Новая попытка возродить его приходится уже на век XXI, когда послелиберальное похмелье породило желание объяснить прошедшее, настоящее и будущее России с позиций, метафизически более глубоких, нежели те, что предлагал общечеловеческий катехизис. Начала накапливаться критическая масса тех, кто приходил к выводу, что судьбу России на одной рыночной экономике и гражданском обществе не объяснишь, а нужны более основательные органические воззрения. Возможно, дискуссия шла слишком основательно и потому медленно (хотя, как мы за последнее время неоднократно наблюдали, скоро только кошки родятся), однако же нечто добротно-консервативное, казалось бы, начало вызревать и оформляться.

Но, покуда длилось неспешное вызревание, явились и более скороспелые плоды.

Юные дарования

Поэт-декабрист А. И. Одоевский точно провидел природу интернет-дискуссий — «Из искры возгорится пламя» (т. е. флейм), и способствовать возгоранию не то чтобы очень хотелось, благо, пламенные споры касательно обновленной газеты «Консерватор» и так бушуют то здесь, то там уже третий месяц. К несчастью, споры идут все больше о сторонних вещах, имеющих достаточно отдаленное отношение к наиболее интересному вопросу — вправе ли данная газета так именоваться. Спорят больше о том, прогорит ли лавочка и если да, то когда, и не являются ли деятели газеты фашистами.

Поскольку по всем параметрам издание является чисто дотационным, то насчет прогара со всеми вопросами к инвестору В. А. Лейбману — когда ему, а скорее всего, даже и не ему, а его братьям-кормильцам все это надоест. В домашних делах данного семейства все равно никто не сведущ, и потому споры тут беспредметны.

Насчет фашизма уже немного горячее, ибо различение грани, отделяющей консерватизм от фашизма, есть необходимое условие для бытования нормальной консервативной идеологии. Фашизм есть обезьяна консерватизма, и смешивать два этих ремесла негоже.

В этом смысле и унылое жидоморство одного из руководителей издания, и заливистые высказывания другого консерватора («Очень приятно было видеть ребят-нацболов с нарукавными повязками, совсем как в «Семнадцать мгновений весны», только вместо свастики — серп и молот. Скоро мы все такие носить будем, ага»; «Сионистское государство будет уничтожено еще на нашей жизни. Я, по крайней мере, на это надеюсь. Когда сионистов вырежут, жить станет как-то легче») не могут не стимулировать соответствующей дискуссии, потому что даже и не отрефлексированное и выстраданное, но всего лишь интуитивное представление о консервативном идеале вступает в сильное столкновение с такого рода пассажами.

На то обыкновенно следует возражение, что коль скоро высказывания такого рода, будь они даже вовсе не соответствующими нормам общекультурного (куда уж там — консервативного) поведения, делаются нашими консерваторами не на страницах одноименной газеты, а в другом пространстве (хотя и тоже вполне публичном), то их к делу никак не подошьешь, и вообще это доносительство. В действительности перед нами случай такого оправдания, которое едва ли не хуже оправдываемого деяния. Тем самым презюмируется, что истинная идеология руководителей газеты может быть какой угодно, хоть бы даже и прямо людоедской, и это никак не должно влиять на репутацию издания. Есть взгляды, официально излагаемые для людей малого ведения, — их и критикуйте, а что до истинных взглядов, излагаемых для своих и среди своих, — это до вас не касается. То есть наши консерваторы считают себя вправе исповедовать типично сектаторское сознание, и им даже не приходит в голову, что есть некоторая разница между хлыстовщиной и консерватизмом.

Это уж не говоря о том, что люди, взявшиеся исповедовать некоторые взгляды и влиять на умы, возлагают на себя обязанность быть равными себе во всех формах своего публичного (а порой — и частного) поведения. В противном случае неизбежен портящий всю идеологию вопрос: «Когда же эти господа искренни, а когда они являются хитро подмигивающими лжецами?». Это относится ко всякой идеологии, к консервативной же — сугубо и трегубо, ибо слово «консерватор» коннотируется со словом «джентльмен», а джентльмен отвечает за свои слова и поступки. Если нет никакой возможности отвечать, лучше избрать себе другую сферу занятий, которая исключает публичную речь.

В реальности это не то что никакой не консерватизм, но даже и не фашизм, а всего лишь глубокая и беспросветная маргиналия. Есть общеизвестный «Живой журнал», устроенный по принципу богемного кабака — со всеми тамошними истериками, грязью, бестолочью, завистью, безответственностью, распущенностью, и есть попытка прорыва этого богемного гетто в большой мир, что неминуемо приводит к попытке распространить на него все те же привычные и естественные для наших консерваторов нравы живого местечка — другие им не понятны. «Выступает Эренбург, // Повторяет Инбер клич его, // Ни Москва, ни Петербург // Не заменят им Бердичева». Характерно в общем и целом весьма благожелательное отношение пользователей Живого Журнала к новому начинанию – в том числе и тех пользователей, чьи политические и нравственные воззрения вполне пристойны. Вероятно, действует эффект малого народа. Если некоторого селькупа или юкагира назначили в Москве большим начальником, то прочие селькупы и юкагиры, даже и зная, что выдвиженец – человек весьма негодный, все равно ликуют, ибо наш человек.

