Иван Полторацкий
Иван Полторацкий
Поэт, филолог, научный сотрудник Института филологии Сибирского отделения РАН.
Родился в Алма-Ате в 1988 году. В 2006 г. прошёл литературный мастер-класс ОФ «Мусагет» под руководством О. Б. Марковой и В. В. Бадикова. Автор сборника стихов “Ангелолог” (2009). Редактировал сетевой литературный журнал “Трамвай”. Основатель и участник театра звука “Открытие порта”. Живет в Новосибирске.
Журнальный зал
Немецкие стихи
facebook
В итоговом сочинении встречаю у одного товарища аргументы из Мао Цзедуна, Ленина и книги «Собор и базар» о программном обеспечении Linux.
«Необходима широкая образованность масс, и именно к ней мы и должны стремиться, и обучаясь как отдельный человек, и требуя образованности всех остальных» — пишет он.
Поставлю-ка я ему зачет на всякий случай, а то мало ли что может вырасти, если он уйдёт в андеграунд. ..
НЕМЕЦКИЕ СТИХИ
рассказ
Вот и всё. В направлении поезда
Покатился короткий рассказ,
Как душа моя — славная полечка
Вылетала из рюмки на раз.
Возгордилась, что спичка на воздухе,
Отравилась дешевым винцом:
Я устала, оставь меня, Господи,
Ты не будешь хорошим отцом.
Я сыграю на лаковой скрипочке,
Я собью это пламя сама…
И вставали ребята на цыпочки
К табуретам большого ума.
Разлетелись последние лампочки,
Поезд вышел в открытую степь.
Покатился рассказ из-под лавочки,
Да обратно уже не успеть.
И остались сырые сандалии
В платяном тесноватом шкафу.
Приходили врачи и так далее,
Записали не нужен в графу.
Несуровая нитка молчания
Зашивала пустые мехи.
От какого такого отчаянья
Люди пишут плохие стихи?
* * *
всё в порядке кругом бардак
самолетиком на чердак
в слуховое окно проник
мальчик выкинутый из книг
мальчик выгнанный из кино
перед самой войной-с-эскимо
парк культуры четвертый круг
мальчик стал кандидат наук
простудился остыл охрип
ртом хватая холодных рыб
и со временем стал таков
словно вырос среди мальков
все понятно к чему скрывать
и колесиком под кровать
покатился другой герой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
но об этом глаза закрой
* * *
Поздно утром сам не свой
ходишь с голой головой
словно взбалмошной девицей
что не даст тебе
покой
вот соседи половицей
заскрипели за рекой
комариная матрона
над сознаньем воспарила
и гудит что царь тайги
вечер цитра цитрамона
и перина аспирина
а налги мне
а налги
немецкие стихи
возьми-ка субтитры и ножик зазубренный
и что еще нужно от жизни возьми
ну может стишок в раннем детстве заученный
и всё остальное с собой не бери
там будет твой ангел врагами загубленный
и то что случается между людьми
оставь это пришвину гершвину шиллеру
и в поезд садись и лети в снегири
и веришь ли мы все решили заранее
что не было сказано не говори
здесь рано темнеет моргает германия
и время кончается после семи восьми
Московские стихи
Кругом Москва.
Откуда этот звук?
Как будто что-то вдруг слилось,
Что долго силилось и снилось
И наконец-то прояснилось:
В колокола ударил лось*.
отбился колокол от рук
Везде Москва.
Повсюду этот звук:
Для узких глаз невиданные своды
Дрожат от нежности — бессмертные народы
Идут во тьму.
Зажмуришься — увидишь этот круг.
* Лось — тотемное животное, погибшее на Пасху 2014 года.
следы
смотри сюда
сошли следы
отсюда навсегда
стоят у самой у воды
и сами есть вода
халды-балды
мы были льды
а стали дым
дада
когда звезда
коснулась гор
горла города
поедем в А
Алма-Ату
там яблони в цвету
поедем в Це
Целиноград
на римский виноград
поедем в хор
господних нор
по собственным следам
прошит зелёный коридор
в небесный Амстердам
я там тебе построю сад
но яблока не дам
перелицуй глаза назад
забудь меня адам
следы исчезли
без следа
остался только
след-вода
но входит тот
кто стёр следы
и нет ни следа
ни воды
АЗИАТСКИЕ ЛИЦА
Елiм-ай
Как молекула музыкального инструмента
хранит каждую ноту, сыгранную на нём,
так и каждая улица этого Города
помнит о твоём детстве
содержит быстро меняющееся лицо
потрескавшаяся домбра в музее национальных инструментов
первая бабушка Старый двор Старый двор подвижная музыка
от которой у тебя удлиняются ноги, —
ты бежишь, распластавшись, между деревьями,
одновременно наблюдая себя с высоты тишайшего полёта,
раскручивая и разглядывая время твоего становления —
мальчика остановленного на лету.
