Вадим Жук

Вадим Жук
Вадим Семёнович Жук

(род. 30 января 1947, Ленинград)
Советский и российский актёр, сценарист, поэт, теле- и радиоведущий.

wiki

***
Куда ты скачешь первопутками
С дырявым кошельком в горсти,
Чем ты сумеешь, шелапутная,
Друзей-подружек угостить?
Изменница и именинница,
Куда ты, платьицем шурша,
Кто на подарок тебе скинется
И гости кто твои, душа?
По снегу беленькому, целенькому,
К ларьку-палатке номер шесть.
Ходить раздетою не велено,
Гляди — простудишь всё, что есть!
Кого не выпустишь, поддатая,
Под выпавший внезапно дождь,
Пред кем счастливая, помятая,
Цветки-коленки разведёшь?
Быть горевой тебе и брошенной.
Да я не сторож, не судья.
Я сам такой, моя хорошая,
Я сам, хорошая моя.

***
По берлогам, логовам, гнездовьям,
Закипают будущего щи.
Всё, что понаделано любовью,
Плещется, трепещется, пищит.

Врастопырку крылья, лапы, жабры,
Жадные! Давай, маманя, грудь!
Мой червяк! Чуть не дерутся , дабы
Первому весь мир в себя впихнуть.

Девочки и мальчики! Господень
Промысел в расклюнутом яйце,
Робкие движенья псевдоподий,
Глазки на прищуренном лице.

Я люблю твой замысел упрямый —
Равенства меж мышью и орлом.
Прыгай с ветки, вылезай из ямы,
Трогай жалом, задевай крылом.

Торжествуй и раcпрямляйся, детство,
Торопись к назначенной судьбе,
Дай мне надышаться, наглядеться,
Дай побыть соклеточным тебе.

***
Сохранить эту детскую дрожь,
Эту нежную детскую смелость.
— Ты по этой дощечке пройдёшь?
И пройти, хоть не больно хотелось.
Пересечь неприветливый лес,
В самом жутком его направленьи.
— А на эту сосну бы залез?
И залезть, обдирая колени.
И головкою с камня нырнуть,
Привлекая девичье вниманье.
И увидеть подружкину грудь,
Нулевое её достоянье.
И почувствовать этот ожог
Всем собою, не только глазами.
И от рифмы “дружок-бережок”,
Настоящими плакать слезами.

Ах, всё на свете – чистый Шпаликов!

Распустим парус голубой,
Накупим брюлики на налики,
И фотку поместим в «Плейбой».
О чём ты? Это? Ерунда!
Вот путь. И мы в его начале.
И завтра – надо же – среда!
А смерть придумана врачами.
А небо, мама, небо! – шёлк!
Гляди – ноябрь раскуролесился.
И всё на свете хорошо.
Вот только Шпаликов повесился.

Не жалей, не зови, не надейся.

И с охапкой есенинских «не»
Побежал холодок лицедейства
От затылка и вниз по спине.
Пробежал, торопясь заземлиться,
Оголённый дурак-проводок.
Тяжела и угрюма землица,
Непрозрачен недобрый ледок.
И к губам примерзает жалейка,
Никого не успев приманить.
И надейка, сестра, лицедейка
Разрывает непрочную нить.
Да не нить, говорю, пуповину,
И от верного слова отвык
Неподвижный и наполовину
Провалившийся в горло язык.
До земли, до земли дотянуться,
До её вулканических жил,
Только гнутые ноги не гнутся,
Только вместо желаний и сил,
Безглагольный, безглазый, щенячий
Безголосый пронзительный вой.
И ребёнок с большой головой:
– Не жалею, не помню, не плачу.

***
Ещё охота походить лесами,
Где ждут меня наивные лисички.
Ещё на часики здесь, стоя под часами,
глазастые глядят филологички.
Ещё погаснет свет, и вот – Островский!
Или – А.С. Без них я затоскую.
Ещё хочу сойти на «Маяковской»,
Чтобы на Невский или на Тверскую.
Ещё увидеть на углу вживую,
Чтоб кровь, как прежде ринулась по жилам,
Деваху эту, сучку гулевую,
С которой в институте не сложилось.
Нет, мне на запасных аэродромах
С лицом понурым не к лицу снижаться.
Как ни крути, но только здесь я дома,
И здесь намерен правнука дождаться.
Оставь им всё, и рать жлобов и выжиг
Враз в камень превратит! И век не стронешь
С убогих мест и мой весёлый Нижний,
И Вологду мою, и мой Воронеж.
Я не хочу, чтоб только их ботинки
Де факто, без участия де юре,
Топтали мои милые тропинки,
Поребрики мои, мои бордюры.
Не мне, не мне, шуту, в борцы рядиться,
Но свечку я от печки отличаю.
А впрочем, как судьба распорядится.
Но за судьбу я вам не отвечаю.