Если уж выбирать какую-то координату для выставления на ней наших консерваторов, то все эти «правое — левое», «либеральное — консервативное», «индивидуальное — органическое» будут ненужной заумью, ибо все эти критерии по определению применимы лишь ко взрослым личностям, а вся стилистика феномена «Консерватор-2» — принципиально несовершеннолетняя. Когда еще один из руководителей издания Д. Л. Быков, полемизируя с Т. Н. Толстой, озабочен не тем, чтобы опровергнуть вполне внятные доводы совопросницы, а исключительно тем, чтобы помериться с ней статью и затвердить за собой более высокое место в литературной табели — «Да и я, слава Богу, кое-что серьезное могу противопоставить Татьяне Толстой: уж как-нибудь мои романы получше «Кыси». Когда-нибудь это будет азбукой, в школах изучаемой, но пока придется вам, голубчик, поверить мне на слово», и когда болезненное желание все время с кем-то мериться, все время кого-то задвигать, а себя, любимого, напротив, вперед выставлять делается главным содержанием жизни и творчества, все это напоминает историю, случившуюся с престарелым К. И. Чуковским.

Приехав во Дворец пионеров на встречу с детьми и подымаясь по лестнице, Корней Иванович был чуть не сшиблен с ног каким-то целеустремленно бегущим пионером. Когда Чуковский спросил пионера, как тот смеет так бесцеремннно толкаться, в ответ он услышал: «Я — юное дарование, спешу на концерт».

Все эти Быков, Ольшанский con tutti i frutti — такие же спешащие на концерт юные дарования, более всего озабоченные тем, чтобы от имени своего сетевого Бердичева провозгласить: «Наша сила, наша воля, наша власть, а которые тут временные — слазь». В общем-то и Бога ради, закон их права не лишил, а родители в детстве не объяснили, что говорить: «Я умница, я герой, я красавец» — неприлично и с такими привычками никогда не станешь большим. Но при чем здесь консерватизм? Примитивные инстинкты голода, зависти, властолюбия, равно как и публичные демонстрации комплексов подпольного человека, консервативны разве лишь в том смысле, что они принадлежат к архетипическим порокам рода человеческого и потому имеют долгую историю, но странно считать древние пороки — единственно в силу их древности — консервативными добродетелями. В деревне, когда молодые кобели начинают погрызать тех кобелей, что постарше, поселяне отнюдь не называют это явление неоконсервативной волной — и правильно делают.

И претензия к юным дарованиям не в их истинном или мнимом фашизме, а в их несомненном самозванстве, ибо когда консерватизмом называется скопированная с «Моей борьбы» тоскливая смесь злобы, зависти и ненависти (периодически приправляемая еще и вполне беспримесным жидоморством) и смелые агитки местечковых комиссаров, это есть попытка прикрыть откровенно красно-коричневые воззрения почтенным именем, попутно вконец его замарав, что не заслуживает одобрения.

Тепленький Лоэнгрин

Впрочем, с юных дарований какой особенный спрос — на то они и юные. Но недостойно было бы не взять проблему во всей полноте. Спрашивать надо со взрослых, тем более, когда есть за что — ведь консервативный казус с запачкиванием брэнда не ветром надуло. Главную ответственность за сложившееся положение дел несут как раз взрослые. Неправильно, когда отвращение от вида юных дарований блокирует всякие попытки разобраться в своей собственной вине. А ведь юные дарования — это, кроме всего прочего, еще и Немезида, карающая взрослых за то, что, вместо того, чтобы исправно исполнять свой долг, они все больше пели, плясали и му..ми потрясали.

Хотя это тема болезненная и для взрослых, и для юных, напомним, что нынешний творческий руководитель наших консерваторов Д. В. Ольшанский получил свой пост по рекомендации б. члена редакционного совета «Консерватора» А. А. Тимофеевского – представителя тех самых устарелых людей из прежней редакции, которую он так не устает копытить. История для устарелых людей довольно странная, ибо злому и испорченному ребенку неразумно давать даже игрушечный перочинный ножичек — тем более настоящую стрелялку и пукалку. А бумажное издание — хоть бы и самое завалящее — это какая-никакая, а все ж таки пукалка и дурным детям не игрушка. Возможно, либеральные рекомендации были дадены юному дарованию в тайной надежде досадить простодушному издателю В. А. Лейбману (ибо трудно найти какой-либо иной разумный смысл в таком поступке), но это никак не оправдание, ибо можно (если очень хочется) причинять вред, но уж никак не общеопасным способом. А легализация фашиков на бумаге относится именно к таким способам.

