Виктор Iванiв
Виктор Iванiв
(Виктор Германович Иванов)
1977-2015
Новосибирск
«Поэт и прозаик Виктор Iванiв (Иванов) совершил самоубийство,
выбросившись из окна квартиры в Новосибирске в среду, 25 февраля».
Премии:
Международная отметина
имени отца русского футуризма Давида Бурлюка (2003)
Премия Андрея Белого (2012)
wiki
Журнальный зал
vavilon
.
Песенка Васи Енота
Некогда на улице Перышковой чуть далее ул. Правды
жил в полуподвале кудрявый колючий такой
синеглазый Вася Енот
влюбленный в москвичку Юлию
стройненькую как греческая буква лямбда
с талией круглой и ножками-ножиками острыми как домино
А она бегала от него и смотрела как негр на белого
Васе не понравилось это до того по его мнению офигела она
Вася Енот никак не поймет
что зря он стоит на вокзале
Вася Енот ботинок ой жмет
словно бы звук назальный
Вася Енот машинка поет
он по кайме шьет глазами
мысль обоймет словно киот
блазнится даль в бальзаме
Вася Енот станцуем гавот
ты как печенье миндальный
Цедит поет мушиный народ
Юлия ты моя пальма!
.
.
***
Когда-то у меня было зеркальце
за край которого можно порезаться
и когда я брал его из-под него взлетал беркут
сзади было оно закрашено
и ничего в нем не было ненашего
но краска слезла
и когда я смотрелся в него –
о как оно потрескалось! –
сквозь меня в нем было видно
еловую поляну
и быть может Полярную
где небо чуть повернуто в своих размерах
или что наскребли на вечер в скверах
или чью-то милую прядь…
и теперь
изо всех уморительных рожиц
только прежде совсем непохожих
даже раньше смогу я узнать
зайца солнечного
мышку – норушку
чёртика
и церковного служку
больше в нем нельзя увидать
.
.
В парикмахерской
В открытой недавно парикмахерской
сидел я прилепленный перед зеркалом
покорно пока там обмакивали
ножницы в воду и зверем глядел
ощипанный по струнке по мерке
хотел бы руку растопырить и смотреть сквозь пальцы
на свет прилизанный я, Полуектов,
и не мог оторваться
как если бы плакал над тарелкой
а парикмахерша прихорашивала меня
что ее отсвет был исковеркан
она стояла надо мной не дыша
но перехватила прядь как и положено и там где нужно
а я подумал что она смычком ведет
я был как патер разодет
и как новый журнал вышел наружу
кололся воротник в глазу была соринка
но я смотрел названья улиц и объявления фломастером
смотрел на день с расстегнутой ширинкой
и он сиял как вивимахер
я был в парикмахерской где пол блестел!
где стрижется / под машинку/ отец Войтыла
на фотокарточке мы вышли бы без тел
но солнце золотит его затылок
.
.
* * *
Адмиралтейства тонкая игла
с висящими на ней углами
а спросите какого есть числа
и полумесяца мы зимовали
в саду Измайловском где снег да снег
все с горки едут в дерево ребята
мы уворачиваемся и перешли на бег
гора была красивее агата
пусть у вас гонки у нас только гон
и самого в стакане синем газа
так перейдешь на зарево в полон
и выйдешь вплавь как крейсер из магаза
.
.
Косточка
Мне сказал отец одной флейтистки,
косточку выплюнувши вишни,
он молчал и вдруг мне руку стиснул:
«во грехе ли меня обвинишь ты?»
наклонился и шептал мне близко-близко:
«она будет тебе польской королевной,
она будет страстнее, чем метиска,
будешь зятем мне, а дочке кавалером».
дух мой сперло, ком в зобу, резь в кишках,
так хочу ее в жены, музыкантку!
развел брови он, защурился ишь как!
и сказал: «сведи мне дядю-маркитанта».
– как! родного дядю, я тебя,
я тебе в твоем лице сейчас разводов разведу!?
как, родного дядю, он меня
за руку водил в саду!
