Аркадий Застырец
Застырец
Аркадий Валерьевич
10.06.1959 — 15.12.2019
Родился в Свердловске. В 1981 г. окончил философский факультет УрГУ. С 1981 по 1988 г. преподавал историю и обществоведение в средней школе. С 1988 г. – корреспондент, с 1992-го – главный редактор газеты Уральского отделения РАН «Наука Урала». С 2003 г. – заместитель главного редактора, а с 2006-го – главный редактор еженедельника «Городские куранты» (Екатеринбург). С 2009 г. – главный редактор издательства «ОМТА» (Екатеринбург). Член Союза писателей России. Автор поэтических книг «Пентаграммы» (1994, 1000 экз.); «Волшебник, Отшельник и Шут» (1996, 500 экз.); «Deus Ex Machina» (1998, 200 экз.); «Вихри тепла» (2006, 300 экз.); «Онейрокритикон» (2010, 300 экз.); «Конкорды» (2010, 500 экз.), а также книги переводов «Франсуа Вийон. Прощание. Завещание. Стихотворения» (Екатеринбург, 1994, 1000 экз.), переводил стихи с английского и словенского языков. Автор книги прозы «Я просто Пушкин» (1999, 500 экз.) Известен как драматург: пьеса «Фауст навсегда», эксцентрическая комедия «Гамлет», ставшая основой либретто оперы В. Кобекина «Гамлет, принц датский, трагедия российская» (Театр имени К.С. Станиславского, Москва, 2009), философскосатирическая комедия «Недорусь» (Екатеринбург, 2011), «Приручение строптивой» (Воронеж, 2012). В 2012 г. за книгу «Онейрокритикон» удостоен премии губернатора Свердловской области. Участник АСУП-1,2,3, серии ГУЛ. Жил в Екатеринбурге.
скрин 2019
***
Как хорошо во сне
С цейлонским и халвой,
Где снег идёт ко мне,
Пушистый и живой,
Лелеет гастроном
Кофейные пары,
Бодрит картонный гром
Подарочной игры,
Куда ни поглядишь,
Везде волшебный вид,
И ешь, пока летишь,
На холоде бисквит,
И ждут меня домой,
И живы все опять!
Во сне моём зимой —
Не надо умирать.
***
— Когда настанет день? — Когда растает ночь.
— Когда растает ночь? — Когда на чёт и нечет
Протяжные часы устанет мрак толочь
И утренний туман расщелины залечит.
— Когда растает ночь? — Когда настанет день.
— Когда настанет день? — Когда нам всё приснится,
За солнечным снопом взойдёт прохлады тень
И лучшее в душе на счастье повторится.
Не бойся и не плачь, мы вовсе не умрём,
Ведь нету ничего за пазухой у ночи,
Ни пазухи самой, ни множества в одном,
Ни веса, ни тропы, длинней или короче.
— Но разве не страшней жить без конца и сна,
Чем в чёрное ничто упасть и раствориться?
Пусть, лопнув, прозвенит последняя струна
И тишина во тьме без боли утвердится!
— Но кто тебе сказал, откуда, из чего
Ссучил ты эту нить о вечности и скуке?
Где вырасти тоске, когда нам естество
Дано уже теперь чудней любой науки?
И с нами вровень Бог стоял и говорил,
И крепко обещал посмертную работу,
И чудо новых тел, и воздух новых сил,
И векторов и сфер сияющих — без счёту.
И с нами Бог всегда, и звёздный свет горит
На тысячи ладов, мелодий и созвучий!
Не слушай мудрецов, души умом не мучай.
Бог знает, что ещё Он с нами сотворит.
***
Вермишель в коридоре, где свода белёной горе
Бесколёсно воздета простая дамоклова рама
И в холодном железном — помятом?! — помятом ведре
Отражается в мокром локтями белёсыми мама.
Вермишель разлетается, взрывом голодных времён
Перекинута в розу ветров за рассветом, распадом…
И — накормленный силой, обманом, отцовским ремнём —
Я в букварь уезжаю несчастным преджизненным взглядом.
Ну, кого мне, скажите, кого же мне благодарить
За свершенье пути к экскаватором взрытому свету?
Если Бога вам нету и тьмой обрывается нить…
Неужели Хрущёва? Но вот уж и Ельцина нету.
