Елена Завельская
Елена Завельская
художник, поэт
Живет в Санкт–Петербурге. Занимается живописью с 1978 г. Ученица Льва Овчинникова. Ее картины разошлись по частным коллекциям в Европе и США. В 80-90-е годы была членом Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ), объединявшим ведущих представителей неофициальной живописи Ленинграда. Участница знаменитых выставок ТЭИИ в ЛДМ, Гавани, Манеже. В последние годы в Москве и Санкт-Петербурге состоялись персональные выставки ее живописных работ. Последняя из крупных выставок, в которой она участвовала – «Петербург -2010», прошедшая в ЦВЗ «Манеж» в январе 2011 г.
Картины Елены в ФИНБАНЕ
Персональный сайт
«Эхо Москвы» Любимые картины Елены Завельской
Газета.ру «Ветер с севера». Персональная выставка Е.Завельской в Московском фонде культуры
Живопись Елены Завельской
Клезмер – Местечки Елены Завельской
Автопортреты
АР
Я родилась.
Всплыла
из тундровых озёр,
Из штормового моря
Холодного,
Невзрачной ижицей.
Взглянув,
В почти прозрачное лицо,
Сказала маме фельдшерица:
Младенец — не жилец.
Не выходишь.
Не плачь.
Родишь.
Потом.
Другого.
А эта…
Не жилец.
Видала я таких.
На рисовом отваре,
Протянет, может, месяц-два…
Но зиму эту ей не пережить.
Румяная Наташа,
Жена пропойцы рыбака Луки,
Утешила: не слушай эту Зинку!
Да будет, девка жить!
Ты не смотри, что косточки одни у ней,
Как у цыпленка.
А погляди в глаза.
Ей-ей, живучая девчонка.
Чую.
И сунула новорожденной в рот
Кусок копчёной чавычИ.
Я выжила.
Полгода не издав,
Ни днем, ни ночью
Ни звука.
Однажды, только вякнула
Чуть слышно,
Когда угарный дым от печки
Во сне отца и мать
Душил до смерти.
Они проснулись, ели живы,
От писка,
До сих пор молчавшего,
Младенца.
Я родилась.
Я выжила.
Живу пока…
ЦВЕТНЫЕ МЕЛКИ
Моим родителям.
Байка, бантики, пояс с резинками,
Скарлатина, в гармошку чулки,
Гоголь-моголь, раскраски с картинками,
Акварели, цветные мелки,
Итальянская, цирк, Караванная,
Коммунальный впотьмах коридор,
Каша пшенная, греча и манная,
С дровяными сараями двор,
Штандер, прятки, пятнашки и «классики»,
Яйца всмятку, ангины, очки,
Из пластмассы заветные часики,
Сказки, марки, открытки, значки,
Самозванное чувство стыдливости,
Несуразность, нескладность, позор,
Слезы, паника, взрывы игривости,
Вечер, тайна, потупленный взор,
Перемена, влюбленность, свидание,
Мини, макси, колготки, джерси,
Поцелуи, Битлы, опоздания,
На трамвае, в метро, на такси,
Неуклюжее, свежее, нежное,
Невдомек, невпопад, не беда,
Расставание, грусть, неизбежное,
Никогда, насовсем, навсегда…
***
Мне сегодня одиноко,
Но меня собаки любят.
Не летаю я высоко,
Что же! Кто меня осудит?
Тополиный пух займется
От одной зажженной спички.
Пес за коркою нагнется,
Нет у собачонки клички:
Я сегодня желтый кадмий
С охрой красною смешала.
Получилось очень складно:
Ветер, крик, оса и жало.
«ОДИНОЧЕСТВО» / х., м., 60×80 см., 1989 г.
***
Не сестра, не подруга, не мать —
Это просто январская слякоть —
Не грустить, не смеяться, не плакать,
Но тоску в свое сердце принять.
Сны о лете — наивный обман —
Полинявшая мордочка лисья.
Словно губку умершие листья
Пропитал клочковатый туман.
Все черно, только мысли — кармин.
И луны окаянное око
Прозревает не спящих сквозь окна.
Не горят фонари — ни один.
***
На углу, на изломе, на скатерти,
На обрыве, на грани, на дне,
На юру, на помосте, на паперти,
На кону, наяву, на коне.
Без царя, безвозмездно, бессовестно,
Безвозвратно, бесследно, без слов,
Без конца, без начала, без кОрысти,
Без кола, без двора, без оков.
Не дышать, не страшиться, не корчиться,
Не по делу, небрежно, не в лад,
Не уйти, не солгать, не закончиться,
Не в насмешку, не вслед, невпопад.
Из беды, из земли, из-за зависти,
Из души, из ночи, из окна,
Из-за печки, из чрева, из завязи,
Из любви, из вины, из вина.
***
Спазмом стрелки свело на полуночи.
Ночь темна и хмельна.
По кривым, по изломанным улочкам
Не ходить допьяна.
