Владимир Иванович Глухов родился 22 апреля 1961 года в Душанбе.В 1981 г. окончил Художественное училище им. Олимова.В 1987 г. окончил Московский художественный институт им. Сурикова.В 1992 г. покинул Таджикистан в связи с гражданской войной. Переехал в Москву, а потом и в Тюмень.Выставки проходили во многих городах, включая Душанбе, Москву, Тюмень, Санкт-Петербург, Нью-Йорк, Нью-Джерси.Картины Глухова хранятся в Третьяковской галерее, музее им. Бехзода в Душанбе, частных фондах и коллекциях в Севилье, Париже, Лондоне, Брюсселе.Выпустил две автобиографические книги с фотографиями картин.Член Союза художников России и Союза художников Таджикистана.Скончался в Тюмени 11 сентября 2018 года.Похоронен во Владимире, где живет его сын.

***

Звонкое звучание фамилии Глухов. Друзья и приятели о тюменском художнике. (кликабельно)

 

---

ПРОЗА

Таджик в Тюмени

Когда я приехал в Тюмень, позвонил другу в Питер, а он и говорит: «А слабо тебе сказать, что такое Тюмень?» Почему, говорю, слабо? Могу сказать — пьяно и грязно. Зимой холодно, что я терпеть не могу. Весной — грязно. А летом — летит этот тополиный пух, от которого вся морда горит. Но весь этот экстрим подстегивает тебя как-то, заставляет суетиться. В Таджикистане у нас, когда идет «афганец» (самум), это вообще страшное давление на организм. Но я тогда был молод: отец и мать у меня сильно страдали, а мне хоть бы что. И это был, конечно, повод для живописи. Интересно, как солнце сквозь пыль пробивается. И пыльная буря в горах… Ты видел, как на картинах у китайцев: передний план четкий, потом — туман, потом опять четкий вид возникает…

Маленькими мы выбирали подходящие деревья и строили на них гнезда, скрепляя их алюминиевой проволокой. В нашем дворе у всех были гнезда. Заберешься в гнездо и уроки сразу сделаешь — влёт! Гнездо — это твой маленький домик на дереве. Потом смотришь, как дерево постепенно начинает проволоку обволакивать — нигде такого не видел! Упадок начался с того момента, как мы стали строить гнезда лежачие… Удивительно, но 1.000.000 лет назад, на том месте, где сейчас Душанбе, обитали жирафы. Факт!

Есть такое понятие «душанбинский характер» – открытость, душа нараспашку… А тюменский характер… это люди, в своем большинстве с тройным, а то и с четверным дном, очень скрытные и негостеприимные. И Тюмень… Что за город без градостроительной концепции — в самом городе какая-то временщина заложена. Полюбить Тюмень мне бы очень хотелось! Сравнить картины душанбинского и тюменского периода — тюменские пронзительнее, но такие мало кто купит… Я Тюмени благодарен за образ Васи, это совершенно реальный был Вася; одна из картин с Васей в Третьяковке сейчас. А потом посмотрю на многих (вот на Ельцина) — да это же Вася! Самые пронзительные вещи в Тюмени написаны… Оказалось, что я очень люблю грибы собирать (сам не знаю, откуда это во мне), но лес вот совсем не люблю. Как любить это однообразие стволов? А пустыня — она другая, в ней постоянно все течет и меняется…

В 92-м году таджики убивали всех памирцев, памирцы стреляли в таджиков. Парень кагэбэшник мне тогда уже сказал: «Уезжай — все, ничего здесь больше не будет!» На юге нефть нашли, тут и Америка, конечно, вставит свои 15 копеек. Гражданскую войну в Азии просто сделать: приходишь и расстреливаешь семью. «Кто?!» — отвечаешь, что, мол, из соседнего кишлака. До этого говорили, но всегда с иронией: кулябцы — менты, Ленинабад всегда у власти. А есть еще Памир, есть Вахшская долина. Много группировок: то дрались, то мирились. Я думал, что победит Ленинабад — у них деньги и власть, а победил Куляб. Ленинабадцы совсем, видно, зажрались. В 92-м году дом пришлось продать за гроши. Отец, заслуженный деятель науки СССР, член-корреспондент, остался в Таджикистане. Он получает пенсию 500 рублей. У моих племянников два часа в неделю уроки — какое образование они там получат? А мой дед, бабка и с ними отец приехали поднимать этот край. Тут до них вообще ничего не было… Как написала жена моего друга, поэт Марина Некрасова, «мы уехали и забрали с собой город…» Приехал в Душанбе в 1996 году, встречали Новый Год, пошел к друзьям, выпивали. Надо домой идти, а на улице темно. «Не ходи!» Да ну, вы что! Моя родная улица. Приставили пистолет к голове, сняли все, ботинки не успели — кто-то подъехал и фары направил… Вернулся туда, где сидел. «Ну, что мы тебе говорили?» Фигушки — а ботинки-то остались! Очень я тогда обиделся — на моей родной улице!