Тут поражает крайне легкомысленное отношение к судьбе и самого газетного начинания, и почтенного имени, вынесенного в заголовок. Не получилось? — ну и ладно, не жалко, пусть пропадает, хотя бы даже и таким неприличным образом.

Сходные вопросы возникали и при знакомстве с филиппиками Т. Н. Толстой, адресованными наивному магнату В. А. Лейбману. Вся полемика вокруг текста почему-то свелась к пристрастному обсуждению художнических дарований и перипетий жизненного пути Т. Н. Толстой, что к делу прямого отношения не имеет, а самый насущный вопрос так и не был задан. Когда Т. Н. говорит: «Ошибку мы совершили в том, что мы человека безответственного приняли за человека хоть как-то ответственного. Мы спутали безответственность и наивность. Понимаете, наивным и неопытным имеет право быть всякий, ведь он не имел отношения к издательскому делу и тут он не врал, но степень, я бы сказала, слабоумия этого человека все-таки превышает все то, что я когда-либо встречала», резонно спросить: если бы речь шла о том, чтобы вложить в некоторые спекуляции наивного г-на Лейбмана все свое движимое (сбережения всей жизни) и недвижимое (квартиру, дачу) имущество, точно ли все это было бы доверено наивному Лейбману без тщательнейшей проверки его деловых, политических, а равно и умственных качеств?

Но если неразумно вверять все свое имение сомнительному человеку, который может оказаться слабоумным, то разумно ли вверять ему свое имя и репутацию — они ведь тоже чего-то стоят. И уж тем более чего-то стоит выстраданное слово «консерватор», которое было поставлено на кон без должной ответственности.

Через сходные проблемы прошло в 90-е гг. коммунистическое движение, и в результате прохождения один коммунист заслужил горячую любовь товарищей, а другого товарищи отженили как недостойного. Главный редактор «Советской России» т. Чикин В. В. мужественно пронес брэнд «савраски» через все бури-невзгоды 90-х, тогда как б. главред «Правды» т. Селезнев Г. Н. в свое время связался с какими-то сомнительными грекосами (возможно, они ему тоже показались наивными). В результате Янаки, Ставраки, папа Сатырос разгрохали все, что можно, и правдинский брэнд, который очень бы пригодился коммунистам и по своей старинности (с 1912 г.), и по своей былой мощи, канул в небытие. Занимаясь политикой и идеологией, в части исправности и твердости все же лучше подражать т. Чикину.

Поведение же взрослых сильно напоминает старинную театральную историю про то, как тенор, исполнявший партию Лоэнгрина, явился на спектакль выпивши. По этой причине он был неловок и не успел сесть во влекомую лебедем ладью, на которой он должен был являться публике и защищать невинную Эльзу. Ладья выехала на сцену порожняком. Лоэнгрин этим, однако же, нимало не смутился, благодушно заметив: «Ничего, поеду на следующем».

Многие изъяны нашей политической жизни как раз и связаны с тем, что практически вся наша общественность — это sui generis орден рыцарей Лебедя, освежившиеся Лоэнгрины. Казус с основателями «Консерватора» печален именно своей типичностью – когда лучшие и благонамереннейшие люди впадают в лоэнгринову слабость, чего же ждать от худших. Вспомним те же начинания ФЭПа — Гражданский форум, интернет-страницу «Страна.ру», которая перевернет Россию, etc. После того, как они не перевернули Россию, оказалось, что их как будто никогда и не было в природе. Современное политическое творчество — это в чистом виде диалог Дон Гуана с Лепорелло — «Что ж, вслед за ней другие были. — Верно! — А живы будем, будут и другие» с итоговым резюме «Ну, развеселились мы, недолго нас покойницы тревожат». И вправду недолго, «попробуем, не вышло, забудем и пойдем дальше» — это всеобщий принцип. Предваряя естественный вопрос, могу сразу ответить pro domo sua, что и с Серафимовским клубом, несмотря на какие-то попытки кувыркания, дело может оказаться на той же линии и, если сейчас не предпринимать сверхусилий, то и кончиться может стандартным образом — появятся новые юные дарования и объявят себя честнейшими херувим и славнейшими без сравнения серафим.

Мы не будем рассматривать случаи очевидного цинизма («срубили бабла, пошли дальше»), с которыми все ясно. Беда в том, что и вполне добросовестные и отнюдь не циничные люди оказываются совершенными Лоэнгринами в силу того, что они неправомерно распространяют на идейную и политическую сферу принципы рыночного мышления.

