них я был выдающимся! Потому что не умел вообще ничего.
— Но тебя же учили!
— Диплом с одними пятерками я получил благодаря своей памяти, я тексты запоминал страницами, по учебнику близко к тексту шпарил. «Все-все, достаточно!» И так я получил диплом, защитив его на отлично. А потом оказалось, что работа и учеба – это разные вещи.
— Та же херня была у нас на журфаке.
— И вот они думали, что я за них напишу все отчеты. А я даже по сравнению с ними был бездельником. Мне следовало уйти, чтоб всех не разогнали. Надо было принести человеческую жертву. Принесли меня. Я тогда первый раз подумал: «Уеду!» Это приблизительно 1972 год. Начал собираться. Я уже без работы, без прописки, без денег, без ничего – только с алиментами. И тут перед отъездом Урьев говорит мне: «Знаешь, у меня есть приятель, который когда-то учился в Литинституте. Мы раньше собирались и бухали, но давно не виделись, а сейчас он работает, кажется, корректором в ”Гудке”». А я, ещё когда жил в Днепропетровске, то печатался в местной газете. Я созвонился с тем парнем, он оказался добрый человек, мы встретились. Оказалось, что он не корректор, а старший литсотрудник. В отделе информации. И он меня привел к главному, и меня взяли, несмотря на то что я был еврей, беспартийный, разведенный и с некоторым досье по линии КГБ, потому что я был замечен на джазовых концертах и так далее. Несмотря на все это, меня взяли старшим литсотрудником в отдел движения, потому что туда никто не шел! Там работа была нудная и бесперспективная.
— Ребята уехали, и у них там не было движения, а у тебя аж целый отдел движения!
— Там отделы назывались параллельно главкам министерства. Я был очень удивлен, что газета «Гудок» ещё существует. Я помнил легенды, Ильф и Петров и все такое.
— А зачем ты писал заметки в газету в Днепропетровске?
— Первую я написал потому, что у моей тогдашней жены был сослуживец – она работала в отделе информации в институте переводчиком, и там один мужик интеллигентный писал рецензии. И вот он заболел. Она ему рассказывала, что я что-то там корябаю, рассказики, то-се. И он говорит: «Может, твой напишет за меня рецензию, а? А то я подвожу редакцию». И я написал, как сейчас помню, рецензию на книгу Александра Борщаговского «Одноэтажный небоскреб». Про жизнь в Америке. Тут же за меня ухватились: «Ой, пишите нам!» А писал я без правки… Так вот в «Гудок» меня взяли за то, на что обычно не обращали внимания, принимая людей на работу в СМИ – за умение хоть как-то мало-мальски складывать слова. Вообще туда брали пьяниц, беспартийных, разведенных и прочих.
— Сброд.
— Я и был сброд. 140 рублей плюс гонорар. И ещё гонорары из разных изданий: от «Правды» до «Нашего современника». Очерки я писал. Первая моя книжка – это был сборник очерков. За нее мне заплатили 3100. А за квартиру надо было заплатить 2100. На остаток я собирался купить ещё машину «Запорожец», но мне отсоветовали. Так вот на гонорар за сборник очерков я купил квартиру – дополнительную к той, которая была у моей жены.
— Вы съехались и поселились на Белорусской.
— Ну, ещё был проспект Мира, и после ещё Останкино. С Володей покойным, Орловым – «Альтист Данилов» — мы жили в соседних домах… Это были дома ЦК ВЛКСМ. Пончиковая, которую он описывал, была в торце моего дома. И вот: работа есть, все есть, все в порядке – куда ехать?
— Я, кстати, вспомнил одну твою раннюю повесть под названием «Кафе Юность». И там была любовная сцена на лавке… Не ты ли первым в советской литературе описал минет?