Лишь в полуденном мареве оводы липнут к лицу,
И приходится рвать, чтоб отбиться, зелёные ветки:
Мах — и шаг, мах — и в спину уткнулся отцу…
А по краю карьера, шатаясь, гремят вагонетки.
Вот и мы на краю, опрокинув сияющий взор…
Опадает, шурша позади, вермишель в коридоре,
А у нас под ногами зияет бездонный простор —
Может, воду из неба зальём и получится море?
***
Что к ужасу ближе?
В чём больше беды и обузы?
Быть женщиной рыжей,
Поющей бедовые блюзы,
Безвестной и старой,
Любезной лишь за полночь бару,
В костюме — с сигарой —
Недевочки пьяной на шару?
Или Спиридоном,
Своё ненавидящим имя,
С холодным бидоном
Идущим на тёплое вымя
В деревне, забытой —
Да на фиг она им! — властями,
Лет за сто убитой
И стащенной в воду кустами?
А может, шаманом,
Вождя умирающей дочке
Украдкой на лоно
Кладущим куриные почки
И воющим дико
В овеянном вьюгою чуме?
Представь-ка, воззри-ка
В своём кокаиновом шуме!
Что дарит сюжеты
Последнему в жизни кошмару?
Разводы? Наветы?
“Поддай-ка нам, дяденька, пару”?
Разбиты дороги
В душой покидаемом мире…
Что вцепится в ноги,
Как каторжным чёрные гири?
***
И в белые хлопки завёрнутое тело
Несут они моё, как самолёт-судьба…
Я провожу рукой: как страшно отпотела
От этого тепла холодная труба!
Уже и грязь чиста, и пьяные соседи
Размыты в белый мел пространством перемен,
И за окном огни — во тьме аз, буки, веди…
Глаголю ли добро в тени зелёных стен?
Наутро, показав язык далёким странам,
Из ледяной весны в новёхоньком пальто
Иду в родной июнь с пурпурным барабаном,
И на пути моём не выстоит никто.
***
Точно птичье перо —
разновесами воздуха в качку —
Исчезающий день
направляется к центру Земли,
И украдкой закат,
означающий света заначку,
Все набитые смыслами
топит мои корабли.
Неживая вода
отменяет и молнию славы,
Полыхнувшей в глаза
с улетающей спицы креста…
Но подснежную мглу
шевелят воскресения травы,
И прозрение — там,
где восходит царить слепота.
***
Мой брат погиб в Афганистане…
Где он и не был никогда.
С аванса в водочном дурмане
Он вновь и вновь летал туда
На оглушительной вертушке,
Сжимая жаркий автомат,
И спирту был из мятой кружки
Из алюминиевой рад.
Мой брат погиб в Афганистане…
В жару и гибельный мороз
Он явь в отчаянном обмане
Сшивал струями мутных слёз
И врал о небе Кандагара
И тайной миссии своей,
О вкусе горького угара
На веках взорванных друзей.
От света выцветшею бровью
Он боль к закату прижимал
И рисовал текущей кровью
На горизонте контур скал.
Мой брат погиб в Афганистане…
Я не сумел его спасти —
Ни на такси к жене Татьяне
Кривого насмерть увезти,
Ни в Пасху на богослуженье,
Ни в воскресенья летний лес,
Какое, на фиг, тут спасенье,
Ведь он в такую даль залез!
***
Z идёт по мосту
над железнодорожным путём.
Пахнет долгий июнь
креозотом, сиренью и хлебом.
Не понятно притом,
ни зачем это всё, ни о чём.
Только хлеб и рифмуется
с наспех распаханным небом.
Не остаться, увы,
до заката в рассвете шестом,
Если вечером дождь,
то в дожде не дано раствориться.
Z идёт по мосту,
а пролёты горят серебром,
И на северный полюс
уводит болтов вереница.
Z идёт по мосту
и предчувствием радости жив —
Может, той, что родится душой
в отпускном самолёте,
Или, дочку на вдохе
на шею себе посадив,
По земле побежать,
точно нету ни боли, ни плоти…
Впрочем, он в темноте,
хоть и ясен безоблачный день, —
Далеко ль до греха,
если света не знаешь разгадку? —
Z идёт по мосту,
а его отнесённая тень
Незаметная, низом,
по рельсам идёт на посадку.