Владимир Можегов | ЧЕСТЕРТОН 150 ЛЕТ СПУСТЯ
29 мая – 150 лет со дня рождения Гилберта Кита Честертона – одного из величайших писателей планеты. Описывая борьбу Рима и Карфагена, он почти детально описал всё то, что происходит с планетой сейчас. А именно – «схватка богов и бесов».
Когда-то Гилберт Кит Честертон был одним из самых популярных писателей Англии. Его сравнивали с Диккенсом, Оскаром Уайльдом и Джорджем Бернардом Шоу, а то и со всеми тремя разом, говоря, что стиль его есть их своеобразный сплав. Сам Шоу, с которым Честертон дружил и с которым спорил до хрипоты, не сходясь кажется ровно ни в чем, назвал его «человеком колоссального гения».
Если мы внимательно посмотрим на то, что отстаивал Честертон, окажется, что убеждения этого «легкомысленного» человека весьма консервативны и традиционны. Традиционны настолько, что празднование его 150-летия в современной Англии даже трудно представить.
Кажется, нет ничего более противоположного, чем современная Англия и Честертон. Далекий от всякого пацифизма, еще более – от пафоса равенства, еще более – мультикультурности и всей прочей сегодняшней моды, Честертон – один из тех типичнейших «мертвых белых мужчин», памятники которым в сегодняшней Англии принято сбрасывать с пьедесталов, а портреты выносить из классных комнат. Хуже того, он христианин, страшно сказать, католик. Причем весьма убежденный.
А как отнестись к его яростно антиплутократической, антиростовщической позиции (принесшей ему даже славу «антисемита») в сегодняшнем мире победившей плутократии? Нет-нет, Честертон явно, слишком явно не ко двору.
При этом сам писатель прекрасно понимал, куда катится мир. И если современную Англию даже этот король парадокса вряд ли мог бы вообразить, можно себе представить, сколько едкой насмешливой желчи вылилось бы из этой «немалой бочки», если бы ему довелось ее увидеть.
Юмор Честертона тоже, кстати, особый. Лучше всего о нем сказал К.С. Льюис: «Это не «остроты», распределенные по странице, как изюминки по тесту булочки, и уж вовсе не заданный заранее тон небрежного пошучивания, который нет сил переносить; юмор тут неотделим от самой сути спора, диалектика спора им «зацветает»… Шпага играет в лучах солнца не от того, что фехтовальщик об этом заботится, просто бой идет не на шутку и движения очень проворны».
Льюис увидел, пожалуй, главное: этот громоздкий, неповоротливый, постоянно вышучивающий самого себя благодушный и многословный балагур – прежде всего боец. Боец нешуточный, боец проницательный, увидевший своими острыми глазами бездну и остановивший взгляд на самом грозном враге.
В «Вечном человеке» – может быть, самой серьезной книге Честертона, эта его всегдашняя внутренняя борьба разворачивается в масштабах всей мировой истории.
Конфликт Рима и Карфагена Честертон называет «схваткой богов и бесов» и указывает на него, как на самый решительный момент мировой истории. Это по-настоящему замечательный текст, прочтя который, мы многое поймем о нашем сегодняшнем мире и времени.
Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота…». Геополитическая реальность встает перед нашими глазами во всей красе, не так ли?
Далее: «Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. Чтобы это понять, попытайтесь себе представить, как манчестерские дельцы, при бакенбардах и цилиндрах, отправляются по воскресеньям полюбоваться поджариванием младенцев… Ничего на свете не боялся Карфаген, кроме Карфагена. Его подтачивал дух, очень сильный в преуспевающих торговых странах и всем нам хорошо знакомый. Это – холодный здравый смысл и проницательная практичность дельцов…»
Это, пожалуй, еще более узнаваемо. Как и дальнейшие рассуждения Честертона о том, что именно здравый смысл и практичность, возведенные в культ, Карфаген и погубили. Ганнибал почти уже победил. Но карфагеняне не добили Рим из самых практичных соображений: «практичный карфагенянин… смотрел в лицо фактам и видел, что Рим при смерти, что он умер, что схватка кончилась и надежды нет, а кто же будет бороться, если нет надежды?» Но Рим стал бороться, восстав из пепла, и победил. Именно потому, что его идеалы были несколько менее практичны.
Вот еще замечательный отрывок: «Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь – это чувствительность, а чувствительность – это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой… Они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал. Он пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потому в конце концов перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть хорошими; более того, они не так глупы, чтобы верить в какой-то там дух, и отрицают то, что каждый солдат назовет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не могут. Именно это случилось с пуническими дельцами».
Случилось так, что религия духа победила религию денег – боги победили бесов: «Молох сожрал своих детей. Боги ожили снова, бесы были разбиты. Их победили побежденные; можно даже сказать, что их победили мертвые. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, ее силы, если забудем то, что в ужасе и в унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он встал во главе империи потому, что стоял один посреди развалин. После победы над Карфагеном все знали или хотя бы чувствовали, что Рим представлял человечество даже тогда, когда был от него отрезан…».
И наконец: «Мы должны быть благодарны терпению Пунических войн за то, что через века Сын Божий пришел к людям, а не в бесчеловечный улей».
Кажется, исчерпывающе.
В этом отрывке Честертона больше, чем в любом из его рассказов об отце Брауне, в любом из его эссе, и даже чем в любом из его романов. Здесь он как нигде открывается нам в том, что он любит, и в том, что ненавидит. И оказывается, что тем самым он открывает душу и нерв самого времени: и времени Честертона, и, конечно, нашего времени. То есть, по всей видимости, – времени всей мировой истории.
Ближе к концу жизни Честертона папа Римский Пий XI произвел его в рыцари-полководцы звезды Папского ордена Святого Григория Великого. А в год смерти назвал его защитником католической веры. Справедливо: сборник «Ортодоксия», книга о Франциске Ассизском, эссе «Вечный человек», биография Фомы Аквинского.
Честертоновское общество даже предложило беатифицировать писателя. Однако в лике святых Честертон, кажется, смотрится не очень. Пусть остается таким, каким мы его знаем: шутником, балагуром, королем парадокса, мальчишкой, дерущимся за свою честь.