— Это совершенно не важно. Что ты пристебался ко мне с этим минетом? Такого слова там и близко нет. Близко нет! Я могу ручаться. Более того, такого слова нет в 10-томнике моих текстов (правда, он ещё не издан, пока есть только пятитомник). Как нет там и слова «член»…
Дальше я написал повесть. Потом вторую. Обе молодежные. Меня с ними отовсюду послали. Лежат у меня, напечатанные на машинке, на желтой бумаге. И вот когда мои повести не стали печатать, я собрался уезжать. Ну их в жопу! Все надоели, видеть не могу! Афганистан к тому же…
— Так, это уже второй раз… А повести про что?
— Одна про молодого человека, который мучается, что он зять высокопоставленного советского чиновника, ещё и военного. Это просто про меня. Повесть жесткая такая.
— И чем там кончилось?
— Смертью. Тестя. И зять, который фрондировал, подумал, что придется все брать в свои руки, а он ничего не умел. Он кто? Никто. Говно. Это был первый текст, в котором как бы прогрессивный – точнее, западно-ориентированный – молодой человек представал никем. Я был не на стороне своего героя. Не против, но не на стороне. В «Юности» рукопись благополучно потеряли. Я возмутился, а Витя Славкин, царствие ему небесное, сказал: «Скажи спасибо, что она потерялась, по инструкции мы такой текст должны были послать в КГБ».
— Да… Ты саморазоблачился перед партией.
— И вдруг – начинают публиковать мои рассказы! Как юмористические. Хотя на самом деле они фантастические, ну, или иронические. И мне дают все мыслимые юмористические премии! И «МК», которая была самая престижная, и «12-й страницы», и «Крокодила». Меня на руках носили! Я принес первый рассказ Виктору Васильевичу Веселовскому, царствие ему небесное, он прочел тут же и сказал: «Мы берем». И рассказ был опубликован через две недели, притом что люди ждали своей очереди по два года! В течение года было опубликовано три моих рассказа – и я получил первую премию «Золотой теленок».
— Ну, куда ж тут ехать?
— В третий раз я собрался ехать в девяностом году. Когда очень сильно поперли контрперестройщики – Бондарев и так далее. «Свернут они шею Михаилу Сергеевичу! – думал я. – И здесь будет хуже, чем было. Надо бежать». Но тут я принял решение: никуда не ехать. Если я при коммунистах, которые у власти были, не уехал, то что ж от этих бежать, которые рвутся и, может, ещё не дорвутся? Я перешел в «МН», стал штатным бойцом перестройки. Вот, три раза я собирался уехать – и не уехал.
— Остался – и стал большим демократом.
— Я никогда не был демократом. Я был антикоммунистом. Как ты считаешь, Колчак был демократом? А коммунистов не любил. Вот и я так. Я был просто демократом по месту работы в «МН».
— Ты по записи в трудовой был демократом.
— А демократов из Межрегиональной группы я не любил. Они были культурные коммунисты. Коммуняки, только покультурнее. Помню, мы от «МН» ездили — как выражалась наша молодая поросль, теперь они уж давно отставные медиамагнаты, — торговать гласностью. Так они называли выступления перед читателями. Едем мы с Егором Яковлевым в машине, спорим, и на повороте с бульваров на Новый Арбат я сказал: «И Ленин ваш – говно». Егор Владимирович бросил руль – и мы чуть не въехали под 89-й автобус. Ха-ха-ха! Так что я не был демократом. Не пришлось мне меняться.
Новое время
— И больше у тебя не было позывов уехать?
— Нет. А незачем было уезжать. Я хотел уехать от коммунистов. «И где те коммунисты?» – как говорят у нас в народе. Бывшие – это не коммунисты. Вышел из партии – я это принимаю. Человек, во всяком случае на словах, раскаялся. Отрекся. А если он требует восстановить райкомы, то он – коммунист. Любая власть некоммунистическая лучше, чем коммунистическая.