Я благодарен Тюмени на 100 процентов: приютила, дала возможность зарабатывать. Есть люди, с которыми могу посидеть и поговорить от души; их немного, но они есть. Но у города нет своей идеи. Город сдвинулся: от одного берега отплыл, а к другому не приплыл. Как писалось, если не можешь выбрать время, когда умереть, то место ведь можешь. Я бы хотел умереть дома. Приехал в Тюмень в первый раз, пошел от вокзала до Красина, зимой было дело, и самое теплое место у меня просто заледенело. Но и в Тюмени есть нечто хорошее — ожидание. Вот Васю надыбал, глядишь, еще что-нибудь надыбаю. Но последний раз кисточку в краску обмакнул я еще в августе! Все таджики здесь плохо адаптируются, однако во всяком правиле есть исключения…

Вот Чемакин Тюмень понимает. И Олег Федоров понимает. И Захаров. И они, в отличие от меня, любят ее. У меня в окно виден храм, смотрю на него, а в голове война. Позвонила знакомая из Парижа: «Ты что сейчас в окно видишь?» «Храм.» «Какой кайф!» А у меня война в голове. С Тюменью я хотел разобраться через живопись — что она такое? Вокруг раздрай, не могу связующее поймать. Академик Краллау, первый директор Музея изобразительных искусств в Тюмени, приезжал сюда из Питера, я его пригласил посмотреть мои картины. Он говорит: «У вас есть три варианта: уехать на родину, спиться или полюбить Тюмень». Мол, боль вас убьет — в картинах все это есть. Вот в Таджикистане я написал серию в цветах таджикского флага: красный, белый, зеленый и еще один красный внизу. Был я у друга, а он рисовал флаг, и вдруг сверху красная краска потекла… Тут я все и увидел. Ведь красный и зеленый — антагонисты, и между ними идет постоянная война. А белый между ними посредник. А Азию я понял, когда в Душанбе один раз в автобус вошел — там сидела женщина-таджичка, платком закрыто пол-лица, и тут я понял — вот это Азия! Глаза есть, но молчит. Через эту полузакрытость я многие вещи тогда просек. Например, почему в азиатских домах нет окон на улицу. Мне очень хочется Тюмень написать, но не могу найти единую черту. Я смотрю всегда предвзято. Я себе вдолбил в голову, что я ее не люблю. Я говорю себе: «Ведь эта же земля тебя приютила. Меня не грязь угнетает, а то, что я эту грязь не понимаю.»

Давно выпито!

Аж в 93 году! Тогда галерея Марс объявила конкурс на лучшую картину, любой сюжет, но где была бы изображена бутылка новой водки Нью-Йорк (америнской). Народ стал звонить в Марс и спрашивать — а какая этикетка, какая бутылка? Я, предвидя это, не стал звонить и ехать смотреть образец и сделал эту картинку. С бутылкой, как у нашего душанбинскокоо портвейна Памир. мы его шмурдяком называли. Получилось оригинально. И дали мне 3 премию. 5 ящиков этой самой водки. В каждом ящике 12 литровых батлов. Один ящик мы с друганами выпили не пьянства ради, а здоровья для. Остальное раскидали по киоскам. Тогда в Москве водку продавали во всех киосках. На закусь хватило и на другие безобразия.
Я потом спросил, — а кто первую то и вторую премию ухватил? (10 и 15 ящиков) мне сказали, Тот-то и Та — то. А в комиссии по присуждению кто был? Тот- то и Та — то. Те же стал быть. Так то!
И статую свободы я угадал. И цвет. Умен, собака, был! Только, бутыль был прозрачным.
А «Арестом», мы в Душанбе, называли акт увода из компании друзей, одного из нас женой. Это меня уводят. Я пропагандист стал быть и есть, новой америнской водки Нью-Йорк. Засланный казачек. Резидент стал быть.
Жаль фотки тех времен плохие. Многих просто нет. Утеряны. А куча картинок просто ушли без фоток. Затерялись те картинки на просторах земли нашей, — матушки!
Интересно, что одну я продал немцу или кому — то похожему на немца, а всплыла она в Японии. Друзья видели, если не врут.
Да! я не до рассказал, чем кончилось про Нью-Йорк.
Денег от продажи четырех ящиков водки было много, а билеты на самолет тогда были доступны еще. Не всем правда, и не всегда…
Короче, очнулся ваш покорный слуга на пляже Таджикского моря (Есть такое. Правда) в компании с другом. Единственным, оставшимся в живых в этой битве с алкоголем. С последней бутылкой Нью-Йорка в рюкзаке. Мы ее под шашлычек благополучно угомонили, а в бутылку положили записку, — послание алкоголикам 21 века. И пустили ее в безбрежные просторы Таджикского моря. На волю волн.
Не думали мы тогда, что доживем до 21 века. И, что переживем!