Георгий Оболдуев
Оболдуев
Георгий Николаевич
1898, Москва — 1954, Голицыно
Русский советский поэт, прозаик, переводчик. Выходец из семьи предводителя дворянства города Коврова. С раннего детства тонко чувствовал музыку и позже замечательно играл на фортепьяно. В 1916 году поступил на историко-филологический факультет Московского университета. С 1918 года служил в Красной армии, в Культурно-просветительных отделах.
После демобилизации в 1921 году поступил в Высший литературно-художественный институт им. Брюсова, который окончил в 1924 году. Работал в различных издательствах. В декабре 1933 года был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и в 1934 году осуждён на 3 года высылки в Карелию. После ссылки жил за 101-м километром, в городах Малоярославце и Александров, потом в Куйбышеве. В 1943 году был мобилизован, воевал во фронтовой разведке. С 1945 года жил в Москве и в Голицыно, где и умер. Похоронен на Кобяковском кладбище. При жизни было напечатано лишь одно стихотворение: Скачет босой жеребец (“Новый мир”, 1929, N 10).
ПЕНЬЕ СЛЕПЫХ
Две медные медали
инвалидной песни слепых,
стукаясь друг о дружку, слетали
со взбитых закатом мостовых.
Ко мне задорно доносилась
женщины песочная накидка
складываясь просительно, силясь
испить двухголосного напитка.
О! Робость показной немощи
капала с песни древним зельем,
когда взвизгнул колокол, вспенящий
с ветром фехтующую зелень,
когда два деревянных голоса
отшатывались и вспоминались
разлетающимися пó лесу
эхом накинутыми нá лес
1924
«Никогда этого не слыхано, чтоб ты…»
Никогда этого не слыхано, чтоб ты
(— Чтоб я изныл! —),
Как и другие дивчаты,
Чуя, что я чуть не задыхаюсь
Желаньем задохнуться в твоих губах,
— Чтоб ты: —
Не позвонила по телефону:
Не в службу
(4-75-86),
Так в дружбу
(5-94-57).
1930
«При нашем скученном жилье…»
При нашем скученном жилье,
Да при занятом времени
Недосуг нам романиться:
Особенно по зимам,
В особенности с девушками,
С коими от знакомства до поцелуя
Месяцев на шесть времени,
Верст на триста пеших гулянок,
Пьес на десять разговору:
— Экой нерациональный расход.
1930
Кантата
Расхаживаю, разъезжаю, людей показываю, себя смотрю.
Каждый встречный-поперечный –
Продукт законченный и беспечный
Любовного акта,
Как-то:
От одного названья,
По милому имени,
В нежном словечке,
За одно названьице «пеночка»,
Что выпорхнет из незабвенненького,
Коли и жить-то не на что,
И положиться-то не на кого.
Вышеизложенное что лютик:
Легко за ним прогуляться
Туда, где природа и люди
На море и на суше
Бьют баклуши,
Точат балясы.
«Индивидуи» и «классы»,
«Души» и «туши».
Всякое людское отродье
Зрелого возраста и рода
Прошло сквозь огни, медные трубы, воды;
Сквозь себя, мужей и жён.
Отменна вода.
Теоретичен огонь.
Пусты лбы и трубы.
Прелестны – хоть навсегда
(Только тронь!) –
Свежие губы.
Давненько это было:
Совсем недавно.
Давным-давно:
Каких-нибудь десять лет тому назад.
Не надо быть ни пророком, ни провидцем
Ни ещё каким-нито оборотнем,
А непредубеждённым гражданином,
Чтоб оценивать положенье нашей страны,
Как лучшее в мировой ситуации.
Нас астрономически много,
Спаянных пока что в СССР.
Наша колония, рынок и сырьё, –
Сердце и честь каждого человека,
Живущего и будущего жить.
Мы непорочно бедны:
Так и есть куда богатеть.
Мы горны, долинны, речны, морски и лесны:
Так есть куда силу девать,
Чтоб получить вдвое.
С севера к нам не подступишь: сдохнешь!
Сами путём не знаем,
А узнаём и узнаем,
Чего там деется;
Какое богатство веками
Ждёт не дождётся быть взятым:
И будет.