Ведь если бы речь шла не об идеологической газете, а о булочной, ресторанчике, гламурном журнале, принцип «Не вышло — ничего, убытки разум дают, попробуем что-нибудь еще» был бы вполне нормальным и уместным. Но различие между ресторанчиками, повинующимися принципам рыночной экономики, и политическими образованиями, этим принципам чуждыми, основывается на том, что рынок оперирует со статистическими множествами объектов. Одним больше, одним меньше, незаменимых нет. Творчество политическое имеет дело с объектами уникальными и незаменимыми, «одним больше, одним меньше» здесь не проходит.

Выступление с серьезной политической или идейной инициативой подобно не открытию ресторанчика, а скорее уж объявлению войны, причем не галантной, в духе XVIII века, когда женщины были легкомысленны, а мужчины предавались своему любимому занятию — войне, а самой что ни на есть серьезной, такой, про которую говорят: «Да поможет нам Бог, если нам суждено ее проиграть». Подобно, ибо как идея, так и держава единственна и уникальна — другой такой нет, и проигрыш — это не мелкая неудача, но alles verloren.

Пока в головы не войдет, что политика — это не совсем рынок и даже совсем не рынок, пренеприятный казус с убитым словом «консерватор» будет устойчиво модельным.

Русский лес

Князь Бисмарк говорил, что политика подобна лесоводству — тот, кто сажает леса, не дождется урожая, а кто собирает урожай, тот его не сажал. Изъясняясь афоризмами, создатель Второго Рейха ощущал себя охлажденным циником, сегодня же можно скорее подивиться светлому прекраснодушию князя. Ведь Бисмарк считал само собой разумеющимся, что леса вырастают и малое семечко превращается в могучее дерево — другой вопрос, кто и когда этим деревом попользуется. Но сегодня уместнее говорить не о лесонасаждении, а о лесоистреблении. Количество политических идей, которым так и не суждено сделаться могучими деревьями — центризм, либерализм, социал-демократия, гражданское общество, правое дело, теперь вот консерватизм — вызывает в памяти образы из учебника по экологии, где рассказывается, как во время оно козы свели всю растительность на склонах Апеннин. Так живо и представляешь себе стадо голодных (есть-то хочется каждый день) козлов-политтехнологов, обнаруживающих маленькую сосеночку и усиленно ее обгладывающих до состояния засохшего огрызка, из которого уже никогда не вырастет огромная пиния. Томительно медленный биологический цикл лесов оказывается не совместим с быстрым циклом жизни непомерно расплодившихся козлов, жадно бросающихся на любой проклюнувшийся росток.

С этой бедой ничего не поделаешь — это рок нашего времени. Прежде вырастание идей шло в спорах, в борьбах и страданиях, порой весьма жестких, но и сторонники, и противники идей рассматривали их как нечто весьма важное и серьезное, не как простую повседневную пищу — оттого идеи и могли вырастать. Тогда была политика, но не было политтехнологий и не было столь обильных стад политической шпаны, начисто сводящих весь новый идейный подрост. Сама по себе фраза про то, что «идея, брошенная в массы, словно девка, брошенная в полк», грешит чрезмерным снобизмом. Человек простого звания тоже ведь нуждается в осмыслении своего бытия, и даже бывает так, что чистая душа в своем исканьи смутном сознаньем истины полна. Но применительно к политтехнологическим массам фраза абсолютно точна — какая уж там чистая душа, какое уж там исканье смутное, какое почтение к идее. Ничего, кроме путей прокорма и готовности хвататься за все, что на сегодня кажется модным и продаваемым. Если завтра выяснится, что в новом сезоне моден уже не брэнд консерватора или государственника, а, допустим, кобеля рябого, можно будет только дивиться тому, сколь большое количество политтехнологов тут же начнет заливисто лаять и умильно вилять хвостиком. И, начиная любое идейное дело, сразу надо видеть эту угрозу.

Ситуация тяжела, но не безнадежна. Просто надо осознать, что в наш век постмодерный мы лишены прелести неспешного и раздумчивого — землю попашет, попишет стихи — выращивания любимой идеи. Век постмодерный требует каторжной работы, причем не только по формированию идеи, но и по ее окружному столблению. С тем, чтобы когда козлы явятся погрызать любимое деревцо, их можно было встретить с суковатой палкой и словами «Пшли вон, вонючие!», и чтобы эти слова были встречены обществом как произнесенные по праву и в данной ситуации безусловно уместные.

Что же до «консерватора» — то здесь, увы, проехали. «Дурно пахнут мертвые слова», и пусть фашики остаются с теперь им принадлежащим дурным запахом. Нового названия идеи сообщать пока не следует, потому что еще не вырезана суковатая палка.

15.06.2004
Максим Соколов

цинк

фото обложки: В. Лейбман, К. Собчак, Е. Нарусова