Александр Бабушкин — По чём опиум для народа?
Это было очень тяжелое зрелище. Гроб с её телом поставили на табуретки у подъезда пятиэтажки, в которой она жила, а поехавший головой муж произнес пламенную производственную речь. Мало того – за ним такую же профсоюзную пургу понёс пришедший проститься друг семьи — с обязательным «смерть вырвала из наших рядов». С тем и отправились на кладбище. Более похабных похорон я со времен рухнувшего Союза не видел. Но изменить ничего никто не посмел. Такова была её воля.
Где-то за год до смерти мы разговорились с ней на маминой кухне. Они дружили всю жизнь со школьных послевоенных лет. Разбегались, сходились. Под конец уже не расставались. Когда обеим за 80 – куда уже разбегаться? Курили за чаем, запойно вспоминали огромную жизнь. Изредка к их чаёвничанью присоединялся я. И тут она вдруг заговорила со мной о боге. Мол, раз уж ты залез в религиозную философию и богословие, преподавал и накатал кандидатскую — развей сомнения профсоюзной старухи. Судя по похоронам – не развеял…
***
В 96-ом убили моего универовского друга. Прибандиченного. Чичи-гага, конечно. Но конкретного. Должны были и меня вместе с ним. Но отскочил. Помню, как мы тогда стояли с одногруппниками у его гроба в церквушке в Озерках, и они, растерянно озираясь на иконы, всё пытали меня: мол, чё да как? Словно я священник. Уже целая жизнь с тех пор пролетела, а я всё стою. И они всё спрашивают.
***
Мама умирала страшно. И страшно долго. Вместе с ней умирала вся мировая литература – бесконечные стеллажи книг её огромной квартиры. Родной брат мамы еще в 80-е её подначивал – мол, давай все книги продадим; на две «Волги» точно хватит. И получал дежурную отповедь – книги, это святое. И вот всё это святое я с сестрой целый год таскал по томику к постели умирающей. А смерть, словно издеваясь, всё не приходила. Только росли дозы наркотиков, едва спасавших от адских болей. За тот год я и наговорил маме курс клинической инфернальной эсхатологии. И под конец книги были оставлены. Отходную молитву прочел настоятель нашей деревенской церквушки. На следующий день мама умерла, а я уехал в психушку.
***
За спиной рухнувший «бессмертный» сэсэсэр; жизнь поколения, пропущенного через мясорубку; дочки, с которыми говорить о прошлом (об истории, о политике) нельзя (табу – иначе бойкот); внуки, с которыми говорить не о чем (они во всемирном тик-токе). Вечерами я жду, когда вернется из нашей деревенской церквушки жена (выпускница Политеха, проинженерившая всю жизнь на цифровой АТС). И если у неё остаются силы и настроение, она какое-то время готова слушать своего рехнувшегося мужа, который всю свою непутевую жизнь «многоумно» барахтается в том, что для неё самоочевидно.
картина — https://finbahn.com/joseph-garlock/