Мы однажды с Геннадием Андреичем оказались в одной тусовке и были там прижаты друг другу – как в трамвае. Стоим. Мы с ним вообще знакомы, один раз чуть не подрались на телепередаче, но разговаривать нам было не о чем, и я даже сделал вид, что задремал. Но сквозь ресницы рассматривал, что на нем надето. А я ж в этом разбираюсь. И вот я прикинул, что на нем было надето как минимум на 10 000 долларов – это не считая часов, которые были не видны. Такие коммунисты пусть будут. В костюме Brioni.
— Brioni–это пятерка.
— Как минимум. А как только на них будут френчи, то тогда их надо будет мочить на всех углах.
Сейчас вообще новое время настало. Как и прошлый век, нынешний начался в 14-м году. Не с нулевого! Началась другая жизнь. Другое столетие, другие закономерности, другие войны. И боюсь, что это страшное колесо снова закрутится. Но не с теми коммунистами. Те коммунисты – все, мятый пар.
— И тем не менее, может быть, ты снова соберешься валить?
— А зачем? Теперь уже нет смысла. Во-первых, здесь нет коммунистов, а во-вторых, там очень хреново стало. Людям впору оттуда приезжать сюда. Я не хочу жить в Париже с миллионом арабов! Не хочу! Не писать, не ещё что-то – а я просто жить с ними не хочу.
— Ты расист.
— Да. То есть почему расист? Арабы относятся к белой расе.
— Да ладно!
— К белой! А по-твоему есть такая раса – черножопые? Такой расы нет.
— Знаешь, это твое чисто оценочное суждение.
— Не оценочное, а научное. Значит, жить среди арабов я не хочу. Мне не нравятся их обычаи. Это чуждая конкурирующая религия.
— Да чем же они хуже таджиков или чеченов?
— Это то же самое. Просто эти здесь пока тихие. И пока власть вот такая, она им не даст разойтись. Здесь не будет так, как было в Париже. Здесь не будет политкорректности, слава Богу.
— Думаешь?
— Откуда она здесь возьмется?
— Тебя держит здесь отсутствие политкорректности в основном?
— Нет, меня держит тут то, что это страна, в которой я родился и живу. А отсутствие политкорректности я ставлю ей в плюс.
— Вот я подумал: если бы ты в свое время свалил, то вернулся бы.
— Я бы, конечно, вернулся, как вернулись все. Войнович вернулся. Гладилин не возвращается потому, что ему все равно где жить, он с внуками гуляет. Там плохо жить! Я туда часто ездил, там было хорошо, но все стало ломаться в последние 10 лет. Проклятая политкорректность. Люди в Ницце говорят: это был не теракт! Немецкая полиция не принимала заявлений о сексуальных домогательствах со стороны арабов! Да и куда ж мне уезжать? Я не вижу нужды. Что хочу, то и говорю. Вот только либералам не нравится то, что я говорю. И то, о чем мы с тобой сейчас говорим, им тоже не понравится. Я со многими раздружился, и многие со мной раздружились. Моя позиция привела к тому, что со мной не разговаривает половина Москвы. После моей речи в «Знамени» при вручении премии Сергей Караганов написал про меня, что я не просто смелый человек, а по-гусарски смелый! А всего-то я сказал, что на Украине идет гражданская война, в которую всегда вмешиваются все кому не лень. Уж тем более соседи. Представляешь, если бы одни мексиканские штаты пошли войной на другие, а американцы сидели бы и смотрели. А?
— Да, ты свою позицию не скрываешь. Ты даже объявил себя мракобесом.
— Мракобес я, да. И русский империалист. Знаешь, я был на книжной ярмарке в Киеве, ещё до войны. И там какой-то дедок встает и спрашивает: «Как вы считаете, когда-нибудь Украина будет по-настоящему независимой?» Нашли у кого спросить! Я – русский империалист. И меня там не убили! Захар (Прилепин) зааплодировал одиноко… Вот ты говоришь – ехать? Я не уехал, когда меня не печатали, когда у меня не было хорошей работы. Чего сейчас-то ехать?
— Кто-то не хочет тут жить, чтоб не платить налоги на войну.
— Вон Пархоменко со всей семьей уехал в Штаты и будет там платить налоги не на войну. А на мир.