***
Не припомнишь, какие там «сятые»,
Слава богу, не мальчик уже.
Ну, «Аврору» курили с ребятами
На заплёванном этаже.
На квартиры косились отдельные,
Как зулус на Версальский размах.
Полуджинсы носили поддельные
На разбитых футболом ногах.
И сеструхи с их вечными танцами,
И начальный студенческий чад.
И слова «Орбитальная станция»,
Постоянно из горла торчат.

ПЕРЕДЕЛКИНО-КОМАРОВО

Нужны ли все слова на свете,
Великолепные слова.
Когда над вами, дерева,
Шумит великолепный ветер?
И в огороде Пастернак
С великолепною лопатой,
И в небе дым тяжеловатый
Таинственный рисует знак.
Мы скажем так – гиероглиф.
Открыв словарную шкатулку.
Мы двинемся по переулку
Туда, где дюны и залив.
Забор с развешанным бельём,
И в радиоле – кукарача.
Теперь ахматовскую дачу
Минуем на пути своём.
И сомневаться не моги
Что всё и велико, и лепо,
Включая эти ленты крепа,
На свежих холмиках могил.
И говорить, и говорить,
К лазури обратясь, к лазури!
Ещё бы дури покурить.
Но мы тогда не знали дури.

ЖАЛЬ-ПТИЦА

Трепет перьев, крыльев трескотня,
Странница летучая – страница…
Нет, из всех пернатых у меня
Только и осталась, что Жаль-птица.
Сущность этой птицы – недолёт,
Недообладание крылами.
И недополынь и недомёд,
Недолёд и вместе недопламень.
Скройся, недопевчая, усни,
Не тревожь, не мучай ночью чёрной,
И не клюй оставшиеся дни –
Горькие и золотые зёрна.
Заскользи иголки тонкой сталь
По пластинке старой и печальной,
Прозвучи романс трансцендентальный
«И ничуть мне прошлого не жаль…».
Не поможет. Не меняют цвет
Небеса в квадрате заоконном.
У тебя и не было и нет
Воли, дара, жизни, патефона.

ОТВАЛЬНАЯ

Как на срочную службу, в стихи собирались слова,
Попрощаться пришли все родные однокоренные,
Кто со шрамом косым, с костылями иные,
Эти двое, гляди, вовсе ходят едва.

Накрывали без скатерти стол посредине двора,
Кто-то суффикс принес, кто-то целую россыпь приставок,
И трещали сиденья соседских одолженных лавок,
И влюбленная пара ушла, не дождавшись утра.

Утро все же пришло.Самогона хватило тють в тють.
Без ножей обошлось, даже без разговоров кулачных.
Правда, дурень пытался поднять «За здр… новобрачных!»
Но ему объяснили, что лучше пойти и уснуть.

У крыльца привалилось курить призывное словцо,
Некрасивое, жалкое, в малом предутреннем свете.
И все сделали вид, что никто не заметил,
Как горючие слезы ему заливали лицо.

***
Весь список кораблей прочитан до конца,
На каждую зашел крылатую триеру,
Чтобы спросить у каждого гребца —
Какого древнегреческого хера
Ты движешься на вольный Илион
Оставить там отрубленные члены?
Заставить Менелаеву Елену
В тоске покинуть сладкий свой полон?
Никто не вспомнит твой отдельный страх,
Под желтым небом стоя на котурнах,
Лишь в урнах-амфорах, в строках чернофигурных
Незрячий сохранит твой безымянный прах.

***
Своя в полдневной перепалке,
где паровоз и соловей,
на полустанке, в полушалке,
где вой гудков и плеск ветвей.
Где вдруг могильная ограда,
с пятном бумажного цветка,
где прихотливую шараду
загадывают облака.
Где русский дух, где русью пахнет
из продуктового ларька,
где, двери распахнув, с размаху
руке ответствует рука,
где нет намеренно часов,
чтоб без зацепок дни летели,
где автор «Алых парусов»
гуляет с автором «Шинели».
Где в золотой ныряет квас
из злой лазури солнце злое…
Там я впервые встретил вас
и стало будущим былое.

***
Только бы вы здесь меня и видели!
Уж нашёл бы бархатный маршрут!
Сколько стран, как девушки на выданье,
Все меня, талантливого, ждут.
Ни брусника, ни трава, ни реченька,
Ни московский звон, ни Невский лед…
Всем по пальцам, по башке, по печени –
Пропустите, гады, в самолёт!
Только мой язык… С его ресничками,
Родинками, скулами… Святой!
Не пускает! Коготками птичьими
Цепко держится за край пальто.
А в углу присело слово «шанежка»,
Плачет! Я и сам сейчас зальюсь.
Милая! Залеточка! Матанечка!
Не реви. Я здесь. Я остаюсь.