Отведи взгляд и всё снова завертится.
А так, пока ты смотришь, движется только
время внутри него — двенадцать лет стремительного овзросления.
Лето, ветер шумит в деревьях.
Шрамы и ссадины, выражение неподдельного счастья,
слёзы и мамин голос, стягиваются уголки губ.
Облако, плывущее в обратную сторону,
утренние трамваи, полные яблок карманы,
деревянные двухэтажные убежища,
девочки с острыми коленями, поцелуи до крови,
ты так и не научился курить,
вздохни поглубже, скажи “ииииаааа” и вдыхай этот воздух
прелой терпимой осени, эту незамутнённую ненависть,
драку за гаражами, “мама, мы просто упали с дерева”,
ветрянку, зачёркнутый черновик романа, казаков-разбойников,
голубые тянь-шаньские ели, проливные дожди,
любой из фрагментов звучащей музыки.
— Айжан, Ферзана, Ирина — Даурен, Данияр, Олжас —
имена, боковое зрение, азиатские лица, плечистые горы,
машина, летящая вниз по улице, глаза с разноцветной радужкой,
Иссык-Куль, санаторий, август, злая пуля учи меня жить,
момент, когда я увидел все звёзды.
Расфокусируй зрение, смотри, пока он вращается,
на эти внутренние подробности, но только не целиком,
это — галька, рассыпанная озером, камушки, которые помнят тебя,
до единого, поднимай и бросай их в озеро семь четыре четыре блинчика.
Внезапно кюй обрывается, ночь кругом и пульсирующие цикады.
Это полынь зовёт тебя с высоты, вынимая душу протяжным скрипом.
Ветер сухой, как руки умершего. Овчарка отравилась прелыми листьями
и смотрит так жалобно
ты зрачок глаз моих
қөзiмнiң қарасы
Я плачу, мне тебя не хватает, Дэзи.
елiм-ай елiм-ай
тёплые руки матери
то, чего никогда не будет
12.03.11
Потому что ты
не похожа на жёлтый светящийся шар, затеплившийся над домами,
на уменьшенную копию звезды, которая скоро погаснет,
на птицу с нежными крыльями, летящую над самой землёй
o менiн Қарлығаш!
так низко, что дождь переходит в снег.
Я ставлю свечу и думаю:
неужели ты
до сих пор несёшь это имя:
воскресную первую вербочку,
быстро живущую, тёмноглазую девочку,
рождённую пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят первого года
в городе, где горы заглядывают за подоконник
и яблоки катятся вниз по наклонным улицам?
айналайын!
Я чувствовал, как натягивается пуповина
с каждой горсточкой земли, бросаемой тебе в ноги.
И теперь ты —
и брат, и отец, и мартовский снег, и сырая земля,
и апрельская сирень, цветущая под окнами твоего четырёхэтажного дома.
жаным анам!
и теперь я
несу твою внешность
(чуть заострившийся нос,
пару родинок на правой руке) так же нежно и бережно,
как ты когда-то несла мою внутренность
под земным,
подземным,
гулким,
заботливым
сердцем.
Постоянство. i.
А порт открыт. И вот — ко мне
приходят и приходят корабли,
огромные, нагруженные светом.
Стоят в окне, несут дары…
О аисты, о рыбы, журавли!
Мне всё больнее с каждым летом
смотреть на Вас, смиряться и смотреть
как режете, безбрежные, пространство;
сквозь лёд и дым, сквозь нас и смерть
несёте имя, соль и постоянство.
О равноденствие, о время, тишина!
О равнодействие судьбы и человека.
Душа сама собой предрешена,
и вот — нисходит невесомый некто
по трапам к солнцу выброшенных рук,
по кровным тропам, по песку июня…
и слышится гудящий низкий звук
пчелы, воскресшей от дождя и поцелуя.
А дети, притворившись ковылём,
шумят в эфире, в солнечой листве:
— Смотрите: человечек с кораблём,
с огромным кораблём на голове!
Идёт, глаза закрытые, мечтает
и мачт заоблачных почти не замечает!