целый день бродил я натощак
мимо моря, что так гладко стелется,
мухи вились вкруг меня, но нет, но нет еща,
только к вечеру назавтра я прельстился.
и я ему сказал безвидно внешне,
если ногу она может заголить,
не жалеет годы свои вешние,
тогда буду резать, буду бить.
сладили мы дело, согласилась
эта белая, красивая бандитка,
к дяде я приплел, не знал, что смылась
от меня она с контрабасистом.
я ее искал сперва, сначала,
но вот, вспомнил об отце ее.
косточка мне рыбья горлом встала,
вышел мой заклад тогда с процентою…
.
.
Больной девочке
От … плахиплашмя уплывающий в угол
Шар страшный и пахнущий гретою солью
и синькой пока-жжется спинкою боком и кругом
а тень меняется плоскойполоской
На цыпочки на стол до антресолей
на це́почке крестик по лесенке лента
над крашеной кры-шей за – са-мым шпицем
летит тихо задев лишь за лето
Курить так охота и хочется сикать
над полем за домом не надо так тикать –
– уба вилось как возле спящих ступать?
и всё незаметней Он едет на ослике
В трико коротких с цветком в тряпице
видна лопатка а рядом видна заплатка
он отвернулся … мама … играли в прятки
от виноватой жизни не надо… кашля казни
На форточках солнце дрожит и д-раз-нит
на корточки крошечный шар к ним
на коньках а кино по экрану шаркнет
сиреневою папиросою пахнет слёзы
убитых, и яблоку негде упасть
.
.
Третий человек
И если был он человек, то «третий»,
и бесконечность его дурна,
как отпечаток пальцев на галете,
или как укол веретена.
и если он запечатлен в иконе,
человек-невидимка, альбинос,
то оказался он совсем без крови,
зиял бы и смердел дырявый нос.
он тенью стал бы, черным солнца зайцем,
зрачка затмением надменным
того, чья правая рука не знает,
что делает левая.
тогда он был забытой первой буквой,
гримасой азбучной и зеркалом в поту,
и никогда не разомкнули б губ мы,
поскольку хохот отдан животу.
его когда ты спрашиваешь имя,
он отвечает: «я король негров,
я запах жертвенного дыма,
я червь, я моль, изъевшая небо,
я тоже ангел души, но мнимый,
я кожа лягушачья, я число,
которое всегда уводит мимо,
я слово, что не складывает слог,
я сновидение последнее, пустое,
когда не узнаешь знакомых черт,
ты мое первое и ты мое второе,
и я уже не человек, но чорт.
свою мне кровь уже ты отдал в жертву,
и отражение, и тень свою, и тело
за то, что никогда не будешь мертвым,
за то, чтоб знать, что и время смертельно,
за то, чтоб краем глаза заглянуть, ослепнув,
в то существо, что проявляет сны
и на скелет, вновь вынутый из пекла,
наращивает плоть чудесной белизны.
ты обозрел небесные жилища,
в саду ты с гуриями пил и пел,
а в это время мне варилась пища,
и ты створаживался и кипел.
но ты решил об этом утаить,
и продал ты свой голос мне,
чтобы я смог спаять и опоить
читателя и утопить на дне.
и ты войдешь в печальный сонм существ,
что до конца не может умереть,
из своей жизни ты не до конца исчез,
я буду греться, будешь ты гореть».
.
.
На смерть Анны Яблонской
Говоришь объедающий голод
говоришь что все просчитал
и енота ожоговой трогая
из плоящейся раны достал
и на древо с его каруселью
календарик дареный глядит
над сушеною ссученой елью
той что буквой засохшей кроит
если мясо жидкое ликов
заголенною сталь охладит
или лунных гурьба базиликов
столбовых дворняг аппетит
если сквозняки коридоров
насыщаются банным листом
что на сонные лбы жидоморов
налепляют прогорклым бинтом
если с фартука богоматерь
на доске разрубает ножом
чтоб потом разворачивать скатерть
на ковре самолете чужом
то под этим столом наши дети
всех хватая за ноги смеясь
всех разъятых нецелых раздетых
призывают на смертную казнь
то молельщик свой лоб разбивая
или вечную муку суля
из гортани что мы не узнаем
папироску мусоля шмеля
из бездонного с горлышком битым
эту муку насыпь Водолей
и в обглоданное копыто
нам святой водицы налей
и осколками истукана
и колосья райских дубрав
пожегоша их и охрану
став гремучим порохом прах
.