По линейке проспекты провЕдены —
Так трезвы, так пусты.
Полуосенью влажною съедены
Над Невою мосты.
В помешательстве тихом слоняется
И стучит невпопад
Дождь в ворота и окна — он мается
И зовет листопад.
Не начавшись, роман мой закончился
С этим летом. Пускай:
В чреве августа, ведаю, корчатся
И зима, и тоска.
***
Запах пыльный и скучный
Омертвевшей коры.
Как заблудшие души —
Проходные дворы.
Этот город простужен
От подошв до венца,
А замерзшие лужи —
Будто бельма слепца.
***
Я рисую местечки:
Стариков и детей, и старух.
На дощатом крылечке –
Может, Мойше, а, может, Барух.
Еще учится скрипку
Приручать шестилетний Арон.
Рыжекудрая Ривка
Еще видит свой девичий сон.
Еще топятся печи…
Холодна крематория печь.
И субботние свечи
Мириам успевает зажечь.
Наливается вишня,
Не окрасилась кровью вода.
И пока не расслышать,
Как звенит топорами беда.
Но разверзнется пекло…
Прокричит черным утром петух…
Станут пылью и пеплом –
Ривка, Мойше, Арон и Барух…
***
У меня прабабки были:
Еврейка, сербка и полячки.
Тоску, сердечность и горячность
Они в наследство подарили.
Тиха была, наверное, сербка,
Быстра, наивна, простодушна,
Платок повязывала душно,
Но целовать умела терпко.
Еврейская тоска не дышит,
Но слышать может только боль.
Кудрей неистовая смоль
Прядь русую мою колышет.
А польский гонор – дама треф –
Неистребимое кокетство.
Мне не обузою наследство.
Дзенькую бардзо и пся крев
***
Полынь, осока, сныть,
И мачеха – и мать.
Не по теченью плыть,
Не противостоять.
Заблудшая овца,
Не – рысь, не мотылек.
Бежать ли на ловца?
Лететь на огонек?
Не на крутом валу,
Не Жанною в седле,
Не девой на балу,
Не ведьмой на метле.
Почти что наповал:
Тавро, силки, аркан,
Как будто зазвучал
Заржавленный орган.
Не по теченью плыть,
Не противостоять.
Наверное – не быть,
Наверное – не стать.
***
Средь русских, в сапогах смазных, остервенелых,
С кистенём
Я чувствую себя пархатою жидовкой.
Бог мой, погром!
Среди евреев – в черно-белом,оголтелых –
Талмуд, Суббота
Пятном неясным – гойкой, шиксой, полукровкой
Беззаботной.
Среди невежд самодовольных – иноязыка я –
Петрушка.
В кругу богемы – сразу ясно – лыком шита я –
Простушка.
На пасху в церкви шумной, душной – анахоретом.
Одиночкой.
Но безмятежна в теплой ванне с сигаретой.
Здесь точка.
***
Холодный, равнодушный враль,
За день вчерашний не в ответе,
В надвинутом на бровь берете
Шалит на улице февраль.
На Невском плачет саксофон –
Истому, страсть, отвагу, нежность,
Игру, победы неизбежность
Сквозь стоны обещает он.
Смеюсь, похмельем во пиру –
Обдуманное злое слово.
И щеки вспыхивают снова
На свежем ладожском ветру.
***
Не может правдой быть, что разлюблю собак,
Что стану гладью вышивать я,
Что полюблю цветные платья…
Не может правдой быть, что разлюблю коньяк.
Что стану подозрительной, угрюмой, злой,
Безгубой, тучной и брюзгливой,
Что предпочту расчет – порыву.
А после обернусь золой…
Не может правдой стать, что я не повторюсь
В другой – смешливой, вероломной,
Что, усмехаясь, не припомнит
Ни серых глаз моих, ни русой челки…
Пусть,
Хотя б в беспамятстве ее, но повторюсь.
AP
Зачем правил низать
Бисер,
Одно за другим?!
Бессмысленно.
Мне ли по ним,
Легкомысленной,
Жить-поживать?
Не по ним тосковать.
Не по ним и тужить…
А добра, и вовек, не нажить.
Ох, не люблю золота!
Солдата люблю
Из олова.
Он мне,
Фарфоровой пастушке,
Не шептал-не шепчет,
Слов горячих на ушко.
И подушку
Со мной не делит.
Ни в жару, ни в метели.
Стоит себе на посту
Своем.
На мосту.
Мой солдатик оловянный.
И меня окаянную
Сторожит от бед,
И не застит мне белый свет.
День и ночь —
Сутки прочь.
Прочь, прочь.
Ночь…
АР
Тем, кто придет, когда я умру…
Берите, фарфор, посуду,
Питейную,
Супницы, блюда
Затейливые.
Если не равнодушны вы к серебру —
Фамильному,
Не мною нажитому добру,
Пусть, не обильному,
Но не помято оно, не разбито.
И, не деревянное , чай, корыто…
Берите.
Вдруг пригодится.