Близок локоть с Запада –
А не куснёшь:
Только заглазеешься – пасть отточишь, –
Глядь, соседушка по-приятельски
В бок
Вгрызся.
С юга: – жарко, да слишком живописно
(Читай: непроходимо);
К тому ж афганцы, персы, турки
Несознательны, хоть убей:
Липнут к северу, как мухи на мёд,
Точно знают, где спасенье.
Щипнуто было с востока: –
Да вышло столь дальневосточно,
Что, пораженью поражаясь,
Спешно распоряжались:
Оскаленные морды счесть улыбкой,
Трупы – спящими,
Пленных – туристами в СССР.
1930
***
Я лежу, хожу, играю,
Забываю, помню, знаю;
Я живу — упруг иль ломок —
Так же, как и мой потомок.
Мы топорщимся и лезем
С нашим счастьицем крамольным,
С месивом страданий, нежностей,
Сбритых лезвием подпольным.
Пусть случайное потомство
Проживет, ко мне приблизясь,
Нашу боль и вероломство,
Веру, катарзис и кризис.
Заведя свои прогулки,
Пусть оно почует, нежась
Близким привкусом разлуки,
Нашей жизни нашу свежесть.
1932
«Ржал в траве кузнечик…»
Ржал в траве кузнечик
Медленно и знойно.
Несколько овечек
Шло благопристойно.
Люди – жёлты, босы –
Ворошили сено,
Отбивали косы,
Приклонив колена.
Те тёплые толпы
Облекла кончина:
С ними холод тёплый
Делит их скотина.
Конь, корова, жучка.
Плуги, сохи, косы –
Как бойко, так жутко –
Распластали кости.
Ржёт в поле кузнечик,
Прёт по полю стадо,
Каждый человечек
Делает, что надо:
У одного книга,
У других газета:
Посильное иго
Темноты и света.
Ветрик насекомых!
Ветрище аварий!
Ветерок черемух!
Ветер гор и далей!
1933
***
Город взвален долгим вечером
На плечи людских бессонниц.
Ночь дрожит стеклянным черепом.
Я бегу, как незнакомец,
Мимо собственной комедии.
Благодушней, чем мерзавец,
Распускается столетие;
На дрожжах своих красавиц
Разбухая все проклятее,
Прибедняются по-вдовьи:
Диктатура, демократия,
Мистика, средневековье,
Провокация, двуличие,
Малодушие, шпионство…
Каннибальские обычаи
Нынче вынужден я конста…
1933
***
Ветра горные синкопы
С тупостью контрабасьей
Теребят венком икоты
Собственное громогласье.
Кашу маек и футболок
Расхлёбывает прозаик:
Выдержанный идеолог
Вышеизложенных маек.
Взглянешь, будто жребий вынешь
На юру своих позиций:
Дивно шевельнётся финиш
Сна сквозь тапочки и ситцы.
Эй, разинутый писатель
Забияк, тихонь и мошек,
Это сказано касатель –
Но, ну, хоть бы женских ножек.
Это сказано особен-
Но применительно к жизням,
Средь ухабов и колдобин,
Коими в потомках взвизгнем.
Это сказано затем,
Чтоб иметь право
Выбора сквозных тем
В нашей целости дырявой.
1933
***
Я осторожно вел стихи
Среди подводных скал людей.
Меня прощали, как грехи
Своих развинченных затей.
Мной не клялись, но знали час
Невольных, современных снов,
Когда и эта мной клялась,
И та жила, чем я здоров.
Моих невидимых костей
В объятьях энергичных мяс
Не трогал эклектизм детей,
Которым грамота далась.
Я — не отпетый алфавит
Укладывал в огонь и лед:
Так что, коль время подождет,
Твой правнук мной заговорит.
А ты, заткнувший гнев и стыд
За пазуху своих невзгод,
Будешь иметь неважный вид,
Хоть нынче он тебе идет.
Довольно трусости и лжи,
Довольно правил и доброт.
Ты не жил, но зато я — жил:
И жизнь от жизни заживет.
1933
З.К.ЛЮЧЕНИЕ
Зачем рокотали Перуны?
Зачем погибали миры?
— Наверно, чтоб вещие струны
Звенели с Медвежьей горы.
Зачем неизбежностью икса
Наполнена вечности тьма?