.
***
когда ветер только-только до горячего дерева
а герань так мала
когда лист пристал к белому стеблю
и ветка кажется кожистой
и ее почти можно взять рукой
а на пристани яркие гибнут огни
и гибкая глубокая вода кажется сном в отдаленье
и когда сердце многое стерпит
когда теплом и пеплом слюной и петлей
замшей и яшмой
обернутся глина и гниль
слюда труп и гнездо
и по краю вещей лепятся сумерки
и воспаленные глаза ребенка захотят плакать
а птицы кормят птенцов червяком
и понимают спя
и слепенькая бабочка сияет
когда листья притихнут на черном небе будут как потерянные
и под каждым на секунду остановится звезда
или слабый крестик
когда матери словно берегущиеся под грошовыми
платками заплачут под стеклом
и георгины гиацинты и ничьи фиалки
гремят как зацелованные до прозрачной крови и кожи цимвалы
когда деревья червивы и корябают
когда в руку воткнута ветка и не шелохнется
и когда так тяжко остановиться и глотнуть
от зализанных до желтого листьев
до их дерева в разрезанное и грозящего выпасть
виден пуп облизанного и сжавшегося в комочек человечка
тогда расцветшие на висках цветы так низко наклонены и ломки
а герань на окне нет под окном так мала
так мала
.
.
посв. И. К.
| Где же были мы с тобою | |
| 9 авг. | Когда словно надкушенная или застрявшая где-то у кадыка гроза даже не шелохнулась и был туг воротник |
| 14 авг. | и не хватало ртов для бросаемой пищи и слов не хватало а после разило гнилой водой из акведука |
| 29 авг. | и наконец остановились на вытянутой руке в воздухе белые простыни белые много ничего не видать хоть стреляй на первом бельевом этаже на четвертом на пятом и на шестом |
| 8 июля | и у тети скатывались как с горы черных и чуть не лопающихся противней яблоки побитые печеные конские побитые печеные конские |
| 18 марта | и Додя нашел тогда доходное место дома плакали его годовалые дети что резало слух |
| 23 мая | и из форточки между висящего покруг белья высовывалась чья-то голова |
| 16 июня | и было ни кашлянуть ни продохнуть священник прочел отходную |
| каждый день | останавливались прохожие и серебрянка неделю не могла просохнуть и птицы не садились ни на что и падаль оставляли нетронутой псыно все время Пророк находился одесную Бога и казалось поблизости в окрестностях Одессы в здешних краях был разбитый оркестр |
| 19 июля | и все были в пуху сам воздух был пуховый и топорщились тополя |
| через год | принесли много пихты и смотрели как сгладились небеса |
.
.
* * *
Деньгу большую если разгладить
в перечне много много названий
передо мной несут все фазаны-розаны
перед глазамы перед окном
помнишь былое? –над площадью голуби
и все подбрасывали кверху головы
и открывалось у ворота горло
лучше тебе не смотреть
приподыми меня над панорамою
и поворачиваются повора
и чуть покачиваясь по сторонам
и поколачивают по столам
рыбою пестрою в воздухе взмахивая
двери растворяются… маки маки
кровь им створаживает рослое солнце
или костей в костюмчике сон
за разговорами липнет май
а между черных и темных гирь
или выскакивает трамвай
или выглядывает снегирь
.
.
Часики двух погодков
Он шел, и огонек у него перед носом
казалось, возникал то над одним плечом, то над другим,
было немноголюдно, не было солнца, перед сносом
дома стояли за день до покрова,
и отпускали по себе круги,
и выступали из земли
перед лицом оставшихся без крова.