А порт открыт. И в комнате, как в яблоке, светло.
Вокруг такие корабли и лица!
И всё, что было, ведало, вело
не повторяется, а длится…
(И девушки поют: “мне повезло”)
не повторяется а длится не повторяется а длится не повторяется а
длится
Si
Молчание оттачивает речь,
произношение изнашивает слово.
Я не хотел бы ничего другого,
как лук натянутый промеж зрачков внимательных стеречь.
надежда радость пушкин пустота
дышанье мандельштам опять надежда
ещё сюда допустим слово кони
Я не хотел бы вас тревожить в лексиконе
и всуе никогда произносить,
чтоб как надежду и любовь не износить.
Зима
Зима.
Наматываю на руку рассвет, сырую ткань, деревья и дорогу.
Такие сумерки, как будто бы нас нет
и только дух носился над водой.
Январь.
Варрава выпущен досрочно: “Вот я откинулся, свобода, фраера!”
Свет под землёй
вскрывает плащаницу, рвёт в клочья смерть и говорит: “пора”.
Подземный тихий свет. Звезда над “нет”,
спускаешься в метро
и чувствуешь её
присутствие
в вагоне,
и видишь в этих лицах серебро.
Пока ты здесь, никто тебя не тронет.
Зима, звезда моя,
кувшин
несу на темечке,
боясь не расплескать бы.
Так тихо, словно в рыбе, не дыши,
прислушайся: ну как она звенит?
5:3 — 12
Блаженны кроткие, ибо они в пальто
выходят из дома
и не ведают, что творят.
Им жаль безвинных, но себя им не жаль,
а то
становится неуютно, и это — не вариант.
Блажен Гаврош,
выбегающий без шапки под дождь,
несобирающий в житницы, летящий во ржи овсянкой.
И ты,
который сюда идёшь, —
блажен, ибо ангел следит за твоей осанкой.
Как летучая рыба блажен Сашбаш,
восходящий поток, небеса над ним,
неземной пролёт на седьмой этаж,
колокольчик в поле. Москва. Жасмин.
И дырявый матрос,
закрывающий собой пустоту,
спокоен,
как бывают спокойны горы.
Постепенно наследуя землю, за верстой версту
встаёт из земли Александр,
Андрей,
Георгий.
мои имена: те, кто выжил и вышел на сушу.
жертвоприношение
иду на Вы иду против солнца иду против ветра
иду наизнанку против самого
себя это значит иду к себе
ждименяждименяжди тень моя и ты отражение в зеркале
пирамидальный тополь
простуженный внутренний голос сорванный внутренний хрип
три горсточки — заземление
мама ты говоришь: сынок не витай в облаках
а я уже по колено в земле
моя нежная Родина всё глубже ко мне
с каждым шагом
всё труднее роднее и глубже ко мне
они несут голоса они идут под Землёй
не смей называть их мёртвыми!
взявшись за руки они идут под землёй к Марие
в вывернутых рубашках времени
сквозь Землю идут к Марие
и пусть их глаза зарыты
в центре земли находится слово
Брат наш старший родной
когда будешь уходить, оставь приоткрытыми двери
покроши своё хлебное тело оставь пару капелек крови
И передай, пожалуйста, Маме запечатанное письмо:
“Мама! Вы только встречайте нас на пороге,
Вы только спрячьте наши головы у себя на коленях,
Вы только скажите: “Ну всё всё не плачьте, сиротки мои, сиротки…
вы дома вы дома вы дома…” Мама любимая…
…благословены Вы в женах и благословен плод чрева Вашего, яко Спаса родили еси душ наших…” во Имя Отца и Сына и Матери аминь
Или
Стоя на берегу Леты/Днепра/Или,
перекатываешь на языке виноградину
где-то между верхним и нижним нёбом,
не думаешь ни о чём особом,
слушаешь внутренний голос, как радио.
(Солнце — ящерица в пыли)
На заднем фоне сознания:
монологи, грехи, покаяния,
покаянья, грехи, мотивы,
(облака распушили гривы)
голоса, голоса без умолку,
если вслушиваться,— то музыка.
Задумчивая,—
реке под скорость.
Время — треск
(электричество/хворост)
Всё спокойно, тепло, недвижно:
виноградины тонкая кожица
не порвётся, не брызнет соком;
спит на воздухе плоский сокол,
о падении не тревожится;
ветер, пахнущий пылью книжной
меньше дует и больше снится…
Ты стоишь, докрасна нагретый,
то ли дерево, то ли подсвечник,
чудом выросший из земли.