Наверно, чтоб ропщущий свыкся
С бездонным безумьем ума.
Зачем непригодность гипербол
Исторгнута горлом наук?
Наверно, чтоб здесь изувер был,
Неверящий в плен и в испуг.
Зачем обаяньем гипотез
Вседневность заворожена?
Наверно, чтоб ей озаботясь,
Ты видел, что бездна без дна.
Зачем этой жизненной спазмой,
Подобной «омега»-лучу
Какой-то там проктофантазмост
Похлопывает по плечу?
Наверно, наверно, наверно,
Чтоб ты ощутил себя, чтоб
Твоих злоключений каверна
Тебя не ударила в лоб.
(из «Послания А. П. Квятковскому», фрагмент)
1937
Memento Mori
Бедный, дрожащий зверёк,
Раненный выстрелом,
Плохо себя ты сберёг:
Доли не выстроил.
Лапы и хвост поджимал,
Морщился ласково,
Скраивал свой идеал
Начерно, наскоро.
Сердцем не бейся в судьбу:
Накрепко заперто.
Спёрло дыханье в зобу
Чуть ли не замертво.
Болью предсмертных потуг
Жил не надсаживай:
Видно, не нам с тобой, друг,
Встретиться заживо.
Что-то в нежданной судьбе
Вышло навыворот,
Раз не мелькнуло тебе
Верного выбора.
Кровью исходишь? скулишь,
Жмурясь на извергов,
Тёпленький, серый малыш?..
Сиверко, сиверко!
Ноги дрожат и ползут,
Потные, мокрые,
Бегом последних минут
Стёртые до крови.
Словно в заветном рывке
С силой рванулись и…
Всё повторяют пике
Смертной конвульсии.
Трепетом самых основ
Двинуто под руку:
Скоро тягучий озноб
Влезет до потроху.
Жизнь, что была не полна —
Отмель на отмели! —
Им-то хоть и не нужна, —
Взяли да отняли.
Ихнего права не трожь
Писком: «а где ж оно?»
Что-то ты дуба даёшь
Медленно, мешкотно.
Слабостям, чорт подери,
Место не в очерке!
Жалостный тон убери,
Брось разговорчики!
Чтоб у злодеев (тьфу, тьфу!)
Слёзы не падали
В каждую эту строфу
Из-за падали.
1947
Вновь
Не умирайте, подождите:
Мне с вами очень интересно.
Под те метели, под дожди те,
Что в нас летели столь телесно,
Мне вновь прокрасться б, вновь упасть б ещё,
Вновь подышать бы влажным сумраком,
Пробиться б на живое пастбище,
Навстречу солнушкам и сумеркам.
Того, что все дыханья ценят,
Нам выпало не так уж много:
То – глина, то – асбест, то – цемент, –
И запорошена дорога…
Где ж было выглянуть растеньицу
Кусочком яркой, щуплой зелени,
Когда на жизнь как на изменницу
Всё – валит веленого веленей.
Венками с трупов всех Офелий,
Любовным вихрем всех Франчесок,
Браслетками всех Нин – летели
Века в мгновений перелесок.
Вот мы и дожили до зрелости,
Почти уж съёжились от старости,
В каком-то нерешённом ребусе
О Гамлете, Икаре, Фаусте.
Февраль 1947
Возрожденье
Все мы — ровесники, младенцы и старушки —
Жизнь ежедневную посильно создаем,
То вздор отпетый чуть не до небес раздувши,
А то сокровище отправивши на слом.
И отовсюду-то грозят нам чьи-то жезлы:
Доноса и толчка, приказа и перста…
Невыпотрошенный — глотай, что в рот полезло,
А выпотрошат — так уж не отворишь рта.
Живем, носы задрав, но прячась за кулисы
То честолюбий, то успехов, то скорбей…
Старательно доим наш пафос тугосисый,
Крепя энтузиазм предложенных идей.
И если это все уж выглядит не вовсе
Непрезентабельно, по правде говоря,
В том виноват не зуд, чесавшийся в Хеопсе,
А трудно занимающаяся заря.
Там был разгульный смрад вослед ночной пирушке,
Здесь — перед ярким днем рассветный, легкий дым,
Все мы — ровесники, младенцы и старушки —
Благую будущность, наверно, создадим.