Последний раз по тропкам дыма перейти могли
вы с дома на дом, и быть в окне чердачном по колено,
в грязи, и с краю быть недосягаемой земли,
и задом чувствовать, что остывают крыши,
и видеть лампы белого каленья комнат бледных,
и с верхних этажей плевать на ближних.
Последний раз перед окном вытягиваясь в росте,
глядеть на праздности парад – на двор, глядеть на поплавок –
не появился ль кто, и выдернув звонок в корнях волос тех,
где застревал как чучело корабль,
считать ступенек сколько, в такт кивая головой,
из сумочки вниз полетят монеты, капли,
помада, зеркальце, резинка, медальон,
и все по косточкам; когда комод раскроют,
тогда в нем рев трамвая отдаленный
вдруг отразится смертною росою,
и человек в квартире оглупленной,
когда часы поставить по Москве –
они глядятся рыбою сушеной –
отправиться захочет на тот свет.
Твой друг сидит на груде вещей,
как будто с желтою звездою на груди,
пришел ли кто, принес ли извещенье,
и словно ждет команды «разойдись»,
как башмаки на разны ноги посреди
пустынной площади, и огоньки зажглись
над головами и теперь мы понимаем языки,
но чиркни спичкой, посвети, будь добр,
то «след ноги», «несмытое пятно», «ваша работа»? –
а в доме возникают сквозняки,
часы глядят, у них не видно зоба,
как пара полнолицых идиотов
из-под стекла зевота проступает,
на животе стоя одной ногой,
заботы две: жабо нужно, покрой не прилипает,
и потолком тебя накроет как волной;
глядят…
И скоро старятся, и ходят без пожитков,
как между близнецов наследство разделить?!
на что глядят больные щитовидкой?
на что бы им свой глаз не положить? –
поверх барьеров и поверх щитов фанерных,
повдоль поребриков и мостовых шпалерных,
в последний раз нельзя не удивиться, –
под взглядом пристальным, как крест нательный,
в общественных местах и в комнатах раздельных
в последний день произошло убийство.
.
.
***
Месяц, когда высохли все слезы,
и виноградные деревья в детских телах еще только саженцы,
когда покойники самые бестелесные, самые беспечные и печальные, –
им корочка хлеба поверх стакана,
ровные его края,
когда нет ни счастья ни бессонницы,
ни водевиля,
и вообще вода чище водки,
месяц без пятен,
без пятерни,
месяц падших.
В месяц бескровный встречаются нам альбиносы,
в месяц когда сладко облизывать косточки,
и самые яркие автомобили бесшумны и блеклые,
и когда шапкой поставленной некогда Пасхи крохи хлебные
липкие прежде, сходят с руки,
вешают шляпы тогда и настенные росписи
уж не притягивают, и расходится магниты,
сами собою сходят коросты, и легко умирать,
коли ты вздох, и слабнут корни мигреней,
вошь уже вымели и гнид еще нет.
Рахит и дистрофик, и ты долговязая дылда,
ходют со мной по дорожкам с прибитою пылью,
ходим, и вместе едим творожок,
молодых людей не видно
на улицах ни свадеб и редко рождается кто,
лишь спускаются по лестницам и выходят
полнолицые, с круглыми шарами, с тупым удивлением
дебильные погодки, что твое молочко,
безвозвратные, без возраста, точно вчера родились,
Алексей и Виталик, и девочка что говорит: «Краснодар».
Месяц уже
насту-пил на сносях,
как сердешники глотают валокордин,
и белые веревки обхватывают и кусают обновки,
когда женщины особенно часто стригутся,
небо улетает, туловища вытягиваются,
под солнцем холодно, все прячутся в свои халупы,
и даже на самых желтых шторах волнения не заметно,
тогда дети не грустят,
дети едят вафли.