— Да он вроде на время только.
— Угу. Вот Парфенов, говорят, уехал. В Израиль.
— Где-то про это писали, но доказательств нет.
— Уехал Чхартишвили. У него есть деньги, он обжился там. А что мне светит там? И что мне мешает тут? У нас такая спокойная страна – насколько вообще Россия может быть спокойной. Сейчас уже нет пассионариев, которые свое брюхо готовы подставить. Их выбили в 17-м, в 37-м и 47-м, а потом Брежнев их разложил, кто остался. Майдана нет и не будет, попробовали сделать – и где тот Майдан? Люди – кто в Америке, кто в Израиле. И войны не будет.
— Что же будет?
— Доживем и умрем. Занимаясь своим делом. Ставя букву за буквой.
— Не надоело?
— Надоело, конечно. Старым людям все надоело. Но что делать? Мне разве предлагают выбор? Пока есть возможность зарабатывать на немерзкой работе… Преподавать? Мастеру в Литинституте (кто ведет свой семинар) платят меньше, чем дворнику.
— Ректор Литинститута Варламов сообщил, что, по его мнению, Прилепин пишет лучше, чем Алексиевич.
— Конечно, лучше.
— И премию ей дали якобы незаслуженно.
— Нобелевскую премию всегда давали незаслуженно! Одна советская повесть Алексиевич была с восторгами про Дзержинского. Я вот в свое время отказался писать книгу про БАМ. Если б написал, был бы в большом порядке. Потом бы перестроился.
— БАМ – это чисто по отделу движения в «Гудке»! Ну и написал бы.
— Не стал этого делать.
— Как у тебя здоровье сейчас?
— Плохо. Ну, плохо.
— Да ладно! Ты вон даже на работу ходишь каждый день.
— Знаешь, сколько я таблеток съедаю каждое утро? 17. Хе-хе. Здоровья хватает ровно на то, чтоб приехать на работу в щадящем режиме, на такси, поработать – и на такси же уехать, поздно вечером. И я не только здесь работаю (в Русфонде), но ещё и книжку в год пишу.
— Хороший темп! Гляди, ещё какую премию получишь.
— Да нет, я уже все получил. Ну, кроме «Нацбеста» и «Букера», которые мне все равно не дадут: я пишу мейнстрим, а они за это не дают.
О духовности
— Слушай, тебе совсем не противно жить в стране, где так воруют?
— Конечно, противно, что воруют. Но пусть лучше воруют. Слушай, то, что Якунин коллекционирует шубы, – это гораздо лучше, чем если бы он работал по своей непосредственной специальности. Чем если бы он продолжал быть чекистом. Лучше! Ну, шубы и шубы… Но на самом деле «ворюги мне милей чем кровопийцы» – это поэт сомнительно сказал. Потому что на каком-то этапе, рано или поздно, ворюги превращаются в кровопийц. Но до тех пор, пока они не превращаются в кровопийц, просто воруют себе и не начинают перестраивать мир, все нормально.
— Новодворская говорила, что в коррупции – спасение России. Если б столько не воровали, то наделали б оружия и непременно б устроили большую войну.
— Новодворская была не права. Вот сейчас сделали мощную армию и обновляют оружие. Я не считаю, что следствием этого будет большая война. Наоборот, все сделано правильно. Потому что американцы, которых я любил вплоть до конца 60-х, оборзели. Оборзели! Нельзя бомбить избранного президента страны просто потому, что он плохой. Нельзя! Они за последние 20 лет отметились по всему миру. Потому что плохие там лидеры. Во-первых, кто для тех стран плохой, а кто нет – это надо разбираться. Во-вторых, плохие там людям подходят. Что, вы всё будете решать? Нет, не всё. Вот сейчас мы построим самый быстрый авианосный корабль в мире, и вы не всё уже будете решать. Новые танки у нас офигительные, говорят. А вот такая слабая армия, которая была при Борисе Николаиче, – это кое-кого провоцировало.