Налить, закусить, напиться.
Может, перед кем похвалиться.
Двадцать-тридцать моих колец,
Которые мне дарили,
Те, кто меня любили,
Но с кем не ходила я под венец.
И, наконец,
Книги. Книги? Книги…
Вот, ведь, тяжелые вериги.
Ну, разве, те, что к букинисту…
Сколько за каждую дадут…
Тысячу, пол ста, триста?
Если с прилавка уйдут…
Остальные книги – в корОбки.
Вынести навсегда за скобки.
Юбки моя, платья – в печь.
Письма, тексты, фото – сжечь.
Осталось решить с холстами.
Некому их оставить.
Боль, любовь, мои окаянные…
Отвезите их на Стремянную,
К Владимирскому храму.
Пусть к ограде
Рядом с нищими встанут.
Или на улицу Растанную,
Туда, где солдаты прощались
С любимыми…
И не возвращались.
***
Опять в бессонницу,
Как в дальнюю дорогу.
Убавить эту боль,
Пусть, на немного…
Чуть-чуть,
Хотя б, на градус ниже…
Ну, чтобы кровь не закипела…
Ты понимаешь, такое дело…
Твоя рубашка оказалась
Ближе,
Намного ближе к телу
Моему,
Чем к твоему.
Да, что там, к телу…
Она почти под кожей,
Похожа
Твоя рубашка
На власяницу,
На плащаницу,
На рогожу…
Но нет ее теплей,
Её нежней,
Её дороже…
Её родней…
АР
Без царя голова,
Говоришь…
Это, тебе, не с маслом шиш!
Такой живу я смолоду,
С младых ногтей
Не отрастила локтей.
Лучше умру с голоду,
Чем торговаться.
Что ж, из-за этого убиваться?
Не умею ничего купить
По сходной цене.
А это нынче не в цене…
И шелковую нить,
Что смешно,
В игольное ушко
Не с первого раза вдену.
Но есть галифе на смену.
Да ножик перочинный.
Семь лезвий!
Весьма полезный,
Когда небо с овчину.
А вот с плюшевым мишкой
Вовек не спала,
Садовая голова.
И не было у меня братишки.
В куклы не играла.
Зато падала, да вставала,
Как ни в чем не бывало.
И хохотала.
Потому что падать
Не грешно.
Но больно и смешно.
А кому-то в радость
Твоя боль.
А смех — на раны- едкая соль.
И сколько раз
Не упаду,
Встану, да пойду!
На радость себе
Не на беду.
Голова, говоришь,
Без царя?
Ну, да!
А мне до фонаря.
Что иду в никуда,
На кудыкину гору
Не воровать помидоры.
Сама не знаю
Зачем…
Для чего…
Ну и что с того!
АР
Ты коси свою
Трын-траву.
А я свою косить буду…
Мураву.
Горькую.
На вечерних зорьках.
До первых петухов.
Не писать стихов,
Но руками осот тягать…
Мне не привыкать.
Больно ж, как! Твою мать!
Нет у меня
Сладкой ваты,
Нет рахат лукума.
Ни для тебя, ни для свата,
Ни для кумы, ни для кума.
Только горький шоколад.
Упрятан за оклад.
Затвердел.
Никто его не размягчил,
Не обогрел
В теплых руках.
Да и не съел.
И не съест,
Похоже.
Может, где-то есть,
Ни на кого не похожий,
Кому бы и отдала эту плитку.
Не золотой, как не крути, слиток.
Но голод утолит.
Хотя б, и на полчаса.
И то — хлеб! И голова не болит.
Что у меня осталось про запас…
Да то, что бог припас.
Пара чистых холстов…
Пущу их в дело.
Напишу женское тело.
Сочное, гибкое,
И лицо с улыбкой.
Вот, и всё, пожалуй.
Меня ты не жалуешь.
И не жалуй.
Только перестану смеяться, если,
Прошу, пристрели меня на месте.
АР
В этом городе правит безумие:
Майской ночью, февральской зарей,
И поэтом, и нищенкой злой,
Снегопадом, дождем, полнолунием.
Здесь ограды ржавеют с воротами,
Здесь любовь – то ли – яд, то ли – мед,
Здесь зимою не жив и не мертв…
Здесь соборы парят над болотами.
По линейке проведенным улицам
Научилась часами кружить…
Зюйд от веста всегда отличить,
Когда небо рыдает и хмурится.
В этом городе, призрачном вроде бы,
Научилась любить и дышать,
Научилась летать и молчать…
В этом призрачно-праздничном городе…
***
У дороги только стражи
Только версты у обочин
Вот те — Бог, а вот – порог,
Каждому своя поклажа
Путь – длинней или короче,
Но один для всех итог.
У дороги нету срока,
Не загадывай о встрече,
Ничего не обещай,
У терпенья — нет пророков,
У любови – тихи речи,
Вере некого прельщать.
У дороги только стражи…
У дороги только версты…
Вот те Бог, а вот порог…