1947
Кукареку
Сократ был контрреволюционером,
За что и принял смерти приз.
Плюнь, трижды плюнь. Стократ — другим манером
Горячей жизни прикоснись.
Высокопоэтические мысли
(Благоразумью ль вопреки?)
Поглубже прячь; в глухой архив отчисли:
Чтоб корень вырос, режь ростки.
На выспреннее вытараща зенки,
О сверхсознанье не трубя,
Строй смирно домиков и замков стенки —
Да не поставят к ней тебя.
Да благо будет ти, да многодетным
Покинешь ты курятник свой,
Когда пожмет, отмыв грядущий свет нам,
Рука руку — твоей рукой.
1947
***
Нелюдимо наше горе:
Одиночество, как тьма,
Обживается тем скоре,
Чем слабей огонь ума.
Нелюдима радость наша:
Бред угрюмый, сон больной…
Жизни выпитая чаша –
Бесприютный непокой.
И когда проходит мимо –
Ни обычно, ни ново –
Наше счастье: нелюдимо,
Потому что нет его.
1948
Свидетелю
Средь разного рода лишений
Единую знаешь поживу,
Которая в центре мишени:
Быть живу, быть живу, быть живу.
Очнись, отряхнись и ответствуй
Насупленному супостату,
Что мысли греховному месту
Быть святу, быть святу, быть святу.
Но помни, не гневаясь впрочем
В ответ на позорную тему,
Что лучше тебе, как и прочим,
Быть нему, быть нему, быть нему.
Прищурясь, посматривай: эко
Досталось в наследье к беспутству
Свидетелю нашего века
Быть слепу, быть глуху, быть пусту.
1948
Русская песня
1
Вынают, с ходу трепеща,
Аккордеон из-под плаща:
Воняет плащ резиной.
Аккордеон новехонек,
Он принесен разиней, —
Тем, что похож на окуня,
Тем, что сейчас разинет
Всю пасть аккордеонову,
Тем, что под розовой осиной
Завоет песню по-нову.
2
Осенняя осина —
Дешевые дрова —
Не сукина ли сына
Под тобой голова?
Твои, матушка, корни —
Заветный твой покой —
Затаптывает ерник
Чечеточной пятой.
Не верь словам Шульженки,
Русланиху души:
Они снимают пенки
Со всей твоей души.
3
Эй, Митюха, эй, Алеха,
Жить на свете вовсе плохо…
Наша жизня — крошево:
Ничего хорошего!
Чтоб прожить на свете хитром,
Сбегай, Ванька, за поллитром,
Не забудь закусочки —
Квашеной капусточки.
Мы водочки выпьем-выпьем,
Из макушек горе выбьем:
Не вяжись веревочкой
За веселым Вовочкой.
У нашего у Володи
Сапожки не по погоде…
Целу ночку нынечко
Спать Володьке с Ниночкой.
Ох-ти, ах-ти, эх-ти, ух-ти,
Ух-ти, тухти, берено-лахухти, —
Наша совесть девичья
Застоялась давеча…
Эка Катя, Катерина,
Терина-Катерина,
В ей порода материна,
Можешь быть уверена!
4
Не верю я. И ты не верь.
То — тетерев зовет тетерь.
Не трожь. Не кличь. Не вырони.
Прилип, не денется теперь,
И перья растопырены.
5
Развернулась веером
За поляной рощица;
Ветерок-несеверен —
Меж ветвей полощется;
Пепельному солнцу в поле
Сетуй о плакучей доле;
Над березой — что разлукой —
Легкой памятью аукай.
1948
Сюркуп*
Шествуй с музыкой и с песнею,
Вширь на животе ползя.
Получай за службу пенсию,
Коли взяток брать нельзя.
Невзирая на коррупцию,
Ковыряя щёлки в рай,
Собственной своею «руцею»
Духи ближних предавай.
От дневного света вянущий,
Мрак несущий в стан теней,
Где найдешь себе пристанище,
Людоед и лиходей?
Покрывайся свежей плесенью
От мозолей до плешин:
Да излечит хворь телесную
Собственный пенициллин!
Точно так ведется издревле,
Что, попавши под прицел,
Кое-кто от жизни выздоровел
И от смерти уцелел.
*Сюркуп — перекрышка (карточный термин).
1948