— Но как-то все же не спровоцировало.
— Есть такая наука виктимология – наука о жертвах. Так вот мы просто провоцировали.
— Очень интересно: а когда и как ты разлюбил американцев?
— Пока у них была нормальная жизнь, я их любил. А разлюбил я американцев и Запад вообще после 68-го, когда у них произошла победоносная социалистическая молодежная революция, Беркли и все дела. И к власти в итоге смог прийти такой президент, как Клинтон. Последний нормальный президент у них был Рейган, а дальше началась хрень чистой воды.
— Сейчас имперцем быть комфортно. В стране осуществляется твоя политика. Как по заказу.
— Мне положить на этот комфорт! Я не политик, и я в этом во всем не участвую. Просто звезды так встали. А мне пофиг. Я ложусь в постель смотрю новости – CNN, по-английски, и «Россия-24», по контрасту. CNN, как правило, скучно. Потом нахожу канал, который показывает старые фильмы, и смотрю что-то. ещё люблю канал «ТВ-Шансон». Видимо, идеологией определяется и вкус, шансон – это же русская народная песня.
— Типа «Мне часто снится за колючкой твоя помятая кровать». Блатняк.
— А это и есть русская национальная культура! Это полный аналог рэпа.
— Который негры изобрели.
— Я с тобой абсолютно согласен, что единственный народ в мире, который похож на русских, – это американские негры.
— Да, я про это немало писал.
— И ещё один есть шансонный канал – «Ля минор». Это один аккорд из главных трех.
— Про негров. Помню, ехал я в автобусе из Нью-Джерси в Нью-Йорк, а шофер негр. И вижу, он ботинки снял и жмет на педали ногами в белых носках. И носки чистые, и ботинки, и весь автобус чистый. Потрясающе.
— Одна из немногих моих претензий к моей стране – это то, что ничего не доделывается до конца. Никогда! И поэтому у нас никогда не будет чистого автобуса. Крестили не до конца. Европеизировали не до конца. У нас все будет чистое, весь автобус – а одна педаль грязная. А если одна педаль грязная, то конец всему. Есть такая писательница Валерия Алфеева, она мать церковного иерарха Иллариона. Прекрасная писательница. Так вот, она в свое время написала гениальное эссе «Дом и сад». Там про то, как живут её друзья эстонцы, к которым она каждое лето приезжает отдыхать. Как они постепенно строят дом. Как они, вырыв яму, убирают землю. И под конец она описывает свою московскую квартиру с оборванными обоями. Духовность! Она реально существует, её не Сурков придумал! Духовность в том, что квартира не отремонтирована и подъезд зассан. Чем больше кандидатов наук, тем грязней в подъездах. Почему в СССР не было туалетной бумаги? Дело в том, что большевики от нее принципиально отказывались: нам комфорт до жопы! И вот эта страна меня устраивает.
— Но можно все отремонтировать не в ущерб духовности.
— Нет! Так не бывает. Как-то мы с женой провели отпуск на острове Сааремаа. Там главный город – Кингисепп, в честь их палача. Там рыболовецкий колхоз. Так рыбаки за сезон зарабатывали по 50 000. При советской власти. И вот мы гуляли по этому городку, смотрели. Дома красивые, ухоженные, все вычищено и вылизано, кругом цветы. Картинка из американского журнала. А духовности нет. Не водится она в таких условиях! А в те же годы я ездил в командировки на Северный Кавказ русский. И вот помню в Ставропольском крае один совхоз-гигант. Денег там не меньше, чем у тех эстонцев. И вот стоит дом двухэтажный кирпичный, ничем не украшен. Мотоцикл полуразобранный стоит на переднем плане. Крыльцо без перил. И, конечно же, слева – куча цемента, который в землю ушел, и на ней никогда ничего не вырастет… А справа – куча говна. По деньгам все то же самое, а жизнь другая.
— Ну, действительно, как из такой страны можно уехать? Да просто невозможно!