Ждёшь, что божья падёт ресница
и пришпилит тебя навечно
к брегу Леты/Днепра/Или.
СВЕТ СО ВКУСОМ ВИНА И ХЛЕБА
Животное
Человек изначально — животное.
Но вот же я,
но вот же ты,
вот же оно:
любит/не любит,
живёт/ не живёт.
Ты — животное.
Я — животное.
Я люблю тебя
по-животному:
не на смерть,
а на живот.
И вот мы, усталые,
падаем на кровать,
чтобы заснуть, обнявшись,
в причудливой позе:
ты подтягиваешь колени,
я прижимаюсь к тебе животом,
а кто-то смотрит, смотрит
сверху
мы похожи на барельеф
блаженные древние боги
дремотных восточных империй
спят, крепко обняв друг друга
на глиняной ломкой табличке
беззащитно сплетая тонкие пальцы
Ты — с головой кошачьей,
я — с выгнутой шеей птичьей.
И не знает душа, чьей
сути к утру достичь ей.
Но суть только в том, что нежность
— каждый взгляд, поцелуй, касание —
накапливается в тебе по капле,
и собирается внизу живота.
Однажды нежности станет столько,
что там появится человек.
Только так получаются люди,
ведь
вот же я,
вот же ты,
вот же он.
Человек изначально — животное.
Некоторые книги
Некоторые книги открываются как глаза.
Жизнь заканчивается внеза…
Внезапной жизнью
в другом переплёте.
В чёрной коже без тела — жизнь.
Шелестишь страницами,
думаешь о перелёте
вдаль — за облачные стеллажи.
Это свойственно человеку —
верить в райскую библиотеку,
верить в адскую бибилиотеку,
в Александрию ходить как в Мекку;
верить истово, верить чисто
в лавку старого букиниста.
Или просто — во избежание —
верить в собственное содержание.
Знакомое, к сожалению,
только по одному оглавлению.
Некоторые книги никогда не отводят взгляд.
Веки у них воспаляются, страницы у них болят.
А слово — та же самая стрекоза,
у слова — фасеточные глаза,
ухвати его за крыло — трепещет.
Бьёт, потрескивая, по пальцам
сегментарным тугим хвостом.
Человек как бумага — плавится.
Комната вздрогнет и сбросит вещи.
Осенью книги желтеют листом.
Да, впрочем, дело не о том.
Просто книги пишут книги,
а люди делают людей.
И если,
люди пишут книги,
а книги делают людей,
в итоге
Получаются не то чтобы книги,
И не то чтобы люди.
Жизнь движется и не за..
Некоторые книги закрываются как глаза.
Imagine
Звонок Джону Леннону с неизвестного номера:
Есть такая страна, Джон,
где
все играют на банджо
и не думают о еде.
Ты даже не представляешь, Джон, —
они питаются светом,
исходящим от собственных жён.
Свет со вкусом вина и хлеба,
свет, играющий на ветру.
Смотришь в небо,
перебираешь
полоски струн,
лёжа на тёплых коленях жены,
и никакие занятия больше тебе не нужны.
Тебе понравится, ты не такой пижон,
приезжай вместе с Йоко, Джон.
Аж сердце ёкает, когда думаю, что снова тебя увижу,
это даже лучше, чем ночью гулять по Парижу.
Если не хочешь банджо,
то захвати свой старый, как смерть, рояль.
Это такая страна, Джон,
там совсем не нужна мораль:
ты играешь — жена излучает свет;
и ни войны, ни религии — нет.
Это не страшно — подай мне знак,
я пришлю за тобой упряжку
и несколько звёздных собак.
Их потом не догонишь
ни на самолёте, ни на корабле.
Ты понимаешь, Джонни,
эта страна не совсем на Земле.
Да, что-то вроде Клондайка:
добираться только на лайках,
работать, не покладая рук,
только климат мягче и вместо золота — звук.
Здесь много отличных ребят
и настоящего рок-н-ролла.
Не знаю, как насчёт Пола,
а Джордж скоро будет здесь.
Бросай свой Лондон
и его туманную спесь!
Как выйдешь на улицу,
крикни: «Довольно!» —
возникнет
возничий по имени Марк.
Сначала будет немного больно,
потом беспросветный мрак;
а через секунду ты будешь дома, Джон.
Начни с тональности до мажор…
.