Зато ночь не сковывает, совсем сквозная,
никто не мерзнет,
Том Вэйтс ходит по черному небу,
и мне подарил уже ботинки,
а цыганские мячики уже никого не интересуют,
как и мясо сырое,
и никто не скажет вам Wier ist meinen Apfel
потому что у всех руки в карманах, и розовощеких нет,
как и ничего выпуклого, кроме этих идиотских лиц,
когда врачами всем прописаны капли,
месяц, когда если что и случается, то исчезновения,
и потом перчаток никогда не найдешь,
месяц, что адские псы держат уже в зубах,
но у них нет слюны,
а потом ты склонишься под ними,
подняв воротник, прячешь голову,
а они виснут у тебя на плечах.
Начинают болеть стенки сосудов,
и возникают старые синяки,
достигнув самой фиолетовой фингальности,
а потом без боли пропав,
месяц, когда в щели еще никто не дышит,
но когда затворяем дощатые двери на шпингалет.
.
.
Rap No 6: Обезьяна ревун
раньше люди жили так же, как сейчас,
мы раньше жили как в раю.
да и люди были такие же, те же.
такими же были одни имена.
раньше люди жили так же, как сейчас,
как сейчас вижу, в тенях двух кораблей
в простынях света над морем скорбей,
и я никель скоблю, чтобы света грубей
его луч сквозной мерцал в костях;
или вот найдешь старые ложки,
скрутишь козью ножку из старых газет,
и она задымится надменная как букет
из сада спеси роз, и я вздохну, крестясь;
мы и раньше, раньше мы жили как в раю,
среди львиного зева мнимый близнец
ждет, болезненный, будто уже не жилец,
неизвестное, игрек, ленивый игрец,
или то, чего нет: я стою, я курю;
ну а в воздухе были боязнь и соблазн,
отпечаток лучей, исходящих из глаз,
и захлопнулась вспышка, но запоздал спазм, –
были страхом ночным, или тем, кто не назван
им покорному в клетке грудной воробью;
да и люди были такие же, те же,
повторять за ними было делом несложным,
да и лица казались отдаленно похожи,
до падения сходств, и подмена чуть брезжит, –
результат однократный совокупленья и секса,
словно что-то прослушал, и словно кто-то осекся,
и ему уже некуда деться,
и как будто бы смерть больше слуха не режет;
а такими же были одни имена,
будто жизнь продлена не в сыне, а в брате,
и не будь сокрытье детей в майорате
и потусторонним и не ярче пятна;
умерли и квасцы, если бы только Гракхи,
говорят что и Вакх тоже умер от ваксы,
как священники белой, и черной как монахи,
и теперь, как подошва, жестко его мясо,
и что умерли дни, и умерли страхи,
что само воскресенье лишь грезит о Пасхе,
и что я не выпил ни капли вина.
.
.
***
Когда за теллурической луной
Под лампою следит воображенье
За кровяными венами из рек
На глобусе в неверном отраженье
Как в зеркале я вижу в белизне
Молочной кожи и улыбке белозубой –
Мне пальцем безымянным твой близнец
Все говорит что жизнь идет на убыль
В раскрашенных бумажных лоскутках
Вдруг проступает имя под печатью
И вот еще не проглотив куска
Вновь вынужден чревовещать я
.
.
Календарь
И Цезарь что глядит на календарь
И дни обводит черным или красным
И красные накалены смолой янтарь
В них мухи черных наступает Пасха
Тугой и гулкий выступил металл
И ухо тонко лопнуло – звоночек
Он кровью с молоком тебя питал
На перекладине звенел твой позвоночник
Пока в зерне себя он созерцал
Ты вскрылся дни сверкали как порезы
И в это воскресенье умер царь
Что закормил себя и кровью и железом
.
.
***
Смерть, старый капитан, выдергивает якорь
тебе пришла пора из батарей
ты выпил сок яви нас тайным знаком
в другой земле что будет поновей
Из сердца льется луч и лук стреляет метко
и бьет мозги кипящие вразлет
куда ж нам плыть теперь? ведь катится монетка
все на ребре и снова упадет